Текст книги "В третью стражу. Автономное плавание"

Ретроспекция 1

Татьяна Драгунова, Москва.

Июль 2007 года

– Кажется, дождь собирается, – взглянув на небо, сказала Татьяна.

Они вышли из подземного перехода метро «Площадь Ильича» и остановились на мгновение, словно решая, куда идти дальше. Решала, конечно, Таня, а Олег… Что возьмешь с туриста, тем более иностранного?

– Разойдется, – улыбнулся Олег, мельком глянув на небо. – А у вас здорово получилось изобразить Пятачка!

«М-да… Девушка, я вас где-то видел, вы в мультфильмах не снимались?» – «Заморский гость» и улыбался, и делал комплименты вполне достойно, но это-то Татьяну и раздражало.

– Да… – чуть более длинно, чем следовало бы, выдохнула Татьяна – Татьяна Драгунова, изображающая Пятачка, которого озвучивала Ия Саввина в образе Беллы Ахмадулиной.

– Во как! – пряча вполне очевидное смущение, делано рассмеялся Олег. «Получили, товарищ иностранный негодяй?»

И тут же весьма ловко сменил тему:

– Я где-то читал, что Винни Пуха рисовали с Евгения Леонова и озвучивал тоже он.

– Да… – она согласилась с «предложением иностранного мерзавца» и сразу же перешла к экскурсии.

– Если помните, был такой фильм «Застава Ильича», начала шестидесятых, там еще Ахмадулина стихи в Политехническом читала:

 
…Дантес лежал среди сугробов,
Подняться не умел с земли…
 

– Не припомню, – покачал головой Олег, похоже, чуть не завороженный то ли самими стихами, то ли тем, кто и как их ему прочел.

«Ну надо же! Тоже мне любовь с первого взгляда!»

– Вы… Если я скажу, что вы замечательно читаете стихи, вы опять обидитесь? – между тем спросил он.

– А я и не обижалась… – «рассеянно» улыбнулась Татьяна. «И иди, милый друг, знай, что эта улыбка должна означать!»

– И поводила все плечами, / И улыбалась Натали… – повторил Олег последние строчки. По-русски он говорил хорошо, грамотно и раскованно, и чужой акцент пробивался лишь изредка, да и то в одних лишь интонациях. – На самом деле, никакой предопределенности не существует. Только вероятности… так что могло ведь и такое случиться.

Они обогнули желтое здание торгового центра с едальней «Елки – палки», и Татьяна, остановившись, продолжила «экскурсию»:

– Наверное, вы знаете, Олег, что при Елизавете Петровне вокруг Москвы начали строить Камер-коллежский вал с заставами на основных дорогах. Собственно, сейчас мы и находимся на одной из них – Рогожской. Линия вала проходила перпендикулярно к Владимирскому тракту – это шоссе Энтузиастов, – Татьяна показала направление рукой, – самая длинная дорога в мире: Нижний Новгород, Урал, Сибирь, Сахалин – этапы…

Они подошли к памятнику Ленину, и Таня кивнула на монумент самым естественным образом, «Вот, мол, к столетию поставили, в год моего рождения… Так что мы с ним одногодки…»

Но как-то так вышло, что простое это движение – кивок, жест – вызвало у ее спутника отнюдь не простую и весьма приятную по самоощущениям Татьяны реакцию.

– Одногодки? – прищурился Олег. – С Лениным? Вы великолепно сохранились!

– Как памятник из бронзы! – улыбнулась и Татьяна, гадая про себя, что это с ней – с ними – происходит и куда может завести.

«Столетие было в семидесятом… вы знаете об этом, мон шер ами? И если знаете, и умеете считать, то выходит, мне тридцать шесть? Как считаете, это много или мало?»

– Ладно, – сказала она вслух. – Забудьте о вожде, читайте вот, – указала Татьяна на каменный столб, к которому они неспешно подошли.

– «Отъ Москвы 2 версты 1783 года», – прочел Олег, чем тут же и доказал, что умеет читать по-русски.

– «Катькин столб» называется, – объяснила Таня. – Здесь и была застава…

* * *

– Драгунова… драгун… И я была девушкой юной…

– …И я была девушкой юной, сама уж не помню когда. Я дочь молодого драгуна… – продекламировал Олег.

