Текст книги "Золотые подковки"

Народное творчество
Золотые подковки

Служил у одного короля солдат Климов, так, немудрящий солдатишка, – полковую конюшню чистил, только на то его и хватало. Вот, раз вечером наказывает Климову фельдфебель: «Полковницкий денщик говорил, что собирается завтра до света в конюшню зайти, чистоту посмотреть. Так ты, Климов, за ночь, гляди, все чисто прибери; а то, если что, – беда тебе будет!»

Взял Климов метлу с лопатой и давай прибирать в конюшне. К полуночи сморил его сон, прилег он в пустом стойле на сено и задремал. Только, недолго проспавши, проснулся он и слышит: писк, топот, возня по конюшне идет, точно ребятишек туда целая орава забралась. Выглянул Климов потихоньку – от фонаря-то в конюшне видно, – смотрит: чертенят видимо-невидимо, да все маленькие: так-то по конюшне в чехарду играют, возятся, дерутся… Известно, ребятишки: надоело, стало быть, в преисподней все у старшого, у Дедушки Лысого, на глазах сидеть, слушать, как он ворчит да ругается. Смотрел на них Климов, смотрел – и смешно, и занятно!.. Вдруг один чертенок как прыгнет, точно кузнечик, да прямо около него в сено. Тут его Климов и сцапал за хвост: «А, – говорит, – попался! Теперь не выпущу». Прочие чертенята вмиг сгинули, а этот давай солдата просить-молить: «Дяденька, родимый, отпусти. Никогда не буду!» «Нет, – говорит Климов, – постой-погоди: вот как закрещу я тебя, тогда и вправду не будешь. Эх, говорил я фельдфебелю, чтоб козла в конюшне завести; а то, сделай милость, какая пакость завелась!.. Ну, рассказывай: зачем сюда забрались?» «Поиграть, дяденька; нас Дедушка Лысый отпустил, потому – мы сегодня в первый раз подковки надели, праздник у нас». Повернул Климов чертенка вверх ногами, поглядел: и вправду у него копытца золотыми подковками подкованы. «Это что ж у вас подковки значут, – спрашивает, – чин что ли какой?» «Нет, – говорит чертенок, – мы еще маленькие, без чинов. А подковки нам подбивают, чтоб мы могли людей морочить: в подковках вся сила». «Вот ты какой: мразь этакая, а уж морочить можешь! Нет, нельзя тебя отпустить!» Взмолился чертенок, плачет, лапки к Климову тянет. «Дяденька, голубчик, не губи, отпусти! Мамка по мне с горя изведется». – «Стало быть, у тебя и мать есть?» – «Есть, дяденька. Вдова она, а у нее я один только». – «Ах ты, скажите на милость! Тоже мать у него, у пакости этакой, есть! Ну ладно: отпустить, я тебя отпущу; только сниму с тебя твои подковки, чтоб ты людей смущать не мог». Все плачет чертенок: «Ох, дяденька, без подковок беда мне к Дедушке и на глаза показаться – драть будет… Да и тебе эти подковки опасные: если заморочишь кого до смерти или на смертный грех морокой наведешь – тут же мы тебя в преисподнюю утащим». «Ладно, – говорит Климов, – рассказывай! Зачем до смерти морочить. Я только для того глаза отводить буду, чтоб себе получше сделать». Взял клещи, оторвал у чертенка подковки, подрал его за вихор, чтоб не баловался, и выпустил. Как юркнет чертенок под пол, точно крыса!

«Любопытно, должно быть, – думает Климов, – людей морочить. Надо сейчас попробовать с фельдфебелем шутку сыграть. Коли не удастся, ну побьет, не первый снег уж мне на голову…» Взял натаскал грязи и навозу со двора, раскидал в конюшне; всюду гадость, срам такой наделал – смотреть тошно. Только управился – бежит фельдфебель; оглянулся кругом: «А, – говорит, – поспел убраться! Кажись, все чисто. Сейчас полковник будет». Вошел полковник, сердитый-пресердитый – всю ночь в карты играл, проигрался: хочется на ком-нибудь злобу сорвать. Вошел и давай по конюшне ходить, все осматривать; всюду излазил, по всему белой перчаткой водит да на все смотрит: не запачкался ли. Вымазался весь безобразно; перчатка мокрая, чернее грязи, а он все дует, точно пылинка к ней пристала. «Ничего, – говорит, – чисто ты, Климов, конюшню держишь… Спасибо! Что это ты, никак пол натираешь здесь?» А сам по щиколотку в навозной куче стоит. Вынул из кармана целковый, дал Климову и хочет уходить. Климов видит, что полковник сдобрился – напустил на себя смелость и говорит: «Ваше высокородие, дозвольте доложить». «Ну, что тебе?» – «Разрешите мне в отпуск на родину сходить: три года родных не видал». «Можно, – говорит полковник, – возьми завтра в канцелярии отпускной билет на месяц. Скажи, что я приказал тебе выдать. Это тебе за старанье».

Даже стыдно Климову своей удачи стало. Вычистил он к утру конюшню и вправду начисто – чтоб другого не подвести, – выправил себе отпуск и пошел на родину. Была она от того города недалеко – всего дня два ходу.

