Текст книги "Бывшие"

Надежда Голубцова
Бывшие

© Голубцова И., 2022

Бывшие

Мои дедушка Феоктист и бабушка Лида по отцу были из старообрядцев. Фамилию Ермиловы носила, по моему предположению, четверть деревни Мисцево Орехово-Зуевского района Московской области. Храма в деревне не было, но почти в каждом доме висели иконы, а в некоторых, как, например, у моих бабушки и дедушки, – даже богато убранные, в серебряных окладах. Они занимали почетное место в переднем углу большой комнаты.

В большие праздники зажигались лампадки. Часто молящейся я видела только бабушку Лиду. Именно она рассказала мне о том, как их семья оказалась в деревне: «Ехали мы на телегах, везли самые дорогие для нас вещи, а именно – иконы и сундуки с вещами». Откуда они ехали, она никогда не говорила. Говорила, что были сосланы на «101 километр» за то, что отказывались признавать новую веру. Их окружали болота, торфяники и леса. Спрашивать что-либо запрещалось, боялись «черных воронков» – это такие машины черного цвета, после которых люди исчезали бесследно.

А мне всегда было интересно, что же все-таки хранили в сундуках. Перед Пасхой бабушка открывала сундук, запертый на замок, и вытаскивала оттуда не виданные мною диковинные наряды, она их называла «салопы». На вопрос, откуда они у нее, отвечала: «Это мое приданое».

Из книг я знала, что приданое собиралось родителями перед тем, как выдать замуж дочь. По тому, что наряды были непростыми, я заключила, что родители у моей бабушки были людьми не бедными. Салопы вытряхивали от пыли и развешивали для просушки на солнце, а затем снова прятали.

В сундуках хранились какие-то бумаги с сургучными печатями, впоследствии, боясь, что они попадут в чужие руки, эти бумаги зарыли на огороде поближе к собачьей будке. Собака Найда была очень злой, ее все время держали на цепи и почти не кормили. Мне было ее очень жалко, хотелось подкормить, но дедушка запрещал.

Чтобы бумаги сохранились в земле, их клали в 3-литровые стеклянные банки и плотно закрывали. Меня просили, чтобы я никому ничего не рассказывала, особенно в школе, иначе дедушку и бабушку увезет «черный воронок», и я их больше не увижу. Я была настолько запугана, что, гуляя с подругами, все время оглядывалась, не едет ли за мной черная машина.

Очень меня обижало, что в деревне у нас было прозвище «бывшие». Говорили так: «Вот идет бывшая» или «Спроси у бывшего». Это прозвище мне очень не нравилось, и что оно означало, я не знала. Дом у дедушки и бабушки отличался от других, и его называли «дом с башенкой». Остальные здания в деревне были попроще. Дедушку Феоктиста односельчане очень уважали и относились к нему с почтением.

Фронтовик, прошедший всю войну, он имел много орденов и медалей, я даже видела среди наград «Георгиевский крест».

Впоследствии, став постарше, я узнала, что «Георгиевским крестом» награждали за храбрость в Первую мировую войну 1914 года.

Работал дедушка кузнецом. Кузнец в деревне – первый человек. Без лошади в те времена в деревне было не обойтись. Машин и тракторов было мало. Только лошадь могла преодолеть непролазную грязь деревенских дорог. На лошадях пахали и сеяли. Копыта, чтобы не стачивались, нужно было подковывать. Только кузнец мог выполнить такую работу.

Я, будучи ребенком лет 6–7, часто ходила к дедушке в кузницу и любила смотреть, как он ловко кует железо, он мне тогда казался богатырем из сказки. Обратно домой я гордо шла рядом с дедом, мне нравилось, как встречные мужички почтительно с ним здоровались, снимали головные уборы и кланялись. Я как-то спросила дедушку: «Почему тебе все кланяются?» Он ответил: «Уважают».

Однажды, когда приближался праздник 9 Мая, учительница попросила: «Скажи своему дедушке, пусть придет к нам в школу и расскажет, как он героически воевал».

