Текст книги "В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года"

Глава 39
Причины враждебного отношения русского правительства к евреям

Почему русское правительство относилось так враждебно, с такой ненавистью к своим еврейским подданным? Говорят – потому, что евреи революционеры. Но я категорически утверждаю, что во время моего почти 7-летнего пребывания в университете (на юридическом и медицинском факультетах) студенты-евреи были лояльнее своих христианских товарищей. Но когда во второй половине царствования Александра II произошёл значительный перелом во внутренней политике с уклоном вправо, тогда зародились противодействующие силы, организация которых постепенно втянула в себя и некоторую, очень незначительную часть еврейства. Власть же, начиная с верхов и кончая низами, вынужденная смотреть на революционные вспышки, как на зло, с которым нужно бороться репрессиями, никак не могла мириться с фактом участия в революции хотя бы и горсточки евреев и прибегала, помимо общих репрессий, к особым притеснениям и унизительным ограничениям, направленным специально против евреев, и этими притеснениями она толкала еврейскую молодёжь в революцию. Власть не понимала, или, вернее сказать, не хотела понимать, что еврей такой же человек, как все люди, и что и у него имеется нервная система, которая не может не реагировать на внешнее раздражение. Неудивительно поэтому, что еврей, после долгих мытарств окончивший гимназию и недопущенный в университет или окончивший юридический факультет и лишённый права заниматься своей профессией, к которой он готовился столько лет, не оставался стоическим философом и не сохранял лояльного отношения к правительству. А изгнанные из 50-вёрстной полосы, из местечек, которые по капризу вице-губернатора переименовывались в селения, разве они не должны были стать ярыми врагами правительства. В течение длинного ряда лет я ездил за границу и бывал не только в крупных центрах, но и в маленьких пограничных с Россией галицийских городах, как Броды и Сокаль. Я постоянно обращал внимание на то, что галицийский еврей, произнося имя покойного ныне императора Франца Иосифа, не говорил иначе как: «наш Франц Иосиф, да здравствует он»192192
  В Австрии евреи получили гражданское равноправие ещё при Иосифе II (1780–1790). В эпоху после 1848 г., когда рост националистических движений грозил разорвать государство на части, евреи понимали, что при любом разделе наднациональной монархии Габсбургов для них места не найдётся. Поэтому они дольше других народов сохраняли лояльность – до такой степени, что венгерский публицист и политик Оскар Яси даже считает их (вместе с капитализмом) одной из восьми основных сил, сохранявших до 1918 г. единство Австро-Венгрии (Яси 2011: 213−221). Франц Иосиф это понимал и поэтому не допускал антисемитизма в политике. Так, когда в 1895 г. бургомистром Вены был избран христианский социалист Карл Люгер (Lueger), сделавший себе имя на антисемитской риторике, Франц Иосиф («сам император был воплощением национальной и религиозной терпимости») трижды отказывался утвердить итоги выборов, заявив: «Пока я правлю, Люгеру не бывать бургомистром моей столицы!». Он утвердил Люгера в апреле 1897 г., лишь с четвёртой попытки, получив гарантии, что новый бургомистр в еврейском вопросе не пойдёт дальше громких слов (Шимов 2003: 319−320).


[Закрыть]. Я знаю такой факт: Франц Иосиф должен был присутствовать на манёврах у русской границы около Брод; был величайшей у евреев праздник, Судный день, когда верующие проводят весь день в синагоге. Что было делать? Нельзя было не приветствовать императора. Тогда евреи устроили за городом шатры, где молились, и откуда вышли навстречу императору со свитками Торы. И это было сделано не по приказу начальства, а по искреннему сердечному влечению. Ещё вспоминаю такой случай: еврейская девушка по имени Шейндль (красивая) поднесла Францу Иосифу букет, и император сказал ей: «Scheindl heist du und schön bist du» (ты называешься красивой и сама красива) и с этими словами поцеловал её. Такие факты оставляли всегда глубокое впечатление среди евреев. Я положительно утверждаю, что евреи Галиции были, если можно так выразиться, верноподданнейшими подданными; а галицийские евреи ничем не отличаются от евреев русской черты оседлости. Гуманное отношение со стороны отдельных благородных и честных представителей государственной власти всегда очень ценилось евреями и вызывало искреннюю их признательность. В Бессарабии такими честными служителями долго были губернаторы Константинович и позже кн. Урусов. Они не были юдофилами, а относились к евреям лишь корректно. Евреи ценили и уважали первого и чуть не обожали последнего. В душе русского еврея всегда жило сознание, что все преследования и унижения исходят не от добродушного русского народа, а исключительно от царского правительства, и к этому правительству они не могли не относиться враждебно.

