Текст книги "Бумажная свадьба"

Бумажная свадьба
Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2023

ISBN 978-5-0060-4933-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БУМАЖНАЯ СВАДЬБА

Мила была обыкновенная среднестатистическая женщина. И когда делали комплимент её внешности, она поступала как все наши женщины. Страшно конфузилась, хихикала, краснела, бросалась одёргивать и натягивать на колени платье, поправлять причёску. И бормотала, что сегодня как раз волосы немытые, лицо заспанное, платье мятое и вообще не выдумывайте, она страшнее атомной войны… То есть делала всё с точностью до наоборот из того, что советовали семейные психологи. А следовало – вместо этой массы суетливых, бестолковых, дёрганых движений, произвести всего три действия: усмехнуться, пожать плечами и снисходительно поблагодарить.

Женщина всегда остаётся женщиной. Даже в войну в окопах девчата крутили волосы на пустые гильзы, а для гладкой и розовой кожи натирали лицо крупной серой солью. В освобождённой деревне искали в чуланах топлёный жир – вместо крема…

Вот зачем на свете войны? Потому что кто-то слишком сильно любит деньги и власть. Но ведь нормальному человеку должно хватать того, что ему отмерил бог: хлеб на столе, крыша над головой. У тех, кому этого мало и он хапает, хапает и не может остановиться – это генетический сбой, психическое отклонение. Отсюда золотые унитазы и самолёты для собачек. Таких нужно насильно запирать в клинике, а никак не ставить во главе государств.

Мила прочитала у классика: «Что же такое человек, в конце концов? Ничтожнейший микроорганизм, вцепившийся в глиняный шарик земли и летящий с нею в ледяной тьме? Или это – мозг, божественный аппарат для выработки особой таинственной материи – мысли, один микрон которой вмещает в себя Вселенную?».

Судя по тому, что вытворял с землёй и природой божественный аппарат – всё-таки именно «микроорганизм». Более того, эти опасные воинственные микробы, эта агрессивная плесень ещё и ухитрялась воевать между собой, и угрожала взорвать крошечный, затерявшийся в ледяной тьме Вселенной тёплый голубой шарик Земли.

От отчаяния Майя увлеклась космосом: читала книги, смотрела фильмы. Поняла: такую сложнейшую, прекрасную и одновременно чудовищную конструкцию мог создать только гениальный физик. И имя великому физику было – Бог.

В школе Мила читала про войны и поражалась: как тогда выживали люди? Крыша едет у тех, кто про эти ужасы-ужасы читает – не то что у бедолаг, которых угораздило в то время жить… Из учебников истории ей представлялись картины: взрывы, дымятся воронки, горит земля, багровеют реки, брат оскалившись идёт на брата, от автоматных очередей люди падают в свежие ямы, зияют провалы окон, бесшумными тенями скользят чудом выжившие гражданские… Именно так новейшая история опишет Милино время – волосы дыбом.

Вроде должно быть убито всё, что шевелится… Ан нет, после всепожирающей огненной Гражданской войны вылезли на свет божий целыми-невредимыми герои Ильфа и Петрова. Все эти БЕрлаги, Синицкие, Васисуалии Лоханкины, Варвары Птибурдуковы… Мещане, обыватели, да сколько их! Клопы, забившиеся в щели и пережившие ад.

Но почему сразу клопы? Нормальные люди, благодаря которым во все времена продолжалась жизнь. Пока другие крошили и истребляли друг друга – эти встречались, любили, рожали. Кипели маленькие человеческие страсти, ничтожные радости и трагедии… И опять: почему маленькие, кто сказал: ничтожные? Шекспировские! Войны приходят и уходят, а род людской продолжается именно благодаря этим «клопам». Мила себя, например, клопом категорически не считала.

