Текст книги "Рыбка по имени Ваня"

– Это вы доктору покажете и всё расскажете. И кто к нам пришёл, такой хороший? Котик? Пёсик? Мышка?

«Ишь ты. Девушка-то какая игривая, ласковая. Или это у них новейшие методы: по китайскому календарю лечат?» – догадался дядя Ваня.

– Ры… Рыба, – с усилием вспомнил он год рождения по гороскопу.

– И как нас зовут?

– Ва… Ваня, – Иван Кузьмич забылся, совсем размягчился от ласкового приёма. Скинул три десятка лет, приосанился: – То есть, Иван Кузьмич.

– Даже так, по отчеству? – кокетливо заулыбалась девушка. – Так и запишем: рыбка по имени Ваня. Пожалуйста, проходите в третий кабинет.

На пухлом кожаном диванчике уже сидели два пациента. Заплаканная дама держала большую корзинку на коленях. У ног мальчика крутилась моська в вязаной, цыплячьего цвета, кофточке.

– Надо же, – про себя умилился дядя Ваня. – Даже с животными пускают. А в ЦРБ – так сразу штраф полторы тысячи.

Они с женой сами были заядлыми кошатниками. У них в квартире жила ангорка Муся и недавно подобранный на улице, пока безымянный котёнок.

– Входите! – выглянул доктор в голубой медицинской спецовке и колпаке, тоже сама любезность…

***

Дядя Ваня вышел из больницы, прижимая к животу нарядный глянцевый пакет. В нём лежал подарок для Муси и безымянного котёнка: витаминно-минеральный корм. И – пузырёк с мазью для больного локтя.

Сделали ему и соскоб, прямо при нём исследовали под микроскопом. Просветили фиолетовыми трубочками, называются: лампа Вуда. Врач успокоил:

– Ничего серьёзного. Заживёт как на собаке ваша лапа… то есть рука, конечно.

– Ц, ц, ц, – цокнул языком дядя Ваня. Оглянулся на вывеску, которую не заметил в тени деревьев.

«Ветеринарная клиника. Аптека «Домашний любимец».

В который раз подивился, сокрушённо качнул головой: «Надо же. Это кому рассказать – не поверят. Анекдот. Человеческую больницу с ветеринарной перепутать».

Снова вынул из кармана солидную, чёрную с золотом, визитку. Для себя он решил, что впредь будет лечиться только здесь.

Правда, в аптеку всё же придётся ходить человеческую. А жаль. Там, в отличие от этой, постоянным посетителям хороших скидок и маленьких приятных подарков не делают.

АНТОШКА И СПРУТ

Деревня Малафеевка, озябшая, сырая, раздавленная брюхатым ноябрьским небом, состояла из десятка изб: будто низку серых деревянных бусин рассыпали на холме. Безлюдная, тонувшая в грязи, она выглядела так, что всем самолетам российского МЧС, летящим с гуманитарной помощью в точки мировых катастроф, следовало немедленно развернуться и сменить курс на Малафеевку.

Лишь у единственной избушки с вывеской «рюмочная» клубилась жизнь. Пьяные с глазами кроликов выкрикивали вовсе не красивый латинский афоризм «in vino veritas», а совсем другое. Шустрая бабка, тащившая на коромысле ведра с водой, остановилась подивиться на лакированные джипы и яркий микроавтобус: как на залетевших жар-птиц, как на приземлившиеся в Малафеевке летающие тарелки.

– Ан-то-но-ва!

Антошка (мальчиковая стрижка, джинсы из «Детского мира», косолапые кроссовки) скомкала интервью с бабкой-водоноской. Побежала к автобусу, на ходу наговаривая на диктофон конец диалога (опять редакторша даст нагоняй: «Антонова, больше позитива. Освещай официоз, а не байки из склепа»).

