Текст книги "Русские народные сказки и былины"

Один солдат прослужил двадцать пять лет, а отставки ему нет как нет! Стал он думать да гадать: «Что такое значит? Прослужил я Богу и великому государю двадцать пять лет, в штрафах не бывал, а в отставку не пущают; дай пойду куда глаза глядят!» Думал-думал и убежал. Вот ходил он день, и другой, и третий, и повстречался с Господом. Господь его спрашивает:

– Куда идёшь, служба?

– Господи! Прослужил я двадцать пять лет верою и правдою, вижу: отставки не дают – вот я и убежал; иду теперь куда глаза глядят!

– Ну, коли ты прослужил двадцать пять лет верою и правдою, так ступай в рай – в царство небесное.

Приходит солдат в рай, видит благодать неизреченную и думает себе: «Вот когда поживу-то!» Ну, только ходил он, ходил по райским местам, подошёл к святым отцам и спрашивает:

– Не продаст ли кто табаку?

– Какой, служба, табак!

– Тут рай, царство небесное!

Солдат замолчал. Опять ходил он, ходил по райским местам, подошёл в другой раз к святым отцам и спрашивает:

– Не продают ли где близко вина?

– Ах ты, служба-служба! Какое тут вино? Здесь рай, царство небесное!

– Какой тут рай: ни табаку, ни вина! – сказал солдат и ушёл вон из раю.

Идёт себе да идёт, и попался опять навстречу Господу.

– В какой, – говорит, – рай послал ты меня, Господи? Ни табаку, ни вина нет!

– Ну, ступай по левую руку, – отвечает Господь, – там всё есть!

Солдат повернулся налево и пустился в дорогу. Бежит нечистая сила:

– Что угодно, господин служба?

– Погоди спрашивать; дай прежде место, тогда и разговаривай.

Вот привели солдата в пекло.

– А что, табак есть? – спрашивает он у нечистой силы.

– Есть, служивой!

– А вино есть?

– И вино есть!

– Подавай всего!

Подали ему нечистые трубку с табаком и полуштоф перцовки. Солдат пьёт-гуляет, трубку покуривает и радёхонек стал:

– Вот взаправду рай – так рай!

Да недолго нагулял солдат: стали его черти со всех сторон прижимать, тошно ему пришлось! Что делать? Пустился на выдумки, сделал сажень, настрогал колышков и давай мерить: отмерит сажень и вобьёт колышек. Подскочил к нему чёрт:

– Что ты, служба, делаешь?

– Разве ты ослеп? Не видишь, что ли? Хочу монастырь построить.

Как бросится чёрт к своему дедушке:

– Погляди-тка, дедушка, солдат хочет у нас монастырь строить!

Дед вскочил и сам побежал к солдату.

– Что, – говорит, – ты делаешь?

– Разве не видишь? Хочу монастырь строить.

Дед испугался и побежал прямо к Богу:

– Господи! Какого солдата прислал ты в пекло: хочет монастырь у нас построить!

– А мне что за дело! Зачем таких к себе принимаете?

– Господи! Возьми его оттедова.

– А как его взять-то? Сам пожелал.

– Ахти! – завопил дед. – Что же нам, бедным, с ним делать?

– Ступай, сдери с чертёнка кожу и натяни барабан, да после выйди из пекла и бей тревогу: он сам уйдёт!

Воротился дед, поймал чертёнка, содрал с него кожу и натянул барабан.

– Смотрите же, – наказывает чертям, – как выскочит солдат из пекла, сейчас запирайте ворота крепко-накрепко, а то как бы опять сюда не воротился!

Вышел дед за ворота и забил тревогу; солдат как услыхал барабанный бой – пустился бежать из аду сломя голову, словно бешеной, всех чертей распугал и выскочил за ворота. Только выскочил – ворота хлоп и заперлись крепко-накрепко. Солдат осмотрелся кругом: никого не видать и тревоги не слыхать; пошёл назад и давай стучаться в пекло.

– Отворяйте скорее, – кричит во всё горло, – не то ворота сломаю!

– Нет, брат, не сломаешь! – говорят черти. – Ступай себе куда хочешь, а мы тебя не пустим, мы и так насилу тебя выжили!

Повесил солдат голову и побрёл куда глаза глядят. Шёл-шёл и повстречал Господа.

– Куда идёшь, служба?

