Текст книги "Тайнопись видений"

На покорение уступа ушло много сил, и Сиина теряла надежду. Она не видела огонька среди ветвей высоко наверху и знала, что не увидит, пока не покорит вершину. Горы высились над ней гладкими исполинами со стесанными верхушками. Старые, отшлифованные ветром и поросшие густой вязью дубов по обеим сторонам ложбины. Вот бы от камней отделилась великанья ладонь и, как в историях, где чудо спасает заблудших малышей, подняла Сиину и опустила у порога натопленной избушки. В детстве сказок порченой не читали, а когда она узнала о них, окостеневший разум уже не верил в выдумки. Сиина не понимала восторга детей, навеянного волшебными сюжетами, но сейчас ей изо всех сил захотелось, чтобы хоть одна добрая легенда воплотилась и из темноты пришла помощь: Зехма с фонарем, откуда-то узнавший о гостье, или милая Снежница, которая не дает свирепеть морозам и спасает путников от жестокого отца Мороза.

Сиина мысленно попросила помощи у всех, в кого верила и не верила, даже у черного солнца, и вместо ответа услышала вдалеке волчий вой.

«Вот и цена всем твоим рассказам, Иремил. Лучше б ты чаще учил нас выживать».

Сиина поняла, что не выкарабкается, если так и будет пытаться ползти по скользким склонам, поэтому стала подниматься по окраине леса, держась за стволы и отдыхая, опершись о них спиной. Она не плакала, не звала Астре и решила идти, пока не упадет замертво. Взбираться, ползти по сугробам, пока ее не съедят волки, пока не заметет поземка. Ничего не осталось, ни страха, ни надежд, только слепое упорство. Главное, не сдаваться. Главное, пытаться до конца. До самого конца.

Сиина ухватилась за очередное дерево, но поскользнулась, рухнула в сугроб и съехала вниз на добрых три метра. И вот тогда, лежа лицом в снегу, она поняла, что не может подняться.

– Я так устала, – шепнула она, растапливая дыханием снежинки. – Я хочу поспать.

Сиина свернулась калачиком, спрятав голову от пурги, и почти задремала, но Цель не давала уйти из мира так просто.

«Нет. Еще не все. Ну, вставай. Все устают, а ты не устаешь. Никогда ты не устаешь».

Сиина собралась с духом и села, прислонившись к большому дубу, посмотрела на огни деревни вдалеке. Где-то там пекли хлеб и рассказывали детям сказки. Шили варежки из шкур, ворчали, что надо будет с утра пораньше взяться за лопату и чистить дороги. Порченая вспомнила дом, в котором недавно побывала. Запах уюта, пестрые шторки, лавку, пахнущую смолой, веселые половики под ногами. Она подумала, что у нее никогда не будет, как у людей. Красивый парень на празднике не выберет ее танцевать, и она не вспыхнет от его жарких слов, сказанных на прощание в сумраке летней ночи. Они с подружками не будут с хохотом и визгом убегать от толпы румяных деревенских ребят и бросать им венки, а те на ходу драться за право схватить тот, что от любимой.

Яркие картины проносились в голове Сиины вместе с поземкой. Раньше ей некогда было думать о таком. Всегда в заботах. Накормить и заштопать, подсчитать, сколько чего. Отругать, разнять спорщиков. Какие уж тут девичьи грезы? Но теперь у Сиины осталась только она сама, и впервые захотелось плакать навзрыд и причитать о жизни, которой у нее никогда не будет. О жизни, о которой она даже не успела помечтать.

Не будет дома, пахнущего свежеструганым деревом, и веселой свадьбы, и матушка не вынет со слезами из сундука невестины кружева. Не будет люльки и тихих разговоров над ней с любимым. Теплых и сладких, как томленая тыква.

Сиина плакала и плакала, а потом вдруг успокоилась, плотнее укуталась в шаль и затихла. Озноб прошел, снова хлынул жар, и приятное тепло разошлось по телу. Она старалась. Она правда старалась, но теперь уже поздно. Она сильная, но не настолько.

