Текст книги "Удивительные истории о любви (сборник)"

Солнце уже клонилось к закату. Еще полчаса, и в ущелье окончательно стемнеет. Рина делала шаг за шагом, твердо решив добраться до Забрежья, чтобы посмотреть в глаза Голосу и спросить, почему он ее бросил. Умом она понимала, что он вряд ли отключился специально, но упорно цеплялась за свою обиду, потому что мысль о том, что с ним что-то могло случиться, заставляла внутренности скручиваться узлом.

Спустя некоторое время Рина растерянно остановилась, потому что ущелье вновь раздваивалось. Ей уже попадались ответвления, но тогда она едва обращала на них внимание, ведь Голос говорил, куда идти. Сейчас выбрать предстояло самой, и от выбора напрямую зависела ее жизнь: сил на то, чтобы вернуться и пойти другим путем, у нее уже не будет.

Солнце наполовину скрылось за горой, а она все не могла решить, наивно ожидая, что случится чудо: ее наушник оживет. Наушник молчал, но чудо все же случилось. Откуда-то справа раздалось:

– Рина? Девочка!

Рина вздрогнула и резко повернулась в ту сторону. Ногу прострелила острая боль, но она даже не обратила на нее внимания.

– Дон?! – изумленно воскликнула Рина.

Дон, ее старый учитель, нарисовавший карту, давший ей шанс выжить… Дон, которому не верили в Чаше, торопливо шел в ее сторону. Значит, в Забрежье нужно было повернуть направо!

– Откуда вы здесь?

– Девочка! – Дон сгреб ее в объятия и прижал к себе изо всех сил. – Ты еле на ногах стоишь.

Он больше не носил бороду и от него незнакомо пахло, но это был все тот же Дон с негромким голосом и доброй улыбкой, и Рина, не выдержав, разрыдалась.

Дон помог ей добраться до большого валуна, участливо сжал ее плечо и молчал все время, пока она, давясь слезами, рассказывала про вулкан, челноки и Тима, оставшегося в Чаше. Рина понимала, что Дон ничем им не поможет, но, наверное, хотела услышать слова поддержки и хоть частично снять с души груз вины за то, что все же ушла, оставив их там умирать.

– Тим поступил правильно. Ты еще так молода, у тебя вся жизнь впереди. Ну, все, все. Все хорошо теперь будет. Ты и жизни-то пока не видела. Только нас, стариков.

Дон улыбнулся, и Рина невольно усмехнулась в ответ. Она вправду ничего еще не видела. Вон даже знакомиться не умела. Мысли сами собой вернулись к Голосу, и Рина потянулась к гарнитуре, но Дон ее опередил. Осторожно вынул старомодную гарнитуру, поднес к уху, поцокал языком. – Сигнала нет, – озвучил Дон, убирая гарнитуру в свой карман. – Да он тебе и не нужен больше. – Связь с Тимом оборвалась, а потом на моей частоте появился… – Рина запнулась под внимательным взглядом Дона и поняла, что так и не узнала имени Голоса, – кто-то из Забрежья.

Дон что-то прошептал, возведя глаза к быстро темнеющему небу.

– Переночуем здесь. Потемну идти опасно, – объявил он.

Рина заметила, что радость от встречи на лице Дона уступила место беспокойству.

– Что не так? – напрямик спросила она.

– Ты даже представить не можешь, какой участи избежала, – Дон сжал карман с ее гарнитурой, будто хотел заглушить сигнал, которого и так не было.

– Вы о чем?

– Об этом ублюдке. Если бы я хоть раз добрался до него… – Лицо Дона исказила гримаса ненависти.

Дон, ее старый учитель, никогда не позволял себе дурных слов ни в чей адрес… Огорошенная Рина потянулась было вынуть настоящий наушник, но, вспомнив смех Голоса, просто заправила волосы за ухо. Она должна разобраться.

– Кто он?

– Он подхватывает частоту тех, кто идет сквозь лабиринт. Здесь много дорог, как ты заметила. Обещает отвести в Забрежье. Он лихо втирается в доверие, да и много ли надо человеку, потерявшему надежду? Мужчин ведет в пасть к тварям. Дальше по прямой – логово этих бестий. Мы месяц назад потеряли пятерых, когда пытались перехватить паренька из Кады. Иногда он ведет их к обрыву или в пещеру. Говорит, что там есть выход. Женщин уводит к себе. За последние два года ты первая, кого удалось отрубить от его сигнала.