К вечеру пришел он в одно село и просится ночевать у богатого мужика. А мужик был с норовом: любил чтоб ему любопытное что рассказывали на ночь. «Ладно, – говорит солдату, – ночуй, только с уговором: рассказывай мне, пока не засну». Легли они с мужиком на полатях. Уж Климов ему сказывал-сказывал: и быль, и небылицы – все не спит мужик. «Постой, – думает солдат, – заморочу-ка его… Хозяин, а хозяин, – говорит, – знаешь, кто с тобой лежит?» «Кто? Вестимо, солдат». – «Нет, брат, не догадался: пощупай-ка». Ухватил его мужик рукой – как есть волк! Испугался на смерть. «Да ты не бойся, – говорит Климов, – посмотри на себя: ведь и ты медведем стал». Ощупал себя мужик кругом – и вправду, медведь! «Вот что, кум, – говорит Климов, – нам с тобой, медведю да волку, здесь опасно. Побежим в лес». Побежали. Попадается им по дороге мужикова лошадь. «Давай, съедим лошадь», – говорит волк. «Что ты, ведь это моя!» – «Ну, была твоя, когда ты человеком был; а теперь волку да медведю на зубы попалась». Съели они лошадь, бегут дальше. Увидали мужикову жену-старуху. «Давай старуху съедим», – говорит волк. «Ой, что ты: ведь это моя старуха!» – «Какая твоя! Коли попалась нам, волку да медведю, значит наша». Съели и старуху… Так-то волк с медведем целое лето пробегали. Настает зима. «Давай, – говорит волк, – заляжем в берлогу: ты полезай дальше, а я наперед лягу. Придут охотники, убьют меня. Ты не зевай: как меня вытащат, ты из берлоги скачи и переметнись через меня – обернешься опять человеком». Лежат они, лежат; набрели на берлогу охотники. Сейчас волка убили, вытащили… Как выскочит медведь из берлоги да кувырк через волка – и полетел мужик с полатей вниз головой. Лежит на полу: «Ой, – вопит, – всю спину отбил, все печенки отшиб!» – «Чего ты с полатей-то сверзился?» – спрашивает Климов. «Да ты разве жив? Ведь тебя же, волка, охотники-то убили!» – «Эка, пригрезилось тебе! Только сон мне перебил…»

Доспал солдат у мужика ночь, а на другой день, к вечеру, и до своего села добрался. Повидался с женой, родителям поклонился и пошел по родным в гости. Приходит в один дом – а там свадьбу на завтра готовят. «Помогай Бог хорошему делу, – говорит Климов. – Только что это вы веселье готовите, а сами будто невеселы?» «Да какая радость, – говорит хозяин, – вот сейчас надо ехать, колдуну пятьдесят рублей везти, а то, проклятый, завтра всю свадьбу испортит». «Стой, дядя, не давай ему ничего! Я солдат, человек бывалый: против его хитростей у меня своих вдвое больше. Не бойся: не выдам».

Наутро поехал и Климов в свадебном поезде. Вдруг посреди улицы несется навстречу поезду черный бык, совсем бешеный: так рогами во все стороны и бьет. Поезжане насмерть перепугались, а Климов и глазом не повел: откуда ни возьмись – выскочила из-под его саней собака, бросилась на быка… Бык повернул – да в лес; собака за ним – и скрылись оба… Едут дальше. Глядь: заяц через дорогу перебежал у лошадей под самыми ногами. Стали лошади, храпят, ни с места. «Ох, худая примета!» – говорят поезжане. А за зайцем, откуда ни взялась, выскочила лиса, поймала зайца за уши и давай его по его же следам таскать, им же его след заметать. Замела и утащила зайца в лес – тотчас поезд легко сдвинулся. Приехали к церкви, обвенчали жениха с невестою и только что назад к дому подъезжают – глядь: а на воротах ворон черный сидит; сидит и каркает… Лошади, как вкопанные, стали, храпят, пятятся. Поезжане перепугались вовсе: «Ой, – говорят, – хуже этой приметы и не бывает!» Вдруг откуда ни возьмись, взвился ясный сокол; налетел на ворона и давай его бить – так перья и сыпятся. Снялся ворон, полетел к лесу, сокол за ним – все бьет его – и скрылись оба…

Вот посадили молодых за стол, родные сели, все по порядку. Стали есть, пить, веселиться… Вдруг сам колдун жалует: шапки не ломает, образам не молится, честной беседе не кланяется – прямо к солдату: «Ты кто таков? Почто не в свое дело суешься?» Климов сидит, глазом не моргнет, на колдуна смотрит: «Я-то, – говорит, – здешний, солдат Климов. Знать у тебя глаз выскочил, что не видишь!» Только сказал – раз – у колдуна правый глаз выскочил. Климов его сейчас подхватил и в карман спрятал. Трет себе колдун пустое место, где глаз был. «Ну, – говорит, – не балуй, служивый: давай глаз-то». «Хорош и с одним будешь. А то и другой выскочит, коли не покажешь мне сейчас: в чем твоя сила». Колдун видит: дело плохо – надо хоть последний глаз сберечь. Только было повернулся, чтоб уходить, раз – и последний глаз выскочил! Что тут делать?.. Вынул колдун из кармана золотую подковку: «Вот, – говорит, – чем я действую: в болоте нашел». – «Эх ты, дурень старый! – говорит ему Климов. – Куда тебе со мной тягаться: у меня две таких-то, и сам я их у чертенка с копытец отодрал. Подавай сюда мне твою находку! Наше дело солдатское: прикажут, так со всякой нечистью путаться будешь, а ты – мирской человек, между православными живешь». Отобрал у колдуна подковку, вставил ему на место глаза и вытолкал его взашей.

Уж как хозяева обрадовались! Не знают, где Климова посадить, чем угостить. Накормили его досыта, напоили допьяна и домой с почетом отвезли.

Хорошо зажил Климов в деревне: везде ему почет, уваженье; везде он первый гость… А чуть что

...

конец ознакомительного фрагмента