Я передала деду просьбу учительницы. До сих пор в глазах стоит воспоминание о том, как подхожу к дедушкину дому. Дедушка сидит на завалинке, худой, высокий, положив нога на ногу, достает кисет с махоркой и скручивает цигарку. Курить он начал на фронте, а до этого табак не любил, да и выпивку не уважал, он был из семьи «старообрядцев», а у людей старой веры вино и курево были табу, то есть в запрете.

Дедушка рассказывал, что курить махорку стал вынужденно, очень уж есть хотелось, а когда подвезут фронтовую кухню, никто не знал. Чтобы приглушить голод, раскуривали махорку.

Есть такая фронтовая песня: «Давай закурим, товарищ, по одной, давай закурим, товарищ мой».

Любимой дедушкиной песней была: «Эх, дороги, пыль, да туман, холода, тревоги да степной бурьян, знать не можешь доли своей, может, крылья сложишь посреди степей. Вьется пыль под сапогами полями, степями, а кругом бушует пламя да пули свистят. Выстрел грянет, ворон кружит, твой дружок в бурьяне неживой лежит, а дорога дальше мчится, пылится, клубится, а вокруг земля дымится, чужая земля».

В этой песне все о судьбе, горькой судьбе солдат на фронте, а моей учительнице, не видевшей войну, подавай героизм. Дедушка ответил так: «Скажи, что я не приду и ничего рассказывать не буду, потому что война – это страшно, и не дай Бог вам узнать, что это такое».

Я считаю, это был достойный ответ солдата. Дедушка никогда не хвастался и не говорил: «Вот я воевал, за вас кровь проливал», – как некоторые псевдофронтовики, которые и пороха-то не нюхали, таких называли штабными крысами.

После войны настоящие фронтовики, немногие, вернувшиеся с войны, не кичились своими заслугами и не требовали для себя особых привилегий, они были сама скромность, таким и был мой дедушка Феоктист, и я им очень горжусь. Дедушке повезло, он выжил. Из всей деревни только двое вернулись с фронта.

Великой молитвенницей была моя бабушка Лида, кто знает, может быть, благодаря ее горячим молитвам дедушка остался жив.

А что я помню о своем втором дедушке Алексее по маме? Да ничего. Я его никогда не видела, потому что родилась в 1955 году, а дедушка умер в 1949-м. Правда, осталась фотография, где дедушка Алексей с бабушкой Натальей сидят на лавочке около своего дома в деревне Каблуково Ивановской области, Тейковского района. На фотографии, очень хорошо сохранившейся, хотя и сделана она была в 1949 году, можно увидеть и мою маму Валю, и ее сестру тетю Веру, они стоят позади родителей. Моей маме было в ту пору всего 16 лет, а тете Вере 19, она заканчивала ФЗУ (фабрично-заводское училище) и училась на портниху.

По рассказам мамы, дедушка Алексей был очень мягким и добрым, они с сестрой звали его тятей и вили из него веревки. Уж очень любил тятя своих девочек, часто баловал сладкими пряниками и защищал от нападок строгой мамы. Скрывая проказы своей любимицы, моей мамы, часто попадал под горячую руку жены, она брала ухват и гоняла его по всему дому. Дедушка Алексей не воевал на фронте, его списали за негодностью. У него был ревматизм, осложнившийся болезнью суставов и сердца. Несмотря ни на что, он вместе со всеми рыл окопы и работал в колхозе за троих мужиков. В 1949 году у него отказали ноги, и его положили в Ивановскую больницу, там он и умер. Очень тяжело бабушка пережила его уход. Любила его сильно, очень жалела, несмотря на показную строгость. «В селах Рязанщины, в селах Смоленщины слово «люблю» непривычно для женщины, там, бесконечно и верно любя, женщина скажет: «Жалею тебя»…» Для нее не существовало других мужчин. Замуж больше не выходила, а может, не захотела, в памяти мужа храня. Даже после смерти своих мужей женщины хранили им верность.