– Куда уводит? – сглотнув, спросила Рина, чувствуя тупую боль в груди.

– Не знаю, девочка. Он чертов гений и гасит все сигналы, кроме своего и своей добычи. Мы чудом прорвались. Я вас слышал. Только не узнал твой голос.

Рина вдруг поняла, что многое бы отдала, чтобы отмотать время назад до момента обрыва связи с Тимом. Лучше бы она свернула к тварям.

Дон, кажется, понимал ее чувства, потому что щелкнул ее по носу совсем как в детстве и ободряюще улыбнулся:

– Отдыхай. Все обошлось.

Рина послушно опустилась на камень, устроив голову на рюкзаке и чувствуя себя полностью разбитой. Ей очень хотелось вытащить проклятый наушник, но даже на это сил не осталось. В отупевшем от усталости и шока мозгу крутился один вопрос: «За что?»

Дон что-то рассказывал ей о красотах Забрежья, о море и фонтанах, обещал, что завтра в километре отсюда их будет ждать транспорт, Рина же думала о Голосе, и в груди ее тупо ныло.

С Доном кто-то связался по старомодной рации, и тут ее наушник ожил. Рину подбросило на камне, когда Голос, на этот раз звучавший сквозь помехи, скороговоркой выдал:

– Не показывай, что я на связи, Рина! Он не из Забрежья. Он пришел с рудников. Их компьютерщик гребаный гений. Ломает любую нашу защиту. Через двенадцать минут стемнеет. Если он будет давать еду или питье, отказывайся.

Рина, застывшая полусидя на камне, невольно покосилась на флягу, которую Дон, не прерывая разговора, положил рядом с ней. Она вздохнула, невольно всхлипнув, и Дон тут же оглянулся, вопросительно приподняв бровь.

– Рина, не глупи! – произнес Голос.

Рина зажмурилась, молясь про себя, чтобы это закончилось. Кому верить: Дону, которого она знала всю жизнь, или Голосу, появившемуся сутки назад?

– Рина, поверь мне!

– Нога болит, – непослушными губами произнесла она, и Дон сочувственно покачал головой, а потом улыбнулся. Так привычно…

– Хорошая новость. Парни смогут подогнать транспорт сейчас. Я их встречу. У тебя свет есть?

Рина заторможенно кивнула.

– Включи. Мы вернемся с носилками.

Дон подошел и потрепал Рину по спутавшимся волосам:

– Держись.

Насвистывая, он направился по той же дороге, по которой пришел, и быстро скрылся в темноте.

– Рина, ты умничка! Сейчас слушай внимательно. Включи фонарь, положи его на камень и направь туда, куда он ушел, а сама иди по другой дороге. Рина молчала.

– Рина, детка, у нас нет времени! Ты еще не поняла? Они перехватывают сигнал и уводят людей в рудники. Тебя продадут. Ты станешь трофеем охраны, а потом сгниешь заживо, добывая цирконий. Рина, я умоляю тебя, встань. Слышишь?

Рина с трудом встала и охнула, наступив на ногу.

– Ненавижу тебя, – прошептала она. – Я все равно не смогу пройти полтора километра.

– Всего девятьсот двадцать метров.

Рина заковыляла в темноте, всхлипывая от боли и обиды.

– Ненавижу тебя, – рефреном повторяла она, чувствуя, что предает Дона так же, как предала Тима.

– Ненавидь, хорошая моя, что хочешь делай, только иди.

– Я не вижу ничего! – Ее фонарь остался на камне.

– Не бойся. Я вижу. Дорога прямая и ровная. Просто иди. Вокруг никого.

– Там логово тварей, да? – Рину мутило от боли и страха. Она боялась, что поставила не на того человека в этой гонке за жизнь.

– Забрежье, конечно, можно и так назвать, но, боюсь, мой брат обидится.

– Брат?

– Он капитан Забрежья. Ты его увидишь. Он… Голос вдруг запнулся и после паузы произнес очень спокойно: – Рина, беги.

– Что?

– Рина, они возвращаются. Беги!