Правда, продолжить род не смогла: разочаровалась в муже в самый цветущий плодоносный возраст. Прозрение случилось в юбилейные тридцать лет самой Милы и двухлетие их с мужем отношений. Бумажная свадьба. Их засыпали картинами, альбомами, книгами, скромными подношениями в конвертиках. Свёкры подарили весёленькие обои в спальню. Было весело, пели, плясали. Муж пригласил на танец соседскую жену. Стало неприятно. Ничего особенного, Мила современная женщина без комплексов, но… всё равно неприятно. На свадьбе, пусть и бумажной, по этикету жених танцует только с невестой…

Муж дурачился, притворялся чересчур пьяным. Изображал клён опавший, клён заледенелый: в изнеможении клал голову на плечо и на пышный бюст хихикающей партнёрши. Когда сладкий магнитофонный тенор вывел: «Как жену чужую обнимал берёзку» – так страстно и не понарошку стиснул соседскую жену – даже гости опустили глаза. А до рассеянной, пребывающей в туманных космических мирах Милы, наконец, дошли странности в поведении мужа: и частое лицезрение в постели его красивой, мускулистой отвернувшейся спины, и отлучки в гараж, и задержки на работе, и придирки.

Даже Милино увлечение космосом его раздражало. «Найди какое-нибудь нормальное женское занятие, а? Вон, рубашка неглаженая вторую неделю висит».

«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» – выводил сладкоголосый магнитофонный тенор. Прямо про Милу. Их тогда очень быстро развели, ведь детей не было. Она думала, что уж в следующий раз не ошибётся: опытным прохладным глазом выберет любящего, верного, внимательного. Прохладный глаз был – а следующего раза не было, любящих и верных тоже не просматривалось. Вообще никаких не было. И своего жилья тоже: квартира-то мужнина, оттуда её попросили. Дальнейшая жизнь уныло почковалась и делилась на годы, на месяцы, те, в свою очередь, множились на дни. Первого числа – плата за съёмную квартиру, десятого – за мобильный, пятнадцатого – показания счётчика, двадцатого – получка. Тоска.

«Устал я греться у чужого огня, ну где же сердце, что полюбит меня?» Даже оперный певец, полигамный по природе мужчина мечтал о семейном очаге! Даже неприкаянные цыгане раскидывают жалкий шатёр, из мусора, щепочек, веток вьют на ночь гнездо, разжигают костёр… Ни один человек не пропоёт: «Люблю я греться у чужого огня!». Мила села и написала стих: «Живу не любя и никем не любима, ищу лишь тебя – нахожу только зимы…» Скомкала и порвала.

Перед пенсией она скопила на книжке кое-что – ума и нюха хватало вовремя переводить рубли в доллары. Городскую квартиру не осилила, зато на бэушный домик в деревне в самый раз! Вообще-то Мила родилась и всю жизнь прожила в многомиллионном городе. Жила, стараясь не думать об этих человеческих миллионах вокруг: скученных, заживо закатанных в асфальт и бетон – иначе становилось душно, она хваталась за грудь, физически задыхалась. В деревню, в деревню!

Много ли одинокой женщине надо? Сотку картошки, грядку с луком и морковкой, грядку с клубничкой, пару кустиков смородины. Главное, был интернет и можно было с утра до вечера смотреть фильмы о космосе. Хотя в последнее время всюду бесцеремонно лезла грязными лапами политика.

Вместо величественных, захватывающих дух Столпов Творения или Крабовидной Туманности, небрежно и прихотливо раскинувшейся в Созвездии Тельца – Миле снились несуразности. То будто Медведеву страна собирает смс-ками деньги на лечение зубов. И Мила, как дура последняя, послала семнадцать тысяч – целую пенсию! То во сне глухой замогильный голос вещает: «Купи сахарный песок» да «Купи сахарный песок!».

Даже синичка тенькает меж густых ветвей: «Си-Цзинпинь! Си-Дзиньпинь»! Так недолго и с ума сойти.

Одинокая жизнь не улучшает характер. Сказал ведь известный бородатый философ: бытие определяет сознание. Из романтичной нежной женщины Мила неуклонно превращалась в брюзгливую тётку. Но форму поддерживала: обливалась студёной прозрачной водой у колодца, занималась утренними пробежками. Тропа здоровья пролегала мимо кладбища. Отдыхая, Мила сворачивала туда, гуляла между могил и крестов. Вычитала на табличках из дат смерти даты рождения. Если человек прожил меньше Милы – неприятно вздрагивала, если больше – встряхивала головой: ещё повоюем! Особенно воодушевляли смотрящие с того света столетние бабуси.