На фотографии слева направо сверху вниз – Вера, Валя, дедушка Алексей (Тятя), бабушка Наталья, 10 июля 1949 года

У бабушки Натальи была сестра Марфа, летом я часто гостила у них в деревне Каблуково и очень любила слушать воспоминания об их молодости. Обе неграмотные, в школе не учились, не умели ни читать, ни писать. Родители были простыми крестьянами и считали, что женщине грамота ни к чему, самое главное – это удачно выдать девушку замуж, поэтому девочек учили умело вести хозяйство – печь хлеб, готовить щи и каши, ухаживать за скотиной, конечно, шить, работать в поле от зари и до захода солнца, ухаживать за детьми и мужем, а грамота, считали родители, – это для женщин баловство. После революции в деревнях работал «Ликбез» (ликвидация безграмотности», Марфа выучилась и читать, и писать, а бабушка Наталья научилась только рисовать свою фамилию, именно рисовать, а не писать. Я ее всегда просила нарисовать свою фамилию. Она это делала так: «Ну смотри, Надюха, первая буква – это половина жука, «К», вторая – бараночка, «О», третья – «Т», молоточек, четвертая – опять «О», бараночка, пятая – «В», кренделечек и последняя – «А», ворота. Получается – КОТОВА – поняла?» Меня такая ее грамотность очень забавляла. Я смеялась и просила в сотый раз нарисовать свою фамилию.

В колхозе работали за трудодни и в конце месяца за работу получали мешок муки, а кто не умел расписываться, ставили просто + (крестик). Денег в колхозе не давали, а без муки прожить было нельзя, так как хлеб пекли сами (мука была не белого цвета, как сейчас, а серого, но хлеб, каравай или пироги были очень вкусными. Платья и рубашки шили сами (часто вручную, то есть руками). Швейные машины были большой редкостью, да и стоили дорого. Материя продавалась в городе Иваново, и чтобы ее купить, требовались деньги. Их получали от продажи в городе на рынке молока, творога, яиц, мяса. Все это в деревне было свое. Скотина и куры – в каждом дворе. Без своего хозяйства и огорода в деревне не прожить. Рассказывала мне бабушка Наталья, как их с сестрой Марфой родители замуж отдавали. Именно отдавали в чужие семьи. Своих суженых сестры до свадьбы даже не видели. Невест мужчины выбирали сами, говорили своим родителям: «Сватайте за меня Наталью или Марфу». Весной в праздник Пасхи девушки в деревнях водили хороводы, а ребята разглядывали и выбирали себе суженую, то есть будущую жену.

Бабушке Наталье с мужем повезло, а вот Марфе попался пьяница, даром что из богатой семьи, характер имел вздорный и очень ревновал свою красавицу-жену.

Бабушка рассказывала, что Марфа была первой красавицей на деревне – коса ниже пояса, да и петь и плясать мастерица. От вина муж Марфы и погиб, осталась она одна с сыном Стасиком. Стасик жил с мамой в г. Иваново, занимали они одну комнату в коммунальной квартире, где общая кухня и общий туалет. Стасик так и не женился, детей у него не было, а вином сильно увлекался, от вина, как и его отец, «погиб смертью храбрых». Бабушка очень жалела Марфу, часто ее навещала вместе со мной или моей сестрой Любой. Марфа нас любила, считала своими внучками, баловала чем-то вкусным, покупала подарки, пела нам русские народные песни. Я очень любила бывать у Марфы в гостях, любила слушать, как она поет, от ее песен хотелось плакать, пела она просто, но очень душевно, брала за душу и заставляла думать о горькой судьбе русских женщин. Любила и Марфа часто приезжать к моей бабушке в гости в деревню Ка-блуково. Все вместе мы ходили в лес за земляникой, варили варенье на керосинке в большом эмалированном тазу.

Очень вкусной была земляничная пенка, с ней мы пили чай, заваренный на смородиновых листочках.

