Текст книги "Спаси нас"

7

Грэхем

«БОФОРТ»

Вот уже не меньше пяти минут я стою на одном месте и таращусь на модную вывеску, которая красуется на фасаде стеклянного здания.

Раньше я часто проходил здесь, моя театральная труппа собиралась недалеко отсюда на репетиции. Но до меня никогда не доходило, что это резиденция Компании «Бофорт» – наверное, потому, что я никогда не интересовался ни модой, ни крупными концернами.

Мне всегда хотелось лишь одного: стать учителем.

Когда Лидия назвала свою фамилию, эта фамилия ни о чем мне не рассказала. Ей пришлось давать подсказки, чтобы я сообразил, что тот костюм, который мой дед подарил мне по случаю окончания Оксфорда, был сшит в компании ее семьи.

Я уже в который раз поправляю воротничок темно-зеленой рубашки и ремень сумки, повешенной на плечо.

Бросаю взгляд на наручные часы: четырнадцать пятьдесят пять. Я делаю глубокий вдох и двигаюсь к цели.

Вместе с двумя деловыми людьми в костюмах я прохожу внутрь через большую вращающуюся дверь и оказываюсь в вестибюле современного высотного дома.

Лидия однажды рассказывала, что первая резиденция фирмы «Бофорт», в которой располагались главный филиал и цеха – раскроечный и пошивочный, – в восьмидесятые годы стала маловата, и тогда рядом было построено это здание, в котором постепенно разместились отделы маркетинга, прессы, бухгалтерии и правления. В здании было двадцать этажей, и не оставалось сомнений, что именно в этом месте ведутся главные дела предприятия.

У меня холодок пробежал по телу, когда я остановился сразу за дверью. Пол вестибюля был из светлого мрамора, а стены из сплошного стекла. В середине холла красовалась эмблема «Бофорт», а над ней полукругом – название предприятия.

– Чем я могу вам помочь? – спросил молодой человек, когда я, наконец, подошел к приемной стойке. Волосы у него были зачесаны набок при помощи геля, и на нем – как почти на всех здесь – был черный костюм, сидящий так ладно, будто прирос к его телу.

Я намеренно оставил свой Бофорт-костюм в шкафу, но теперь уже сомневался, не было ли это ошибкой. В джинсах и клетчатом, немного великоватом пиджаке я казался себе прокаженным.

– Меня зовут Грэхем Саттон. У меня назначена встреча с мистером Бофортом, – объяснил я.

Молодой человек поднял брови, но в следующий момент склонился к компьютеру и несколько раз щелкнул мышкой.

– А, вот вы где. – Он молниеносно что-то набил на клавиатуре, потом откатился на своем стуле немного назад, к черному шкафу, и вытянул из него ящик. Вернулся назад к стойке и выдал мне прямоугольную белую карточку. На ней значилось: Пропуск посетителя, сверху красовался логотип «Бофорт», а внизу черный штрих-код.

– Пройдите направо через турникет, пропуск поднесите к сканеру. Слева будут лифты. Вам надо подняться на самый верхний этаж.

– Понял. Спасибо, – сказал я, взял пропуск и пошел в ту сторону, куда он указал.

– Удачи, – крикнул он мне вдогонку.

Если бы он знал, как сильно я в ней нуждаюсь.

Со мной в одном лифте поднимались женщина и мужчина. Они придирчиво оглядели меня, увидев, на какой этаж я еду. Я отвел глаза и нервно смотрел на свои поношенные башмаки из коричневой кожи.

Поездка на двадцатый этаж проходила как в замедленной съемке, хотя лифт был скоростной. Я все время думал о Лидии. Я пять дней не получал от нее никаких известий и почти заболел от тревоги. Весь вечер понедельника я пытался до нее дозвониться, но после нашего последнего разговора ее телефон был отключен. Лишь поздно ночью я получил электронное письмо:

Я и правда приношу тебе только проблемы. Может, будет лучше, если ты меня забудешь. Прости. – Лидия.

На мой ответ она не среагировала. Я не знал ни где она, ни как себя чувствует. Когда мне позвонила секретарша мистера Бофорта, у меня земля ушла из-под ног.