Иногда, чтобы уж совсем не затянула трясина быта, делала причёску, надевала бусы и ехала в музей или в театр. Каждые три часа мимо деревни курсировал пригородный автобус. Кондукторов в последнее время оптимизировали, а народу бывало битком. Под шумок иногда удавалось проехать бесплатно – мелочь, а приятно. С Милиной стороны это было никакое не воровство, а маленькая месть государству. Своеобразный протест и хотя бы подобным образом восстановление социальной справедливости.

Рядом с водителями пустовало кондукторское кресло, туда они бросали борсетки или папки с путевыми листами. Мила однажды попросилась – водитель покосился и отказал. Эх, где Милины семнадцать лет! Будь она хорошенькой и смешливой, сверкай гладкими розовыми коленками – да шофёр бы сгрёб свои борсетки: милости просим, заглядывал бы в глупенькие глазёнки, наизнанку выворачивался и бил хвостом…

Как жизнь безжалостна к женщине – женский век не дольше чем у подёнки! Хихикающая девочка не догадывалась, как быстро она окажется на месте Милы. А пока торопись, девочка, трепещи прозрачными крылышками смеха, безмятежно танцуй свои отмеренные сутки. А там пробьёт двенадцать часов, хрустальная карета юности превратится в дряблую тыкву старости… А там и на корм рыбам пойдёшь – вон они уже выставили зубастые пасти…

Мила приехала домой и написала в автотранспортное предприятие жалобу на водителя: в дороге лузгал семечки, болтал по телефону, рулил одной рукой и даже вовсе отпускал руль, подвергая жизнь пассажиров опасности!

Говорю же: одинокая жизнь не улучшает характер.

Между прочим, именно а автобусе она, юная, познакомилась с мужем. Кто сказал, что секса в СССР не было?! Добро пожаловать в советский общественный транспорт! Тут тебе и петтинг, и фингеринг, и педофилия, и прочее содомисткое непотребство: мужчин плотно вжимало в мужчин, женщин – в женщин, да не по одиночке – групповуха, человеческая многоножка!

Стиснутые со всех сторон горячими телами, Мила с подружкой тесно сплелись руками и пальцами, перекрикивались, прыскали: молодым всё смешно. Крепко держась за руки, пробились к выходу, вывалились в страшной давке. Шли в толпе, по-прежнему держась за руки и переговариваясь. Странно было, что человеческим течением подружку отбивало всё дальше, а их руки были по-прежнему жарко сцеплены! Так же недоуменно поглядывал на свою руку мужчина рядом – но отбирать ладонь не спешил. Это нечаянное долгое сплетение рук ему явно нравились. Она вспыхнула, ойкнула, хотела выдернуть ладошку – он властно сжал, не отпустил. Ну и пошли дальше вдвоём – по дорожке, по аллейке, по жизни… До бумажной свадьбы.

И снова автобус! В тени остановочного павильона на лавке спал мужичок, от него попахивало винцом. Под лавкой – ополовиненная бутылка. Мила не поленилась, рассмотрела этикетку. Дорогой портвейн – вон они какие, нынешние алкоголики! Мужичок спал, деликатно занимая как можно меньше пространства, уютно, по-домашнему, подложив ладошки под щёку и подогнув ноги в полосатых носках. Башмаки аккуратно задвинуты под лавочку.

Мила опытным женским взглядом подметила всё: и добротность башмаков, и опрятность застёгнутой на все пуговицы клетчатой рубашки, и даже штопку на пятке крупными – не женскими! – стежками. Какой-то юморист прямо над головой мужичка нарисовал зонтик и вывел маркером: «Не ронять, не кантовать». Значит, долго лежит. Мила села рядом караулить ничейную находку.

– Мужчина, а мужчина, – потрясла его за плечо. – Солнышко сейчас до вас доберётся, голову напечёт. Где живёте, давайте провожу?

Мужичок не противился, сказал только, что дом далеко, на окраине деревни. А Мила близко! Не противился, когда завела его в свой огород, вынесла подушку, уложила на мягкую траву в тени под яблонькой. Он с наслаждением выпил колодезной воды из ковшика, сказал «спасибо» – и крепче того уснул.