– И сам не знаю!

– Ну куда я тебя дену? Послал в рай – не хорошо! Послал в ад – и там не ужился!

– Господи, поставь меня у своих дверей на часах.

– Ну, становись.

Стал солдат на часы. Вот пришла Смерть.

– Куда идёшь? – спрашивает часовой.

Смерть отвечает:

– Иду к Господу за повелением, кого морить мне прикажет.

– Погоди, я пойду спрошу.

Пошёл и спрашивает:

– Господи! Смерть пришла, кого морить укажешь?

– Скажи ей, чтоб три года морила самой старой люд.

Солдат думает себе:

«Эдак, пожалуй, она отца моего и мать уморит; ведь они старики».

Вышел и говорит Смерти:

– Ступай по лесам и три года точи самые старые дубы.

Заплакала Смерть:

– За что Господь на меня прогневался? Посылает дубы точить!

И побрела по лесам, три года точила самые старые дубы, а как изошло время – воротилась опять к Богу за повелением.

– Зачем притащилась? – спрашивает солдат.

– За повелением, кого морить Господь прикажет.

– Погоди, я пойду спрошу.

Опять пошёл и спрашивает

– Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?

– Скажи ей, чтоб три года морила молодой народ.

Солдат думает себе:

«Эдак, пожалуй, она братьев моих уморит!»

Вышел и говорит Смерти:

– Ступай опять по тем же лесам и целых три года точи молодые дубы; так Господь приказал!

– За что это Господь на меня прогневался?

Заплакала Смерть и пошла по лесам, три года точила все молодые дубы, а как изошло время – идёт к Богу, едва ноги тащит.

– Куда? – спрашивает солдат.

– К Господу за повелением, кого морить прикажет.

– Погоди, я пойду спрошу.

Опять пошёл и спрашивает:

– Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?

– Скажи ей, чтоб три года младенцев морила.

Солдат думает себе:

«У моих братьев есть ребятки: эдак, пожалуй, она их уморит!»

Вышел и говорит Смерти:

– Ступай опять по тем же лесам и целых три года гложи самые малые дубки.

– За что Господь меня мучает? – заплакала Смерть и пошла по лесам, три года глодала самые что ни есть малые дубки, а как изошло время – идёт опять к Богу, едва ноги передвигает.

– Ну, теперь хоть подерусь с солдатом, а сама дойду до Господа! За что так девять лет он меня наказывает?

Солдат увидал Смерть и окликает:

– Куда идёшь?

Смерть молчит, лезет на крыльцо. Солдат ухватил её за шиворот, не пускает. И подняли они такой шум, что Господь услыхал и вышел:

– Что такое?

Смерть упала в ноги:

– Господи! За что на меня прогневался? Мучилась я целых девять лет: всё по лесам таскалась, три года точила старые дубы, три года точила молодые дубы, а три года глодала самые малые дубки… еле ноги таскаю!

– Это всё ты! – сказал Господь солдату.

– Виноват, Господи!

– Ну, ступай же за это, носи девять лет Смерть на закорках![25]25
  На зако́рках – за плечами.


[Закрыть]

Засела Смерть на солдата верхом. Солдат – делать нечего – повёз её на себе, вёз-вёз и уморился; вытащил рог с табаком и стал нюхать. Смерть увидала, что солдат нюхает, и говорит ему:

– Служивой, дай и мне понюхать табачку.

– Вот-те на! Полезай в рожок да и нюхай сколько душе угодно.

– Ну, открой-ка свой рожок!

Солдат открыл, и только Смерть туда влезла – он в ту ж минуту закрыл рожок и заткнул его за голенище. Пришёл опять на старое место и встал на часы. Увидал его Господь и спрашивает:

– А Смерть где?

– Со мною.

– Где с тобою?

– Вот здесь за голенищем.

– А ну, покажи!

– Нет, Господи, не покажу, пока девять лет не выйдет; шутка ли её носить на закорках! Ведь она нелегка!

– Покажи, я тебя прощаю!

Солдат вытащил рожок и только открыл его – Смерть тотчас и села ему на плечи.

– Слезай, коли не сумела ездить! – сказал Господь.

Смерть слезла.

– Умори же теперь солдата! – приказал ей Господь и пошёл – куда знал.

– Ну, солдат, – говорит Смерть, – слыхал, тебя Господь велел уморить!