Если отец Лидии пожелал со мной говорить, это могло означать только одно: он в курсе. С одной стороны, это пугало меня больше, чем первый преподавательский день в Макстон-холле, с другой стороны, я испытывал от этого… чуть ли не облегчение? Последние дни были, без сомнения, самыми тяжелыми за всю мою жизнь. Я потерял работу, а с ней, вероятно, и будущее. Но посреди всей этой безнадежности была и мысль о Лидии. Лидия, с которой я теперь, возможно, могу иметь общее будущее, не испытывая страх и угрызения совести. Это была высокая цена за то, что случилось, но Лидия стоила того, чтобы заплатить эту цену.

Я вышел из лифта последним. Темноволосая женщина за приемной стойкой приветствовала меня со сдержанной улыбкой:

– Мистер Саттон, садитесь, пожалуйста, вот там. Мистер Бофорт скоро освободится. – Она указала на ряд стульев в конце холла.

Я направился к ним, но вместо того чтобы сесть, встал у стеклянной стены, тянувшейся по правой стороне этажа; отсюда открывался впечатляющий вид на Лондон. Я смотрел на город, в котором вырос. Темза блестела в лучах весеннего солнца – спокойствие, умиротворение, такой контраст с тем, что сейчас бушевало внутри меня.

– Мистер Саттон, теперь вы можете войти, – сказала женщина.

Я откашлялся.

– Спасибо.

Потом глотнул воздуха, пошел мимо стульев к двери и нажал на ручку.

Кабинет отца Лидии выглядел так же, как и все здание – чисто, холодно и бесчувственно. На правой стороне стоял серебристый шкаф для деловой документации, а рядом с ним простой серый диван на металлических ножках. Слева был письменный стол с большой стеклянной столешницей.

Мистер Бофорт расположился перед фронтом окон позади стола. Он сцепил руки за спиной и повернулся только тогда, когда дверь закрылась за мной с легким щелчком.

– Садитесь, Саттон, – пригласил он, указав на один из стульев перед письменным столом.

Меня смутило отсутствие приветствия, но я последовал его приглашению:

– Мистер Бофорт…

Он подошел к столу, сел и положил обе руки на стол перед собой. Справа стоял большой компьютер, экран которого не светился, а на другой стороне было несколько стопок бумаги, в том числе каталоги и эскизы. Я задержал на них взгляд, но потом снова посмотрел на мистера Бофорта.

– Наверняка вы знаете, почему я пригласил вас сюда, – начал он, не выказывая ни малейшего волнения.

– Могу предположить, – ответил я.

– Я исхожу из того, что моя дочь известила вас о своем переезде.

Я спокойно выдержал его взгляд и попытался не выдать своим видом, что понятия не имею, о чем он говорит.

– То, что произошло, необратимо. Но я бы посоветовал вам не менять ваш оксфордский диплом на отношения, которые не имеют шансов.

Меня словно ударили в грудь. Он вообще не знал меня. Он не знал, что связывает нас с Лидией, как сильно мы помогали друг другу. И он понятия не имел, как мы нуждаемся друг в друге, сейчас больше, чем когда-либо.

Я пришел сюда не в ожидании получить благословение. Никакой отец не захотел бы, чтобы его дочь начала отношения со своим учителем, это понятно. Но пренебрежительный тон, каким он говорил со мной, и тот факт, что он пытается меня запугать, были смешны. Его деньги мне абсолютно безразличны. Не ему указывать мне, что я должен делать и чего не делать, и уж тем более ему не стоило угрожать.

– Я не уверен, что последую вашему совету, сэр.

– Тогда я хотел бы выразиться точнее, мистер Саттон, – сказал он, подавшись вперед и сцепив руки. Краем глаза я отметил, как побелели костяшки его пальцев. – Вы должны немедленно прекратить всякий контакт с моей дочерью. Если я узнаю, что вы поддерживаете общение с Лидией или хоть раз окажетесь вблизи нее, я позабочусь о том, чтобы вы пожалели об этом.

Он произнес эти слова с уверенностью человека, который всегда добивается своего и не терпит возражений.

Я спросил себя, не должен ли испытывать страх, но вместо этого думал о Лидии. О том, что мы пережили друг с другом, и о том, что нам готовит будущее.