Сиина осоловело смотрела на танец снежинок, едва различимый в темноте, потом закрыла глаза. Холод подступал медленно и неумолимо. Умирать было все-таки страшно, поэтому порченая старалась думать об этом как о долгом сне. Прошло немного времени, и конечности начали болеть. Жар уже не спасал, а задремать так и не получилось: Цель нарастала и выворачивала ребра. Сиина сидела, не смыкая глаз, и понимала, что замерзать, бодрствуя, будет жутко. Она разлепила дрожащие губы и запела, выдыхая в искрящую снегом темноту теплый пар:

 
Ставни затворю я
И зажгу все свечи.
Встречу, не горюя,
Этот темный вечер.
Чернодень у двери
Встал. Огня боится.
А на стенке звери:
Кошка, утка, птица.
Мамины ладошки
Тенями играют.
Засыпай, мой крошка,
Свет нас защищает.
 

Эту колыбельную Сиина пела Яни и Дорри, когда те боялись спать после кошмаров, а услышала ее от Иремила, и поэтому она была в два раза дороже.

– Как же они там без меня? – шепнула порченая, содрогаясь от озноба.

Ей казалось, что слезы застывают прямо на щеках, а лицо стянуто корочкой льда. Свет в деревне уже погас. Осталась только темнота, живая и колкая от невидимой пурги, съевшая черные скелеты деревьев и слившая воедино небо с землей.

Сиина с минуту сидела совсем неподвижно и вздрогнула, когда сверху что-то упало. Наверное, снег сорвался с ветки дуба и рухнул на голову. Девушка попыталась отряхнуться, но чувство тяжести тут же исчезло и появилось снова, уже поверх ее руки. Словно кто-то положил ей на варежку ладонь. Сиина застыла, широко раскрыв глаза.

– Астре? Это ты?… – прохрипела она и в следующий миг оказалась заключена в объятия чего-то холодного, рыхлого, невидимого в темноте.

Это продлилось долю секунды, но Сиине хватило, чтобы поверить – Астре здесь! Вместе с ней! Он пришел, вот почему Цель утихла. Он выведет ее, он поможет!

– Погоди! – выдохнула девушка, выбираясь из сугроба. – Погоди! Братец, не уходи! Не бросай меня! Я встану! Я вот сейчас встану!

Сиина поднялась, шагнула вперед и застыла ошеломленная: снега под ногами не было, только мягкая, пропитанная влагой лесная почва. Резко запахло прелыми листьями, пурга утихла, будто не бушевала несколько вдохов назад.

– Погоди, – всхлипывала от радости и горя Сиина, протягивая руку в темноту. – Погоди, я ничего не вижу! Не спеши! Пожалуйста, не спеши!

Она старалась разглядеть во тьме проталины, но скоро поняла, что они всюду, куда бы она ни ступила. Идти стало легче, сапоги не скользили, и на этот раз, ухватившись за ствол, Сиина взобралась на пригорок, а потом еще на один. Иногда она чувствовала ладони, гладившие ее по спине, как бы поддерживая. И силы откуда-то взялись.

– Я помню, я обещала тебе, ты прости меня, братец. Я обещала, а сама…

Она шаг за шагом взбиралась вверх по крутой горе. Ноги тряслись от усталости, одежда промокла из-за талого снега, руки занемели, как и ноги. Боль пронизывала тело, но Сиина о ней не думала. Она постепенно согревалась от движения и не позволяла себе долгих передышек, хотя подъемы давались нелегко, а дыхание то и дело сбивалось в сиплый кашель.

И вот вдруг перестало пахнуть сыростью, воздух завьюжил, и под сапогами захрустел снег. Сиина почти испугалась, но тут же увидела, как вдалеке проступает в рваных полотнах поземки теплая дорожка света, отброшенная лампой за окном. Астре привел ее к дому Зехмы.