Официальные лица из области: Главный, НеСамыйГлавный и Прямо СкажемНеБольноГлавные. На всех черные кашемировые пальто до пят, расстегнутые, чтобы были видны белые кашне и дорогие костюмы. Стрелки брюк надламываются над блестящими штиблетами. Время тяжелых драповых пальто и надвинутых на уши фетровых «пирожков» ушло в прошлое. Несмотря на сыплющуюся с неба крупку, все, подражая СамомуГлавному, без головных уборов, ветер ерошит модельные стрижки.

Про одного НеБольноГлавного, депутата-коммуниста, Антошка год назад писала заказную статью. 7 ноября на городской митинг собрались полтора десятка плохенько одетых пенсионеров. На морщинистых шеях трепыхались пионерские галстучки, печеные личики пылали от колючего ветра и классового гнева. Депутат предусмотрительно оставил «Джип-Чероки» за два квартала и оставшееся расстояние до трибуны демократически преодолел пешком…

Мужчин в кашемире облепила ощетинившаяся микрофонами, фотоаппаратами и камерами свита из местных и областных журналистов. В суете у телевизионщиков штатив свалился Антошке на голову. Вам смешно, а знаете как больно.

График пребывания гостей плотный: экскурсия на спиртзавод в Чибышах, потом накручивание кому надо хвостов в отстающих деревнях Матюшатах и Малафеевке. После пресс-конференции «лиц» увезли обедать в лесной гостиничный комплекс «Хуторок» подальше от нескромных глаз. Продрогшие журналисты запрыгали через лужи в деревенскую столовку. На столиках ждут борщ, пюре с котлетами, компот. Из-за стойки бросают любопытные взгляды девчата-подавальщицы. Мужская часть журналистской братии тут же повынимала из торбочек булькающие посудинки с «беленькой».

Корреспондентки брезгливо скривились, мужчины особо и не настаивали. Антошка села в сторонку причесывать блокнотные записи. Через плечо заглянул фотокор Киянов. Прочитал вслух: «Колонка заржавела, малафеевцы черпают воду из лужи, отстаивают, пропускают через марлю и кипятят, но вода все равно хрустит на зубах… Матюшата зимой по самые крыши заносит снегом, бабушки на лыжах ходят на центральную усадьбу, еле отбиваются от волков… Дети пьют чай из сушеной моркови… В Чибышах в клуб на культурное мероприятие выделили сумму. Хватило, чтобы купить два воздушных шарика. Один, пока надували, лопнул… Головка бо-бо?» – нащупал шишку, от падения штатива, на Антошкиной голове. По-матерински подул. – Так кто из нас 33 несчастья?»

Тридцать три несчастья – прозвище Киянова. На первой же с его участием планерке редакторша пожаловалась, что на редакционную стоянку нахально ставят машины жильцы соседнего дома. Киянов вызвался решить проблему. Суетился, махал руками, давая ЦУ работягам, растягивающим трос. Через час, помчавшись за каким-то делом на стоянку, о тот самый трос споткнулся и сломал ногу.

В другой раз Антошка и Киянов поехали в поселение Кедрачи, где жили последователи учения Анастасии. Хлынул ливень. Вытолкать машину, применив две добавочные лошадиные силы: Киянова и Антошки – не удалось. Водитель отправился искать трактор, а им пришлось оставшиеся километры топать пешком.

Грозовая туча ушла. От зноя звенели луга, звенел воздух от оглушительного стрекота кузнечиков. Вмиг налетели оводы и сопровождали их до самой поселения. Оводы были здоровые, как лошади, а лошади, выяснилось уже в Кедрачах, злые как собаки.

Вернее, лошадь была одна – рыжая, сытая, огромная кобыла. Чем-то парочка корреспондентов ей не глянулась, и она, всхрапнув, с грозным бряцанием колокольчика понеслась на них. Киянов взвизгнул и птицей взмыл на забор. По ту сторону забора запрыгал худой пес, стараясь достать кияновские штаны. Кобыла пронеслась, жарким боком задев прижавшуюся к сараю Антошку. И еще долго носилась она с тяжким топотом, от которого сотрясалась земля, загоняя их то в чужие дворы, то на заборы. Для полноты эффекта время от времени грузно валилась и каталась по земле, пытаясь избавиться от туч мошкары.