Рина глубоко вдохнула, уже понимая, что сделает так, как он говорит. Кажется, за эти бесконечные девятьсот метров она вспомнила все ругательства, которые когда-либо слышала. Боль в ноге была такой острой, что от каждого шага заходилось сердце.

Вдруг сзади послышались крики, и темноту прорезали далекие лучи фонарей. Раздался выстрел, справа зашуршало. Рина пока еще не понимала, что Дон, которого она знала с детства, сейчас пытается ее убить. В эту минуту она думала лишь о том, что Голос не соврал. И это давало сил бежать вперед.

Неожиданно ей в лицо ударил яркий свет, голоса позади тут же смолкли. Ослепленная Рина не видела выбежавшего навстречу мужчину, лишь почувствовала, как кто-то схватил ее за плечи. Рина в панике попыталась было вырваться, но услышала голос, с трудом различимый за шумом крови в ушах:

– Все! Ты в безопасности, Рина. Ты добралась. Мак свой. Мак, не потеряй!

– Так точно, – весело отрапортовал здоровяк Мак, подхватив ее на руки. Рина поняла, что он настроен на их с Голосом частоту.

Услышав в наушнике привычное Рине шипение энергетика, Мак посуровел:

– Хватит травиться! Она уже у нас.

– До встречи, Рина, – отозвался наушник, и Рина обессиленно закрыла глаза.

Первое, что она увидела, очнувшись в госпитале, – прозрачную трубку капельницы с мутно-белой жидкостью, а потом сфокусировала взгляд на человеке, стоявшем у кровати. На вид ему было около сорока. Темные волосы, темные глаза. Его внешность была вполне обычной, вот только взглядом и осанкой он напомнил Рине капитана Чаши. Поверх темной рубашки и брюк на мужчине был прозрачный халат.

– Добро пожаловать в Забрежье! – с улыбкой произнес он.

Сердце Рины екнуло. Наушник искажал. Вживую его голос звучал еще лучше.

– Голос, – прошептала Рина, и ее губы сами собой расплылись в ответной улыбке.

– Голос? – Мужчина приподнял бровь, и сердце Рины екнуло снова, но на этот раз от ужаса: на секунду даже пришла нелепая мысль, что последние три дня ей привиделись.

– Голос – это я, – вдруг раздалось из-за спины мужчины, и в палату вошел еще один человек, в футболке и камуфляжных брюках, без халата. Он был очень похож на первого, но если тот выглядел представительно, то этот…

– Ты бы хоть побрился, – с досадой проговорил первый и усмехнулся: – …Голос. Хотя, лучше не надо. После стольких-то энергетиков.

Мужчина выразительно посмотрел на руки Голоса, и тот быстро засунул их в карманы, не сводя взгляда с Рины.

– Это Рон. Капитан Забрежья, – произнес Голос и неловко повел плечами.

Рина с трудом кивнула, тоже неотрывно глядя на Голос. Тот был бледным, с темными кругами под глазами, и капитан Забрежья был прав – его брату не мешало бы побриться.

– Рина, – начал капитан, и она с усилием оторвалась от разглядывания Голоса. Ей иррационально казалось, что стоит отвернуться, и он исчезнет. – Мы изъяли твою карту. Остальное получишь, когда пройдет карантин. Ты из места, о котором мы ничего не знаем. Сама понимаешь.

Рина кивнула.

– Сейчас отдыхай, ты все равно под успокоительным. Завтра составишь карту Чаши и список тех, кто остался, с описанием их состояния.

– Вы хотите… – робко начала Рина.

– Скажем так, – перебил капитан, – мы посмотрим, что можно сделать, но я ничего не обещаю.

При этом он посмотрел на брата так, словно ожидал возражений.

Возражений не последовало. Капитан, ободряюще улыбнувшись Рине, снял с себя халат, набросил его на плечи Голосу, что-то ему прошептал и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Наступила тишина. Рина разглядывала Голос, думая о том, что он еще лучше, чем она могла бы вообразить. И дело было совсем не во внешности. Просто он сейчас смотрел на нее так, что ее душа уходила в пятки, а в голову лезли мысли о том, что она выглядит нелепо в светло-серой пижаме и что от нее ощутимо пахнет дезинфекцией.

– Привет, – наконец произнес Голос. – Я тот классный парень, который пел тебе песенку.

Он неловко улыбнулся и провел рукой по ежику волос. Рука заметно дрожала.