Очень хорошо помню, как после обеда, напившись душистого чая, бабушка с Марфой сидели и вспоминали свою молодость, а я любила их слушать. Однажды за окном потемнело, и началась сильная гроза, форточка была открыта. И вдруг через форточку в дом влетела шаровая молния, размером с небольшой мячик. Мы разом застыли, молния облетела нас с шипением и треском и снова вылетела в форточку, никого не задев, а могла бы и взорваться. Бабушка рассказывала, что, бывало, от молнии начинался пожар, дома сгорали очень быстро, поэтому во время грозы бабушка собирала узелок, чтобы с ним на случай пожара быстро выскочить на улицу. В узелке были деньги и документы.

Очень хорошо помню, как заставляла меня пить по вечерам перед сном теплое парное молоко, которое я не любила даже в холодном виде, таким образом, через «не хочу», она вылечила меня от начальной формы туберкулеза. Вернее, исцелила меня своей любовью, она всегда говорила, что за меня готова отдать свою жизнь. А я оказалась не совсем благодарной внучкой. Горько признаться, что не была на ее похоронах. Я нашла причину: маленький ребенок, которого я родила и не могла оставить даже на несколько дней, – но зато я не видела бабушку мертвой, поэтому для меня она всегда живая. Каждый раз, бывая в церкви, я молюсь за упокой ее души, может быть, этим успокаиваю свою совесть.

Свежий деревенский воздух, сон целебный – спали мы с двоюродными сестрами Ниной и Олей в чулане, где матрасы и подушки набивались душистым сеном (высушенная на солнце свежескошенная трава), здоровая деревенская еда, – все было свое, и овощи, и ягоды, молоко, творог, сметана, вкусные пирожки и ватрушки, которые бабушка была печь мастерица, а домашние яички разве можно сравнить с магазинными!

Счастливая, беспечная пора детства. Как я благодарна за все это своей любимой бабушке Наталье. Я и звала ее не бабушка, а именно баушка, пропуская букву «б» в середине слова. Любовь к животным – это тоже у меня от баушки. По вечерам она отрезала горбушку душистого черного хлеба, посыпала крупной солью, давала мне на ладошку, чтобы я встречала нашу корову Ночку. Она была вся черная, кроме белого пятнышка на лбу.

Ноченька ласково и бережно брала с моих рук хлеб, а потом облизывала в благодарность мои ладони своим шершавым языком.

На фотографии слева направо – Надя, бабушка Наталья, Люба (Наде 10 лет, Любе 4 года)

Единственное, что не нравилось мне в деревне, так это деревенская баня «по-черному». Около речки, не помню ее названия, стояла избушка, вернее, сараюшка, в которой топилась печка, на печку ставились ведра и кастрюли с речной водой. Надо было долго ждать, когда печка обогреет сараюшку и когда нагреется вода. Я очень мерзла в этой бане «по-черному» и мылась кое-как, лишь бы быстрее убежать из этой горе-бани. То ли дело баня «по-белому», там тепло и даже жарко, особенно в парной, краны с горячей и холодной водой и даже прохладный душ. Зато моясь в бане «по-белому», я испытывала огромное наслаждение, воды хоть залейся, а самое главное – очень тепло и комфортно. Это сейчас в каждой квартире есть ванна или душ, а у некоторых даже сауна, а мы жили в коммуналке, где даже за холодной водой надо было идти на колодец, поэтому мылись раз в неделю в бане, она была в каждой деревне, особенное удовольствие баня доставляла в зимний морозный вечер, когда после нее шли домой, разомлевшие от жаркого тепла, румяные, веселые, не замечая даже сильного мороза, а морозы доходили иногда за 30 градусов, и зимы были снежными, сугробы наметало больше метра. Помню, очень любила после бани чай из самовара, вода колодезная была очень вкусной, пьешь и напиться не можешь вприкуску с долгоиграющим кусочком сахара, наколотым щипцами. Недавнее, казалось, а такое далекое для моих внуков прошлое.

Сейчас им трудно поверить, что готовили мы еду на керосинке, холодильников не было, зимой мясо клали в сеточку и подвешивали в форточку. Летом молоко хранили в ведре с холодной водой. Машин стиральных не было, стирали в тазу или корыте вручную, сдирая кожу на руках, полоскать белье везли зимой на санках на пруд, если он не замерзал, а чаще на родник, там вода не замерзала даже в сильные морозы, а руки стыли от ледяной воды.