Глава 7
Клад на свалке

Запись от суток Черного Дракона.

Шестой узел. Трид алых кленов. 1019 год эпохи Близнецов.

 
Сегодня я видел опять поворотную точку,
Разбившую время на сотню стеклянных осколков.
Песок из часов прежде сыпался вниз по крупицам.
Теперь же он толстой струей покидает пространство.
Весь мир пошатнулся и катится к пропасти краю.
И вот почему меня чаще терзают виденья.
 

* * *

Этим утром провидцев Доо и Ясураму ждал большой сюрприз. Прежде их нельзя было застать дома в час рассвета. Они каждый день прогуливались по горной дороге, любуясь видами, но в последнее время стало слишком холодно. Поговаривали даже, что этой зимой Красное озеро, несмотря на соленость, может покрыться льдом впервые за два десятилетия. Поэтому друзья предпочитали беседовать у очага, угощаясь утиным бульоном, имбирным чаем и подогретым вином с пряностями. Они сплетничали о том о сем, когда поднялась дверь и в гостевую комнату ввалился, кое-как сбросив на ходу обувь, зареванный Осита. При виде его Доо поперхнулся супом, а Ясурама так вытянулся, что стал похож на спицу, обернутую цветным платком.

– Господин! – возопил мальчишка, бросаясь в ноги Доо. – Прошу, заберите меня от Каёси-танады!

– Что случилось? – заволновался провидец, утирая сальный подбородок и хватая слугу за плечи. – Он тебя побил?

– Каёси-танада такой страшный! Не хочу больше там работать! Пожалуйста, заберите меня от него! Поговорите с настоятелем!

– Успокойся, мальчик, – похлопал его по спине Ясурама. – Вот, съешь рисовый шарик и запей бульоном. А потом объясни нам все как следует.

– Пусть сначала высморкается, – поморщился Доо.

Когда дело было сделано, Осита принялся рассказывать:

– Каёси-танада в последнее время был совсем странный. Еще до битья палками. Недавно он меня попросил приготовить ему холодную ванну и пролежал там с закрытыми глазами не меньше получаса! Он лежал-лежал, а потом как вскочит! Как закричит что-то на странном языке! Я так перепугался!

– Вы слышали, Ясурама? – всполошился Доо. – Мы должны записать рецепт этой ванны!

– Разумеется! Что там было дальше, Осита?

– В день фейерверков Каёси-танада меня прогнал и красиво разоделся, а потом вышел в сад. Я тихонько потопал за ним, а он вдруг остановился и как бросится бежать обратно! Я еле успел в кустах спрятаться! Каёси-танада вернулся в свою комнату, заперся и не показывался долго, а потом целый узел почти не ел, читал старинные книги, ходил весь такой мрачный, даже с настоятелем не разговаривал и по нескольку раз все переспрашивал, как будто не слышал. А вчера он сказал, что к озеру пойдет, а сам где-то бродил целую ночь, пришел весь грязный, ободранный… и потом… И потом…

– Да говори уже, хватит плакать! – затормошил его взволнованный Доо.

– А потом он велел его не беспокоить и ужин ему не носить. Он лег в комнате, и я думал, что он спит, и не заходил. А перед рассветом зашел закрыть окно, а он… а он там! Весь посинелый лежит! Губы белые! Я испугался, начал его звать, а он не дышит и холодный! Я побежал за докторами, они сделали иглоукалывание и массаж сердца, а он как лежал мертвый, так и лежал, а потом настоятель сел возле него и начал молиться и просить Драконов вернуть его. И все сели и начали молиться. И я тоже сел и стал молиться. И мы молились долго, а потом… А потом Каёси-танада как проснется! Лицо белей рисовой пудры, а глаза точно два аметиста сверкают! Посмотрел на нас и начал смеяться, как дурной, а потом сказал: «Что вы молитесь, глупцы? Черный Дракон проклял нас всех!» И опять сознание потерял.