– Что ж? Надо когда-нибудь умирать! Дай только мне исправиться.

– Ну, исправься!

Солдат надел чистое бельё и притащил гроб.

– Готов? – спрашивает Смерть.

– Совсем готов!

– Ну, ложись в гроб!

Солдат лёг спиной к верху.

– Не так! – говорит Смерть.

– А как же? – спрашивает солдат и улёгся на бок.

– Да всё не так!

– На тебя и умереть-то не угодишь! – и улёгся на другой бок.

– Ах, какой ты, право! Разве не видал, как умирают?

– То-то и есть, что не видал!

– Пусти, я тебе покажу.

Солдат выскочил из гроба, а Смерть легла на его место. Тут солдат ухватил крышку, накрыл поскорее гроб и наколотил на него железные обручи; как наколотил обручи – сейчас же поднял гроб на плечи и стащил в реку.

Жили-были старик со старухой.

Было у них три сына: двое умных, а третий – дурачок.

Стали братья с родителями собираться на работу.

Иван тоже стал собираться – взял сухарей, налил воды во фляжку.

Его спрашивают:

– Ты куда собираешься?

– С вами на работу, что ли.

– Никуда ты не поедешь. Стереги хорошенько дверь, чтобы воры не вошли.

Остался Иван-дурак один дома.

Поздно вечером снял он с петель дверь, взвалил её на спину и понёс.

Пришёл на пашню.

Братья спрашивают:

– Ты зачем пришёл?

– Есть захотел.

– Мы ведь тебе наказывали стеречь дверь.

– Да вот же она!

Наехал царь Пётр на мужика в лесу. Мужик дрова рубит.

Царь и говорит:

– Божья помощь, мужик!

Мужик и говорит:

– И то, мне нужна Божья помощь.

Царь спрашивает:

– А велика ли у тебя семья?

– У меня семьи два сына да две дочери.

– Ну, не велико твое семейство. Куда ж ты деньги кладёшь?

– А я деньги на три части кладу: во-первых – долг плачу, в-других – в долг даю, в-третьих – в воду мечу.

Царь подумал и не знает, что это значит, что старик и долг платит, и в долг дает, и в воду мечет.

А старик говорит:

– Долг плачу – отца-мать кормлю; в долг даю – сыновей кормлю, а в воду мечу – дочерей ращу.

Царь и говорит:

– Умная твоя голова, старичок. Теперь выведи меня из лесу в поле, я дороги не найду.

Мужик говорит:

– Найдёшь и сам дорогу: иди прямо, потом сверни вправо, а потом влево, потом опять вправо.

Царь и говорит:

– Я этой грамоты не понимаю, ты сведи меня.

– Мне, сударь, водить некогда, нам в крестьянстве день дорого стоит.

– Ну, дорого стоит, так я заплачу.

– А заплатишь – пойдём.

Сели они на одноколку, поехали.

Стал доро́гой царь мужика спрашивать:

– Далече ли ты, мужичок, бывал?

– Кое-где бывал.

– А видал ли царя?

– Царя не видал, а надо бы посмотреть.

– Так вот, как выедем в поле, и увидишь царя.

– А как я его узнаю?

– Все без шапок будут, один царь в шапке.

Вот приехали они в поле. Увидал народ царя – все поснимали шапки. Мужик пялит глаза, а не видит царя.

Вот он и спрашивает:

– А где же царь?

Говорит ему Пётр Алексеевич:

– Видишь, только мы двое в шапках – кто-нибудь из нас да царь.

Вот Петр Первый приезжает к кузнецу на лошади.

– Подкуй-ка мне коня! – говорит. – Только сделай подкову хорошую!

Стал кузнец подкову делать. Сделал подкову и подает ему:

– Что, хороша будет эта подкова?

Петр Первый усмехнулся:

– Хороша, да не совсем!

– Почему не совсем?

– Она, – говорит, – слабая!

– Ну, не знаю, почему она слабая…

Он берет в руки и разгибает эту подкову. Кузнец видит:

– Да, действительно слабая.

Берется делать вторую.

– Ну а эта хороша будет?

Петр говорит:

– Да так себе!

И эту разогнул.

Кузнец берется третью делать. И третья готова.

– Ну, этой, пожалуй, можно подковать, – сказал царь.

Кузнец сделал четыре подковы и подковал.

Петр Первый и спрашивает:

– Сколько тебе за подковы?