К вечеру, когда Мила выглянула в окно – мужичка не было, только примятая ямка в траве и подушка аккуратно прислонена к яблоне. Когда успел, ведь Мила выглядывала из окна часто, как кукушка из часов? А она-то постный борщ потомила в русской печи, свекОльных котлет накатала…

Значит, ушёл. А чего она хотела? Это только в телевизоре маленький сюжет подхватывают и разворачивают на двести пятьдесят серий. И заканчивают сценой, где счастливая пара растворяется в лучах заходящего солнца.

Однажды услышала, кто-то бренчит кольцом на калитке. Тот же мужичок! Снова отметила деликатность: не заперто, мог войти, постучать в окно и дверь – нет, дальше калитки не прошёл.

– Хозяюшка! Огород у тебя зарос, а земля хорошая, чёрная. Лопатка имеется?

Понятно. Хочет заработать на вино, а может, и что покрепче. Сухо уточнила:

– Сколько хотите за работу?

– Сколько не жалко.

Все они так говорят. Но копал не шаляй-валяй, а добросовестно, как для себя. В одно ведёрко складывал корни сорняков, в другое – червей. К вечеру огород лоснился, жирно поблёскивал антрацитом. Взял и правда немного, Миле даже неудобно стало. От ужина отказался.

Мила потом расспросила соседку, всё разузнала. Гриша (мужичок) – бобыль, живёт на окраине, но пропащий человек.

– Пьёт?

– Не, рыбак. Мальчишечье, пустяшное занятие. У нас считается: пропащий, никчёмный человек. Все выходные на речке. Хозяйство, двор зарастает – а здоровый мужик на берегу протирает штаны. Жена его ещё в молодости за это прогнала. У неё прямо сердце кипело, ещё и мать с отцом под горячую руку подзуживали.

– Странно, – сказала Мила. – А у меня пол-огорода как трактором вспахал.

– Ещё бы, – сказала соседка. – Пока ты дом не купила, он частенько сюда с лопатой наведывался. Червяк, говорит, в этой земле жирный, красный, шустрый. Рыба на него хорошо клюёт.

Вот и весь секрет. Вот и вся сердечная тайна. Червяк.

А фантазёрка Мила, стыдясь и одёргивая сама себя, столько успела напридумывать. И прогулки на закате, и купание в парном молочном пруду, и ходьбу в лес за грибами и земляникой… Баньку истопят, будут, розовые, распаренные, на веранде пить чай. Мила постель пышную взобьёт… А чего, не такие они и старые.

И даже рыбалку горячо про себя разрешила: да на здоровье! Нельзя человека под себя ломать, иначе это не любовь, а эгоизм и собственнический инстинкт.

…А ларчик-то просто открывался. Червяк, значит.

В калитке деликатно звякнуло кольцо. Стоял Гриша с ведёрком, там плескалось несколько песочно-серых полосатых, полированных щучек.

– Хозяйка, вот на ушичку принёс.

– Сколько? – неприязненно спросила Мила. – За сколько продаёте?

– А вот на ужин пригласите – премного буду благодарен. Ещё в прошлый раз хотел напроситься – да неудобно… Давно домашнего не ел, если честно. Рыбу-то ловлю так, из спортивного интереса. Поймаю, аккуратненько сниму с крючка – и обратно в рЕку.

– Заходите! – сказала Мила. – Но я веган, мясо и рыбу не ем. У меня окрошка постная есть и малиновый пирог.

Пока ели, за столом надолго возникла неловкая, тягостная пауза, только ложки стучали. Гриша сильно покраснел, откашлялся и сказал, ни к селу ни к городу:

– А вы знаете, Мила, что у каждой планеты свой голос? Будь в космосе атмосфера, мы бы услышали изумительные звуки. Земля завывает как ветер в бойницах. Луна скрипит как немазаная телега. А солнце гудит, будто трансформатор высокого напряжения. Или рассерженный рой шершней…

– А Меркурий накатывает глухо, как прибой о скалы! – перебила его Мила. – А Венера поёт нежно как натянутая струна!..

