Текст книги "Русские народные сказки и былины"

Журавль и цапля

Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.

– Давай пойду посватаюсь к цапле!

Пошёл журавль – тяп-тяп!

Семь вёрст болото месил, приходит и говорит:

– Дома ли цапля?

– Дома.

– Выдь за меня замуж.

– Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!

Журавль, как несолоно похлебал, ушёл домой. Цапля после раздумалась и сказала:

– Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.

Приходит к журавлю и говорит:

– Журавль, возьми меня замуж!

– Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!

Цапля заплакала от стыда и воротилась назад.

Журавль раздумался и сказал:

– Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму её замуж.

Приходит и говорит:

– Цапля, я вздумал на тебе жениться: поди за меня.

– Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!

Пошёл журавль домой. Тут цапля раздумалась:

– Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!

Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.

Три медведя

Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.

Дверь была отворена: она посмотрела в дверь, видит – в домике никого нет – и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михайло Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали её Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.

В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлёбкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Иванычева. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.

Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки; потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки, и Мишуткина похлёбка ей показалась лучше всех.

Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой – Михайлы Иванычева, другой поменьше – Настасьи Петровнин, и третий, маленький, с синенькой подушечкой – Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул – на нём было неловко; потом села на маленький стульчик и засмеялась – так было хорошо. Она взяла синенькую чашечку на колени и стала есть. Поела всю похлёбку и стала качаться на стуле.

Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая – Михайлы Иванычева, другая средняя – Настасьи Петровнина, а третья маленькая – Мишенькина. Девочка легла в большую – ей было слишком просторно; легла в среднюю – было слишком высоко; легла в маленькую – кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.

А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и заревел страшным голосом:

– Кто хлебал в моей чашке?

Настасья Петровна посмотрела в свою чашку и зарычала не так громко:

– Кто хлебал в моей чашке?

А Мишутка увидел свою пустую чашечку и запищал тонким голосом:

– Кто хлебал в моей чашке и всё выхлебал?

Михайло Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом:

– Кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места?

Настасья Петровна взглянула на свой стул и зарычала не так громко:

– Кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места?

Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал:

– Кто сидел на моём стуле и сломал его?

Медведи пришли в другую горницу.

– Кто ложился в мою постель и смял её? – заревел Михайло Иваныч страшным голосом.

– Кто ложился в мою постель и смял её? – заревела Настасья Петровна не так громко.

А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом:

– Кто ложился в мою постель?..

И вдруг он увидел девочку и завизжал так, как будто его режут:

– Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-я-яй! Держи!

Он хотел её укусить. Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Окно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали её.

Лесной гнёт

Ехал мужик с горшками, потерял большой кувшин. Залетела в кувшин муха и стала в нём жить-поживать. День живёт, другой живёт. Прилетел комар и стучится:

– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

– Я, муха-горюха, а ты кто?

– А я комар-пискун.

– Иди ко мне жить.

Вот и стали вдвоём жить.

Прискакала блоха:

– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

– Я, муха-горюха, да комар-пискун, а ты кто?

– Я блоха-попрядуха.

– Иди к нам жить.

И стало их трое. Прибежала к ним мышь:

– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

– Я, муха-горюха, комар-пискун да блоха-попрядуха, а ты кто?

– Я из-за угла-хмыстень[3]3
  Хмыстень (о мыши) – здесь: проворная, быстрая.


[Закрыть].

– Иди к нам жить.

И стало их четверо. Притащилась лягушка:

– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

– Я, муха горюха, комар-пискун, блоха-попрядуха, из-за угла-хмыстень, а ты кто?

– Я – на воде-балагта[4]4
  Балагта – живущая в болоте.


[Закрыть].

– Иди к нам жить.

И стало их пятеро. Живут себе поживают, беды над собою не чают. Спознал про то медведь, приходит к терему и стучится:

– Кто, кто в терему? Кто, кто в высоком?

– Я, муха-горюха, комар-пискун, блоха-попрядуха, из-за угла-хмыстень, на воде-балагта, а ты кто?

– А я лесной гнёт.

Сел на кувшин и всех раздавил.

Напуганные медведь и волки

Жили-были на одном дворе козёл да баран; жили промеж себя дружно: сена клок – и тот пополам, а коли вилы в бок – так одному коту Ваське. Он такой вор и разбойник, за каждый час на промысле, и где плохо лежит – тут у него и брюхо болит.

Вот однажды лежат себе козёл да баран и разговаривают промеж себя; откуда ни возьмись котишко-мурлышко, серый лобишко, идёт да таково жалостно плачет. Козёл да баран спрашивают:

– Кот-коток, серенький лобок! О чём ты плачешь, на трёх ногах скачешь?

– Как мне не плакать? Била меня старая баба, била-била, уши выдирала, ноги поломала да ещё удавку припасала.