– И этим родством я горда! – с яростным вызовом откликнулась Татьяна. – На возраст намекаете? Не замужем, точнее – разведена, если вас это интересует!

«Да что ж я такая агрессивная-то сегодня!» – если честно, он ей нравился – и тем, между прочим, что вел себя максимально корректно.

– Таня-я-я-а! – поднял перед собой руки Олег. – Я всего лишь вспомнил Бернса!

– Да, конечно, – «сдала назад» Татьяна, – это перевод Багрицкого. А песню Татьяна Доронина пела в «Старшей сестре». А по образованию я филолог, Олег, специалист по английской литературе начала двадцатого века.

– Здорово!

– Что здорово? Что мужа нет? – снова сорвалась Татьяна.

– Нет, – усмехнулся он, явно стараясь выглядеть максимально естественно и притом оставаться джентльменом в отношении Татьяны. – Муж, жена… всего лишь факты биографии. Я имел в виду вашу фамилию. Драгунова. Просто красиво совпало! Я видел этот фильм и помню молодую Доронину. Роскошная женщина, как говорится. И песню тоже помню. Красивая песня. А с Бернсом… Тут, Таня, такая история. Я в начале восьмидесятого, зимой, в феврале, кажется, застрял как-то на военной базе в Западной Галилее чуть не на месяц. Да, я тогда в армии служил… только не спрашивайте: в какой! Телевизор барахлил, вернее антенна не обеспечивала устойчивый прием. Там горы, знаете ли… И погода была на редкость холодная, а делать – даже по службе – ровным счетом нечего. Оставалось валяться на койке и читать, но и тут, – почти мечтательно улыбнулся Олег, – все было совсем не просто. Выбирать приходилось из молитвенника и старого номера армейского журнала на иврите, невесть как попавшего на базу танкистов слюнявого женского романа на английском языке и новенького, вероятно, забытого каким-то любителем поэзии томика «Английская поэзия в русских переводах». И стихи, надо признать, оказались, что называется, к месту, времени и настроению. То, что доктор прописал, как говорится. Я тогда запомнил наизусть множество стихов: от Шекспира и Бернса до Леннона и Моррисона, но это уже другая история. А фамилия у вас не по мужу, не так ли?

– Да, моя, – кивнула Таня, у которой рассказ Олега и его отношение к ее подначкам вызвали, как ни странно, живейший интерес и чувство благодарности. – У нас в городе много Драгуновых, там когда-то при Елизавете Петровне драгунский полк стоял.

– Так вы не москвичка?

– Нет, с Волги мы…

– То-то я смотрю речь у вас правильная, но не московская.

На самом деле вряд ли этот иностранец так уж хорошо разбирался в русских говорах. Не филолог, чай! Боря говорил – психолог или психиатр… Но бог с ним! Сказал к месту и по сути правильно.

– Да, – кивнула Татьяна. – Специально занималась. От говорка нашего избавиться хотела… – сымитировала Татьяна низким голосом с нажимом на букву О.

– Ну, прям Алексей Максимыч! Как в кино! – с видимым облегчением улыбнулся Ицкович.

– Вы еще такие фильмы помните? – искренно удивилась Татьяна.

– Таня! – Олег, видимо, решил, что вопрос этот риторический и ответа не требует. – Извините, но я не люблю, когда ко мне в неофициальной обстановке во множественном числе обращаются, и тем более чувствую себя неуютно, если это делает красивая женщина!

«О как! Красивая женщина! Мы форсируем события?» – мимолетно подумала Татьяна, чувствуя, как розовеют от удовольствия щеки.

– То есть вы предлагаете перейти на «ты»? – спросила она.

– Ну да, если вы, – выделил Олег, – не против. Однако на брудершафте я не настаиваю! – рассмеялся он.

– Хорошо, – кивнула она, чувствуя некое стеснение в груди, но что это могло означать? Возможно, ничего, а возможно, и «что-то».

* * *

Дождь так и не начался, погода была более чем приличной, и они шли неторопливо, разговаривая о том о сем, при том, что Татьяна старательно избегала обращения к Олегу на «ты», но и «вы» не употребляла тоже.

После очередного поворота с угла улицы открылся вид на старинный монастырь и памятник перед ним.