Скажи я тогда маме, что в скором будущем появятся стиральные машины, она бы мне не поверила, сказала бы, что я выдумщица и фантазерка.

Я так долго живу, что помню и времена Хрущева. Мама часто посылала меня в магазин за хлебом, было мне 8–9 лет, очень я была застенчивой, видя полный магазин людей, вставала в самый край очереди, проходило полчаса и час, а я все стояла самой последней, все вновь приходящие почему-то оказывались впереди меня. Мама, не выдержав, приходила в магазин и наводила порядок, ставила меня за одной из женщин и строго-настрого наказывала держаться ее и никого больше не пропускать впереди себя. Я стояла в длинной очереди и слушала, как женщины ругали почему-то жену Хрущева, зачем она позволила своему мужу вместо ржи и пшеницы сеять кукурузу. Кукуруза плохо росла на наших полях, часто вымерзала или вымокала, если были частые дожди, да и хлеб из кукурузы был невкусный. Хлеба черного и белого не хватало, на семью давали по одной буханке черного и один батон белого, вернее, не на семью, а в одни руки. Я несла домой хлеб, такой теплый, душистый, и мне так хотелось откусить от него кусочек, но нельзя, я знала, что дома ждут мой брат и мои младшие сестры, а они тоже любят вкусный хлеб, который был для нас лакомством, особенно, если на него намазать варенье или горбушку черного потереть чесноком и посыпать солью. Сейчас в магазинах изобилие хлеба, но он почему-то не такой вкусный, каким был в детстве. Однажды зимой мама дала мне 1 рубль и предупредила, что он последний, денег до зарплаты у нее больше нет, и если я потеряю, мне будет очень плохо, вернее, плохо будет всей нашей семье.

Надев валенки, рубль я убрала в варежку, так мне казалось надежно, взяла в руки сетку и побежала в магазин, а придя туда, решила проверить, на месте ли деньги. Снимаю варежку и, к своему ужасу, вижу, что рубль исчез, потеряла, а когда и где, не знаю. Что делать?! Идти искать? А разве можно найти что-то на дороге, где после меня прошло столько человек, кто-то наверняка нашел мой рубль и радуется. Убитая горем, я пришла домой и честно призналась маме, что потеряла последние деньги. Ответ был такой: «Иди и ищи где хочешь, а без хлеба домой лучше не возвращайся». Горько плача, я шла обратно, безнадежно смотрела себе под ноги и только, помню, повторяла одну фразу: «Господи, помоги». Наверное, наверху кто-то услышал, молитвы детей не остаются без ответа. Рубль я нашла, счастливая, пришла домой, а когда сняла валенки, то увидела свой «потерянный рубль», оказывается, он каким-то образом из варежки соскользнул в голенище валенка и был всегда при мне.

Наде 7 лет

Я хоть и была в то время совсем еще ребенком, но маму свою очень жалела. Видела, как ей трудно с нами, помощи со стороны ждать не приходилось. Родные со стороны мамы, бабушка Наталья и тетя Вера, были далеко, в Ивановской области, приезжать часто в гости не могли, дорога неблизкая, да и материально помогать не всегда получалось. Бабушка жила на скромную пенсию, да и ту почти всю отдавала старшей дочери, моей тете Жене, у которой жила. Свой дом и все хозяйство бабушка вынужденно продала, чтобы помочь старшей внучке, моей двоюродной сестре Нине, дочери тети Жени. Нина вышла замуж, молодым понадобились деньги на кооперативную квартиру в г. Иванове, бабушку обещали не бросать на произвол судьбы, а взять жить в новую квартиру, благо Нина вскоре родила дочку Ирочку, и сидеть с ней было некому. Ирочка подросла, бабушка стала лишней, пришлось ей скитаться по углам, очень жалела, что продала свой дом в деревне Каблуково. Добро быстро забывается. Хорошо еще, что у бабушки были дочери, надоест жить у одной – пойдет к другой. Последний год бабушка жила у тети Веры, скучала по нам, внукам, а мы выросли, кто женился, кто вышел замуж, у всех своя жизнь, суета сует: дети, работа, не до бабушек. Прости нас, бабушка Наталья, понимать тебя начинаем только когда сами стали бабушками. Не поймешь другого, пока сам не испытаешь. Все в природе повторяется, и никого ни в чем не надо винить. «Что посеешь, то и пожнешь», бабушку всегда вспоминаю добрым словом, все лучшее, что есть во мне, – это от нее, ее любовь бескорыстная согревала и до сих пор согревает мою душу. Пусть я не часто бываю на ее могилке, но стараюсь молиться за упокой ее души. Царствие тебе Небесное, милая добрая моя бабушка Наталья.