В прошлую субботу, на весеннем балу мне стало ясно, что я больше не могу противиться своим чувствам к Лидии. Я сделал свой выбор. Я понимаю, что будет нелегко. Ее отец, может быть, самое большое препятствие на нашем пути, но далеко не единственное. Без Лидии моя жизнь бесцветна. Без нее она просто не имеет смысла. И что бы ни случилось, я не отступлюсь без борьбы. Я не позволю отнять у меня Лидию, тем более отцу, который только и делал, что унижал ее, хотя она способна на многое.

– При всем уважении, мистер Бофорт, это даже не рассматривается, – сказал я, и мой голос звучал не менее холодно, чем его.

Теперь наступила очередь мистера Бофорта дважды растерянно моргнуть. Кажется, он не привык, чтобы кто-то ему возражал. Этот момент длился всего лишь долю секунды, а потом он снова овладел собой. Я слышал его выдох.

– Хорошо. Тогда давайте подойдем к делу по-другому.

Он нагнулся в сторону и поднял на стол чемоданчик-«дипломат». Развернул его ко мне лицом и щелкнул двумя замками.

Когда крышка поднялась, я стиснул зубы так, что они скрипнули.

Лицо королевы улыбалось мне с купюр в стократно размноженном виде.

Воротник рубашки вдруг показался мне нестерпимо тесным, и я едва удержался, чтобы не расстегнуть его. Я медленно поднял взгляд и уставился на безэмоциональное лицо мистера Бофорта.

– Расценивайте это как возмещение неудобств, – непоколебимо продолжал он.

Пульс ускорился, и я тщетно пытался сделать глубокий вдох.

– Я не хочу ваших денег, мистер Бофорт.

Он поднял брови:

– Эта сумма более чем щедрая.

– Дело вообще не в этом!

Черт, я повысил голос. Как раз этого я не хотел, но этот человек не оставил мне выбора.

– Вы не понимаете, что делаете Лидию несчастной своим поведением?

Теперь скрипеть зубами пришлось ему.

– Следите, пожалуйста, за тем, что говорите, – процедил он убийственно тихо.

Я отрицательно помотал головой:

– Вы были для Лидии героем. Она готова была отдать все, чтобы вы воспринимали ее всерьез и ввели в компанию «Бофорт». Но для вас всегда существовал лишь один путь, для которого ваша дочь не подходила. Она вас никогда не интересовала. Вам все равно, что с ней происходило, лишь бы только фирма процветала. Вы слепы к заботам Лидии. То, что вы теперь пытаетесь вмешаться в ее жизнь таким образом, лишний раз доказывает, что вам плевать на нее.

Мистер Бофорт встал так резко, что его стул ударился о стеклянную стену позади него:

– Вы понятия не имеете, о чем говорите.

Я тоже встал, чтобы наши глаза оказались на одном уровне:

– А вы ничего не знаете о том, что натворили.

– Я сделаю для своих детей все, независимо от того, входит это в ваши планы или нет. В конечном счете решения, которые я за нее принимаю, служат ее защите. Если бы вы сами были отцом, вы бы это понимали.

За спиной открылась дверь, но меня не интересовало, слушает ли кто-то еще наш спор или выведет ли меня служба безопасности. Я и без них не собирался сюда когда-либо возвращаться.

– Когда я стану отцом, то буду прислушиваться к своим детям, – огрызнулся я. – Я буду поддерживать их во всем, чего они захотят. И я никогда, никогда не буду подчинять их жизнь своим целям.

Мистер Бофорт поджал губы. Но теперь он смотрел не на меня, а на дверь кабинета. Я растерянно оглянулся.

В дверях стоял Джеймс. Он переводил взгляд с меня на своего отца и, наконец, остановил его на «дипломате», который по-прежнему стоял передо мной раскрытым.

Джеймс

Я чувствовал, как бледнеет мое лицо.

В кабинете отца воцарилась такая тишина, что каждый из моих судорожных вдохов показался мне оглушительно громким. Я не могу описать то, что чувствовал в это мгновение – знаю только, это росло во мне годами и теперь готово было прорваться наружу.

– Папа, не может быть, чтобы ты это всерьез, – сказал я, делая шаг в кабинет.