Вечером пошли выпускать щучек. И расписались, и живут себе поживают. Быстро время летит: скоро бумажная свадьба.

НИЧЕГО СЕБЕ ПОЕЗДОЧКА

Давно не было слышно Толика. Даже боязно за него: он свою работу считает одной из самых опасных. С горьким пафосом говорит, что ежедневно и еженощно заступает на смену как в последний раз. Красочно описывает передряги, в которые время от времени попадает. Толик – таксист. И впрямь, не случилось ли чего? Но вот после долгого отсутствия – непохожий на него, слабый, томный голос в трубке: «Чуть концы не отдал. Всё, завязываю с таксованием. Найду работу как у белого человека». Ну, он это не первый раз обещает.

Наконец, появился на пороге. Ужас. Был упитанный молодой человек, в приятных розовых округлостях и ямочках – а тут скинул не менее десятка килограмм. Чёрные подглазья, измождён, ветром шатает, лицо – вялости и цвета перезимовавшего бочкового огурца. На щеке здоровенная, жёлтая от йода царапина. Машет рукой: «Слава богу, жив, на том спасибо».

Нам не терпится услышать от него очередную интереснейшую историю, Толик мастер представлять их в лицах. Ему бы триллеры писать.

Итак, поступил заказ от диспетчера Галюни. С Галюней у Толика хорошие отношения. Он делает комплименты её ангельскому голоску, который, между нами, далеко не ангельский. Сокрушается, что та поторопилась выйти замуж, уж он бы показал ей небо в алмазах. На Новый Год и 8 марта – алмазы не алмазы, – но переводит на телефон мелкие приятные суммы. Галя смущается, отнекивается, однако время от времени подкидывает выгодных клиентов. На этот раз на горизонте замаячила восьмичасовая поездка в соседнюю область, туда-обратно. Это тебе не носиться бобиком по узким кривым аппендиксам родного городка. Таксисты презрительно называют внутренние маршруты «рупь пятьдесят километр». Какая выручка в городке, который можно пешком обойти за два часа?

Собрались выехать в четыре утра, темно ещё было. Из сумерек выступили крупные нахохлившиеся фигуры: две плечистые, мужеподобные женщины в годах и мужчина-здоровяк, тоже на вид пенсионер. Погрузили в багажник звякнувший инструментом мешок, огромный клетчатый баул. Толик в перестройку мотался с таким в Польшу и Турцию: если компактно упаковать, взрослый человек запросто уместится.

– По каким делам едем? – весело заводит разговор Толик.

– Да уж есть дельце, – нехотя отвечают. А мужик хлопнул ладонью по Толикову плечу: «Ты, паренёк, поменьше языком чеши, знай крути баранку». Толик от его дружеского хлопка даже присел. Вот тебе и пенсионер.

Обычно если компания, да ещё с вкраплением женщин – всю дорогу трещат, хоть беруши втыкай. Мужчины начинают с Толиком перетирать за автомобили, политику, футбол. А тут – будто воды в рот набрали. Толик покосился, думал, дремлют – нет, мрачно смотрят в окна, что-то угрюмо обдумывают. Мужик уставился вперёд и тяжело молчит, посапывает широким носом. Толику хотелось заорать: «Разговаривайте, черти, разговаривайте со мной, тормошите – усну ведь! Самый серый час, скольких водителей вырубает в сон на пустынном скоростном шоссе?!». Ничего, справился, щипал себя за нос, брызгал в лицо из пульверизатора, на ходу из термоса чифир прихлёбывал. А там и шарик солнца выкатился – веселей стало.

И даже грузные женщины сзади зашевелились. У одной голос прорезался: хриплый, скрипучий, как ворона каркнула. Лучше бы не прорезался.

– Вас как зовут? – спрашивает.

– Толя.

– Читал, Анатолий, вчерашнюю газетку? Очередного таксистика нашли за городом: задушили, ограбили, обручальное кольцо с пальца сняли, машину угнали. Говорят, маньяки какие-то в наших краях орудуют. Жалко вас, молоденьких парнишоночков, ещё и жизни не повидали.