Бабушку Лиду по отцу я тоже любила, но такой душевной привязанности у меня к ней не было, на то имелись свои причины.

Мой отец Николай служил в армии в Ивановской области, а именно их воинская часть стояла в деревне Каблуково, где он мою маму, веселушку и хохотушку, заприметил. Был он небольшого роста, скромный, застенчивый, а девчонкам нравятся ребята видные, веселые, которые за словом в карман не лезут. Ребята любят глазами, а девчонки – ушами. Петр Олейник был видным, красивым солдатом, не чета моему отцу, уговорил маму выйти за него замуж. Замужество давало много привилегий. Работа в колхозе была тяжелой, работали за галочки и трудодни, денег колхозники не получали, расплачивались с ними мукой, зерном, картофелем. Паспорт выдавался только замужним, а с паспортом можно было выйти из колхоза и устроиться на работу в городе, например, в столовую, что мама и сделала. Расписалась с Петром Олейником и считала себя свободной от тяжелой работы в колхозе. Сняли они в городе комнату и жили, дожидаясь конца службы Петра. Петр был родом с Украины, обещал и маму забрать с собой. Но человек предполагает, а Бог располагает. Неожиданно с Украины пришла телеграмма на имя Петра, где говорилось, что отец Петра тяжело болен и просит сына срочно приехать. В армии ему дали отпуск на 2 недели по болезни отца, он уехал, а маму просил дождаться.

У мамы была очень близкая подруга Клавдия, которая тоже была влюблена в Петра, она не простила маме, что он выбрал не ее. Кто из них – мой отец или Клавдия, а может быть, оба вместе – придумал написать письмо, что у Петра на Украине есть жена и двое детей и он не вернется? Не знаю почему, но мама поверила, а отец должен был закончить службу в армии и вернуться домой. Как ему удалось уговорить маму поехать с ним, не обошлось без помощи «верной» подруги. Обида, боль, предательство любимого сделали маму слепой. Она говорила – я сама не помню, что со мной было, как в страшном сне побросала свои нехитрые вещички в чемодан и, никому ничего не сказав, даже матери и сестрам, уехала с отцом. В поезде опомнилась, но было уже поздно, ехали долго, за окном проплывали все леса и леса. Боль жгла сердце, хотелось отомстить Петру, а получилось – отомстила за свою горячность, необдуманность самой себе, надо было дождаться Петра и все выяснить, но разум словно отключился!

Женщины, в отличие от мужчин, живут не умом, а сердцем, сначала делают, а потом думают.

Отец был очень ласков и всю дорогу успокаивал, говорил, что будет ее «носить на руках», что он ее очень любит и все будет хорошо. Мама даже и предположить не могла, что ее ждет впереди, какие испытания приготовила судьба.

Она не знала, что Петр вернулся буквально на следующий день после ее бегства, ничего не понимая, почему его жена так спешно, никому ничего не сказав, уехала с каким-то военным. Подруга молчала, она еще надеялась, что Петр теперь обратит на нее внимание, но у нее ничего не вышло. Адреса, с кем уехала мама, никто не знал, кроме подруги. Закончив службу в армии, Петр вернулся на Украину. Мама обо всем узнала позже, когда родилась я и начала, подрастая, задавать вопросы: «Почему, мама, у тебя фамилия по бабушке Котова, у папы Ермилов, а у меня Олейник?»