Отец продолжал смотреть на меня, не выказывая никакого волнения.

Я кивнул на «дипломат»:

– Тебе мало того, что ты сослал Лидию к Офелии?

Теперь кровь, наоборот, прилила к лицу. И к желудку. И понеслась по венам. Мне стало жарко. Казалось, все вокруг начало кружиться – все, кроме моего отца. Я стиснул кулаки, но чувствовал, как они дрожат. Дрожь пробирала меня до костей. Накопившаяся злость распирала изнутри, я еле держался на ногах.

– Ты думаешь, что можешь выложить на стол кучу денег – и он навсегда исчезнет из жизни Лидии? Ты действительно думаешь, что это сработает?

– Прекрати мелодраматическое выступление и закрой за собой дверь. – Не сводя с меня глаз, отец захлопнул «дипломат» с деньгами. И снова повернулся к Саттону: – Подумайте об этом еще раз.

– Мне нечего об этом думать. Если вы вызвали меня для того, чтобы шантажировать, то выбрали не того человека. – Саттон коротко кивнул отцу: – Хорошего дня.

Он развернулся и пошел к выходу. Поравнявшись со мной, Саттон замедлил шаг, и мне показалось, что он хотел что-то сказать. Но потом он просто выдохнул, тряхнул головой и вышел за дверь. Она громко захлопнулась за ним.

Я не мог сдвинуться с места.

Отец же наоборот: снял «дипломат» со стола, поставил его на пол около себя и уселся перед компьютером.

Как ни в чем не бывало.

Ярость во мне разрасталась, охватывая все неодолимее. Я больше не мог ее сдерживать, да и не хотел – после того, что здесь увидел.

Ты думаешь, он когда-нибудь изменится? – звучали в голове слова Руби.

Ответ я знал. Я знал его всегда. Только не хотел его признавать.

И вдруг я понял, что означает весь этот огонь внутри меня.

Все последние годы я из кожи вон лез, чтобы угодить отцу. Я думал о будущем – но не своем. Его мысли стали моими мыслями. Я просто принимал их как данность. Но теперь с этим покончено.

Я не хочу быть человеком, который любой ценой добивается своего и идет по жизни, не обращая внимания на потери. Я всегда считал, что у меня нет выбора. Но последние месяцы показали, как непредсказуема жизнь. Они показали, что и у меня есть то, за что стоит бороться. И они пробудили во мне то, чего прежде я не ощущал: мужество.

Мужество сделать что-то для себя.

Мужество взять наконец ответственность за свою жизнь в собственные руки.

Мужество противостоять отцу.

– Довольно. – Я не мог поверить, как спокойно это прозвучало.

– Что? – рассеянно переспросил отец. Он что-то печатал на клавиатуре и толком даже не взглянул на меня.

Я широким шагом пересек кабинет и остановился перед его письменным столом. Только теперь отец оторвал взгляд от экрана.

Я поднял руку и дотронулся до перстня с печаткой на левом безымянном пальце. Кольцо, которое я всегда надевал на совещания в «Бофорт». Как символ того, что являюсь частью семьи. Семьи, которую мы с отцом разыгрывали перед всеми. Я медленно снял кольцо и взвесил его на ладони. Оно не было тяжелым, но вместе с тем ощущалось так, будто я держал в руках всю тяжесть, которая грозила раздавить меня все прошедшие восемнадцать лет.

– Я пытался, папа, – сказал я. – Я правда пытался быть хорошим сыном. Чтобы ты и мама могли гордиться мной. Но… – Я тряхнул головой. Мысль о маме причинила мне боль. Я не знал, разочаровалась бы она во мне, если бы могла видеть меня сейчас, или нет. – Я не могу так больше.

Я положил кольцо на письменный стол перед отцом, не сводя глаз с его лица.

– Я продам мою долю в «Бофорт». – Убирая руку, я заметил, что чувствую себя так легко, как не чувствовал еще никогда в жизни. Мне казалось, достаточно одного порыва ветра, чтобы унести мое тело отсюда в другое место, потому что все, что связывало меня с этим предприятием и с этим человеком, я наконец сбросил с себя.