– Тремор от энергетика. Я не всегда такой, – словно оправдываясь, произнес Голос.

– Привет, – смущенно улыбнулась Рина. – Ты зачем последний-то пил?

На лице Голоса появилось страдальческое выражение:

– Меня уже заставили написать пять отчетов о нарушениях. Можно, я просто скажу, что хотел быть уверенным, что ты добралась нормально? – Пять отчетов из-за энергетика? – округлила глаза Рина, стараясь унять колотящееся сердце. Неужели кто-то, кроме Тима, мог сделать подобное ради нее?

– После шести часов я был обязан сдать смену, а я не сдал. И использовал личный сервер капитана, когда работорговцы меня отрубили. Большая часть отчетов из-за этого.

Рина сглотнула, вспомнив о Доне:

– Значит, из лабиринта есть выход, а все, кого перехватывал Дон, попадали в рудники? Потому он указал на карте лишь часть пути в Забрежье, до места, где их… встречали?

Голос зябко поежился, отчего халат соскользнул на белый пол, но он не стал его поднимать.

– Как он мог? – прошептала Рина.

– Это большие деньги, Рина. Мне жаль, – ответил Голос, отводя взгляд.

Наступила тишина. Голос вглядывался в темный прямоугольник окна рядом с изголовьем ее кровати. Рина же смотрела на него и думала о том, что, наверное, все-таки влюбилась, только не могла понять когда. Когда он впервые взбесил ее дурацкой шуткой? Когда извинился? Когда пел ей колыбельную? Или же когда не бросил после потери связи?

– Почему ты не сдал смену? – еле слышно спросила она.

Голос вздрогнул, словно забыл о ее присутствии, и перевел на нее напряженный взгляд. Некоторое время он молча рассматривал Рину, отчего ее сердце, казалось, проломит ребра.

– Я не смог, – негромко ответил Голос.

Рина посмотрела на свои пальцы, нервно теребившие простынь, и, отчаянно краснея, спросила:

– Был сражен моей красотой?

Голос усмехнулся и смущенно кашлянул. Сердце Рины сделало кульбит.

– Ты себе хоть представляешь картинку со спутника?

– Тогда почему?

Голос длинно выдохнул и произнес:

– Часов через семь меня вырубит. Еще через сутки я проснусь во вменяемом состоянии. Можно, я отвечу послезавтра?

Рина кивнула, не поднимая головы, и подумала, что ответ не так уж и важен.

Лидия Королёва
Дитя Вечности

Мой любимый мужчина пришел холодным зимним вечером. Он выглядел худее, заметно постарел за этот месяц и уже не казался великаном. Тихий и молчаливый, он присел рядом, положив свою ладонь на мою. Внутри же меня все трепетало, и я ждала, что вот-вот он расскажет, где побывал за эти долгие дни, что увидел вдали от меня. Мечтала о том, что родной голос с хриплыми нотками вновь и вновь перескажет мне историю о влюбленных, так похожих на нас, но со счастливым концом. Но мой мужчина молчал. Когда же ночь вползла в комнату, он зажег лампу на столе, согрел воду и стал мыть меня. Я от рождения нема и недвижима: моя оболочка с плавными линиями не подчиняется мне. Я не могу повернуть голову или поднять руку. Но природа наградила меня прекрасным слухом и острым зрением: я слушала дыхание любимого, склонившегося надо мной, треск поленьев в плите, слабое гудение стекол в рамах окна. Я различала даже скрип снега под ногами прохожих за стенами мастерской.

Он был не молод, мой мастер. Печальное лицо разрезали глубокие морщины, исходящие лучами от глаз, а губы, сжатые в трагичной стариковской усмешке, прятались в белых клочках усов и бороды. Мое юное тело изгибалось перед ним, а душа сжималась в осознании того, что эта красота не сможет удержать и пленить любимого человека надолго, на тот срок, что нужен мне.

Я знала: мое время – вечность.

Теплая вода и мягкое мочало приятно касались тела. Руки мужчины скользили по моей груди, бедрам и животу, плавно обводя их. Из-под полуопущенных век я наблюдала за сменой эмоций на заострившемся лице мастера и вдруг осознала, что он готовит меня к чему-то очень важному. Понимала и млела в неге оцепенения, ловя каждую секунду близости, но не имея возможности ни задержать его руку, ни ответить на ласку касаний.