– Четыре рубля.

Он подает ему рубль серебряный. Кузнец взял и сломал его:

– Да у вас деньги фальшивые!

Петр подает ему второй рубль. И второй сломал кузнец.

– Да дайте, – говорит, – мне деньги хорошие!

Петр Первый вынимает двадцать пять рублей и подает ему:

– На, не ломай денег; наехала коса на камень! Я подковы ломал, а ты рубли… Видать, что сильней ты меня! Ты знаешь, кто я такой?

– Нет, не знаю.

– Я – Петр Первый, ваш государь. Ну так вот, работай, как работал, и говори людям, что государь ломал подковы, а ты – его рубли!

Сел Петр Первый на коня и сказал:

– До свиданья, кузнец, ты – хороший молодец!

И после того кузнец его больше не видал.

Был один глупый мужик. Он пошёл в лес за дровами. Дерева все были велики. Он стал срубать ветки. Один сук на дубу был высоко. Мужик влез на дуб, сел верхом на сук спиной к дереву и срубил сук. Другой сук был ещё выше. Мужик влез на сук и, чтобы короче срубить, сел на него лицом к дереву. Он рубил немного, и стал сук трещать; мужик был рад и сказал:

– Вперёд всё так буду рубить.

Но сук сломался, и мужик сорвался.

Ехал мужик по дороге зимней порой на плохонькой лошадёнке. Снегу было очень толсто. Попадает ему навстречу барин и кричит:

– Эй, мужик, вороти!

У мужика была лошадь плохонькая: упадёт в снег, дак скоро и не достанешь. Мужик сидит на дровнях и выворотился вон из копылья[26]26
  Копы́лье – короткие бруски, вставляемые в полозья и служащие опорой для верхней части саней.


[Закрыть].

Барин и кричит:

– Что, мужик, не воротишь?

– Да как ужо воротить, коли я из копылья вон выворотился?

Барин и говорит:

– Кого же вы здесь, мужик, слушаете?

А мужик и говорит:

– Не толкуй, барин! У нас есть на колокольне такой большой колокол, так все его слушают.

– А кто же у вас есть за старшого? – спрашивает барин.

– Да кто, барин? У нас в деревне есть старуха, никто не помнит, сколько ей годов.

Потом барин и справшивает:

– А кого вы боитесь?

– Да вот здесь, в усадьбе, есть сердитая собака, дак все её боятся.

Барин и спрашивает:

– Кто же эту усадьбу держит?

– Пока новая была, сама стояла, а теперь на упоры подпёрта, дак упоры и держат.

У одного бедного мужика не стало хлеба. Вот он и задумал попросить хлеба у барина. Чтобы было с чем идти к барину, он поймал гуся, изжарил его и понёс. Барин принял гуся и говорит мужику:

– Спасибо, мужик, тебе за гуся, только не знаю, как мы твоего гуся делить будем. Вот у меня жена, два сына да две дочери. Как бы нам разделить гуся без обиды?

Мужик говорит:

– Я разделю.

Взял ножик, отрезал голову и говорит барину:

– Ты всему дому голова – тебе голову.

Потом отрезал задок, подаёт барыне.

– Тебе, – говорит, – дома сидеть, за домом смотреть – тебе задок.

Потом отрезал лапки и подаёт сыновьям.

– Вам, – говорит, – ножки – топтать отцовские дорожки.

А дочерям дал крылья.

– Вы, – говорит, – скоро из дома улетите, вот вам по крылышку. А остаточки себе возьму!

И взял себе всего гуся.

Барии посмеялся, дал мужику хлеба и денег.

Услыхал богатый мужик, что барин за гуся наградил бедного мужика хлебом и деньгами, зажарил пять гусей и понёс к барину.

Барин говорит:

– Спасибо за гусей. Да вот у меня жена, два сына, две дочки – всех шестеро. Как бы нам поровну разделить твоих гусей?

Стал богатый мужик думать и ничего не придумал.

Послал барин за бедным мужиком и велел делить.

Бедный мужик взял одного гуся, дал барину с барыней и говорит:

– Вот вас трое с гусем.

Одного дал сыновьям.

– И вас, – говорит, – трое.

Одного дал дочерям:

– И вас трое.

А себе взял двух гусей.

– Вот, – говорит, – и нас трое с гусями – всё поровну.