Мальчик вцепился в рукав застывшего провидца Доо и заревел:

– Пожалуйста, заберите меня оттуда! Там так страшно! Я уже забыл, когда спал спокойно!

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, г. Медук,

13-й трид 1019 г. от р. ч. с.

– Это кто? – с ужасом спросила Яни.

– А и н-не знаю, – шепнул оцепенелый Генхард и пожалел, что соврал.

Костлявые пальцы Марха тут же схватили его за шиворот, но сказать правдолюбец ничего не успел. Странный звук повторился, на этот раз отчетливей.

– А это кошечка вроде, – невозмутимо сообщил Рори.

– Какая еще кошечка? – прошипел Марх, зажигая поломанную свечу. – Эй, патлатый, ты знаешь, что там? Лучше сразу говори!

Слабый свет очертил перепуганные лица. Желтые и острые, они все были обращены на Генхарда.

– А-а, давайте мы пока отсюда уйдем, а поутру обратно, а? Я потом расскажу!

Звук повторился и в третий раз.

– Точно кошечка! – заявил Рори. – Мается, бедная!

– М-может, и правда, – торопливо поддакнул Генхард. – А может, привидение!

– Ой, давайте уйде-о-о-ом! – завыла Яни, таща к выходу Марха, решительно вооружившегося деревяшкой с гвоздями, которую принесли сюда в качестве топлива.

– Развяжите мне руки, – попросил Рори.

– Рано еще! – фыркнул правдолюбец. – Яни, отцепись! Выйдите наружу с Дорри!

– Развяжи! – настоял здоровяк. – Третий день прошу. Зажили они, я чувствую.

– Где там они зажили? И двух тридов не прошло! – встрял Илан.

– Да что ж вы все со мной спорите? – впервые рассердился Рори. – Я, что ли, тела своего не знаю? У кого долго заживает, а на мне, как на собаке!

Дорри молча подошел и взялся ему помогать.

Марх бродил по комнате со свечой, искал неприбитые половицы. Остальные сгрудились за ним. На улицу никто не пошел. Скрипели доски, взволнованно ворковали на чердаке голуби, по стенам ползли, колеблясь, тени.

– Яни, ну хоть ты умом острая! Уговори их! – шепнул Генхард. – Тут привидение старухи живет! До смерти люд пугает ночами!

– Ты что несешь? – отозвался Марх. – Какая старуха?

– Детей зря не тревожь, – нахмурился Рори. – Животина это. Мается она. У меня прямо вот тут все болит.

Он сжал куртку на груди.

– Мне ее тоже жалко, – всхлипнула Яни.

– Ты такая плакса стала, противно аж, – сказал Дорри, за которого она держалась.

– А тебе не страшно, что ли?

– Я хоть не ною, как ты.

– Нашел! – выпалил Марх.

Рори протиснулся к нему, поддел жестянкой первую доску и осторожно поднял. Илан и Марх встали по обе стороны от него с палками наизготове. Здоровяк снял и уложил одну за другой четыре пыльные, облепленные снизу паутиной половицы. Марх опустился на колени и с опаской заглянул внутрь.

– Ну? Что там? – не выдержал Илан.

– Да пусто. Нет никого.

Снова послышался вой. Правдолюбец резко отпрянул от прохода, свеча потухла, и дом провалился в темноту.

– А-а-а-а, батька соахийский! – завопил Генхард, бросаясь к двери. – Ведьма! Ведьма тут!

Остальные побежали за ним, и вскоре все шестеро дубели на холодном ветру, с ужасом взирая на дом. Звезд видно не было, редкие пятна соседских фонарей делали улицу ненамного светлее внутренностей халупы.

– Чего ты там увидел-то? – спросил Рори.

– Глазищи желтые.

– Чьи?

– Да не знаю я! Не рассмотрел. Дернулся сдуру.