На этих скорбных мыслях я оканчиваю свои воспоминания о второй половине истекшего 19-го столетия.

Д-р М. Б. Слуцкий
В скорбные дни
Кишинёвский погром 1903 года

КИШИНЕВ

Типография М. Авербуха

1930

Предисловие

Прошло более четверти века со времени первого Кишинёвского погрома 1903-го года.

Многие из пострадавших и свидетелей этого ужасного события сошли с жизненной арены. Выросло новое поколение. Одни сохранили смутное воспоминание, другие знают о погроме лишь понаслышке. Пройдут еще годы… и время – этот могущественный фактор всеисцеляющий, всесглаживающий и предающий все забвению, сотрет всякое воспоминание о разыгравшейся в Кишинёве трагедии, о том урагане, который пронесся над Кишинёвом, причинив смерть, увечья и разорение многим невинным жертвам.

Но мне думается, что эта кровавая страница не должна быть вырвана из истории. И я как ближайший очевидец этого ужасающего события, взволновавшего весь культурный мир и вызвавшего его горячий протест и крайнее возмущение, считаю нужным запечатлеть это событие; тем более что, насколько мне известно, нет ни одного более или менее полного описания Кишинёвского погрома. Быть может, настоящий мой скромный труд послужит материалом для будущего историка.

Пусть грядущие поколения, которые, хочу верить, будут жить в лучших политических и социальных условиях, узнают об одном из многих печальных эпизодов мрачного, канувшего в вечность времени.

Мое глубокое убеждение, создавшееся во время погрома и оставшееся крепким и ныне, более 25 лет спустя, что русский народ не повинен во всех еврейских погромах, бывших и до и после Кишинёвского. Темные невежественные массы служили лишь слепым орудием в руках агентов царского правительства, видевшего в евреях врагов существовавшего политического режима.

В течение моей долгой жизни, я, начиная с гимназии и университета и кончая полувековой врачебной и общественной деятельностью, сталкивался с различными слоями населения и пришел к убеждению, что как русский народ, так и наши бессарабские молдоване добродушны, чужды религиозной или национальной вражды. Но постоянные преследования и унижения евреев внушали темному люду представление, что евреи люди низшей расы, враги отечества, нелюбимы царем, и невежественная масса легко могла поверить словам злонамеренных агитаторов, что царь не только разрешил, но даже приказал «на Пасхе бить жидов». Я должен указать, как я уже об этом говорил в другом месте (см. «Мои воспоминания») что цвет русского народа: представители науки, литературы, философской мысли всегда возмущались притеснениями евреев, в особенности погромами, что рядовая интеллигенция всегда проявляла по отношению к евреям корректность, даже доброжелательство; травили евреев исключительно продажная пресса и продажные агенты власти, которые в угоду правительству науськивали на них темный народ.

В своем повествовании о погроме я постараюсь быть елико возможно объективным, отрешившись от чувств возмущения и негодования, памятуя, что объективизм лучший способ выяснения истины. Поэтому я буду игнорировать фантастические рассказы о разорванных пополам детях, о массовых изнасилованиях женщин. Погром 1903-го года был достаточно жесток и не нуждается в сгущении красок. Я буду сообщать лишь то, что я видел «собственными глазами», затем постараюсь нарисовать общую картину погрома на основании того, что я видел после погрома и на основании рассказов пострадавших и очевидцев.

Я намерен также в настоящем очерке дать характеристику тех «героев», которые подготовляли погром, принимали в нем прямое или косвенное участие или проявляли свою человеконенавистническую деятельность после погрома; вместе с тем я хочу рассказать о тех друзьях евреев, которые выявляли к нам доброжелательство и сочувствие.