– Это памятник Рублеву, – сказала Таня. – Кто такой Рублев – объяснять надо? – улыбка. – Ну и славно. А памятник здесь – в отличие от Ленина – по месту. Рублев был похоронен в этом самом монастыре. Мало кто знает, но здесь… вон видите купол – это Спасский собор, самое старое здание в Москве.

– Вот как? – удивился Олег. – Самое старое?

– Да, даже в Кремле все постройки более поздние. Разве что фундаменты…

– А Рублев собор расписывал? – спросил Олег, видимо, знавший эту историю по фильму Тарковского. Фильмов-то русских он, судя по всему, много видел.

– Да, – кивнула Таня. – Но ничего не осталось, хотя сейчас здесь действующий музей Рублева – экспозиция икон…

– Нет, в музей не пойдем, – ответила она на немой вопрос Ицковича, которому, похоже, ни в какой музей сейчас совершенно не хотелось. – Это долго, а нам еще здесь есть что посмотреть.

По-прежнему не ускоряя шаг, они прошли вокруг белокаменной стены и вышли к крутому скату – монастырь, как выяснилось, стоял на берегу: внизу текло что-то грязно-непонятное, зажатое между двух асфальтированных дорог.

– Это Яуза, – ответила на недоуменный вопрос Олега Татьяна.

– Это?! – ужаснулся Ицкович. – А как же «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке»? Я же помню! Там в фильме вполне приличная река была!

– В каком фильме? – теперь, кажется, «иностранец» умудрился удивить познаниями и своего гида.

– «Верные друзья», по-моему. А ведь фильм знаменитый, и сценарий Галича…

– Ну что ж, – снова улыбнулась Татьяна, а улыбалась она сегодня очень часто, можно сказать, даже слишком. – Придется фильм разыскать и посмотреть, а то непорядок: даже эмигранты знают, а я не смотрела…

Ожидая, пока включится зеленый сигнал на переходе, Олег инстинктивно взял Татьяну за руку, как берет за руку ребенка отец, – просто чтобы обеспечить безопасность… Но у Татьяны свои черти в голове! Она руку резко высвободила, рефлекторно, не то, что два раза не подумав, даже и одного, но тут же спохватилась:

– Извините…

Они перешли дорогу и, все так же не торопясь, прошли до конца улицы. Олег глянул на часы.

– Ну что, перекусим – чайку попьем? – предложил он.

– Мы еще и полмаршрута не сделали, – возразила было Татьяна.

– Да нет, наверное, хватит на сегодня… – покачал головой Олег. – Слишком много впечатлений для первого раза…

«Двусмысленно, но по сути – верно», – согласилась Татьяна.

– Как скажете, – сказала она вслух. – Вы гость, вам решать.

– Ты, – поправил ее Ицкович. – Ты гость, тебе и решать…

Тут, что называется, не поспоришь: Ицкович – гость. И не просто гость Москвы, а гость ее собственного начальника, который Ицковичу племянник и на свадьбу которого тот, собственно, в Москву и приехал…

* * *

Они сидели в кафе, и пили, как это ни странно, кофе. Уже по третьей чашке…

Олег, правда, под коньячок, и когда заказывал третий, Татьяна покосилась неодобрительно, но промолчала, естественно. Кто он ей, чтобы высказываться на этот счет?

На подвешенной к потолку плазменной панели телевизора крутили какой-то сборный концерт, типа: «звезды восьмидесятых».

– А… – начал было Олег.

– Послушаем, – прервала его Татьяна, на экране как раз появилась женщина с популярной в те годы стрижкой «паж» и запела:

 
Das ist der Pariser Tango, Monsieur,
Ganz Paris tanzt diesen Tango, Monsieur…
 

Дослушали молча, тем более что Ицковичу эта мелодия тоже, судя по всему, понравилась.

– С детства люблю Мирей, – сказала Таня.

– Я не совсем понял – она вроде и не по-французски пела? – уточнил Олег.

– По-немецки, но со страшным акцентом, – улыбнулась Таня.

– Ты говоришь по-немецки?

– Практически нет. Читаю, понимаю, если не быстро говорят. Это второй язык в университете был, если еще латынь не считать…

– По-немецки я тоже не понимаю… так о чем песня? – спросил Олег. – Нет, я понимаю, о любви, разумеется, но «из зала все кричат: давай подробности!».