Барин посмеялся и дал бедному мужику ещё денег и хлеба, а богатого прогнал.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик, у него было три сына: двое умных, третий дурак. Помер старик. Сыновья разделили имение по жеребью. Умным досталось много всякого добра, а дураку один бык – и тот худой!

Пришла ярмарка. Умные братья собираются на торг ехать. Дурак увидал и говорит:

– И я, братцы, поведу своего быка продавать.

Зацепил быка верёвкою за рога и повёл в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая, сухая берёза; ветер подует – и берёза заскрипит.

«Почто берёза скрипит? – думает дурак. – Уж не торгует ли моего быка?»

– Ну, – говорит, – коли хочешь покупать – так покупай, я не прочь продать! Бык двадцать рублев стоит, меньше взять нельзя… Вынимай-ка деньги!

Берёза ничего ему не отвечает, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит.

– Изволь, я подожду до завтра!

Привязал быка к березе, распрощался с нею и пошел домой.

Вот приехали умные братья и стали спрашивать:

– Ну что, дурак, продал быка?

– Продал.

– За дорого?

– За двадцать рублёв.

– А деньги где?

– Денег ещё не получал; сказано – завтра приходить.

– Эх ты, простота!

На другой день поутру встал дурак, снарядился и пошел к берёзе за деньгами. Приходит в лес – стоит берёза, от ветра качается, а быка нету: ночью волки съели.

– Ну, земляк, подавай деньги, ты сам обещал, что сегодня заплатишь.

Ветер подул – берёза заскрипела, а дурак говорит:

– Ишь ты какой неверный! Вчера сказывал: «Завтра отдам», – и нынче то же сулишь. Так и быть, подожду ещё один день, а уж больше не стану – мне самому деньги надобны.

Воротился домой. Братья опять к нему пристают:

– Что, получил деньги?

– Нет, братцы! Пришлось ещё денег подождать.

– Да кому ты продал?

– Сухой берёзе в лесу.

– Экой дурак!

На третий день взял дурак топор и отправился в лес. Приходит и требует денег. Берёза скрипит да скрипит.

– Нет, земляк! Коли всё будешь завтраками потчевать, так с тебя никогда не получишь. Я шутить-то не люблю, живо с тобой разделаюсь.

Как хватит её топором – так щепки и посыпались во все стороны.

В той берёзе было дупло… а в том дупле разбойники спрятали полный котёл золота. Распалось дерево надвое, и увидел дурак чистое золото; нагрёб целую полу и потащил домой. Принёс и показывает братьям.

– Где ты, дурак, добыл столько?

– Земляк за быка отдал, да тут ещё не сполна всё, чай, и половины домой не притащил. Пойдёмте-ка, братцы, забирать остальное.

Пошли в лес, забрали деньги и понесли домой.

Сказке – конец, а мне – мёду корец.

Шли солдаты прохожие, остановились у старушки на отдых. Попросили они попить да поесть, а старуха отзывается:

– Детоньки, чем же я вас буду потчевать? У меня ничего нету.

А у ней в печи был вареный петух – в горшке, под сковородой. Солдаты это дело смекнули; один – вороватый был! – вышел на двор, раздёргал воз со снопами, воротился в избу и говорит:

– Бабушка, а бабушка! Посмотри-ка, скот-ат у тебя хлеб ест.

Старуха на двор, а солдаты тем времечком заглянули в печь, вынули из горшка петуха, наместо его положили туда ошмёток, а петуха в суму спрятали.

Пришла старуха:

– Детоньки, миленьки! Не вы ли скота-то пустили? Почто же, детоньки, пакостите? Не надо, миленьки!

Солдаты помолчали-помолчали да опять попросили:

– Дай же, бабушка, поесть нам!

– Возьмите, детоньки, кваску да хлебца; будет с вас.

И вздумала старуха похвалиться, что провела их, и заганула им загадку:

– А что, детоньки, вы люди-то бывалые, всего видали, скажите-ка мне: ныне в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович?

– Нет, бабушка!

– А кто же, детоньки, вместо его?

– Да Липан Липанович.

– А где же Курухан Куруханович?

– Да в Сумин-город переведен, бабушка.

После того ушли солдаты. Приезжает сын с поля, просит есть у старухи, а она ему:

– Поди-ка, сынок! Были у меня солдаты да просили закусить, а я им, дитятко, заганула загадочку про петуха, что у меня в печи; они не сумели отгадать-то.