Мужчина рядом кашлянул, тоже вступил в разговор:

– Я бы на вашем месте хоть пластиковой кабинкой огородился. Видали в иностранных фильмах? Окошечко приоткроют – ровно настолько, чтобы в щёлку деньги всунуть. Да-а… Небось, страшноватенько ездить, когда каждую минуту сзади жди удавку на шею? Вон, глянь на моих женщин, от таких всего можно ждать! Хе-хе-хе, – затрясся от смеха. Толик вежливо хихикнул, но стало как-то не по себе.

Очень ему напомнил этот жирный смешок тот фирменный, у папаши Мюллера – Леонида Броневого. Добренький такой хохоток, дедушкин, лицо в морщинках-лучиках расплывается. А потом каменеет как маска и глаза превращаются в холодные, стальные щёлочки… Вот и у дядьки-пассажира такой взгляд, один в один.

И снова повисла тишина в салоне – мёртвая, зловещая. На полдороге женщины запросились в туалет – хоть что-то женское в них есть. Споро нырнули в дощатый домик на два очка, мужик подался в лес, а Толик окропил пыльное колесо, чтобы дорога под ним мягче стлалась. Пока никого нет, открыл багажник, из любопытства заглянул в мешок. А там – топор с замытым, ещё влажным топорищем, верёвка, две лопаты. Три пары резиновых перчаток, баклажка с водой – чтобы руки мыть. От чего мыть?! Ножовку попробовал пальцем, наточена – кость перепилит. В бауле – большой кусок полиэтиленовой плёнки и даже грубое полотенце имеется, чтобы руки вытирать. Прямо набор маньяка. Гм, дельце у них…

Слышно, женщины за домиком – гал, гал, гал, ругаются, ссорятся, не могут о чём-то договориться. Завидели Толика – сразу умолкли, глаза прячут. Только сейчас заметил, что обе во всём чёрном, как сатанистки.

Едут дальше, Толик молится про себя своему таксистскому богу – а что ему ещё остаётся делать? Когда женщины враз, громко и резко вжикнули «молниями» на сумках – у Толика от неожиданности кожа на затылке как от мороза стянулась. Крутанул руль – едва в кювет не угодили. Но в зеркальце посмотрел, отлегло: это они вынули узелки, запахло едой. Лупят яйца, макают зелёные луковые перья в соль, мужику тоже тряпицу со снедью передали. Что ж, маньяки тоже люди, не мешает подкрепиться перед «дельцем». Значит, грустно подытоживает Толик, ещё поживёт минут двадцать, пока они заправляются.

А ведь впереди должна быть шашлычная, там вечно дальнобойные фуры толпятся. Но ни души, закрыто, санитарный день. Одна женщина, провожая взглядом вывеску, вздохнула: «Давно мечтаю общепитовскую точку открыть, серьёзным бизнесом заняться. Ох, развернусь! Хватит, надоело на перроне чебуреками торговать». И сдержанно предложила Толику:

– Чайку горячего с нами попейте. Покушайте домашних пирожков с мясом, с ливером. Мясо самое свежее, парное – не магазинное мороженное. Холодца отведайте – славный, тугой получился на сахарных косточках.

Толик от чая отказался – ещё подсыплют чего, бывали случаи с товарищами. У него своя минералка имеется. А вот пирожки сами едят, значит, отравы в них нет. Что ж, помирать – так хоть сытым. Откусил – м-м, вкуснятина, во рту тают! Начинка нежная, нежирная, хотя… Странная на вкус, такая, знаете, сладковатая. Чьё мяско, интересуется Толик?

Женщины как монашки опустили глаза, а мужик нехорошо осклабился: «Какая разница, чьё мясо. Отходило, грешное, оттоптало землю ножками. Теперь вот своей плотью страждущих питает». И что-то ещё завернул про агнцов и волков, про жертв и хищников. Точно, похожи на сектантов. Не какие-то бездуховные маньяки, а подсунули под своё душегубство идейную подложку.

У Толика кусок в горле застрял. Едет и невесело придумывает каламбур: «Никто в такое не поверит: начинка везёт своих поваров». Вернётся домой, расскажет. Вернётся ли?!