Таня рассмеялась и негромко напела:

 
Bei einem Tango, Pariser Tango,
Ich schenke dir mein Herz beim Tango,
Die Nacht ist blau und süß der Wein,
wir tanzen in das Glück hinein…
 

Ее завораживала мелодия, и слова… и присутствие такого мужчины рядом не то чтобы кружило голову, но волновало – совсем чуть-чуть, но этого достаточно.

 
В танго, в парижском танго,
Я подарю вам сердце в танго,
А ночь синяя и сладкое вино…
 

– …Мне очень хорошо, я почти счастлива, и… В общем: «остановись, мгновенье!»

– Здорово, – совершенно искренне прокомментировал ее тихое пение Олег. – Ты просто талант все-таки! И напрасно ты про мультики! А серьезно петь никогда не пробовала?

Татьяна засмеялась.

– Пробовала, в школьном хоре, и даже сольфеджио занималась, но в восьмом классе голос понизился, да и, как сказала наша учительница пения: «хороший голосок, но не сильный»… То есть бесперспективняк! – добавила Татьяна.

– Как, как? – споткнулся на слове Ицкович. – Я такое и с пол-литрой не выговорю!

Тут Таня совсем уж захохотала:

– Это из курса актерской речи – быстроговорки!

– Э?..

– Скороговорки, – сжалилась Таня. – Ну, может, помните… помнишь: «На дворе трава, на траве дрова».

– А!

– Ну, а это из новорусских: Карл у Клары украл доллары, а Клара у Карла – квартальный отчет; на дровах – братва, у братвы трава, вся братва – в дрова…

– Понял, понял – хватит! – взмолился Олег. – У меня даже слушать – зубы сводит!..

И они продолжали пить кофе, смеяться и говорить, говорить, говорить… как старые друзья.

«Кто сказал, что дружба женщины и мужчины невозможна? – подумал немолодой израильский психолог Олег Ицкович, ловя на себе взгляд Татьяны. – Тот, кто так говорит, ничего не понимает ни в женщинах, ни в мужчинах, ни уж тем более – в дружбе. Такого человека стоит от всей души пожалеть…»

Олег Ицкович, Прага.

4 января 1936 года

– Олег-х-х-х… – выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. – Олег?! – повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.

Глаза ее – чудные глаза, где зелень легко превращалась в синь, да еще искрило неизвестно откуда появляющимся золотом, – мгновенно заблестели, и две слезинки медленно скатились по щекам, оставляя черные следы от ресничной туши…

– Пятачок! Да ты… просто… совсем… девочка теперь… девушка… – Олег не мог подобрать слов для характеристики произошедшей метаморфозы. Он помнил интересную, почти сорокалетнюю, женщину, а видел перед собой столь юное существо, что дух захватило, и в эту минуту напрочь вышибло теперешнее знание, что и сам он не тот, совсем не тот.

– Ты совсем не изменилась! – объявил он вслух и тут же устыдился. – То есть стала еще красивее! То есть… ты и была очень красивой… – и замолчал, окончательно запутавшись.

Татьяна тем временем пришла в себя, аккуратно промокнув батистовым платочком глаза, и сказала ровным, чуть приосевшим голосом:

– Тушь потекла, посмотри, не размазалась? – села на стул напротив, взглянула внимательно, чуть прищурившись, словно составляла физиогномическое описание для фотокомбинированного портрета. – А ты совсем другой, может, это и не ты? Волосы русые, нос прямой, глаза серые… или голубые? – перечисляла Тать яна, разглядывая незнакомого знакомца.

– Я, я! – быстро ответил Олег по-русски. – Я это я… в смысле Ицкович, в смысле… А ты? Кто ты? Простите, ваше имя-отчество не Марфа Васильевна?

– Буссэ, Жаннет Буссэ. Я…

– Очень приятно… эээ… царь… эээ… Бонд, Джеймс… – Олег не закончил шутку, – француженка, полагаю?

– Oui, monsieur. Cela ne vous plaot pas?[37]37
  Да, месье. Вам это не нравится? (фр.)


[Закрыть] – спросила Жаннет, уловив что-то в интонации Ицковича.

– J’aime bien votre nouvelle coiffure. Je suis content de vous revoir[38]38
  Мне очень нравится ваша новая прическа. Рад вас снова видеть (фр.).