– Да какую ты, матушка, заганула им загадку?

– А вот какую: в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович? Они не отганули. «Нет, бают, бабушка!» – «Где же он, родимые?» – «Да в Сумин-город переведен». А того и не знают… что у меня в горшке-то есть!

Заглянула в печь, ан петух-то улетел, только лапоть вытащила.

– Ахти, дитятко, обманули меня, проклятые!

– То-то, матушка! Солдата не проведешь, он – человек бывалый.

Былины

Илья Муромец и Соловей-Разбойник

 
Из того ли то из города из Муромля,
Из того села да с Карачарова
Выезжал удаленькой дородний добрый молодец.
Он стоял заутреню во Муроми,
А й к обеденке поспеть хотел он в стольной Киев-град.
Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
У того ли города Чернигова
Нагнано-то силушки черным-черно,
А й черным-черно, как черна воро́на.
Так пехотою никто тут не прохаживат,
На добром кони никто тут не проезживат,
Птица чёрный ворон не пролётыват,
Серый зверь да не прорыскиват.
А подъехал как ко силушке великое́й,
Он как стал-то эту силу великую,
Стал конём топтать да стал копьём колоть,
А й побил он эту силу всю великую.
 
 
Он подъехал-то под славный под Чернигов-град,
Выходили мужички да тут черниговски
И отворяли-то ворота во Чернигов-град,
А й зовут его в Чернигов воеводою.
Говорит-то им Илья да таковы слова:
– Ай же мужички да вы черниговски!
Я не йду к вам во Чернигов воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую,
Прямоезжую да в стольный Киев-град. —
Говорили мужички ему черниговски:
– Ты, удаленький дородний добрый молодец,
Ай ты, славный бога́тырь да святорусский!
Прямоезжая дорожка заколодела[27]27
  Заколо́дела – завалена деревьями.


[Закрыть],
Заколодела дорожка, замуравела[28]28
  Замура́вела – заросла травой (муравой).


[Закрыть].
А й по той ли по дорожке прямоезжою
Да й пехотою никто да не прохаживал,
На добром кони никто да не проезживал:
Как у той ли то у Грязи-то у Черноей,
Да у той ли у берёзы у покляпыя[29]29
  Покля́пый – кривой.


[Закрыть],
Да у той ли речки у Смородины,
У того креста у Леванидова
Си́дит Со́ловей-разбойник во́ сыро́м дубу,
Сидит Соловей-разбойник Одихмантьев сын.
А то свищет Соловей да по-соло́вьему,
Он кричит злодей-разбойник по-звериному,
И от него ли то от посвиста соловьего,
И от него ли то от покрику звериного
То все травушки-мура́вы уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Тёмны лесушки к земли всё приклоняются, —
А что есть людей – то все мертвы лежат.
Прямоезжею дороженькой пятьсот есть вёрст,
А й окольноей дорожкой цела тысяща.
 
 
Он спустил добра коня да й богатырского,
Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
Его добрый конь да богатырский
С горы на гору стал перескакивать,
С холмы на холму стал перамахивать,
Мелки реченьки, озёрка промеж ног спущал.
Подъезжает он ко Речке ко Смородине,
Да ко тоей он ко Грязи он ко Чёрноей,
Да ко тою ко берёзы ко покляпыя,
К тому славному кресту ко Леванидову.
Засвистал-то Соловей да й по-соловьему,
Закричал злодей-разбойник по-звериному —
Так все травушки-муравы уплеталися,
Да й лазуревы цветочки отсыпалися,
Тёмны лесушки к земле всё приклонилися.
 
 
Его добрый конь да богатырский,
А он на корзни́[30]30
  Корзни – валежник, неровности.


[Закрыть] да потыкается;
А й как старый-от казак да Илья Муромец
Берёт плёточку шелковую в белу руку,
А он бил коня а по крутым ребрам,
Говорил-то он, Илья, таковы слова:
– Ах ты, волчья сыть да й травяной мешок!
Али ты идти не хошь, али нести не можь?
Что ты на корзни, собака, спотыкаешься?
Не слыхал ли посвисту соловьяго,
Не слыхал ли покрику звериного,
Не видал ли ты ударов богатырскиих?
Ай тут старыя казак да Илья Муромец
Да берёт-то он свой тугой лук разрывчатый,
Во свои берёт во белы он во ручушки.
Он тетивочку шелковенку натягивал,
А он стрелочку каленую накладывал,
Он стрелил в того-то Соловья-разбойника,
Ему выбил право око со косицею[31]31
  Косица – висок.