Наконец, в окружение гусят и утят вышла девушка с толстой косой, странно вихляясь всем телом и запрокидывая голову назад (Даун, догадалась Антошка), и отогнала кобылу.

Во время бега с препятствиями Антошкин диктофон сам собой включился, и пленка долго хранила заполошные крики, визг, загнанное дыхание и гневный храп кобылицы… Сегодня снова поехала с Кияновым: пожалуйста, штативом съездило по башке. А если сотрясение мозга, вон даже тошнит? Или в том виноват подкисший борщ?

…От трассирующих пуль на земле тут и там дымились пылевые смерчики. Звериными пружинистыми перебежками двигались омоновцы, окружая захваченную боевиками школу. Здание стояло как вымершее: ни единой фигуры в окне, ни единого звука. Но столько человеческого горя, столько немых рыданий в этот момент содержало оно, что, казалось, под их напором стены крепятся из последних сил, вот-вот не выдержат, дадут трещины, рухнут, рассыплются.

Зазвонил телефон.

– Антонова, День города пока что никто не отменял. Ты материал сдавать собираешься? Ну и что Беслан? Слышала пословицу: умирать собрался, а жито сей? Материал проплачен, чтобы живой, задорный, с огоньком написан был. Не забудь отметить конкурс карнавальных костюмов по предприятиям.

Антонова утерла кулачком слезы: проклятое журналистское жито! В эту самую минуту в Беслане… Эти, хуже фашистов, согнали первоклашек в спортзал… А она, Антошка, как заяц на барабане, выколачивает из клавиатуры: «Вокруг безмятежный смех, веселые, румяные от сентябрьского холодка лица горожан… Карнавальное шествие возглавляет коллектив птицефабрики. Кто это важно выступает в желтеньком пушистом оперенье, свесив огненный гребень набок (переодетый цыпленком-бройлером небритый мужик)? Следом бежит отряд румяных аппетитных окорочков и т.п.»

Сложные отношения сложились у редакторши с Антошкой, лишь та с институтской скамьи устроилась в районной газете. Из первой поездки на дырявую ферму, где в детском отделении телята лежали, вмерзнув в навозный ледок, и натужно, как старички, кашляли от бронхита и воспаления легких, Антошка вернулась с темным лицом. Сидела за компьютером всю ночь и утром выложила перед редакторшей текст. Он начинался так: «Я писала кровью…»

Редакторша прикинулась непонятливой: «Как это: кровью?» Антонова объяснила: «Ну, макают перо в кровь. Или в желчь». «Ну, ну. Ты бы хоть ударение поставила, а то люди не поймут. Подумают, что корреспондентка пИсала кровью». Антошка вспыхнула, сгребла печатные листы. Редакторша – вредина вслед успела крикнуть: «Желчью, кстати, тоже пИсают».

Антошку трясло. Киянов успокаивал:

– Груба, это есть, а так справедливая тетка. Не делит коллектив на любимчиков и черносписочников. За нашего брата, газетчика, горой стоит. Менеджер каких поискать, рекламодатель к нам прет. В других «районках» из кулька в рогожку перебиваются, а у нас зарплата ого.

Между прочим, та статья про телят вышла, ферму подлатали, утеплили.

«Представьте себе большой дом, хозяева – мы с вами. Рабочие, врачи, педагоги, ученые, домохозяйки, артисты, военнослужащие. Чтобы продуктивно работать, спокойно отдаваться любимому делу (а в доме был порядок), мы раз в четыре года отправляемся на рынок услуг. Рынок – крикливый, оживленный. Выбор – богатейший, глаза разбегаются. Сотни, десятки сотен претендентов. Наперебой расхваливают сами себя, брызжут слюной, с жаром бьют в грудь. Мы приятно удивлены: такую, в сущности, черную, неблагодарную работу рвется исполнять столько желающих. Возвращаемся счастливые и успокоенные. Нанят полный штат обслуги: экономы, управляющие, дворники, охрана.