Пусть имена и тех и других будут сохранены в памяти потомства.

Автор.

Глава 1
Настроение в Кишинёве до погрома

Уже в начале 1903 года по городу стали циркулировать слухи, что в трактирах, питейных заведениях и других местах собирается темный люд, и какие-то агитаторы, частью местные, частью пришлые, проповедуют народу о засилии евреев и о необходимости борьбы с ними. Скоро распространился более грозный слух, что в трактирах и на специальных собраниях читается указ царя, повелевающий «на Пасхе бить жидов». Перед самой Пасхой пущен был слух, что в Дубоссарах пропал христианский мальчик, которого, без сомнения, похитили жиды, чтобы использовать его кровь для своих религиозных надобностей.193193
  Мальчик этот Михаил Рыболенко [в материалах дела – Рыбаченко. – Прим. ред.], как обнаружило следствие, был убит своим родственником Тимощуком с целью устранения его от наследства после богатого деда, с тем чтобы единственным наследником оставался бы сын Тимощука. Когда участник убийства Тищенко обратился к Тимощуку с вопросом, зачем он колет ножиком уже мертвого Мишу, убийца объяснил: это необходимо для того, чтобы можно было сказать, что его убили жиды u кололи для добывания его крови. (Будущность 1903 г. № 28-й).


[Закрыть]

Еврейское население Кишинёва заволновалось и потребовало принятия каких-либо предупредительных мер. Неоднократно обращались к губернатору фон Раабену. Он успокаивал, заверял, что никаких беспорядков не будет – но ничего не предпринимал.

Тогда несколько человек, в том числе и я, отправились к епископу Якову194194
  Кишинёвским архиереем в 1899–1903 гг. был Иаков (Пятницкий).


[Закрыть]. Цель нашего визита была упросить владыку, чтобы он сам и подведомственное ему духовенство разъяснили народу всю нелепость кровавого навета и вообще проповедовали корректность и гуманность по отношению к евреям.

Наш визит был довольно продолжительным, но мы ушли совершенно разочарованные. Епископ проявил полное незнакомство с главнейшими принципами еврейской религии. Ему, видимо, было неизвестно, что среди запретной для евреев пищи кровь занимает первенствующее место, что раньше, чем приготовить пищу, удаляют кровь из мяса различными способами, что нигде в еврейской духовной литературе, как это констатировали в разные времена сотни христианских богословов и высшие христианские иерархи, нет намека на допущение такого варварского обычая, как употребление христианской крови. Для него, по-видимому, было новостью, когда мы ему сообщили известный исторический факт, что римские язычники также обвиняли первых христиан в употреблении человеческой крови для религиозных целей и за это подвергали их тысячами растерзанию дикими зверями в цирках.

Из уклончивых ответов архиерея очевидно было, что он далек от намерения выступить защитником евреев; наоборот, из этих ответов сквозило, что он сам допускает реальность кровавого навета. И это предположение подтвердилось через несколько дней. Мой приятель, врачебный инспектор Перетяткович передал мне, что на обеде по случаю освящения построенной при 2-й гимназии церкви епископ сказал ему: передайте вашему доктору Слуцкому, что напрасно он отрицает употребление евреями христианской крови; конечно, в этом грехе повинны не все евреи, а исключительно секта «хусидов»195195
  Имеются в виду хасиды, мистическое течение в иудаизме. Секуляризованные евреи, вроде М. Б. Слуцкого, были далеки от мистических идей хасидизма. Но вообще утверждение, что одна часть евреев употребляет кровь тайком от остальных евреев же, – приём, достаточно распространённый в антисемитской пропаганде вплоть до наших дней.


[Закрыть], но они это тщательно скрывают от таких евреев, как Слуцкий и ему подобные.

Впрочем, и я и другие представители еврейского общества, с которыми мне приходилось беседовать, были убеждены, что страхи напрасны, что недопустимо, чтобы в ХХ веке были погромы при наличности целой армии охранителей общественного спокойствия в лице явной и тайной полиции, жандармского и отдельно охранного управления, которые предназначены для предупреждения всяких беспорядков. Нам в голову не могла придти мысль, что все эти «охранники» сами устроят погром и будут участвовать в нём196196
  После бывших на юге России еврейских погромов последовало высочайшее повеление от 10 мая 1882 года, которое гласило: Правительство твёрдо решило неуклонно преследовать всякие насилия над личностью и имуществом евреев; а 12 марта 1901 года министр Сипягин разослал губернаторам циркуляры, в которых говорилось, что своевременное принятие мер к прекращению уличных беспорядков возлагается на личную ответственность должностных лиц.