[Закрыть],
Он спустил-то Соловья да на сыру землю,
Пристягнул его ко правому ко стремечки булатнему,
Он повёз его по славну по чисту полю,
Мимо гнёздышка повёз да Соловьиного.
Во том гнёздышке да Соловьиноем
А случилось быть да и три дочери,
А й три дочери его любимыих;
Больша дочка – эта смотрит во окошечко косявчато[32]32
  Косявчато (окошко) – с косяками.


[Закрыть],
Говорит она да таковы слова:
– Едет-то наш батюшка чистым полем,
А сидит-то на добром коне,
А везет он мужичища-деревенщину
Да у правого у стремени прикована.
Поглядела как другая дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
– Едет батюшка раздольицем чистым полем,
Да й везет он мужичищо-деревенщину
Да й ко правому ко стремени прикована, —
Поглядела его меньша дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
– Едет мужичищо-деревенщина,
Да й сидит, мужик, он на добром кони,
Да й везёт-то наша батюшка у стремени,
У булатного у стремени прикована —
Ему выбито-то право око со косицею.
Говорила-то й она да таковы слова:
– Ай же мужевья наши любимыи!
Вы берите-тко рогатины звериныи,
Да бежите-тко в раздольице чисто поле,
Да вы бейте мужичища-деревенщину!
Эти мужевья да их любимыи,
Зятевья-то есть да Соловьиныи,
Похватали как рогатины звериныи,
Да и бежали-то они да й во чисто поле
Ко тому ли к мужичище-деревенщине,
Да хотят убить-то мужичища-деревенщину.
 
 
Говорит им Соловей-разбойник Одихмантьев сын:
– Ай же зятевья мои любимыи!
Побросайте-тко рогатины звериныи,
Вы зовите мужика да деревенщину,
В своё гнёздышко зовите Соловьиное,
Да кормите его ествушкой сахарною,
Да вы пойте его питьецем медвяныим,
Да й дарите ему дары драгоценные!
Эти зятевья да Соловьиные
Побросали-то рогатины звериныи,
А й зовут, мужика да й деревенщину
Во то гнёздышко да Соловьиное.
Да й мужик-от деревенщина не слушатся,
А он едет-то по славному чисту полю,
Прямоезжею дорожкой в стольный Киев-град.
Он приехал-то во славный стольный Киев-град
А ко славному ко князю на широкий двор.
А й Владимир-князь он вышел со божьёй церквы,
Оны пришёл в палату белокаменну,
Во столовую свою во горенку,
Он сели есть да пить да хлеба кушати,
Хлеба кушати да пообедати.
А й тут старыя казак да Илья Муромец
Становил коня да посерёд двора,
Сам идёт он во палаты белокаменны,
Проходил он во столовую во горенку,
На пяту он дверь-ту поразмахивал.
Крест-от клал он по-писаному,
Вёл поклоны по-учёному,
На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся,
Самому князю Владимиру в особину,
Ещё всём его князьям он подколенныим.
Тут Владимир-князь стал мо́лодца выспрашивать:
– Ты скажи-тко, ты откулешний, дородный добрый мо́лодец,
Тебе как-то, молодца, да именем зовут,
Звеличают, удалого, по отечеству? —
Говорил-то старыя казак да ИльяМуромец:
– Есть я с славного из города из Мурома,
Из того села да с Карачарова,
Есть я старыя казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович! —
Говорит ему Владимир таковы слова:
– Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Да й давно ли ты повыехал из Муромля
И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град?
Говорил Илья он таковы слова:
– Ай ты славныя Владимир стольно-киевской!
Я стоял заутреню христовскую во Муромли,
А й к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град,
То моя дорожка призамешкалась;
А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град,
Ехал мимо эту грязь да мимо Чёрную,
Мимо славну реченку Смородину,
Мимо славную березу ту покляпую,
Мимо славный ехал Леванидов крест.
Говорил ему Владимир таковы слова:
– Ай же мужичищо-деревенщина,
Во глазах, мужик, да подлыгаешься[33]33
  Подлыга́ться – обманывать, лгать в глаза.