Идет время, и в доме творятся странные вещи. Хороший слуга – это незаметный слуга, слуга-невидимка. Однако вместо того чтобы бесшумно и быстро наводить в комнатах обещанный порядок, слуги подробно и со вкусом объясняют, отчего в доме грязь и холодильник пуст. Как они этим озабочены. Что мешает им вплотную заняться борьбой с этим явлением. Какие меры предпринимаются. Какие целевые программы написаны. Какие кадровые перестановки поспособствуют улучшению ситуации. Сколько конференций и встреч на высшем уровне проведено, какие резолюции вынесены. Какие договоры подписаны, и какие указы изданы, какие комитеты организованы.

Слуги выжили хозяев в чуланы под лестницей, а сами заняли лучшие комнаты. Сами себе назначили зарплату, намного превышающую хозяйский доход, погрязли в долгах. Открыли счета в заграничных банках. Отдыхают на тропических островах, тогда как хозяева могут позволить себе в отпуск разве что за грибочками в соседний лесок выбраться. Завели машины с мигалками. Сытое житье пошло впрок: обслуга склонна к активному почкованию и размножению, так что хозяева тоскуют: «Господи, как такую прорву прокормить?» Хозяева измождены и зачуханы, а слуги… Да что там, включите телевизор, личики в экран не помещаются.

Слуги забронировали свои комнаты, у дверей посадили охрану. Какие-то подозрительные личности, сгибаясь от тяжести, тащат из комнат хозяйское имущество. Слуги шушукаются по углам, заключают сомнительные сделки. А хозяева на кухне боязливо перемывают им косточки… Увы, такова натура всех слуг на свете: без ежовых рукавиц они мгновенно хамеют. Слуг-то переделать можно, а вот как переделать горе – хозяев? Плохи не слуги, а хозяева, которые разрешают слугам садиться на свою шею…»

– Гос-споди, что это?! – откинулась на спинку стула бледная редакторша.

– Вы же сами дали задание написать о предстоящих выборах исполнительной и законодательной власти. О слугах народа.

– Етит твою мать. А это еще что за опус?!

– Журналистское расследование по письмам читателей. Факты подтвердились: председатель комитета по имуществу непрозрачно делит жирные куски муниципального пирога. Архитектор берет взятки. Прокурор их покрывает. Город пронизали щупальца коррупции. Марко Незе с его «Спрутом» отдыхает.

Редакторша долго и тщательно рвала Антошкины листочки и эффектно сыпала в мусорную корзину.

– Антонова. Ну, уйдут меня на пенсию. Назначат Грюкина из отдела патриотического воспитания. Будете у него, гении мокрохвостые, ходить строем и хором пукать: «Взвейтесь кострами, синие ночи».

…Редакционные дамы напекли пирожков, командировали Антошку в травматологию, где в очередной раз томился Киянов. Вчера делал фоторепортаж с рытья фундамента под новый дом. Азартно прыгал со своей «сонькой», снимал с разных ракурсов. И тут его сзади тюкнуло по голове ковшиком экскаватора. Нечаянно. Легонько, конечно, тюкнуло, но ведь – экскаватор…

В больнице шел ремонт, на лестничных маршах умопомрачительно пахло свежей побелкой. Мелом пахло! Антошка его бы горы съела. Хотелось, пока никто не видит, лизнуть стену… Жадно, ненасытно вгрызаться, как тот экскаватор. Выгрызть вот такую дыру. Об извращенном аппетите призналась Киянову. Тот, с ледяным пузырем на макушке, жуя пирожки, подозрительно заметил:

– Ты, мать, не беременная ли?

– Киянчик, ты дурак.

Покупая в «Канцтоварах» пачку мела, Антошка уже все знала. У нее будет малыш. Сын нового мэра, маленький Коррадо Каттани. Так про себя назвала мэра Антошка. С его приходом повеял свежий ветер перемен. На архитектора завели дело. Председатель комитета по имуществу томился в СИЗО. Прокурора перевели в другой город.