[Закрыть]. Но широкие массы еврейского населения, особенно обитатели окраин, жившие среди христиан, не переставали волноваться и требовали принятия мер. Повторно ходили к губернатору и получили те же успокоительные заверения. С другой стороны, и христианский тёмный люд верил, что на Пасхе начальство разрешит поживиться за счёт евреев. Еще до погрома ко мне приходили торговцы готовым платьем на Старом базаре и рассказывали, что перед Пасхой (самое горячее для них время) – когда они зазывали публику в свои лавочки, то получали ответ: «Охота нам брать вашу дрянь и платить деньги, когда на Пасхе мы сможем брать даром лучшее платье».

Такова была в Кишинёве атмосфера в дни, предшествовавшие погрому.

Глава 2
Погром

Настало воскресенье 6 апреля, первый день христианской Пасхи и последний день еврейской.

Я провел этот день по обыкновению: был в больнице, сделал несколько визитов к больным и нигде, кроме обычного праздничного настроения, ничего не замечал. Впрочем, уже вечером, когда я сидел у себя в кабинете при закрытых ставнях, кем-то был брошен камень. Я выскочил на улицу, но хулигана и след простыл. Я этой выходке не придал особого значения и лёг спать совершенно спокойно, решив, что наши страхи действительно были напрасны. Но впоследствии я узнал, что уже в воскресенье после полудня были беспорядки, хотя они носили сравнительно невинный характер: выбивали стёкла, избивали прохожих, но тем не менее в дома не врывались, тяжких ранений и убийств не было. Узнал я между прочим, что на моего коллегу, доктора Рисса, напало несколько человек, которые стали его избивать; но на помощь ему явился какой-то неизвестный молодой человек и со слезами: «Не смейте его обижать, это наш доктор» вырвал его из рук хулиганов.

На другой день, 7 апреля, рано утром я узнал, что жильцы дома моего, почти все лавочники, торгующие на Новом базаре, крайне волнуются, так как им сообщили, что на базаре идет разгром лавок. Я вышел на балкон и увидел следующее: толпа хулиганов, вооружённая дубинами, с криком и гиком громит питейное заведение, находившееся в соседнем доме. Скоро часть толпы отделилась и стала ломать двери и окна в двухэтажном доме, что напротив моего дома. Некоторые жильцы моего дома отправились на Новый базар, чтобы узнать, что там творится, и, возвратившись, сообщили нам, что есть много тяжело раненных и убитых, которых везут в еврейскую больницу. Я опять вышел на балкон. Погромщики уже успели ворваться в двухэтажный дом, и из окон летели на улицу мебель, постель, платье, домашняя утварь. Часть громил осталась на улице и с остервенением ломала и топтала ногами выбрасываемое, даже еврейские книги рвались по листам; некоторые более «практичные» уносили вещи. Я стоял в раздумии, не зная, что мне делать. Я сознавал, что в такую критическую минуту я должен быть на своем посту в больнице. Но как я мог оставить свою семью – жену и двух малолетних детей, которые волновались, нервничали и находились ещё под впечатлением от недавно постигшего нас ужасного несчастья – смерти нашего старшего сына…

Но вот я увидел спасителей: к моему дому подъехал незабвенный друг мой, впрочем, не только мой друг, но друг человечества и еврейской части человечества, доктор Николай Антонович Дорошевский197197
  О Н. А. Дорошевском см. Приложение III.


[Закрыть] в сопровождении молодого артиллерийского офицера, с которым я часто встречался; оба они настояли, чтобы мы покинули свою квартиру и переселились к Дорошевскому. Естественно, что мы с благодарностью приняли это предложение. Прислугу отправили на кухню, ставни и двери квартиры заперли. Жена и дети уселись в извозчичьи дрожки, мы втроем – Дорошевский, офицер и я конвоировали, и мы тронулись в путь к Николаю Антоновичу. Громилы посматривали на нас довольно недружелюбно, но вид офицера с револьвером в руке удерживал их от агрессивных действий.

