Текст книги "Алыча"

Надежда Куракина
Алыча: Книга стихотворений

© Куракина Н., текст, 2024.

© «Геликон Плюс», оформление, 2024.

Алыча

 
Мне приснилась твоя алыча посреди огорода.
Почему ты забыла её в той далекой земле?
Это древо полудня, страды и июльской погоды,
Что, как мед запылённый, дома заполняет в селе.
 
 
Подходя к половине рядка и скребя свою тяпку,
Ты в тени отдыхала её, и спасибо на том.
Ведь плоды её горькие, жёлтые в рыжую крапку
Ни на что не годились и млели и гнили потом.
 
 
Как ты не углядела, не срезала дерзкую ветку?
Пожалела ты, что ли, её, не жалев никогда
Ни людей бесполезных, ни мух, ни амброзии едкой,
По-житейски в их смерти не видя беды и вреда.
 
 
Вот и выросло дерево в поле, из сада сбежало
И, на южном ветру не круглея, стояло столбом,
Растопыря колючки свои, алычовые жала,
Бесполезно пытаясь продлиться в потомстве рябом.
 
 
Ты жалеешь о брошенном доме, тряпье, покрывалах
И о тех, кто до срока ушёл, оказавшись правей.
Но забыла о дереве, что передышку давало
В каждодневных трудах, что ты жизнью считала своей.
 

Сепия

 
Офисные лампы острым хлором
Белят воздух, выжигают цвет.
Полутон – возможность разговора.
Белый означает просто нет.
 
 
То ли дело лампочки клетушек
В баньке, в коридоре, над столом.
Помнишь, как сияли эти груши,
Заливая комнаты теплом?
 
 
Копоть обмахнув и паутину,
Не боишься сепию включить?
Засветилась памяти пружина,
Раскалилась, ослепляя, нить.
 
 
Жёлтый шмель, расплавленное жало.
Старой книги пряный, жёлтый том.
В галстуках измятых рыже-алых
В школьную столовую идём.
 
 
Это цвет с морковкою бульона
И компотной кураги на дне.
Жизнь была и синей, и зелёной,
Выцвела, как фото на стене.
 
 
Пусть уже не разглядеть кого-то —
Надо ли так пристально смотреть?
Сепия – любимый фильтр для фото,
Он согреть способен даже смерть.
 
 
Горький мёд. Горячая пелёнка.
Йодной сетки стыдная беда.
Под простынкой рыжая клеёнка,
И больницы ржавая вода.
 
 
Посвети – чтоб не было забыто.
Без тебя не будет ничего.
И пока твои глаза закрыты,
В мире цвета нет ни одного.
 

Ловец снов

 
Поезд съезжает по карте вниз.
Лес по-апрельски бос.
Жду, что натянется некая нить,
Может быть, даже трос.
 
 
Знаю, что нити такой длины
Нам с тобой нипочём:
Солнце достанет до глубины
Неощутимым лучом.
 
 
Мы растянули над миром сеть,
Всё, что нашли, – вплели,
Чтобы над снами друг друга висеть
В разных концах земли.
 
 
Ржавый вагонный кокон-постель,
Длинная-длинная нить.
Чтобы наш мир не слетал с петель —
Мне ее вить и вить.
 

Каллиграфия

Ольге Варламовой

 
В бреду, во сне, в набоковском рассказе
Герой читал деревья, как письмо.
Мерещатся мне всюду мачты вязи,
И даже дождь – писание само.
 
 
Потоки вязи и сложны, и строги,
Она стоит столбами вдоль дороги,
И новостройки – новая глава:
Многоэтажек сочленённых слоги,
Жилых кварталов слитные слова.
 
 
Под мшистым наслоением помарок —
И в трещинах, и в рёбрах ржавых крыш,
В вечерней лигатуре страшных арок,
В следах от клея сорванных афиш —
Стоят глаголы, веди, ферты, азы.
Решётка сада тенью на песке.
Схожденье главных линий на руке.
 
 
Но нет её в корнях, ползущих вниз,
И в мокрых ветках, спутанных на миг, —
Всё тайнопись, всё скоропись, эскиз,
Живой, недолговечный черновик.
 

Тайцзы-июль

 
Змея замирает веткой, потом
Укус неожиданный, прыжок вмиг.
Осторожное движение с открытым ртом:
Боевое искусство собирать крыжовник.
В состоянии тигра раздвигать кусты,
Гневаться огненно фениксом, павлином,
Зорко высматривать сквозь листы
Ягоды полупрозрачные длинные.
 
 
Но только того ожидает успех,
Кто сдвинет мизинцем ветви шипящие,
Медленной силой отогнёт наверх,
Обнажая крыжовинки тяжёлые спящие.
Тренировка годами в том, как их тронуть:
Важно срывать их ветру подобно,
Не тревожа сон, уколовшись – не вздрогнуть,
Иначе прольются дождём дробным,
Закатятся вниз, в глубину куста —
К жалам, к корням, к началу утра,
И тогда черепахой придётся стать
С панцирем твёрдым и перламутровым.
 

Вишни

 
Гладит щёку ветка лапкой узенькой,
Шум листвы – сочувственный минор.
Собираю вишни – это музыка:
Красный ритм, виолончель и хор.
 
 
Что в апреле расцветало набело —
Обрело к июню тон, размер.
Лето лён ладонями разгладило,
Занимая птицами партер.
 