Антошке поручили сделать о нем материал в рубрику «Знакомьтесь: персона».

– О, юная пресса!

Совершенно непохожий на мятых временем и тяжким бременем работы чиновников. Вылитый актер Микеле Плачидо, игравший отважного комиссара в фильме «Спрут»: тяжелый подбородок, глубоко посаженные умные глаза, буйная шевелюра. Карман пиджака что-то оттягивает: не исключено, что пистолет. По окончании беседы мэр вынул из кармана не пистолет, а фляжку с вензелями. Разлил себе и «прессе» в серебряные рюмочки коньяк…

Второго марта выходил последний предвыборный номер газеты. План, разработанный Кияновым и Антошкой, был прост: редакторша на больничном, заместитель в командировке. Номер в печать подписывает ответственный (в редакции его звали безответственный) секретарь. Для него бутылка что мамкина грудь, после нее он подмахнет номер в печать не глядя.

Киянов спокойно верстает полосу, стирает ура – передовицу, а в типографию по электронке сбрасывается Антошкина статья. Та самая, которую редакторша искрошила в мусорную корзину. А электронный вариант-то остался! Антонова не сомневалась: статья зажжет глаголом сердца людей. Прочитав ее, они выйдут из летаргического сна. Оглянутся, прозреют, ужаснутся, гневно взрыдают и… Найдут ответ на извечное русское: «кто виноват» и «что делать».

Номер подписывался в четыре часа. Киянова все не было. Зеленая от токсикоза и ожидания Антошка металась по редакции. В половину четвертого Киянов позвонил и мрачно сообщил, что находится в обезьяннике. Его подкараулили и запихали в спрятавшуюся в кустах «ментовку».

– Тебя выпустят?!

– Под залог в 90 тысяч рублей.

Антошка прикинула: пока она накопит искомую сумму, Киянов просидит в обезьяннике пять лет.

Первым, на кого налетела на улице Антошка, был… Киянов.

– Редакторша внесла залог, – объяснил он. – Сразу поехала в банк, у нее на операцию было накоплено, она же сердечница… Слушай, Антошка, ты точно никому не говорила про наш план?

Никому. Кроме единственного человека, которому она беззаветно верила. Который бесстрашно в одиночку вступил в бой с местной мафией. Он посадил в тюрьму архитектора, снял мздоимца по вопросам имущества, выдворил из города негодяя прокурора. Он – Коррадо Каттани.

– Кто?! – завопил Киянов. – Да твой мэришка посадил архитектора, потому что тот с ним не делился. Снял имущественника, чтобы освободить кресло для племянника. А прокурора перевели с повышением в областной центр. И вообще, всем известно: твой отважный мэр в нашем городе отсиживается после прогремевшего дела с подложными авизо… И вообще, он женатый. Антонова, ты чего?!

Антошка лежала в обмороке белая, как мел, который она ела килограммами. Ей казалось, или на самом деле она слышала голос Киянова?

– Антошка, люблю тебя, твой ребенок будет моим…

Прошло четыре года. Редакторша после микроинфаркта ушла на пенсию. Ее кресло заняла Антонова, которая сама про себя говорит, что, «слава Богу, перебесилась». После аборта она располнела, купила енотовую шубу и двигается лениво, с чувством собственного достоинства. Иногда звонит мэр и приглашает «обворожительную прессу» в сауну «согрешить по старой памяти». Антошка тихо и мелко смеется в трубку.

Киянов отпустил бороду и ушел в лес. Он женился на девушке-Дауне и проповедует учение Анастасии. Однажды Антоновой удалось пробиться сквозь вечную зону вне действия. Трубку взяла косноязычная Даунша.

– Как Киянов?!

Сквозь свист и помехи слышалось:

– Ой, знаете, плохо. Крыл баню, свалился в крыжовник. 60 шипов выковыряли. Лежит распухший как подушка, но улыбается и передает привет…

ГОСПОДИН ЭКСПРОМТ

Компания собиралась каждый вечер в угловой квартире на высоте 10-го этажа. В полупустой, аскетически обставленной комнате окно и все четыре стены были задрапированы мягкой плотной тканью тёмно-зелёного, травяного, не утомляющего глаз цвета. По драпировке скользили отблески световых картинок, чуть слышно бормотала на английском малоизвестная (штучный товар, для избранных) певица.