Потом мой мастер медленно и нежно обтер меня пушистым полотенцем, повторив уже пройденный губкой путь.

Трепетно промокнув мое лицо тканью, шершавые пальцы коснулись моего подбородка, и я захотела зажмуриться: наконец-то случился поцелуй!

Быстрый поцелуй, стремительный, как вспышка падающей звезды!

Пылающая щека мастера прижалась к моей, и я ощутила, что великан не сдержал слез. Капля горечи этой последней, как я все острее предчувствовала, встречи наедине. Он рассматривал меня долго и задумчиво. В его немигающем взгляде я уловила восхищение и какую-то грустную нежность, скорее отеческую, чем нежность влюбленного мужчины. И игла ревности обжигающей болью кольнула мое сердце.

Бережно укрыв меня покрывалом, мой мужчина подошел к окну и раздвинул тяжелые шторы. Утро уже прокралось в город, разбавляя серые краски нежным розовым светом. Теперь мастер рассматривал улицу, но вся его фигура выдавала напряжение. Он ждал кого-то или чего-то. До меня донесся дурманящий запах табака, тлеющего в трубке. Курить в моем присутствии мастер позволял себе крайне редко. И с уплотнением синеватой дымки в помещении я понимала, что вот-вот наша жизнь изменится бесповоротно. Докурив и впустив в открытое окно морозный воздух, он вновь вернулся ко мне и наконец-то заговорил, но непривычным и скрипучим полушепотом, в котором я с трудом узнала родные нотки:

– Девочка моя! Пришло время тебе спасти меня от позора, а мою семью от долгов и голодной смерти. Ты – идеальна! Все что я мог, я отдал тебе, все – на что был способен… Ты моя отрада, мечта и любовь… последняя моя любовь. Я знаю, ты все запомнишь, и, когда-нибудь, я верю, расскажешь обо мне больше и правдивее всех остальных. Дитя, твое время – вечность!

Еще один мимолетный поцелуй (последний!) и меня с головой накрыла темнотой тяжелая, плотная простыня.

За дверью послышались торопливые шаги, к мастерской приближалось множество ног.

Мое сердце похолодело – это вестники разлуки, предчувствие не обмануло меня.

Стук отодвигающегося затвора – и к темноте прибавилась тишина. Обволакивающая, вязкая тишина. Я не видела их, не слышала, но ощущала – их много. Они стояли там, за простынею, замерев в ожидании.

Через секунду мой покров сдернула уверенная и недобрая рука. Со всех сторон меня ослепили яркие вспышки… В обрушившейся лавине возгласов и звуков я различала обрывки фраз:

– Невероятно…

– Божественно!

– Мастерство вернулось к гению!

Человеческая толпа все прибывала и прибывала. В какой-то миг множество рук схватили мое неизменное ложе. Непреодолимая сила водрузила меня на внезапно появившейся из воздуха помост с колесами. Мое тело еще туже обернули простынями и брезентом. Стены и потолок мастерской дрогнули и стали отдаляться. Меня, перевязанную веревками, повезли прочь.

Я неистово призывала Афродиту, единственную богиню, которая могла сравниться с моим богом! Молила ее вдохнуть в меня жизнь, так же как в Галатею, из той самой истории со счастливым концом…

Я плакала невидимыми слезами и звала, но Афродита не являлась. Будучи частью скалы и свидетельницей рождения этого мира, я не знала любви и страстей. Но теперь многие тысячи прошедших лет слились в моей памяти лишь в краткий миг ожидания встречи с этим необыкновенным человеком.

Ветер, мой вековой друг, тут же поспешил навеять образы того далекого дня…

Берег моря, пустынная набережная, и лишь две фигурки едва различимы вдалеке. Высокий черноволосый юноша и хрупкая девушка рассматривают огромный валун у самой кромки воды. Хриплый голос молодого человека срывается на ветру, но я улавливаю и запоминаю каждое слово:

– Смотрите, мисс, я вижу сквозь толщу материй! Вот в этом куске превосходного мрамора спит девушка, и когда-нибудь я ее освобожу!

Его спутница переводит восхищенный взгляд с большого камня на своего друга и обратно. Я запомнила черты девушки – это было мое будущее лицо.