[Закрыть], – ответил невпопад Олег глупой фразой из разговорника. – Ты же знаешь: я не говорю по-французски! – в этот момент он напрочь забыл, что не говорит по-французски Ицкович, а отнюдь не Шаунбург. – Разрешите представиться, фройлен, – перешел он на немецкий, – Себастиан фон Шаунбург.

– Ты бош?! – перешла на немецкий и Татьяна. – Смешно, ей-богу!

– А вот по-немецки ты говоришь все с тем же нижегородским, а не с французским прононсом! – рассмеялся Олег и сделал кельнеру знак – повторить заказ для дамы.

– Ну, не скажи… Das ist der Pariser Tango Monsieur, Ganz Paris tanzt diesen Tango Monsieur[39]39
  «В танго, в парижском танго, я подарю вам сердце в танго» (нем.).


[Закрыть], – голосом Мирей Матье с характерным грассированием тихонько напела Жаннет.

«Она что, знала?! Или совпадение?»

– О-о-о… Парижское танго… Вот так?! – только и оставалось сказать Олегу. – Там… эээ… тогда… ты только наших изображала, а эту песенку пела ужасно…

– А ты врал! – с веселым ехидством разоблачила Татьяна. – Я так и знала!

– О, нет! Только комплименты, «Лаванда» была великолепна! – ответил Олег, прижимая руку к сердцу.

Татьяна улыбнулась, что-то вспомнив…

– Это Жаннет, она у меня бакалавр, специалист по Гете и совсем неплохо шпрехает…

Напряжение ушло, но пережитое – по-видимому, ими обоими – потрясение было того рода, что выбрасывает адреналин в кровь, а бешено стучащее сердце ускоренно разносит его по организму, побуждая к физическому действию: бежать, рубить или… в постель!

– У меня ужасно разболелась голова, – потерев виски, сказала зарозовевшая щеками Татьяна – всегдашняя ее реакция на небезразличных ей людей, – но взгляда не отвела. Смотрела на Олега так, словно предполагала увидеть проступающее сквозь черты молодого немца знакомое по прошлому лицо «старого» еврея. Но, увы, если ей досталась здесь практически ее собственная внешность, Олегу – к добру или нет – не настолько подфартило.

«Чужое лицо… Была, кажется, такая книга, или это было кино?»

– Э… – сказал Ицкович, бросив взгляд на часы и вдруг потеряв всякую уверенность в том, что делает. – Мне нужно идти, но мы еще увидимся? – спросил с утверждением, приложив салфетку ко лбу, – организм пережигал адреналин в пот, – в кафе не было жарко.

– А как же?!. – встрепенулась Татьяна-Жаннет, и Ицковичу показалось: в ее глазах промелькнул обыкновенный испуг. – Ты меня что, одну здесь бросишь?

Ицковичу очень понравилась и интонация, с которой это было сказано, и угадываемый за словами подтекст.

– Ну что ты! – Олег положил ладонь на ее руку и с замиранием сердца констатировал – тонкие белые пальцы остались на месте.

«Возможно…»

– Тебе не нравится кофе? Ты не пьешь водку? Что тебе заказать?

– Не знаю. Может быть, чай? Сердце что-то колотится… – Таня была как будто не уверена, чего ей хочется.

– Значит коньяк! – сказал Олег и обернулся в поисках отошедшего к барной стойке кельнера. – Две рюм ки коньяка. У вас есть коньяк?

– У нас есть коньяк, – почти неприязненно ответил кельнер и ушел, что-то бормоча под нос.

– Что ты делаешь в Праге?

«Ну, должен же он ее об этом спросить!»

– Поехала на новогодние каникулы, а приехала… – Татьяна не закончила мысль.

– А ты?

«Мило…»

– Я, видишь ли, теперь торговый агент фирмы «Сименс и Шукерт», – объяснил Олег, которому не хотелось пока посвящать Татьяну в свои непростые «обстоятельства». – Начальство требует утрясти некоторые взаимные противоречия с господином Шкодой. То есть не с ним самим, разумеется. Это не мой уровень, как ты понимаешь. А с его директорами.… А где ты живешь?

– А почему ты спрашиваешь?

Странный какой-то разговор. Вроде бы и рада встрече, но в то же время, как девушка, понимаешь…

Впрочем, она сейчас и не та женщина, и вообще: неизвестно кто…

«Черт!»