И тут его просят с оживлённой федеральной трассы съехать на едва видную просеку. Вот оно, началось. Разные грустные мысли обуревают: «Жалко помирать молодым». «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». «Пускай лихая смертушка, лишь бы не мучительная и не медленная». В салоне тем временем запахло водкой. И Толику плеснули: «Тут дорога глухая, гаишников нету. Пригуби, мил человек, за помин души раба Божия Анатолия».

Вот и сошлись карты. Отбегали, оттоптали грешные ножки землю…

Я не выдерживаю:

– Толик, мы тебя сейчас сами начнём убивать, медленно и мучительно! Что за манера тянуть кота за хвост! Что там дальше-то было?

Толик делает эффектную паузу, наслаждается моментом. Значит, едут дальше. Лес всё глуше, еловые ветки машину гладят, в окошки лезут, стёкла царапают. А впереди несколько крестов белеют, заброшенный погост. Видать, такое маленькое персональное кладбище у маньяков. Толик кумекает: вот где лежат его предшественники. Или то, что от несчастных осталось после пирожкового бизнеса. Хотя чего там хоронить, у этих поваров безотходное производство: субпродукты в дело идут, косточки на холодец.

Пассажиры с кряхтением вылезли, приглашают:

– Айда с нами, Анатолий, разомнёшься, подсобишь.

Подсобишь в чём? Ямку самому себе выкопать? А делать нечего, перечить опасно. Повели, как под конвоем: впереди женщины лопаты, пилы и мешок несут, сзади мужик с топором. Тут хоть закричись – ни одна живая душа не услышит. Идёт Толик и прикидывает: если прыгнет в сторону и, петляя как заяц, поскачет в сторону машины – успеет оторваться. Лишь бы лопатой вслед не метнули. Молодой, прыткий, добежит. Вдарит по газам…

Скомандовал себе: «Раз, два, три!» и… покатился кубарем, именно как заяц. Подножку поставили, кто из троих – не увидел.

Лежит Толик закрыв голову руками и зажмурившись в ожидании неминуемого удара. А женщины над ним охают: «Под ноги смотри, за кочку зацепился. Вон, щеку до крови разорвал, перевязать нужно». Смотрит – и правда, кочка под ногой. Поднял глаза выше – прямо перед ним заросший холмик, жестяной голубенький памятник, на нём выведено имя – Анатолий, фамилия и даты рождения-смерти плохо видны: стёрлись.

Тут женщины про таксиста и про его щеку забыли. Запричитали: «Вот и добрались до тебя, Толюшка!» Стянули чёрные платки и давай утирать слёзы. И вовсе лица у них не мрачные, а добрые, бабьи. А что невесёлые всю дорогу были – так ведь не на свадьбу ехали. Потом женщины захлопотали, лопатами подправляют могилку. Мужик рубит неподалёку молоденькие берёзки, мастерит лавочку. Толику сунули ножовку – выпилить разросшийся кустарник.

Убрались, сполоснули руки из баклажки, раскинули поминальную стряпню. И уж тут изголодавшийся, измученный Толик на радостях так налёг на пирожки – в ушах трещало и в брюхе пищало.

– Так с чего ты в больницу загремел, и худой и зелёный вид имеешь, краше в гроб кладут?

Оказалось, не рассчитал Толик с пирожками, один накинулся и почти всю стряпню слопал. А жарко было, мясо в пирожках, видно, подпортилось. Полоскало беднягу двое суток со всех концов, до туалета не успевал добегать. Да ещё в больнице промывание делали. Нет, не пойдёт у тётенек пирожковый бизнес, не соблюдают гигиену и правила хранения скоропортящихся продуктов.

– Зато полное очищение организма, знаешь, сколько за него в платных клиниках берут? Ты аж как стёклышко светишься. Ну давай выздоравливай. Таксовать-то вряд ещё будешь, такие страсти пережил, можно сказать, смерти в глаза заглянул?

– Смейтесь, смейтесь. Совсем собрался, да вчера Галюня позвонила. Выгодные клиенты, в какой-то Новочеркасск ехать. Смотрел по карте – ничё так, на полсотки тыщ выгорит. Не слышали про Новочеркасск?

– Слышали, Толик. Родина Чикатило…