Теперь мастер стар, но я гораздо старше его.

Нас разлучили, но не лишили воспоминаний и снов.

Он исчезнет, а я останусь памятью о нем.

Любовь обрела форму.

И время ее – вечность!

Любовь Баринова
Майя и Матисс

15 августа

Двери разъезжаются, и босые ноги Майи ступают на грязный ковролин. Нежные ступни чувствуют, как намокают, копошатся в синтетическом полотне миллионы микробов. Идти по нему все равно, что передвигаться по шевелящимся гусеницам. Турникет отражает растянутые джинсы Майи и застиранную футболку вроде тех, что жена насторожившегося охранника использует для мытья пола. Майя подносит карточку к турникету, и у охранника на мониторе отображается фотография ухоженной блондинки-толстухи средних лет. Сопровождающая надпись ему сообщает, что это каллиграф «Первой арт-студии „Феникс“» Ивушкина Майя Вениаминовна. Для верности охранник высовывает голову в окошко и сверлит взглядом Майю. Новенький. Иначе бы помнил прошлые разы.

Майя поднимается на третий этаж, еще раз прикладывает карточку, толкает матовую, будто окутанную плотным туманом дверь. Алина, секретарь, брюнетка двадцати четырех лет, уже открывает рот, чтобы дать отпор бродяжке, но тут признает Майю. «Привет, Майя», – говорит она озадаченно.

Майя проходит в туалет. Включает воду, набирает в ладони и жадно пьет. У воды привкус металла. Ничего, просто не привыкла еще. По очереди закидывает ноги в пахнущую хлоркой раковину. Гудящие ступни успокаиваются, когда холодная вода обрушивается на них. Выдавив жидкого мыла из флакона, Майя тщательно отмывает грязь и пыль, потом вытирает ноги бумажными полотенцами. От нежного аромата зеленого яблока, который распространяет мыло, голодный желудок сжимается. Обычно завтрак Майи плотный и вкусный. Яичница, блинчики или каша. Кофе. Апельсин или банан. Она любит хорошо покушать.

Майя принимается за руки и лицо. Смотрит в зеркало: без крема и пудры кожа бледная, вялая, светло-серые глаза без туши и теней бесцветны и прозрачны. Волосы растрепались и перепутались. Майя проводит по ним рукой. Вопросы, вопросы, опять придется отвечать на глупые вопросы. Точнее – не отвечать.

Когда Майя поворачивает винт крана, ослабляя напор воды, до нее доносится разговор:

– Ну, пройдет, в прошлый раз же прошло.

Это Тёма, тридцатипятилетний дизайнер и три недели как собственник студии – получил-таки от старухи в наследство. Тёма все никак не войдет в роль руководителя, даже сидит на прежнем месте, хотя старухин кабинет ждет его не дождется.

– Нет, ну я все понимаю, – говорит Алина. – Решила похудеть. Понятно. То есть, конечно, не понятно, зачем столько жрать, а потом изводить себя. Но в принципе – понятно. А вот к чему босиком ходить? Грязь приносить? – Алина возмущена, она по сто раз на дню протирает стол, клавиатуру, изогнутые в странную геометрическую фигуру ручки на дверях. – Не краситься? Не причесываться? Пить сырую воду из-под крана? Не разговаривать? А?

– Не кипятись.

– А вдруг она на нас с ножом кинется?

– В прошлые разы…

– Ну, так то в прошлые разы, а в этот еще неизвестно, как все обернется.

Майя вытирает лицо и руки бумажным полотенцем, выключает воду. Разговор сразу прерывается.

Тёма уже опустил жалюзи. При слепящем августовском свете работать невозможно. Майя садится на рабочее место, включает настольную лампу. Руки, как малыши к маме, радостно тянутся к коробке с перьями. Остроконечные, ширококонечные. Майя проводит по их остриям пальцем. Открутив крышку с туши, глядит в черную воронку баночки, вдыхает резкий терпкий запах. Желудок возмущенно урчит. В первый день справиться с голодом тяжелее всего. Майя берет чистый лист и выводит остроконечным пером – Матисс. Прежде чем приступить к работе, необходимо хорошенько размяться. Рука должна выводить буквы легко и точно, двигаться уверенно и непрерывно, выстреливать сразу в десяточку. Теперь другим шрифтом: Матисс. Так зовут кота Майи. Ей кажется, что она слышит, как тот мяукает, жалуется в пустой квартире. Он тоже не получил сегодня завтрака, только напрасно мурлыкал и ходил кругами вокруг миски. Потерпи, Матисс. Еда лишает нас возможности почувствовать невидимые связи, которые соединяют в одну сцепку все происходящее в этом мире. Чтобы ощутить, потрогать эти нити, нужно, по крайней мере, освободить желудок. А уж чтобы направить их куда требуется…