А задавала вопросы, потому что меня в садике мальчишки дразнили Оленем, я была маленькая, худенькая, с большими оленьими глазами. Меня это страшно бесило, ох и доставалось от меня мальчишкам «на орехи». Характер у меня в ту пору был боевой. В незавидном положении оказались мои родители, надо было срочно что-то делать. Во-первых, подали запрос на Украину, разыскали Петра. Он приезжал, был суд, их с мамой развели. Когда он приехал, и они с мамой увиделись, тут-то весь обман и открылся.

Петр Олейник увидел, как тяжело живется маме, родные отца так и не признали ее, из дома дед Феоктист их выгнал сразу, как только узнал, что сын приехал из армии с чужой женой, вдобавок отца из армии ждала девушка. История вышла скандальная. Родители ушли на квартиру к одной сердобольной старушке, вернее, она их приютила на первое время. Мама даже хотела уехать вместе с Петром, звал ее на Украину, говорил, что маму не забывал, живет один, семьи нет. Это бы и произошло, если бы не я. Я хоть и была маленькая, но очень хорошо помню: вокзал, чужой дядька берет меня за руку, куда-то ведет, а я кричу, вырываюсь, прошу отпустить меня к отцу, которого я тогда очень любила, а так как отца нигде нет, то со мной случается истерика, я падаю на пол и кричу: «Я хочу к своему папе!» Маме пришлось вернуться, а впоследствии обнаружилось, что она на тот период была уже беременна моим братом. Мама потом говорила своим подругам: «Что ни делается, все к лучшему». Кто знает, как бы ее встретили родные Петра с двумя чужими детьми. С отцом они помирились, расписались и даже обвенчались. И все бы было хорошо, жить есть где, пусть небольшая комната, но зато свой угол, появилась работа на фабрике, а отца взяли подмастером, работали в разные смены, чтобы дети были под присмотром. Со временем и дедушка Феоктист смягчился, поменял гнев на милость, из всех своих внуков меня выделял особенно, и я это чувствовала, отвечала ему ответной любовью. Когда дедушка тяжело заболел, он позвал попрощаться своего сына и меня. Я помню его тяжелое дыхание за занавеской, своего отца, просящего прощения на коленях у кровати дедушки, видела, как дедушка ослабевшей рукой благословил своего непутевого сына, и очень хорошо запомнила слова дедушки, обращенные ко мне: «А ее берегите», – может быть, он так сказал, потому что я очень часто болела, была слабенькой и худенькой, несколько раз оказывалась на краю смерти; первый раз в яслях чуть не умерла от тяжелой формы дизентерии, а второй раз чуть не утонула в местном пруду. Мама мне строго-настрого запретила подходить даже близко к воде, а я не послушалась, пошла посмотреть, как люди купаются, очень завидовала тем, кто умеет плавать. Местные мальчишки стали баловаться, и один из них толкнул меня прямо в воду. Я начала барахтаться и, может быть, даже выплыла, научилась бы плавать, но у нас в пруду было подводное течение, так называемая воронка, и меня затянуло в эту воронку. Помню, как пытаюсь достать ногами дно, а дна нет, и меня начинает крутить и засасывать в эту воронку. Меня спасла наша соседка Оля, она была старше, умела плавать, схватила меня за волосы и выдернула из этой круговерти. Маме, конечно, скоро донесли, что я чуть не утонула, а я отлеживалась от пережитого шока в густой траве и слышала, как мама ищет меня и с угрозами кричит: «Надька, вот только приди домой, я тебе покажу». С тех пор я стала бояться воды, а плавать так и не научилась.

Тяжело быть старшей в семье, особенно если ты еще сама ребенок, а тебе приходиться быть нянькой брата, не простого брата, а очень хулиганистого. В три года Володька обожал баловаться со спичками. Мама на работе, отец спал после ночной смены, а я должна приглядывать за младшим братом. Не помню, как я отвлеклась, засмотрелась в окно, где гуляли мои подружки, брат молнией метнулся к печке, схватил коробок со спичками, чиркнул и поджег матрас, на котором спал отец. Матрас, набитый опилками, вспыхнул и загорелся.