– Таня, – тихо произнес взявший уже себя в руки Олег. – Я страшно рад тебя встретить. Ты даже не представляешь, насколько рад. И я тебя теперь не отпущу, – он специально сделал паузу, чтобы женщина вполне оценила смысл сказанного, и прямой, и переносный. – Но мне надо отлучиться. Всего на пару часов! – поспешил он успокоить насторожившуюся Татьяну. – И я хочу быть уверен, что, закончив свои дела, найду тебя там, где ты будешь. Я просто не знаю, что со мной случится, если ты вдруг исчезнешь.

Вообще-то, судя по всему, они оба исчезли, и не только относительно друг друга, но и относительно всех прочих – почти всех – современников. На самом деле, стоило удивляться именно тому, что они здесь встретились. Вероятность данного события, даже если оба они одновременно перешли из своего в это время, стремительно уходила за абсолютный ноль, но вот она – Таня Драгунова, москвичка, которую Ицкович в последний раз видел в Питере летом 2009 года, – сидит перед ним в любимой каварне Кафки, в зимней Праге 1936 года. И коли так, то человеческая психология, которая на дух не переносит сложнозакрученных философских вопросов, подбрасывает знакомые формы поведения, удобные как домашние разношенные туфли.

– Я просто не знаю, что со мной будет, если ты теперь исчезнешь.

– Я тоже, – тихо-тихо, почти неслышно произносит она, но Олег слышит, и в кровь впрыскивается новая доза адреналина и эндорфинов, и сердце начинает танцевать джигу, и мышцы требуют движения…

Глава 5. Пражское танго

Олег Ицкович – Себастиан фон Шаунбург, Прага.

6 января 1936 года

В четыре часа дня Олег поднялся на третий этаж дома, стоящего на углу улиц Рыбна и Тын, и уверенно позвонил в дверь, обитую черным дерматином. Прошло около минуты, и за дверью послышался невнятный шум, мелькнул свет за стеклом глазка, и…

– Ты? – выдохнул Людвиг, открывая дверь и по-дурацки тараща глаза.

– Нет, – без улыбки ответил Олег, – тень отца Гамлета.

– Что-то случилось? – Людвиг был старше Баста и имел немалые заслуги перед движением. Однако времена, когда надо было драться с боевиками Тельмана на улицах Ульма или громить штаб-квартиры левых профсоюзов в Штутгарте, прошли, а новые времена требовали совсем иных способностей. Соответственно, не блиставший ни умом, ни образованием Людвиг Бергман ни на какой серьезный карьерный рост рассчитывать не мог. И вот удача – его послали в Прагу окучивать мало пока интересующую Гитлера фигуру Гейнлейна, а фон Шаунбург – птица совсем иного полета – об этом «случайно» узнал.

– Случилось! – кивнул Баст, решительно оттесняя Людвига в глубину квартиры и входя вслед за ним. – Ты один?

– Один, а что?

– Я только что с поезда, – Баст прошел в комнату, по-видимому, служившую Бергману гостиной, рассеянно огляделся по сторонам и закурил. – У тебя есть способ срочно вызвать нашего друга на встречу?

На самом деле, это был ключевой вопрос: с чего бы Гейнлейну быть в Праге? А тащиться на край света…

– Кого ты имеешь в виду? – спросил совершенно растерявшийся Людвиг.

Ну да. Не с одним же Гейнлейном он на связи.

– Здесь…

– Да, да! – нетерпеливо выпалил Людвиг.

– Я имею в виду Гейнлейна.

– Гейнлейна? – явно удивился Людвиг. – А что?..

– Извини, Людвиг, – развел руками Баст. – Но это не твоя компетенция. – И он «возвел глаза к небу», показывая, откуда пришел приказ.

– Есть, – кивнул Людвиг, у которого от напряжения выступил на лбу пот. – Я… Я могу позвонить…

– Он что, в Праге? – поднял бровь удивленный такой удачей Олег.

– Да!

«Может ли так везти одному человеку в один и тот же день?»

– Мне надо переговорить с ним как можно быстрее, и так, чтобы нас никто не видел, – сказал он вслух. – Какой-нибудь парк, лес…

– Сейчас, сейчас! – заторопился Людвиг, бросаясь к столику у окна, на котором пораженный Олег увидел вдруг телефонный аппарат.