Отец ничего не сказал. Лишь горько опущенные уголки рта указывали на то, что эта ситуация его не радует. Через пару секунд он снова обратился к своему компьютеру. Я выдохнул и повернулся к выходу.

– Если ты это всерьез, то домой можешь больше не возвращаться.

Я оглянулся через плечо. Я думал о своей сестре, у которой в этот момент, быть может, отнял последнюю возможность когда-нибудь вернуться из Бекдэйла. Я думал об улыбке мамы. Обо всем том, чего больше не существовало в моей жизни.

– Что ты имеешь в виду под словом «домой»? – спросил я.

И, не дожидаясь его реакции, открыл дверь.

В эту секунду мне стало ясно одно: я в последний раз переступаю этот порог.

8

Эмбер

Всю дорогу к Рэну мне казалось, что за мной следят.

При этом я точно знала, что мой страх абсолютно безосновательный. Руби сидит в городской библиотеке на другом конце Гормси и читает конспекты, которые Джеймс и Лин по очереди ей приносят. По дороге домой она даже не приблизится к этому району. Поэтому волноваться не о чем.

Но я все равно не могла избавиться от чувства тревоги.

Возможно, оно не покидало меня из-за того, что я еще никогда прежде не врала сестре. Конечно, у нас есть секреты друг от друга, но не такого масштаба. Я встречаюсь с парнем из пафосной школы за ее спиной – если Руби узнает, что я делаю именно то, от чего она меня специально предостерегала, то будет бесконечно разочарована.

Она и слушать не захочет, что мы с Рэном всего лишь друзья – притом что я и сама не уверена, правильное ли это определение того, кто мы с ним друг другу. Ведь несмотря на то, что переписываемся мы почти каждый день, я по пальцам одной руки могу пересчитать наши личные встречи.

Возможно, я просто волнуюсь. А вдруг я приду не в тот дом и позвоню не в ту дверь – или, что еще хуже, мне никто не откроет?

Но когда я свернула на улицу, которую Рэн написал в эсэмэс, мне в глаза сразу же бросился грузовик, из которого грузчики как раз несли диван в небольшой двухквартирный дом. Перед входной дверью и по дороге к ней скопились картонные коробки, поэтому я не могла ошибиться. Это стало очевидно, когда в дверях вдруг возник Рэн и поднял одну из коробок. На нем была серая тренировочная майка без рукавов и черные джинсы со спортивной обувью. Увидев меня на краю дороги, он поднял руку.

Я прошла остаток улицы мимо грузовика и по узкой дорожке палисадника к двери, не сводя глаз с Рэна – пока не вспомнила, что собиралась засечь время. Я быстро глянула на наручные часы.

– От моей двери до твоей всего восемь минут, – объявила я.

– Тогда навигатор в телефоне явно соврал, – ответил Рэн.

– Либо он недооценил мою скорость.

– Может быть, программа по подсчету времени в пути задумывалась для стариков с ходунками и поэтому насчитала лишних десять минут?

Я улыбнулась. Рэн нерешительно ответил на мою улыбку и оглянулся по сторонам. Затем снова повернулся ко мне:

– Входи.

Я сделала шаг к дому, но тут снова обратила внимание на множество коробок и, недолго думая, нагнулась и подхватила одну из них, на которой большими черными буквами было написано имя Рэна.

– Я знаю эту улицу, – сказала я, когда Рэн отступил, пропуская меня в дом. Он тоже взял одну из коробок и, не закрывая дверь, пошел на верхний этаж. Белая деревянная лестница скрипела под ногами, когда я шла за ним. Ступеньки были очень узкие, и приходилось следить, как бы не оступиться, а это нелегко с коробкой в руках.

– Вот здесь, – произнес Рэн, когда мы вошли в первую комнату по правую сторону. – Просто поставь ее на пол.

Комната была примерно такой же, как и моя. Стены пожелтевшие и голые, в штукатурке местами виднелись трещины, которые с годами станут больше. Дощатый пол скрипел даже громче, чем ступеньки на лестнице. Если сделать здесь шаг, его определенно будет слышно во всем доме.

– Это… – начал Рэн, и я сперва подумала, что он сделал паузу, чтобы подобрать подходящие слова, но потом он сдался и лишь пожал плечами.