 
Крылья рукоплещут, если вишенка
Взята, словно нотка, свысока.
И, легко взлетая, еле слышная,
Дирижёра веточка тонка.
 

Ножи

 
Фруктовый ножик – пёрышко ацтека,
От ветра наклонённое слегка.
А если это ножик, а не стека,
Должно быть острым лезвие клинка.
 
 
Вот мясники – пародии на шашки,
С лицом широконосым и дурным.
Страшны их чистота и их замашки,
Бесстрашие пред мёрзлым и парным.
 
 
Французский нож с белёсым глянцем томным.
Гурман, эстет, каких он ждёт пластов?
Движением к себе, почти бездонным,
Разъять до дна и расслоить готов.
 
 
Готов разъять. О, это так немало,
Когда иным – остроту не черкнуть…
И потому-то профессионалы
Их точат ежедневно. По чуть-чуть.
 

Октябрь

 
До первых дождей всё было рисунком детским:
На яблонях-ёлках шары золотые и звёзды,
Песок, карамель, стрекозы в слюде и блеске —
И Happy New Year, и Sunday, и Happy Birthday.
 
 
Гуашь и акрил густой пастилою ложились,
Подмешанный к ним, был сок виноградный как чёрный.
Под вечер глаза открывала и пела жимолость,
Ей вторила грушевых горлышек глина печёная.
 
 
Рисунок подсох на сентябрьских шипах и жалах,
Но тут же холодным дождём был размыт и порван.
В шмелиные норы до края вода набежала,
Разлезлись паучьи шелка, обнажились опоры.
 
 
Размокли берёз пироги, расслоились, слетели
Со скользких изогнутых вертелов многорогатых.
А мы и попробовать их, как всегда, не успели.
А мы только беличьи кисточки вымыть хотели
От охры и кобальтов, на переливы богатых.
 

Мёд

 
На ручках дверных – мёд.
На платье, руках – мёд.
В маске, больших сапогах
К пчёлам отец идёт.
 
 
Дым и скулёж собак.
Злой за спиной дубак.
Дочка, беги домой:
Пчёлы вступают в бой.
 
 
Это священный пляс,
Танцы в Медовый спас.
Резкая боль и звон.
Матки неслышный стон.
 
 
В тканях, траве – мёд.
С лезвий ножей – мёд.
Глыбы тающих сот
Кто-то сквозь рой несёт.
 
 
Там пузырится мёд,
Золотом в сеть течёт.
Смелый стаканом пьёт,
Робкий за дверью ждёт.
 

Голубь

 
Заметно прибытие гостя по стуку и шороху:
Раз в десять часов, когда я просыпаюсь, и днём,
Когда я готовлю обед и видна через штору
Колдующей тенью над невероятным огнём.
 
 
Его не смущают ни пятый этаж, ни погода —
В свой час неизменно садится на скользкий карниз.
Брезгливо и жадно, как дети глядят на урода,
За мною следит и, пугаясь, срывается вниз.
 
 
И я ритуал молчаливый опять повторяю:
Окно растворяю, транжиря тепло батарей,
Своё самолюбие снова в зерно претворяю,
Себя представляя любимицей птиц и зверей.
 
 
Не знаю, куда мой нахлебник потом улетает.
Всё некогда остановиться и пристально вслед
Смотреть в голубое, холодное небо, гадая, —
Ведь в нём до утра ничего голубиного нет.
 

Концерт

 
Поклон. Виолончель напоминала
Два жареных каштана, скрипка тоже
Была как жёлудь старый и белёсый.
Пюпитр шатался, ось его стонала
От нот, на карты древние похожих.
Десяток свечек золотоволосо
Притягивали взгляды в тёмном зале.
Три мальчика симфонию играли.
 
 
Был пианист с кошачьими руками
Позёр немного. Виолончелист
Смеялся при любом скрипичном соло,
Придерживая ветхий нотный лист.
Они друг друга взглядом понукали,
Казались приключением весёлым
Серьезный зал, концерт, и журналист.
 
 
Но музыка ходила сквозь картинку,
И дула им на щёки, смех гася.
А в складках звуков то плечом, то в профиль,
То в отблеске с натёртого ботинка
Был виден композитор. Сцена вся
Собою представляла волны, строфы:
То три рёбенка,
То три музыканта,
Три альта,
Три мальчишечьих дисканта.
 
 
На цыпочках скрипач – вот-вот взлетит.
И виолончелист глаза заводит
И всё серьёзней ноты поправляет.
И всё верней упавший лист летит
В аллее, где в каштанах осень ходит,
Смычки деревьев ветром направляя.
Играют, их никто не заставляет.
 
 
Сидит в лесу шумящем композитор.
Он умер – и сейчас опять воскрес
С мальчишками, с каштанами в карманах.
Наполовину опустел пюпитр
И виден сквозь его жестяный крест
Финал – заснувший червь на листьях рваных,
Бемолем маленьким свернулся он.
Скрип стульев. Ливень. Голоса. Поклон.
 

Кошки

 
Всю ночь по мне ходили сотни кошек,
Ловили тени от ресниц и руки,
И если снился краткий сон хороший,
Его сметал пушистый хвост упругий.
И в этом гипнотическом кружении
Из незаметных домовых отверстий,
Невымытых зеркал без отражений
И выстланных кошачьей мягкой шерстью
Углов ещё ночных – в меня смотрели