Как в безупречном зеркале, в черной шоколадине столешницы отражались: бутылка недопитого коньяка, наполовину разорённая коробка дорогих конфет, тарелка со шкурками лимонов и треснутая хрустальная пепельница. Окурки в ней долго докуривались сами по себе, элегантно пуская в потолок слабые синие струйки.

Время от времени, чтобы в считанные минуты проветрить комнату, настежь распахивали балконную дверь, устраивая замечательный сквозняк. От вкусного морозного воздуха кто– нибудь непременно морщил нос и оглушительно вкусно чихал.

В компании сидело пять рослых красивых парней: совсем ещё юных, дорого и стильно одетых, умниц, судя по разговору. Были тут два близнеца-блондина с длинными миловидными лицами. Был жгучий брюнет с лицом суровым, мрачным даже. Но когда он улыбался, от уголков его блестящих чёрных глаз протягивались к вискам ломкие сухие лучики морщинок – и становилось видно, что это милейший парень. Был шатен с крупными кольцами каштановых кудрей по плечам, с глубоко посаженными глазами, лобастый – в компании его звали Гризли. Был и пятый – о нём ниже.

Юноши, не меняя поз, рассеянно курили. Солидно, басовито пробили напольные часы – точно за широкой ленивой рекой звонил к вечерне церковный колокол.

Один из парней, оттолкнувшись, подъехал в кресле-раковине к окну (колени задирались выше носа). Дотронулся до драпировки: плотная ткань мягко, с готовностью поехала по рельсовому карнизу. Кинул взгляд во двор.

– Бегает ли наша амазонка? – поинтересовался один из друзей. Так спрашивают, продолжается ли на улице дождь.

– Бегает.– Парень привёл драпировку в прежнее положение и отбыл на прежнее место. Он сразу позабыл, о чём его спрашивали, как забыл и спрашивающий о своём вопросе.

Давно уже они заметили бегающую во дворах девочку. В одно и то же время, в половине девятого вечера, отворялась дверь крайнего подъезда соседнего дома. Оттуда появлялась девочка в штанах-дутиках, толстом свитере и шапке. Она всегда сначала оглядывалась, точно хотела убедиться, что во дворе не будет свидетелей её кросса. Поэтому, наверно, и выжидала более позднее время, когда все садились смотреть телесериалы.

На повороте между высотными домами закручивались снежные торнадо. Она натягивала шапочку глубже на лоб и храбро окуналась в зону бушующих морозных ветров. Её прозвали «амазонкой».

И почти каждый вечер на 10-м этаже в угловой квартире констатировали:

– Бегает?

– Бегает.

В японскую зрительную трубу было видно, что девушка некрасива. В компании этот факт не обсуждался, как не обсуждалась бы, скажем, некрасивость сестры кого-либо из друзей.

«Красавец или красавица уже не является полноценной личностью, "– изрёк однажды кто-то из компании. Его не поддержали. Впрочем, ему не противоречили.

Сегодня утром они, отлично позавтракав в ресторане, спустились в холодный, пустой и гулкий в этот час вестибюль. Приняли из рук предупредительного гардеробщика свои эксклюзивные пальто, заботливо укутали шеи тёплыми мягкими шарфами. У подъезда их ждало сверкающее чёрным лаком авто, похожее на гибрид автобуса и танка. Посовещались и отправились в пригородный лес. Там проходили женские лыжные гонки на 30 км.

На холмах между елями в тени лежал могучий и обречённый, тяжелый мартовский снег. У финиша молодые люди скучали, зябли, постукивая тонкими ботиночками.

Лыжницы, едва передвигая циркулем ноги, ковыляли последние метры – с перекошенными лицами, с розовыми, залитыми кровью из полопавшихся сосудов глазами. Чтобы сию минуту не упасть в снег, они наклонялись вперёд, опираясь на воткнутые палки и жадно, жадно, с болью дышали надорванными, плоскими мужскими грудями.