– А за какую вину тебе такая погибель?

– Эх, за то погибель была, что себя не помня сметанку слизал.

И опять заплакал кот-мурлыко.

– Кот-коток, серый лобок! О чём же ты ещё плачешь?

– Как не плакать? Баба меня била да приговаривала: ко мне придёт зять, где будет сметаны взять? Поневоле придётся колоть козла да барана!

Заревели козёл да баран:

– Ах ты, серый кот, бестолковый лоб! За что ты нас-то погубил? Вот мы тебя забодаем!

Тут мурлыко вину свою приносил и прощенья просил. Они просили его и стали втроём думу думать: как быть и что делать?

– А что, середний брат баранко, – спросил мурлыко, – крепок ли у тебя лоб: попробуй-ка о ворота.

Баран с разбегу стукнулся о ворота лбом: покачнулись ворота, да не отворились. Поднялся старший брат козлище, разбежался, ударился – и ворота отворились.

Пыль столбом подымается, трава к земле приклоняется, бегут козёл да баран, а за ними скачет на трёх ногах кот – серый лоб. Устал он и взмолился названым братьям:

– Ни то старший брат, ни то средний брат! Не оставьте меньшого братишку на съеденье зверям.

Взял козёл, посадил его на себя, и понеслись они опять по горам, по долам, по сыпучим пескам. Долго бежали, и день и ночь, пока в ногах силы хватило.

Вот встретили гору-горище, под той горой-горищей лежит скошенное поле, на том поле стога что города стоят. Остановились козёл, баран и кот отдыхать, а ночь была осенняя, холодная.

«Где огня добыть?» – думают козёл да баран.

А мурлышко уже добыл бересты, обернул козлу рога и велел ему с баранком стукнуться лбами. Стукнулись козёл с бараном, да таково крепко, что искры из глаз посыпались; берестечко так и запылало.

– Ладно, – молвил серый кот, – теперь обогреемся, – да за словом и затопил стог сена.

Не успели они путём обогреться, глядь – жалует незваный гость мужик – серячок Михайло Иванович.

– Пустите, – говорит, – обогреться да отдохнуть; что-то неможется.

– Добро пожаловать, мужик-серячок! Откуда, брат, идёшь?

– Ходил на пасеку да подрался с мужиками, оттого и хворь прикинулась; иду к лисе лечиться.

Стали вчетвером тёмну ночь делить: медведь под стогом, мурлыко на стогу, а козёл с бараном у огня.

Идут семь волков серых, восьмой белый, и прямо к стогу.

– Фу-фу, – говорит белый волк, – нерусским духом пахнет. Какой такой народ здесь? Давайте силу пытать!

Заблеяли козёл и баран со страху, а мурлышко такую речь повёл:

– Ахти, белый волк, над волками князь! Не серди нашего старшего; он, помилуй бог, сердит! – как расходится – никому несдобровать. Аль не видите у него бороды: в ней-то и сила, бородою он зверей побивает, а рогами только кожу сымает. Лучше с честью подойдите да попросите: хотим, дескать, поиграть с твоим меньшим братишком, что под стогом-то лежит.

Волки на том козлу кланялись, обступили Мишку и стали его задирать. Вот он крепился-крепился, да как хватит на каждую лапу по волку; пришла им беда, выбрались кое-как, поджав хвосты, – подавай бог ноги!

А козёл да баран тем времечком подхватили мурлыку и побежали в лес и опять наткнулись на серых волков. Кот вскарабкался на самую макушку ели, а козёл с бараном схватились передними ногами за еловый сук и повисли.

Волки стоят под елью, зубы оскалили и воют, глядя на козла и барана. Видит кот-серый лоб, что дело плохо, стал кидать в волков еловые шишки да приговаривать:

– Раз волк! Два волк! Три волк! Всего-то по волку на брата. Я, мурлышко, давеча двух волков съел, и с косточками, так ещё сытёхонек, а ты, большой братец, за медведями ходил, да не изловил, бери себе и мою долю!

Только сказал он эти речи, как козёл сорвался и упал прямо рогами на волка. А мурлыко знай своё кричит:

– Держи его, лови его!

Тут на волков такой страх нашёл, что со всех ног припустили бежать без оглядки. Так и ушли.

Мизгирь[5]5
  Мизги́рь – паук.


[Закрыть]

В стары годы, в старопрежние, в жаркое лето соделалась срамота[6]6
  Срамота́ – позор, бесчестье.


[Закрыть], в мире тягота: народились комары да мошки, стали людей кусать, горячую кровь пропускать. Проявился мизгирь-паук, удалой борец, добрый молодец, стал ножками трясти да мережки[7]7
  Мере́жка – здесь: паутина.