– Вот смеху-то будет, если там и правда кот, – хохотнул Илан. – Я озяб уже. Пошлите разберемся, а?

И они вернулись в дом. Марх снова запалил свечу от раздутых в топке угольков. Потянуло дымом из пролома. Все обступили черный прямоугольник, ведший в подпол.

– Дай-ка я, – сказал Рори.

Он лег у края и опустил руку с огоньком, следом просунул вихрастую голову.

– Кис-кис. Ты где, маленький? Кис-кис.

Кто-то ответил ему утробным воем. Марх вцепился в плечо здоровяка.

– Так и знал, – сказал Рори, поднимаясь. – И правда кошка! Окотилась она, вот и орала. Слышите, пищат?

Все прислушались.

– Дай посмотрю, – попросил Генхард, все еще не веря своим ушам.

Подпол оказался на удивление просторным, воняющим прелым тряпьем. Терялись во мраке деревянные подпорки, увешанные гирляндами паучьего кружева. В дальнем углу было что-то навалено. Тускло блестели присыпанные землей глиняные черепки. Облезлая рыжая кошка и ее новорожденный помет облюбовали ящик и пищали в нем на все голоса.

– Вот же проклятая! – выдохнул Генхард. – Чуть без сердца не оставила! Так бы и придушил!

– Я тебя сама тогда придушу!

Яни стукнула его кулаком по затылку.

– Ай! Зараза мелкая!

– Надо будет завтра осмотреть там все, – сказал Марх. – Вдруг что полезное найдем.

– Хоть бы бочку с солониной, – мечтательно облизнулся Дорри.

– Вот и ладненько, – выдохнул Илан. – Давайте закроем. Сквозняком оттуда несет.

Когда пол снова стал целым, все почувствовали, как сильно вымотались. Облепив теплое брюхо печи, словно котята бока рыжей мамки, они уснули крепким, спокойным сном.

* * *

Наутро все нашли себе занятие. Порченые немного привыкли к городу и уже не шарахались от людей, поэтому Генхард сказал, что теперь можно идти к усадьбе, где требуются плотники, и повел туда Илана с Рори. Дорриан возился неподалеку от двора: искал деревяшки на растопку. В доме остались только двое.

– Я сама полезу! – заявила Яни.

– Куда? В подпол, что ли? – нахмурился Марх, поднимая половицы. – Нечего делать. Тряпку в зубы и уборкой займись.

– У нас воды нет!

– Значит, сходи с Генхардом, когда вернется, поищи недырявое ведро!

– Я там внизу видела плошки всякие! Отмою, и будем из них есть!

– Так, иди сюда! – скомандовал Марх, похлопав рядом с собой.

Яни послушно села в указанное место, накручивая на палец конец тугой косички.

– Ты не Иремил, чтобы меня так поучать, – буркнула она, пряча раскосые глаза.

– Тебе зачем в подпол? – серьезно спросил Марх. – Кошку потискать? Она дикая, в руки не дастся. Кормить ее нечем. Да и сытая она наверняка, голубей жрет.

– Нет. – Яни помотала головой, подсела ближе и шепнула брату на ухо, хотя подслушивать было некому: – Дорри вчера сказал, что я плакса и трусиха. Я такой быть не хочу! Спущусь и сама там все уберу! И не испугаюсь!

Марх раздраженно цыкнул:

– Ох уж эти дети. А если там крысы дохлые?

– Нету их там! Там кошка!

– Ну смотри, девчонка! Если завизжишь, схлопочешь от меня, поняла?

– Поняла!

Марх осторожно опустил ее в проем, дал в руки зажженную свечу:

– Одна не пойдешь, я с тобой.

– Сама! – напыжилась Яни. – А ты следи! Это мое испытание на храбрость! Нельзя его портить! И никого не пускай, если придут! Ну пожалуйста, Марх!

– Да иди уже! Сопля ты приставучая. Осторожней только! Не грохнись!