– У тебя есть телефон, – кивнул Баст. – Это замечательно.

А через час Олег уже отпускал извозчика на набережной недалеко от места встречи. Он добирался сюда один, отправив Людвига вперед, якобы в целях конспирации, но ради нее, родимой, все это и придумал. Не надо, чтобы их видели вместе, – и не увидят, раз не надо. Тем более что Баста фон Шаунбурга в Праге теперь нет и быть не может.

Олег постоял у обреза берега, круто спускавшегося вниз к ледовому полю, скрывавшему от глаз студеную воду Влтавы, и подумал, что лед кажется прочным, и бегущий в панике человек запросто может решиться преодолеть здесь реку.

«Великолепно, – решил он, рассмотрев несколько довольно крупных камней, торчащих из покрытого кое-где снегом и наледью склона. – Просто чудесно!»

Настроение снова сделало скачок, или кульбит, или как там называются такие вот резкие фортели? Однако главное, что изменение будет позитивным, так сказать, и направлено в нужную сторону. В голове заиграл оркестр, и мелодию Ицкович узнал, он даже улыбнулся ей, как старой уже знакомой. «Танго…» – и, неспешно, со вкусом закурив, вошел в тень деревьев.

Латенские сады. Место более чем подходящее, если принимать во внимание время года и суток. Зимой, в январе, во второй половине дня, когда солнце скрылось за набежавшими тучами, а под низким зимним небом сразу же стало знобко и неуютно, народу в парке не должно быть вовсе. Особенно, если принять во внимание тот факт, что день нынче будний, и еще одно немаловажное обстоятельство: в городе-то сейчас действительно сухо, а вот здесь, в аллеях – сыро, мочить ноги никому не захочется даже из большой любви к природе.

Трех мужчин он увидел сквозь стволы деревьев минут через пять. Оно и правильно: зачем углубляться в эти мокрые заросли, если все равно вокруг ни души? Олег докурил сигарету, сбил щелчком пепел и мерцающий на кончике огонек на землю, спрятал окурок в карман пальто.

– Здравствуйте, господа! – сказал он по-немецки, выходя из тени деревьев на дорожку. – Герр Гейнлейн?

– Добрый день.

– Великолепно, друзья! – с этими словами, не меняя положения тела, не размахиваясь и даже все еще продолжая улыбаться, Олег ударил Людвига левой рукой в висок. Это был обычный горизонтальный «молоток», но сила удара оказалась такова, что у агента гестапо просто не осталось шансов.

Когда-то, много лет назад, инструктор по рукопашному бою Габи Кляйн сказал им, тогда еще новобранцам, что крав мага – это не спортивное единоборство и не боевое искусство. Это инструмент для решения проблем в различных экстремальных ситуациях. Враг – не баба, которой ты решил задурить голову. Твоя задача не трусы с него снять, – вполне серьезно поучал их, молодых балбесов, инструктор Кляйн, – а угробить. Поэтому и бить надо сразу насмерть или не бить совсем, а драпать. Решение за вами.

«Решение за нами…»

Тогда, много лет назад, Ицкович занимался этим из молодецкой удали и еще – на всякий случай, полагая, однако, что такого случая не будет никогда. Но вот и случай представился, когда суперэлегантное дзюдо, которое так нравилось девушкам, оказалось бы не у дел. Ведь Олегу не защищаться сейчас надо…

Опешившие от стремительности происходящего на их глазах ужаса Гейнлейн и сопровождающий его мужик – «Телохранитель?» – еще не успели хоть как-то отреагировать. Людвиг только начал заваливаться назад и в сторону, когда Олег подхватил его левой, «убойной» рукой, а правой выхватил из наплечной кобуры Бергмана «вальтер». В следующую секунду, отпустив обмякшее тело, Ицкович уже стрелял. Ну, а с такой дистанции промахнуться невозможно, так что…

Перетащив тело Бергмана к реке, Олег подобрал подходящий камень на береговом срезе и аккуратно уронил Людвига на этот камень виском, предварительно чуток протащив ноги мертвеца по скользкому склону. И, окинув быстрым взглядом место и тело мертвого человека, остался увиденным доволен, и – бросив неподалеку пистолет, как бы оброненный споткнувшимся на бегу, – поспешил прочь.