Порозовевшая, приятно озябшая (ровно настолько, сколько требуется для закаливания организма), насытившаяся кислородом пятёрка, обсуждая итоги пари, гуськом спускалась к машине, к одуревшему от скуки водителю. Ехали в тот же ресторан обедать – за счёт проигравшего,

Зачем человеку имя, если у него такая удобная фамилия – Кубова? Кубик. Самый настоящий кубик: метр с чем-то в высоту, метр без чего-то – в ширину. Метр на метр.

Четыре сосиски ручек и ножек, воткнутых в кубообразное туловище; крошечный шарик головки. Алька Кубова. Слава богу, что не Спицына и не Спичкина. То-то бы порезвились одноклассники.

Когда она после школы снимала форменное платье и вешала на плечики, на него было страшно глядеть: поперёк себя шире!

Раньше Алька не понимала своего несчастья и была непоседливой, жизнерадостной вертушкой. Непоседливой и жизнерадостной она оставалась до шестого класса. До этого времени в бурлящей вокруг неё жизни всё было так ново, интересно. Во всём следовало разобраться, во всё сунуть курносый нос. После седьмого класса она перешла в новую школу и начала разбираться исключительно в себе. И с каждым днем с отчаянием всё острее осознавала трагедию появления на свет гадкого толстого утёнка.

Мама умница, мама наблюдательная, мама всё поняла. Объявила войну Алькиному целлюлиту, начала действовать. Всякий раз на выходе в прихожей она перехватывает Альку, окидывает критическим оком:

– Давай, обратно рассупонивайся. Ты же знаешь: широкие пояса тебе не идут.

– Мама, мне не идут никакие пояса, – мягко и вразумительно говорит Алька.

– Тебе не идут широкие пояса, – так же терпеливо и мягко подчёркивает мама.

Стройная моложавая мама не хочет сдаваться. Она активно борется с Алькиными несовершенствами. Заставляет её часами висеть на турнике, устроенном в коридоре. Записывает Альку в любительскую баскетбольную секцию, где дылды-старшеклассницы исподтишка, больно впиваясь ногтями щиплют её и шипят:

– У, жирдяйка, сосиска тухлая, опять мяч пропустила.

Мама сажает Альку на диету: мучного нельзя, крупяного нельзя, сладкого нельзя, жирного нельзя, жидкого нельзя. Объявляет гостям, со смехом отодвигая от дочери вкусненькое:

– Алевтина у меня великий пост блюдет.

Оставаться за столом не имеет смысла – не из-за жиденькой же пресной овсяной кашки, которую мама плескает в блюдечко, как кошке. Алька вылезает из-за стола, ворча:

– Нехристь ты, мам. Великий пост ещё не наступал.

Бедная мама! Она даёт Альке деньги по утрам и тревожно напоминает:

– Творожок, что-нибудь рыбненькое и – яблочко.

Но – слаба человечья плоть. На всю сумму Алька берет в буфете сладких жирных пирожков и отводит душу, ухитряясь откусывать даже под партой.

– У человека в жизни, – жуя, рассуждает Алька, – не так много радостей. Зачем же преднамеренно лишать себя самой доступной из них? Тем более что жить на этом свете человеку осталось… – она не заканчивает одну ей понятную мысль и тяжко вздыхает.

Вечером, перед зеркалом, Алька будет проклинать эти пирожки. Всё острее понимает, что откладывать задуманное дальше некуда. Сегодня вечером…

Мамина затея: вечерний кросс вокруг дома. Норма – восемь кругов. Свежий воздух перед сном, зарядка бодростью, а главное – расход калорий, накопленных за день.

За снежной крепостью недалеко от кроссовой дорожки закачались две мальчишечьи синие шапки с помпонами. Раздалась команда:

– Из орудий мелкого калибра по противнику прицельным огнем – пли! Та-та-та-та!