– Не грохнусь. Тут все видно. В щелки между досками тоже свет падает, – успокоила его Яни дрожащим голоском.

Внизу царил холодный пыльный сумрак. Все кругом походило на мрачную чащу: со всех сторон Яни обступали стволы-подпорки, под ногами темнела земля, перемешанная с соломой. Девочка громко сопела и шмыгала курносым носом. Она любила жуков, но вот паутину терпеть не могла. Противная, липкая, она была здесь всюду. Свешивалась с балок бахромой, тонкими платочками крепилась к стенам. Местами белая, а местами грязно-серого цвета. Только задень краешком одежды – пристанет намертво, не ототрешь.

Кошка зашипела, стоило Яни подойти. По совету Марха девочка старалась держаться от ящика подальше. Она миновала его и двинулась к бесформенной куче в углу.

– Ну что? Там ведьма мертвая лежит? – хмыкнул брат.

– Дурак! Мне же страшно!

– Тогда вылезай!

Яни напыжилась и сделала еще пару шажков. Свеча в руке тряслась. Горячие капли обжигали ладонь.

– Давай скорей! Всю свечу спалишь! У нас и так светить нечем!

Девочка собралась с духом, потянулась к куску материи и дернула его. В руке остался клочок расползшейся ткани. Она была до того старая и прелая, что крошилась от одного прикосновения.

– Нашла что-нибудь? – спросил Марх.

– Тут какие-то горшки, тряпки. Мешки с опилками. Одеяло из лоскутков. Ой! Кружка жестяная и чашка! Тут как будто… Как будто кто-то тут раньше спал. И ел.

– Ничего больше нету?

– Пара бочек. Пустые. И еще… – На последнем слове голос у Яни задрожал.

– Что? – заволновался Марх.

– Она целую кучу птичек слопала, кошка эта! – силясь сдержать слезы, выдавила Яни.

Марх поднял ее вместе с посудой и долго неуклюже утешал. Девочка сидела на полу, обнимая брата, и ревела от всего и сразу. В таком виде их застал Генхард, и радости на его чумазом лице резко поубавилось.

– Ты смотри! На полчаса оставишь, а они уже обжимаются тут посередь бела дня, бесстыдники! – проворчал вороненок, как старая бабка, уличившая целующихся под деревом голубков.

– Ты что несешь, бестолочь? – процедил сквозь зубы Марх, похлопывая Яни по спине, а сам вспомнил, как еще пару тридов назад бросал такие же словечки, когда кто-нибудь лез к Сиине.

Генхард что-то сердито пробубнил и стал раскладывать на подоконнике улов: пару деревянных ложек, цветочный горшок с отколотым краем и ворох отчасти пригодного хлама, рассованного по карманам. Яни перестала всхлипывать, подбежала к нему и показала находки. Вороненок оживился, деловито осмотрел их и неожиданно отколупал прилипшее ко дну бокала украшение.

– Ого! – засияла Яни, тут же забыв о слезах. – Это же брошка! Брошка, да?

– И точно! Слушай, а мне кажется, я знаю, откуда она тут взялась! – выпалил Генхард. – Эта старуха, которая мать Фимонова, держала в подполе порченую! А чтобы к ней лишний раз не ходили и не узнали про это, притворялась перед горожанами ведьмой. А когда она умирала, то велела порченой пугать новых жильцов, потому что тут где-нибудь старухин клад лежал. А порченую обещала проклясть, если та не будет золото охранять. Та сначала слушалась с перепугу, а потом плюнула на все, клад откопала и ушла.

– И все это ты насочинял по одной ржавой булавке? – закатил глаза Марх. – Да она просто в щель упала!

Яни разглядывала ее со страхом и все не решалась приколоть к темно-бордовому платью, хотя алая бусинка на конце очень туда подходила.