Улицы, по которым мы проезжали, были совершенно пустынны, в окнах многих домов были выставлены иконы; полиции нигде не было видно, даже на постах не было городовых. Раза два мы встречались с толпами подростков, вооружённых дубинками и направлявшихся с верхней части города вниз. Мы благополучно приехали к Николаю Антоновичу, жившему на Купеческой улице недалеко от Подольской, и у него застали уже несколько еврейских семейств. Я уже собирался отправиться в больницу, но услышанные нами крики и шум заставили нас всех выйти на улицу. И мы увидели следующее: на противоположной стороне улицы, квартала полтора ниже, громилы уничтожали какую-то лавку. Отчаянные крики раздавались оттуда, но помощи ниоткуда не было. То же самое происходило и на Подольской улице, где громили большой гастрономический магазин Фельдштейна. Скоро по Подольской улице стали проходить погромщики, неся всякое награбленное добро; многие на ходу распивали прямо из посуды спиртные напитки. Но вот мы обрадовались: с Александровской улицы к нам продвигался отряд солдат с офицером во главе. Мы не сомневались, что безобразиям будет положен конец. Однако, к крайнему нашему удивлению, солдаты прошли мимо дома по Купеческой улице, где неистовствовали громилы, как будто ничего не замечая, прошли мимо нас, прорезали Подольскую улицу, по которой возвращались громилы с добром, награбленным в магазине Фельдштейна, и пошли дальше вверх. Мы развели руками… и пришли к заключению, что в городе происходит не бунт опьяневшей толпы, а организованный властями погром евреев.

Тем же извозчиком, который нас привез, я отправился в больницу, невзирая на беспокойство семьи и не без риска.

По дороге в верхней части города я раза два встречал отряды солдат с офицерами во главе, которые дефилировали. Я недоумевал: зачем расхаживают войска, когда они не принимают никаких мер к прекращению беспорядков? Потом мне передавали, что это распоряжение последовало из опасения, что хулиганы, опьянённые вином и кровью, могут броситься и на богатых христиан. Во всяком случае, тот факт, что дефилирование войск имело место исключительно в верхней, аристократической части города, не может вызывать сомнений.

По дороге я нагнал кучку парней с дубинками; они остановились и далеко недружелюбно посмотрели на меня. Я погнал извозчика, громилы за мной не погнались, и я благополучно приехал в больницу.

Глава 3
Еврейская больница в дни погрома

В приёмной больницы я нашел значительное число раненых, а во дворе больничной усадьбы немало здоровых, большею частью женщин и детей, которые укрывались в больнице. Раздавались стоны, плач, крики. Скоро собрался почти весь врачебный персонал, и мы приступили к работе. Часть врачей с фельдшерицами осталась в приёмной. Здесь сортировали раненых: более тяжелые уводились и уносились как стационарные больные в незадолго до того открытый специальный хирургический корпус; менее серьезно раненным оказывалась помощь здесь, на месте. В приёмной раны очищались от грязи и пуха (пух от разорванных перин и подушек носился в воздухе и прилипал к свежим ранам) и накладывались перевязки. Но легко раненные, получив нужную помощь, не решались уходить и оставались в больничной усадьбе, устраиваясь на ночь в пустовавших летних бараках. Другая часть персонала вместе со мною стала работать в хирургическом павильоне, оказывая помощь тяжело раненным. Помимо физических ранений, почти все пострадавшие подверглись также травме психической: они нервничали, были возбуждены, некоторые бредили и даже галлюцинировали. Наряду с этим полтораста больных, находившихся в больнице еще до погрома, под влиянием тяжелого зрелища доставляемых раненых и убитых и сведений о происходивших в городе событиях пришли в крайне нервное состояние, беспокоясь о судьбе своих близких, оставшихся в городе. Со многими были истерические припадки.

A раненые и убитые все прибывали.

Знакомый мне извозчик, с которым я часто ездил, привез в больницу тяжело раненного и уехал; через полчаса привезли его труп на его же выезде.