* * *

Теоретически Ицкович перебил на своем веку совсем немало народу. Но это как посмотреть. Если со статистической точки зрения, то – да, или, возможно, – да. Ведь командир танка на войне, уж верно, кого-нибудь да пришибет, если достаточно долго остается в строю.

Дистанция 1100… Огонь!

Есть!

Дистанция 1000… Доворачивай! Еще! Давай!

Буум! И 400 долларов США вылетают на ветер или куда там попал этот гребаный кумулятивный…

Дистанция… Огонь!

Есть!

Сколько стоит Т-62? Всяко разно больше 400 долларов, ведь так?

А жизнь? Сколько стоит жизнь солдата на войне?

Реально, то есть фактически Олег знал только о нескольких результативных попаданиях в сирийские танки и палестинские огневые точки. Погиб ли кто-нибудь от снарядов, выпущенных из его танка и, что актуальнее, по его личному приказу, – он, разумеется, не знал. Был, правда, еще один момент в его жизни, когда Ицковичу пришлось стрелять из МАГа. Однако стрельба из тяжелого танкового пулемета, ночью и впопыхах – навстречу чужим трассерам, тянущимся к твоему собственному лицу и груди, – это не тренировка на стрельбище. Поди узнай, попал он тогда в кого-нибудь, или нет?

А вот сегодня пришлось убить сразу троих людей, и, хотя все они были – по приговору из будущего – «вне закона», легче от этого не становилось. Во всяком случае, возвращаясь в половине девятого на вокзал, где в камере хранения он оставил свой саквояж, Олег испытывал странные и весьма противоречивые чувства, осложненные, как грипп сифилисом, вдруг нахлынувшими тяжелыми мыслями о грядущем. О своем собственном будущем и о будущем миллионов совершенно незнакомых ему людей, которых, возможно, он еще мог спасти от мук и смерти, но, вполне вероятно, не спасет из-за своей человеческой слабости.

«Бодался теленок с дубом…»

А вот убить трех фашистюг оказалось достаточно просто технически и невероятно сложно морально.

Когда готовился к акции, это было похоже на некую интеллектуальную игру. Вопрос стоял так: как бы обстряпать дельце, чтобы и гниду эту нацистскую прибить, и политические осложнения – разумеется, не для чехов, а для кровных братьев Шаунбурга – получить? И ведь придумал! Сопоставил обрывки информации, случайно «приплывшие» к нему в берлинских кулуарах, с тем, что знал из книг по истории Второй мировой войны, и, вычислив, кто там, в Праге, у СД «на связи», построил такой «пятилетний план великого комбинатора», что самому завидно стало. План был хоть куда. Во всяком случае «на бумаге». И что характерно, осуществил его Ицкович просто блестяще, уложившись всего в два часа физического времени. А вот как ему при этом было погано, вполне возможно, к делу и не относится, но плохо-то ему было – точно. И еще как! И сейчас – спустя несколько часов – легче не стало! Вот и попробуй, разберись в человеческой психике! Ни хрена в ней не понять, даже если ты целый доктор специальных, – на психику, в частности, и ориентированных, – наук.

По правде говоря, в Европе 1936 года обитало немало подонков, достойных смерти в гораздо большей степени, чем консерватор Гейнлейн, или как минимум стоящих в очереди к условному эшафоту гораздо ближе этого давно забытого богом и людьми лидера судетских немцев, которых, чего уж там, чехи прижимали, как обычных нацменов. Не без того. Однако, оставшись один, Ицкович, фигурально выражаясь, заметался. Он просто не знал, что ему «в здесь» делать. С одной стороны, что-то же делать нужно! Время уходит, как пролитая вода в песок, и каждый новый день приближает начало конца того, в общем-то, совсем неплохого – по впечатлениям самого Олега – мира, в котором людям жилось, может быть, и непросто, но все-таки жилось. А вот когда этот мир рухнет и над его развалинами взметнется пламя самой страшной из известных человечеству войн, в огне этом сгорят миллионы. Но это как бы с одной стороны. А с другой – Ицкович ощущал полную невозможность остановить надвигающийся на Европу кошмар. Объективно говоря, он был всего лишь муравьем, вышедшим против танка, или, пользуясь терминологией Степы – где-то он теперь?! – Моськой, задумавшей завалить слона.