– Посуда там была, – сказала она. – И одеяло. Там точно кто-то спал и ел. Мне кажется, там правда порченая могла жить, а эта бабушка ее прятала. Но только клада у нее не было. Она просто так прятала. Потому что добрая.

– Да уж конечно! – фыркнул Генхард. – Белены ты объелась? Сколько живу, а кроме пинков, ничего мне никто не давал по доброте душевной. Не ищи хорошее там, где нету его.

– А мне кажется, везде оно есть, – подумав, сказала Яни. – Оно у тебя даже есть. Ты вот плохой был сначала, а теперь я тебя уже совсем люблю. Теперь ты уже наш.

Генхард покраснел, слабо выругался и притворился, что ему срочно нужно уйти по делам.

– Главное, мертвяков пока не нашли, – отмахнулся Марх. – И то жить проще.

Все трое многозначительно вздохнули.

* * *

После слов Яни Генхард лучился счастьем, как начищенный песком богатейский самовар. И нечему удивляться. Сроду не было у него ни семьи, ни своего угла, а тут вдруг упало все и сразу. Появилось место, в которое можно притащить уйму разных штук и обустраивать его по-всякому. Думать, на какое окно поставить цветочный горшок и какой сорняк туда воткнуть для красоты.

В доме будут готовить еду и мыть пол, сажая в пальцы занозы. Там будут смеяться и плакать, сопеть и храпеть. И все это вместе с Генхардом. Он теперь не какой-нибудь побегушечник, а брат, герой и, конечно, истинный соахиец. Хотя порченые болваны и не понимают важность Генхардовых кровей.

– Чего косеешь на мое добро, чучело? Кшы! Я теперь тут хозяин, так что не ходи без моего веления по двору, – сказал он сидевшей на заборе вороне.

Птице было наплевать, но Генхард сделал вид, что она все поняла.

Выйдя за калитку, он обернулся и с важным видом оглядел мазанку, прикидывая, чего еще не хватает.

Скрипучие половицы, дырявая печь, маленькие окна с расхлябанными ставнями, орущая в подвале кошка. Генхард любил все это до изнеможения и сам себе удивлялся. Ему хотелось стащить сюда содержимое всех свалок в округе, чтобы как можно скорее пустое нутро халупы приняло обжитой вид.

Сгрузив первую порцию добра и оставив Марха с Яни разбирать вонючие тряпки в подполе, Генхард отправился на очередную охоту. Екало сердце от мысли про Рори с Иланом. Но вроде как с хозяином он сам договаривался, и без косых взглядов обошлось. Не должны парни сплоховать теперь. Не дурьё же они совсем, да и в то, что взрослые ребята могут порчеными оказаться и разгуливать по Медуку в поисках работы, верилось с трудом. Наверняка и мысли ни у кого не возникло на их счет. Обычные беженцы.

Ближе к середине города свалок в чистом виде было немного, но всегда имелись закоулки или места, зажатые между домами, где ленивые горожане сваливали в кучу все подряд: поломанные стулья, дырявые шали, бутылки и прочие полезности. В квартале винных, на задворках магазина сыров, где время от времени пировали объедками крысы, Генхард обнаружил очередную сокровищницу.

Запашок тут стоял вырвиглазный. Ночью жахнул мороз, а к обеду все подтаяло и сочилось тухлыми ароматами. Генхард, однако, не брезгливый. Все ведь можно отчистить, отмыть и приспособить. Так что в кучу мешков и мусора он погрузился, даже не морщась. Покопался там и сям, выругался, вляпавшись в рыбьи потроха. Потом дернул тряпку и заорал. Под ней лежал оплывший, посинелый мертвяк. Генхарда пробрало так, что он плюхнулся наземь и стал отползать. Бедняга был кем-то сильно побитый, босой и с таким изукрашенным синяками лицом, что возраст не разберешь.

– А и вдруг там чего у него полезного есть, – начал уговаривать себя Генхард. – Не слопает же он меня. А добро пропадет. Жалко.