– Мне кажется, тут мило. Из этого определенно можно сделать что-нибудь крутое. Я же здесь для этого, не так ли? Я специально надела вещи для ремонта. – Я указала на серые треники и свободную черную футболку с открытыми плечами, на которой до сих пор были видны капли лака с Рождества, когда мы с Руби готовили папе в подарок полочку для специй. Волосы я собрала в высокий хвост, кончик которого щекотал мои лопатки.

– Мне бы хоть каплю твоего оптимизма, – сказал Рэн и еще раз демонстративно оглядел комнату. Каркас кровати был готов, как и письменный стол у стены. Он стоял под окном, и я сделала пару шагов, чтобы выглянуть на улицу.

– Отсюда прекрасный вид на соседские сады. – Я улыбнулась Рену через плечо. – Ты сможешь шпионить за ними. Если тебе вдруг станет скучно.

– Мне бы на ум пришло несколько других дел, – услышала я в ответ.

Улыбка исчезла с моего лица, когда я задумалась, что он мог иметь в виду под «другими делами». Перед глазами возникли картины, совершенно неуместные в данный момент.

Ко всему прочему я заметила, что покраснела.

– Я принесла все, что смогла найти дома, – сказала я быстро и скинула сумку с плеча на стол. Я достала оттуда малярный скотч, защитную пленку и флизелиновый холст. – Ты купил краску?

– Да, – ответил Рэн и указал на два ведра, стоящие у двери. Затем подошел ко мне и взял в руки малярный скотч.

Я незаметно наблюдала за ним со стороны.

Хотя мы и знали друг друга не так давно и он никогда не говорил об этом, я заметила, как ему неприятен этот переезд.

Сначала наше общение ограничивалось комментариями под моими постами. Рэн сдержал обещание, данное на благотворительном вечере, и посмотрел мой блог. У меня каждый день стало появляться минимум по новому комментарию, Рэн написал что-то даже под самыми первыми записями. Иногда это было несколько лаконичных строк, а иной раз он писал целые сочинения о том, что раньше не задумывался о восприятии толстых людей и не понимал, что мнением общества главным образом управляют средства массовой информации. Некоторые его комментарии становились началом обсуждений сперва в моем блоге, потом в директе Инстаграма. Когда мы наконец обменялись номерами, то стали общаться на всевозможные темы, а не только о Bellbird. Он рассказал мне о ситуации у него дома, об отце, который так винил себя, что не мог смотреть в глаза ни Рэну, ни его матери, и о своем страхе не получить стипендию и не попасть в Оксфорд. Я рассказала, как мне бывает тяжело вставать по утрам – не потому, что я устала, а потому, что у меня нет сил, чтобы принять вызовы нового дня – и как ни странно, именно в эти дни я сочиняю наиболее вдохновенные и оптимистичные посты для блога.

Поразительно, как легко можно найти общий язык с некоторыми людьми, пусть даже с самыми сложными. Особенно ночью, когда весь остальной мир спокойно спит.

– Я бы для начала заклеила розетки, – предложила я после паузы и указала на малярный скотч в руках Рэна.

Он лишь буркнул в ответ.

Я толкнула его плечом. Он вопросительно посмотрел на меня.

– Не огорчайся так. Это весело.

– Если бы ты видела мою старую комнату, то поняла бы, почему мне здесь не нравится.

– Начинай заклеивать розетки, – сказала я, не обращая внимания на замечание. Я взяла флизелиновый холст и расстелила у продольной стороны комнаты. На нем остались брызги светло-зеленой и серой краски с нашего прошлого ремонта, и я вспомнила смеющуюся на лестнице маму и Руби, которая направила на меня как оружие кисточку, пропитанную краской.

Я осмелилась взглянуть на Рэна, который как раз заклеивал скотчем нижнюю часть розетки.

– Понимаю, как, должно быть, паршиво потерять свой дом, Рэн, – произнесла я. Он на секунду замер, но затем снова продолжил свое занятие как ни в чем не бывало. – Но ты должен посмотреть на все с другого ракурса. Иначе поседеешь, если будешь злиться.

Теперь он бросил на меня кокетливый взгляд:

– Люди седеют оттого, что злятся?