В конце разминки Майя выводит имя кота русской вязью. Майя – специалист по русской вязи. Заказы на эту услугу приходят редко. Последний заказ Майя выполняла полтора года назад. Это были рукописные календари в подарок немецкой компании. Сейчас в работе у Майи комплект исторических документов для сериала о войне 1812 года: военные донесения, счета, любовные письма. А из текучки – стопка свадебных приглашений, карточек для гостей в ресторане. Окунув перо в тушь, она приступает к военному донесению: «Донесеніе князя Кутузова императору Александру I. Всемилостивѣйшій Государь!…»

Тёма возвращается из закутка, служащего кухней, с нарочитым стуком ставит на стол чашку с горячим кофе. Их с Майей столы стоят рядом. Сегодня на Тёме рубашка в крупную сине-серую клетку. Тёма носит исключительно клетчатые рубашки. У него их уйма. Разных фасонов, расцветок, величины клеток. Теперь ему придется навсегда перейти на белые. Чтобы соответствовать новому статусу.

Умяв треугольный многослойный бутерброд, Тёма принимается за шоколад. Шелестит фольгой, бумагой, тщательно разламывает плитку. Тёма, как и Майя, любит покушать. Обычно они вдвоем то и дело перекусывают под неодобрительное фырканье Алины – у той на столе круглогодично стоит бутылка воды и зеленое яблоко – причем, похоже, что в роли натюрморта. Когда Майя работает, Тёма по-дружески кладет дольки шоколада или орешки ей в рот.

– Угощайся, – говорит он и в этот раз.

Майя отрицательно качает головой. Представь, говорит она себе, что это ненастоящая, инопланетная еда, которая никак к тебе не относится. Вроде как бензин или незамерзайка.

– У тебя все нормально, Май? – голубые глаза Тёмы глядят настороженно. – Может, чем-то помочь?

Цок, цок, цок – Алина тут как тут:

– Что у тебя случилось? Ты сама не своя.

Алина так взбудоражена, что забывает сделать привычный каскад действий: перво-наперво коснуться гладко зачесанных черных волос; затем стряхнуть невидимую пыль с груди, обтянутой сегодня лимонного цвета пиджаком, стряхнуть ту же враждебную пыль с лимонной юбки и только потом поднять на собеседника затейливо вырезанные темные глаза.

Майя отвечает жестом – дескать, не беспокойтесь, ребята, все нормально. Разумеется, это только их еще больше заводит. Ну что ж, значит, им тоже придется немного потерпеть.

«…донесъ Вашему Императорскому Величеству…»

Тёма кашляет:

– Вчерашний заказ, Май. Помнишь? Этикетка для десертного вина. Я кое-что набросал, не посмотришь одним глазком?

Мая поднимает на него умоляющий взгляд.

– Понял, – обиженно говорит он.

Помимо воли, Майя прислушивается к звукам. Шум проезжающих по Спиридоновке машин. Скрип кресел. Расстроенное чавканье Тёмы. Его вздохи, почесывание русой бородки, стриженого затылка. Когда Тёма нервничает, он все время почесывается. Он привык обсуждать свои работы с Майей. Но сейчас Майе на новое нельзя тратить энергию. Это одно из правил. Дела можно только продолжать или завершать. По правде говоря, Теме, ставшему в одночасье весьма состоятельным человеком, и самому ни к чему этикетки десертных вин. «..предлагалъ размѣну плѣнныхъ, въ которой ему отъ меня отказано…» – выводит Майя.

В течение дня она встает лишь за тем, чтобы попить воды из-под крана.

Вечером, когда Майя идет домой пешком, ей кажется, что кишки внутри нее поскрипывают. Вечерний город благоухает едой. Хот-доги. Блины. Печеная картошка. Вареная кукуруза. Россыпи ягод в корзинках и коробках на фруктово-овощных развалах. Яблоки. Стоит только протянуть руку, и адова мука в животе закончится.