Он таки пересилил страх и подошел. Стал копаться в карманах несчастного и почуял, что тот вроде как теплый. Послушал дыхание. Слабенькое совсем, но есть.

– Тьфу ты! Живой, что ли? – топнул в сердцах Генхард. – Зараза такая! Нашел где помирать!

Теперь он действовал посмелее, но взять у человека было нечего, кроме заляпанной кровью одежды. Генхард махнул рукой и собрался уже уходить, но обратил внимание на густые темные кудри незнакомца.

– Какой-то не нашенский, – пробормотал он, еще не понимая, что его так задело.

Генхард с минуту пялился на человека, потом завопил:

– Батька мой заморский! Да это ж соахиец! Настоящий! Соахиец же! В помойке!

Он чуть из штанов не выпрыгнул от волнения. В мечтах тут же нарисовалась красивая картина, воображаемая чуть ли не каждую ночь. Вот Генхард помогает несчастному и выхаживает его, а тот сразу подмечает в спасителе принца, называет сыном или братом и увозит с собой в золотой дворец. А там красота, куда ни глянь. Одежда только шелковая. А уж еда такая, что откусишь и язык не поверит.

Не счесть, сколько раз эта мечта утешала Генхарда в моменты, когда казалось, что хуже просто некуда. Она была очень давней и прожитой много раз, но все никак не сбывалась. У соахийцев имелись слуги и повозки. Им не нужна была помощь Генхарда, и они его не замечали, как он ни старался.

– Ну наконец-то я тебя нашел!

Генхард со слезами на глазах обнял курчавого брата и взялся вызволять его из плена нечистот. Таща на себе бессознательного соахийца, он не чувствовал ни усталости, ни дрожи в ногах. Счастье стало огромным и не умещалось в Генхарде, он уже не знал, что с ним делать.

Радость подпортила Вобла правдолюбская. Встала на пороге, вытаращилась на драгоценную Генхардову ношу и давай челюстями клацать:

– Это что за дохлятину ты припер?!

– Это мой брат!

– Чего?!

– Ой, бедненький! – воскликнула Яни, сунув голову в щель между оторопевшим Воблой и дверным косяком. – Кто его так побил? Надо лечить скорее, а у нас даже воды нету горячей!

– С чего мы вообще должны его лечить?! – вспыхнул Марх, все еще не освобождая проход. – Я его знать не знаю! Кто это такой?

– Иди отсюда! – Яни пихнула Воблу. – Чего ты встал как истукан? Ему же больно!

В эту секунду Генхард готов был ее расцеловать. Соахийца затащили внутрь и уложили в ворох тряпья у печи. Он совсем замерз, и Яни взялась его растирать, но в итоге большую часть работы сделал Генхард. Девчонка только ревела над синяками и опухшим лицом бедняги. Марх коршуном кружил рядом и ругался так, что вяли уши.

– А ты как будто сам бы мимо прошел! – вступилась за Генхарда Яни, бросив на Воблу прожигающий взгляд.

– Я бы не прошел! – зло выпалил Марх. – У меня… внутри так заложено, что не прошел бы. А вот он мог бы и пройти! На кой его сюда тащить? Самим есть нечего и спать толком негде! Еще этого полудохлого приволок! Вот же только обрадовались, что в подвале мертвяков нету, и нá тебе, уже явился с каким-то бродяжкой! Зла не хватает!

– Ты дурак! – крикнула Яни. – Дурак! Дурак! Дурак! Генхард теперь такой же, как мы! И как Иремил! Ему всех жалко и он тоже всех подбирает! Потому что мы его заразили добром!

– Да ну вас обоих куда подальше! – сплюнул Марх и вышел во двор, громко хлопнув дверью.

– А ты молодец какая, а!

Генхард расплылся в довольной улыбке и даже погладил Яни по голове. Девчонка совсем расчувствовалась – полезла обниматься. От этого ее порыва было не спастись.