Володька сам испугался, начал кричать, увидев пламя, завопила и я.

Отец проснулся и стал ногами тушить пламя, получил, конечно, ожоги. Попало мне за то, что не уследила. Учился брат плохо, мне приходилось бегать за ним, чтобы он выполнил домашнее задание, а они с другом перелезут через забор, и только их и видели, мечтали даже поджечь школу.

Жилось трудно, денег постоянно не хватало, а семья росла, через 3 года после брата родилась моя вторая сестра Любаня, а затем Вера. Вера часто болела, была очень крикливой, вечером, чтобы она уснула, я подолгу качала люльку, а в это время мои подружки гуляли. Мне тоже хотелось побегать, поиграть, но сестра никак не хотела засыпать, пока качаешь, вроде спит, только кончишь качать, начинает плакать. Подруги прыгают через веревочку, играют в прятки, а я все время с коляской. Я старалась как могла помогать маме, очень ее жалела, а отец все чаще приходил домой пьяным, кричал, бросая ей в лицо деньги, мелочь разлеталась по всем углам, и мы с мамой плача собирали. Редко в какой семье мужчины не пили, а женщины изо всех сил тянули быт. Все держалось на женщинах, поэтому в меру своих сил я старалась помогать. Кто, если не я. Надо натаскать воды из колодца – натаскаю, сходить за хлебом, молоком, помочь прополоскать белье на роднике, где вода была такая студеная, даже в жаркий летний день пальцы рук ломило от холода; сходить за керосином, потому что летом готовили на керосинке, зимой на печке. Керосин привозили раз в неделю, очереди собирались немаленькие, не успеешь вовремя, будешь стоять час или два. Кур накормить, уток выгнать на пруд, в общем, что перечислять, обязанностей у старших в семье много, а если родители не в духе, можешь попасть под горячую руку. Бить не били, а нотации выслушивать я не любила и старалась обходиться без них.

Очень не любила, когда мама болела, а болела она частенько, мучили ее постоянные ангины. Тяжелая работа на фабрике, пьянство отца, дети, часто болеющие, – все эти невзгоды переносились ею с трудом, и только благодаря своему легкому характеру она как-то держалась. Люди любили ее за веселый нрав, доброту и приветливость. Никогда никого не осуждала, могла поделиться последним. Я тоже старалась беречь ее, как могла, в меру своих сил. Однажды, мама заболела в очередной раз, сказывалась нехватка витаминов, своего огорода у нас не было, а ей очень помогал настой из ягод черной смородины. Рядом с нашим домом была школа, а при школе богатый школьный сад, где росло много яблонь, груш, вишен и, как мне казалось, бесчисленное количество кустов черной смородины. Сад охранялся сторожем, залезть туда было невозможно.

На фотографии слева направо – Володя (4 года), Люба (1 год), Надя (7 лет)

На лето желающих поработать в саду приглашали на сбор ягод, и я вызвалась. Осенью директор школы и его жена (она была завучем) обещали отблагодарить подарками. Мама, видя, что я собираюсь в школьный сад, попросила набрать ей немного ягод. Она дала мне пол-литровую баночку, но я сказала, что не могу, директриса предупредила, что воров будут выгонять с позором, есть ягоды мы можем, а домой брать нельзя.

Но что ни сделаешь для любимой мамы!

Я подошла к директрисе и попросила взять немного ягод домой, объяснила, что мама болеет, но получила жесткий ответ: «Тебе разреши, и все будут просить».

Мне стало очень обидно за маму, раздражала жадность директрисы, ведь ягоды мы собирали ведрами, неужели школа обеднеет от маленькой баночки. Я решила – будь что будет, пусть меня с позором выгонят, но маме ягод я наберу. Конечно, меня поймали, объявили воровкой и с позором выгнали. Осенью мои подруги получили подарки, и только я осталась ни с чем. С тех пор между мной и директрисой пробежала «черная кошка», проходя мимо, я перестала с ней здороваться, делала вид, что не замечаю.