И в этом аду нам приходилось работать. Вдруг посреди работы мы услышали отчаянный крик и вопль многочисленной толпы, укрывавшейся в больничной усадьбе. Оказалось, что кто-то пустил слух, будто готовится нападение на больницу; некоторые утверждали даже, что огромная толпа громил уже приближается к больнице. Хотя я мало верил в это, тем не менее счёл нужным сообщить об этом по телефону губернатору, и вскоре прибыл для охраны больницы отряд солдат во главе с офицером. Последний, впрочем, меня «утешил», заявив, что на следующее утро ожидается прибытие из соседних деревень большого количества крестьян. Погром, следовательно, примет большие размеры.

Так как нормальная жизнь в городе замерла, поставщики не доставили в больницу продуктов. К счастью, однако, у нас после окончившейся еврейской Пасхи были достаточные запасы, и мы имели возможность накормить не только больных и служебный персонал, но также и легко раненных, которые после оказания им медицинской помощи не уходили домой, и даже здоровых, приютившихся в больнице. В незадолго до того открытом хирургическом павильоне был полный комплект инструментов и значительный запас перевязочного материала, но к вечеру я, к ужасу, увидел, что этот запас истощается. Я телефонировал об этом губернатору и через короткое время прибыл околоточный надзиратель и вручил мне… фунт ваты, что похоже было на насмешку. Я вновь вызвал к телефону губернатора и ознакомил его с положением в больнице. На сей раз околоточный с городовыми прибыли в больницу и вместе с укрывавшимся в больнице приказчиком нашего постоянного поставщика отправились в его магазин. Тогда лишь под прикрытием полицейских доставили в больницу большое количество перевязочного материала. A раненые и убитые прибывали всё в большем числе. Убитые укладывались рядом, на полу деревянного барака; по еврейскому обычаю около покойников были поставлены зажжённые свечи, и двое старцев богадельников дежурили поочерёдно около них, читая молитвы.

Всю ночь врачебный персонал и прислуга оставались на ногах и лишь к утру успели оказать первую помощь всем раненым.

В течение ночи мы слышали отчаянные крики со стороны Скулянской рогатки, а прибежавшие оттуда люди сообщили нам, что там идёт повальный погром.

Настало утро 8 апреля. Мы узнали, что из Петербурга получился приказ о передаче власти военному командованию в лице начальника гарнизона генерала Бекмана, и в короткое время погром был ликвидирован без единого выстрела. Генерала Бекмана я знал лично. Он держал себя так скромно, что неоднократно приезжал ко мне на кабриолете в качестве пациента; это был в высшей степени корректный человек, чуждый антисемитизма. Для характеристики этой светлой личности достаточно указать на следующий факт: Бекман, очень богатый человек, после большевистского переворота бежал с семьей в Финляндию и скоро оказался без средств. Но финляндский сейм, памятуя его гуманную деятельность в бытность его финляндским генерал-губернатором, назначил ему солидную пожизненную пенсию. И я считаю большим счастьем, что именно в его энергичные и честные руки выпала миссия усмирения озверевшей толпы громил.

С прекращением погрома в городе наступило сравнительное спокойствие. Но не то было в больнице. Полиция подбирала всех убитых, валявшихся на улицах, в дворах и разгромленных домах и доставляла их в больницу, а обитатели этих домов, особенно на окраинах, разбежавшиеся по всему городу и возвратившиеся после прекращения погрома в свои жилища, находили там тяжело раненных, которые в разгаре погрома не могли быть доставлены в больницу, и направляли туда же. И весь медицинский персонал и прислуга больницы продолжали без перерыва работу весь день и всю ночь с 8 на 9 апреля. Многие в изнеможении падали с ног и засыпали где попало.

Стали являться родные раненых и убитых, и в хирургическом павильоне, а особенно в бараках, где лежали убитые, разыгрывались сцены, не поддающиеся описанию. Лица убитых были до такой степени обезображены, что ближайшие родные – жёны, дети покойников не сразу их узнавали: разбитые черепа, из которых вываливались мозги, размозжённые лица с вывороченною нижнею челюстью, залитые кровью и облепленные пухом не напоминали прежние дорогие им черты. Они часто узнавали покойников лишь по платью. И тут происходило нечто ужасное: с нечеловеческим криком и воплем тормошили они покойников, многие падали и рядом с покойником бились в конвульсиях.