Я кивнула и встала, чтобы взять со стола защитную пленку.

– Разве тебе охота быть единственным поседевшим восемнадцатилетним парнем на три сотни миль вокруг? Думаю, нет.

– А я думал, это сейчас в тренде. Не в твоем ли блоге я читал про «Granny-look»?

Я улыбнулась. Он и под этой записью оставлял комментарий. Я тогда отдыхала с родителями в Лондоне и увидела на улице девушку, чей стиль мне жутко понравился. На ней была юбка с цветочным принтом и завязанная на животе джинсовая рубашка, но больше всего мне понравилась ее прическа – две высоко заплетенные косы серебристо-седого цвета и прямая, растрепанная челка. Не раздумывая, я спросила, не хочет ли она засветиться в моем блоге в качестве гостя – и после этого около часа расспрашивала ее об этой прическе.

– «Granny-look» – это когда ты специально красишь волосы в седой цвет. Кроме того, нужно соответствовать этому стилю, это не шутки. К тому же у тебя отличная комната, – сказала я и обвела комнату широким жестом. – Нам нужно только немного поработать.

Рэн какое-то время смотрел на меня. Наконец он кивнул.

– Ты права. Прости.

– Тебе не за что извиняться. Лучше скорее заканчивай с остальными розетками.

Уголок его рта немного приподнялся в улыбке, он кивнул и пошел к следующей розетке. А я в это время закрыла батарею отопления, которая видала и лучшие времена.

Я как раз гуглила, можно ли красить батарею обычной краской для стен, когда половицы комнаты Рэна заскрипели.

Я повернулась к двери, там стояла высокая женщина – по всей видимости, мама Рэна. У нее была темная кожа, такие же глаза, как у Рэна, и короткие черные волосы. Увидев меня, она тепло улыбнулась.

– Ты, должно быть, Эмбер, – сказала она, подходя ближе. Казалось, она искренне рада меня видеть, поэтому я ее обняла.

– Рада с вами познакомиться, миссис Фицджеральд, – вежливо ответила я.

– Я тоже очень рада. И, пожалуйста, называй меня Кристин. – Она с любопытством огляделась. Ее взгляд упал на пленку, лежащую на полу возле меня. – Вижу, вы все в работе.

– У Эмбер большие замыслы насчет этой комнаты, – сказал Рэн из другого угла и встал на ноги. – Тебе что-нибудь нужно, мам?

Она отрицательно помотала головой:

– Я только хотела сказать, что иду в магазин. Здесь неподалеку должен быть «Tesco». Вам что-нибудь купить?

Рэн немного подумал.

– Может, апельсинового сока?

– Записала. Еще что-нибудь? Эмбер?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет, спасибо.

Кристина кивнула. Затем снова посмотрела на нас – то на меня, то на Рэна.

– Если вам понадобится помощь при покраске, позовите.

– Хорошо, мам.

Последний раз тепло улыбнувшись, мать Рэна вышла, снова оставив нас одних. Я повернулась к нему.

– У тебя чудесная мама, – шепнула я.

– Приятно, что ты это сказала. Раньше она была моделью.

– Правда?

Он кивнул:

– Она ездила на неделю моды в Париж и Милан. Но с тех пор прошло почти двадцать лет.

– Вау, наверняка это было прекрасное время для нее, – воодушевленно сказала я.

– Не знаю, – пожал плечами Рэн. – Она не любит об этом говорить.

– Почему? – удивилась я.

Рэн приклеил последний кусок скотча на розетку и пошел к письменному столу:

– Я думаю, она иногда скучает по прошлой жизни. Каждый раз, когда об этом заходит разговор, она старается быстрее сменить тему.

– О. – Я встала рядом с ним и начала выкладывать на стол оставшиеся вещи. – У меня с папой так же. Он тоже никогда не говорит о жизни до аварии, как будто до нее ничего не было.

Рэн принес ведро с краской и поставил его на флизелиновый холст. Затем медленно снял крышку. Не глядя на меня, неожиданно произнес:

– Моя мама сейчас такая странная.

– В каком смысле?

Он взял малярный валик, который я ему протянула, и нерешительно повертел его в руке.