[Закрыть],
Во глазах, мужик, да насмехаешься!
Как у славного у города Чернигова
Нагнано тут силы много множество —
То пехотою никто да не прохаживал
И на добром коне никто да не проезживал,
Туда серый зверь да не прорыскивал,
Птица черный ворон не пролетывал.
А й у той ли то у Грязи-то у Черноей,
Да у славноей у речки у Смородины,
А й у той ли у березы у покляпыя,
У того креста у Леванидова
Соловей сидит Разбойник Одихмантьев сын.
То как свищет Соловей да по-соловьему,
Как кричит злодей-разбойник по-звериному —
То все травушки-муравы уплетаются,
А лазоревы цветочки прочь осыпаются,
Темны лесушки к земле все приклоняются,
А что есть людей – то все мертвы лежат.
Говорил ему Илья да таковы слова:
– Ты, Владимир-князь да стольно-киевский!
Соловей-разбойник на твоём дворе.
Ему выбито ведь право око со косицею,
И он ко стремени булатному прикованный.
То Владимир-князь-от стольно-киевский
Он скорёшенько ставал да на резвы́ ножки,
Кунью шубоньку накинул на одно плечко,
То он шапочку соболью на одно ушко,
Он выходит-то на свой-то на широкий двор
Посмотреть на Соловья-разбойника.
Говорил-то ведь Владимир-князь да таковы слова:
– Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему,
Закричи-тко, собака, по-звериному.
Говорил-то Соловей ему разбойник Одихмантьев сын:
– Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю,
А не вас-то я хочу да и послушати.
Я обедал-то у старого каза́ка Ильи Муромца,
Да его хочу-то я послушати.
Говорил-то как Владимир-князь да стольно-киевский.
– Ай же старыя казак ты, Илья Муромец!
Прикажи-тко засвистать ты Соловья да й по-соловьему,
Прикажи-тко закричать да по-звериному.
Говорил Илья да таковы слова:
– Ай же Соловей-разбойник Одихмантьев сын!
Засвищи-тко ты во по́лсвиста соло́вьяго,
Закричи-тко ты во по́лкрика звериного.
 
 
Говорил-то ему Со́ловой-разбойник Одихмантьев сын:
– Ай же старыя казак ты, Илья Муромец!
Мои раночки кровавы запечатались,
Да не ходят-то мои уста сахарныи,
Не могу я засвистать да й по-соло́вьему,
Закричать-то не могу я по-звериному.
А й вели-тко князю ты Владимиру
Налить чару мне да зелена вина,
Я повыпью-то как чару зелена́ вина —
Мои раночки кровавы порозойдутся,
Да й уста мои сахарни порасходятся,
Да тогда я засвищу да по-соловьему,
Да тогда я закричу да по-звериному.
Говорил Илья-тот князю он Владимиру:
– Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
Ты поди в свою столовую во горенку,
Наливай-ко чару зелена вина.
Ты не малую стопу да полтора ведра,
Подноси-тко к Соловью к разбойнику. —
То Владимир-князь да стольно-киевский,
Он скоренько шёл в столову свою горенку,
Наливал он чару зелена́ вина,
Да не малу он стопу да полтора ведра,
Разводил медами он стоялыма,
Приносил-то он ко Соловью-разбойнику.
Соловей-разбойник Одихмантьев сын
Принял чарочку от князя он одной ручкой,
Выпил чарочку-ту Соловей одним духом.
Засвистал как Соловей тут по-соло́вьему,
Закричал разбойник по-звериному —
Маковки на теремах покривились,
А око́ленки[34]34
  Око́ленки – окна


[Закрыть] во теремах рассыпались.
От него, от посвиста соловьего,
А что есть-то людюшек – так все мертвы́ лежат,
А Владимир-князь-от стольно-киевский
Куньей шубонькой он укрывается.
А й тут старой-от казак да Илья Муромец,
Он скорёшенько садился на добра коня,
А й он вёз-то Соловья да во чисто поле,
И он срубил ему да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
– Тебе полно-тко свистать да по-соловьему,
Тебе полно-тко кричать да по-звериному,
Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей,
Тебе полно-тко вдовить да жен молодыих,
Тебе полно-тко спущать-то сиротать да малых детушок!
А тут Соловью ему и славу поют,
 
 
А й славу поют ему век по́ веку!