9 апреля в больницу прибыли власти в лице прокурора, следователей, полиции, жандармского полковника и врачебного инспектора. Они быстро осмотрели раненых и довольно подробно убитых. Уже один вид лежавших на полу тридцати семи изувеченных трупов и горящие около них свечи, видимо, произвели потрясающее впечатление на представителей власти, а подробный осмотр заставлял многих из них отворачиваться с печатью ужаса на лице. Что касается меня, то хотя я уже тогда был немолодым врачом, видевшим всякие виды, я все же не мог сдержаться и истерически разрыдался. Был составлен подробный протокол, и я получил письменное разрешение на погребение убитых.

Было добыто несколько больших платформ, на них рядышком были уложены убитые, и необычайная и ужасная похоронная процессия потянулась из больницы к еврейскому кладбищу: впереди двигались платформы с убитыми, за ними плелись ближайшие родственники, большею частью женщины и дети, оглашая воздух нечеловеческими криками и воплем: многие в изнеможении падали на землю. Их поднимали, приводили в чувство, и они плелись дальше.

И в больнице настало сравнительное спокойствие.

Во время погрома и после него многие еврейские женщины пришли к нам на помощь для ухода за больными, а эта помощь нам была необходима, так как весь персонал был буквально измучен. Из этих добровольных наших помощниц особенно выделились своею самоотверженностью две молодые девушки Анна Ткач и безвременно погибшая Надежда Кенигшац. Для характеристики глубокой отзывчивости и сердечности последней может служить следующий факт: среди жертв погрома находился в больнице некий Шмилек; вся кожа его от многочисленных ударов дубиной представляла сплошной кровоподтек, во многих местах кожа была размозжена, гангренизирована и издавала сильнейшее зловоние, так что я должен был его поместить в отдельной небольшой комнате. И в этой ужасной атмосфере Надежда проводила дни и ночи, ухаживая за несчастным. Лишь мольба приехавшей в больницу матери её и мои настойчивые уговоры заставили её на короткое время отлучиться домой, после чего она опять прибежала к своему Шмилеку, и я смело заявляю, что пострадавший выздоровел исключительно благодаря её самоотверженному уходу.

Мир праху твоему, неизвестно где покоюшаяся дорогая дочь еврейского народа!

Считаю своим долгом отметить чрезвычайно сердечное и участливое отношение незабвенного городского головы Карла Александровича Шмидта к пострадавшему еврейскому населению. В разгаре погрома он употреблял все усилия к его прекращению, но безуспешно198198
  Об этом сам К. А. Шмидт писал в своих показаниях по делу о погроме. Так, вечером в воскресенье на углу Бернерской и Харлампиевской улиц он обнаружил группу людей, один из которых с помощью двух других пытался камнем разбить дверь лавки, а рядом патруль из трёх драгун. «Я сейчас же подъехал к ним и, указав на происходящее, просил их поехать туда и прогнать трёх громил. “Нам разрешено ехать домой,” – получил я в ответ. “Хорошо, – сказал я, – но проезжайте только мимо этой лавочки и усиленным аллюром, они увидят вас и разбегутся.” “Нам, милый человек, разрешено ехать домой,” – был вторичный ответ» (Материалы… 1919: 214). Вскоре то же повторилось возле городской бойни. Хотя К. А. Шмидт добился у генерала Бекмана, начальника кишинёвского гарнизона, телефонного приказа о выделении патруля для охраны бойни, солдаты не желали выполнять приказ, пока городской голова, выведенный из себя, не бросился на них чуть ли не с кулаками (там же: 215). К. А. Шмидту оставалось лишь следить за исправностью городских служб на случай пожара или голода.


[Закрыть]. После погрома он всячески стремился залечить причинённые раны. Между прочим, узнав об отсутствии хлеба в больнице (пекарни не работали), он телеграфно выписал из Одесской городской пекарни значительное количество хлеба для больницы. Когда я высказал ему свое опасение, что не хватит дров, он немедленно прислал из своей квартиры почти весь имевшийся у него запас.