Поднимаясь по лестнице на седьмой этаж, Майя то и дело останавливается отдышаться. Год назад, кажется, такого сердцебиения не было. Руки после подъема по лестнице так дрожат, что с входной дверью приходится повозиться. Матисс мяучит от нетерпения, скребет когтями по двери с той стороны. Наконец ключ попадает в разъем.

Матисс радостно бросается к Майе, серый хвост трубой распушен, глаза сверкают. Майя поднимает кота и прижимает к себе, ласково гладит между ушками. Смежив глаза от удовольствия, кот довольно мурчит. По виду Матисс – чистый сибиряк, хотя матерью его была невзрачная дворовая кошка. Матисс обнюхивает Майю, трется головой о подбородок, грудь. Сквозь кожу Майя чувствует, как тело кота вибрирует от мурчания.

Она отпускает кота, идет на кухню, наливает стакан воды и выходит на балкон. Делает глоток. Вот и первый день прошел. Матисс садится рядом на еще теплые плиты и требовательно поглядывает на нее, постукивает в нетерпении хвостом.

– Мы справимся, верно, Матисс? В этот раз у нас с тобой все получится.

Опытным путем Майя уяснила некоторые правила. Перво-наперво – никакой еды. Одна и та же одежда на все дни. Ходить только босиком и пешком. Стараться не разговаривать. Минимум слов, если только уж очень сильно понадобится. Все предметы в квартире должны оставаться там и в том положении, где и как оказались, когда начался отсчет, ими можно пользоваться, но нельзя перемещать навсегда. Еще одно правило – правило равновесия: ничего не должно исчезнуть из квартиры и у самой Майи, и ничего нового не должно появиться. И речь здесь не только о вещах.

Перед сном Майя делает обход. Возвращает стакан на восьмой квадратик на столешнице. Крышка от пива, упавшая позавчера под стул, лежит там же, возле ножки. На спинке стула замерло небрежно брошенное синее полотенце. Майя прикасается к нему – все верно, три складки. Она касается серебряных щипчиков на столе, пересчитывает пустые скорлупки от грецких орехов, что лежат на блюдечке, – все девять на месте. Стол и стулья стеклянные, коту они не нравятся, и он никогда не запрыгивает на них. Потому-то Майя и заказала их. Про Матисса, про то, что правила распространяются и на него, она догадалась не так давно, всего-то три попытки назад.

16 августа

Тёма демонстративно молчит. Грохочет ножками стула, скрипит подошвами ботинок, скрежещет ложкой по дну чашки. Чешется не переставая – скребет по коже головы, шеи, рук с удвоенным усердием. Даже Алине не удается его разговорить. Поджав губы, Алина обиженно подтачивает пилкой ноготочки. В зависимости от обстоятельств, Алина занимает то сторону Майи, то Тёмы. Сейчас же она вынуждена быть сама по себе, что ей, похоже, не по душе.

С каждым звуком, производимым Тёмой, иглы медленно продвигаются внутрь головы Майи, разрывая все, что встречается на пути. Остановить прорастание боли еще можно. Достаточно кусочка сахара или глотка сладкой воды.

Тёма придумывает новое мучение: нервно барабанит костяшками пальцев по столу. Каждый стук сотрясает содержимое головы. Там-там, тара– тара-там. Видимо, работа над этикеткой не задалась. Тёма до абсурда не уверен в себе. Пока Майя не посмотрит, не скажет своего мнения, он не может понять, хорошо получилось или нет.

Голова взрывается около трех. Тёма и Алина ушли обедать. Майя успевает убрать листы с работами, вцепиться в ручки кресла. Зрение гаснет, и арт-студия погружается во тьму. А вот и они – давние знакомцы – золотистые шестеренки с острыми зубчиками. Шестеренки крутятся сперва медленно, то в одну, то в другую сторону, затем их движения ускоряются. Чем быстрее они крутятся, тем невыносимее становится визг внутри головы. Иногда шестеренки промахиваются, не попадают друг другу между зубчиков, тогда раздается оглушающий скрежет, и сорвавшиеся зубчики раздробляют мозг Майи. Снова и снова.