– Она делает вид, что ее все устраивает, но… – Он немного замялся. – Вчера я слышал, как она плакала в ванной комнате. Здесь очень тонкие стены.

Я прикусила губу.

– Думаю, такие перемены даются нелегко, – тихо сказала я. – Потребуется время, пока она ко всему привыкнет.

Рэн немного помолчал. Затем резко выдохнул:

– Ненавижу, когда мама грустит.

Он выглядел таким подавленным и потерявшим всякую надежду, что мне захотелось подойти и обнять его. Но я не сдвинулась с места.

– Вообще-то плакать полезно, тогда ты не держишь горе в себе и оно тебя не разъедает.

Рэн кивнул, хотя и не выглядел убежденным.

– Может, твоей маме нужно выйти на крышу и громко поплакать, чтобы избавиться от всего, что ее гложет.

Уголок его рта приподнялся:

– Тогда она наверняка напугает соседей.

– Хорошая отговорка. Тогда ей надо выждать время, когда вы со всеми подружитесь и она уже никого не сможет напугать.

Я разложила кисточки на столе и стала рассматривать их по очереди, чтобы решить, какую взять первой.

Тут я заметила, что Рэн смотрит на меня, качая головой. Его улыбка становилась все шире.

– Что? – спросила я.

Его взгляд скользил по моему лицу, он крепко сжал губы.

– Ничего, – наконец сказал он и кивнул в сторону ведра с краской. – Ну что, начнем?

– А для чего же еще я здесь? – Я взяла кисточку и двинулась к ведру с краской.

Все время, пока мы красили стены новой комнаты Рэна, я задавалась вопросом, для каких же слов ему не хватило смелости.

Руби

Мой ежедневник выглядит теперь совсем не так, как еще буквально неделю назад.

Тогда, как обычно, я всегда составляла план на день, основываясь на учебном расписании, работе оргкомитета и подготовке к Оксфорду, сейчас же у меня не было никаких причин вставать по утрам к определенному времени или выполнять домашнее задание. Первые два дня полностью выбили меня из колеи, но потом я решила, что не собираюсь тонуть в пучине уныния, и по-быстрому составила себе новый распорядок дня.

Первую половину дня я провожу в небольшой местной библиотеке Гормси, где читаю необходимую литературу для Оксфорда и в то же время начинаю подготовку к тестам. После уроков ко мне домой приходят Джеймс или Лин и снабжают меня учебным материалом прошедшего дня, который я до вечера, по мере возможности, прорабатываю.

Это так странно – не ходить в школу. С каждым днем становится сложнее избавиться от этого невыносимого страха, который с понедельника все ползет и ползет по моим венам и, кажется, буквально душит меня. Он терзает меня по дороге в библиотеку и в течение пятнадцати минут, которые я иду назад домой. Он присутствует, когда я сижу с семьей, и мешает мне заснуть, хотя Джеймс на другом конце трубки отвлекает меня разговорами обо всем.

Но я не дам себя сломить. И я отказываюсь принимать эту ситуацию. Джеймс поставил Сирилу ультиматум, и пока его срок не истек, я цепляюсь за надежду, что Лексингтон узнает правду и вернет меня в Макстон-холл. Сейчас я и думать не могу о том, что будет, если этот план не сработает. А если все-таки задумываюсь, то мое будущее лопается как мыльный пузырь у меня перед глазами. И я не могу этого выдержать.

Эмбер же каждый день представляет мне новую альтернативу на случай, если план А (Оксфорд. Любым путем) не сработает.

Ее фаворитами пока остаются план Б (Пойти на стажировку к Элис Кэмпбелл, чтобы потом устроиться на работу в ее культурный фонд) и план В (Бросить все и основать вместе с Эмбер империю моды), причем план В вдохновлял ее определенно больше, чем меня.

Я откинулась назад и вытянула руки над головой. Стулья в библиотеке, обитые серым материалом, были крайне неудобные. И неустойчивые. За последние три дня я выяснила, что лишь два стула не шатаются, причем у одного из них регулярно выскакивают болты. За время занятия я два раза чуть не пережила сердечный приступ, потому что сиденье вдруг уезжало из-под меня, и я думала, что сейчас же рухну на пол.