[Закрыть] плести, ставить на пути, на дорожки, где летают комары да мошки. Муха-горюха летала-летала да к мизгирю в сеть попала. Тут её мизгирь стал бить, да губить, да за горло давить. Муха мизгирю возмолилася:

– Батюшка мизгирь! Не бей ты меня, не губи ты меня, у меня много будет детей сиротать, по дворам ходить да собак дразнить.

Пожалел её мизгирь, отпустил на волю.

Муха полетела, зажужжала и повестила всем комарам и мошкам:

– Гой еси вы, комары и мошки! Убирайтесь под осиново кореньище: проявился мизгирь, стал ножками трясти да мережки плести, ставить на пути, на дорожки, где летают комары да мошки, всех изловит!

Комары и мошки полетели, забились под осиново кореньище, лежат, как мёртвые. Как быть мизгирю? Голодать ему не хочется. Позвал к себе сверчка, таракана и клопа:

– Ты, сверчок, затруби в рожок, а ты, таракан, ударь в барабан, а ты, клоп-блинник, поди под осиново кореньище, пусти про меня такую славу, что мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: в кандалы заковали, в Казань отослали, голову на плахе отсекли и плаху раскололи.

Сверчок затрубил в рожок, таракан ударил в барабан, а клоп-блинник пошёл под осиново кореньище, говорит:

– Что вы лежите, будто мёртвые? Ведь мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: в кандалы заковали, в Казань отослали, голову на плахе отсекли и плаху раскололи.

Комары и мошки возрадовались, поднялись, полетели – и чуть не пали, да к мизгирю в сеть попали. Он стал их бить да губить, а сам говорит:

– Что вы очень мелки, почаще бы в гости бывали, меня бы мёдом угощали.

Медведь и лиса

Жили-были медведь и лиса.

У медведя в избе на чердаке была припасена кадушка мёду.

Лиса про то сведала. Как бы ей до мёду добраться?

Прибежала лиса к медведю, села под окошечко:

– Кум, ты не знаешь моего горечка!

– Что, кума, у тебя за горечко?

– Изба моя худая, углы провалились, я и печь не топила. Пусти к себе ночевать.

– Поди, кума, переночуй.

Вот легли они спать на печке. Лиса лежит да хвостом вертит. Как ей до мёду добраться? Медведь заснул, а лиса – тук-тук хвостом.

Медведь спрашивает:

– Кума, кто там стучит?

– А это за мной пришли, на повой[8]8
  Звать на повой – зовут быть повитухой, принимать роды.


[Закрыть] зовут.

– Так сходи, кума.

Вот лиса ушла. А сама влезла на чердак и почала кадушку с мёдом. Наелась, воротилась и опять легла.

– Кума, а кума, – спрашивает медведь, – как назвали-то?

– Починочком.

– Это имечко хорошее.

На другую ночь легли спать, лиса – тук-тук хвостом:

– Кум, а кум, меня опять на повой зовут.

– Так сходи, кума.

Лиса влезла на чердак и до половины мёд-то и поела. Опять воротилась и легла.

– Кума, а кума, как назвали-то?

– Половиночком.

– Это имечко хорошее.

На третью ночь лиса – тук-тук хвостом:

– Меня опять на повой зовут.

– Кума, а кума, – говорит медведь, – ты недолго ходи, а то я блины хочу печь.

– Ну, это я скоро обернусь.

А сама – на чердак и докончила кадушку с мёдом, всё выскребла. Воротилась, а медведь уже встал.

– Кума, а кума, как назвали-то?

– Поскрёбышком.

– Это имечко и того лучше. Ну, теперь давай блины печь.

Медведь напёк блинов, а лиса спрашивает:

– Мёд-то у тебя, кум, где?

– А на чердаке.

Полез медведь на чердак, а мёду-то в кадушке нет – пустая.

– Кто его съел? – спрашивает. – Это ты, кума, больше некому!

– Нет, кум, я мёд в глаза не видала. Да ты сам его съел!

Медведь думал, думал…

– Ну, – говорит, – давай пытать, кто съел. Ляжем на солнышке вверх брюхом. У кого мёд вытопится – тот, значит, и съел.

Легли они на солнышке. Медведь уснул. А лисе не спится. Глядь-поглядь – на животе у неё и показался медок. Она ну-ко скорее перемазывать его медведю на живот.

– Кум, а кум! Это что? Вот кто мёд-то съел!

Медведь – делать нечего – повинился.

Петушок – золотой гребешок и жерновцы

Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было. Вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один жёлудь в подполье. Пустил жёлудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и го-ворит:

– Старик! Надобно пол-то прорубить. Пускай дуб растёт выше. Как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.

Старик прорубил пол. Деревцо росло-росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял: деревцо всё растёт да растёт и доросло до самого неба.

Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб. Лез-лез… и взобрался на небо. Ходил-ходил по небу, увидал: сидит кочеток – золотой гребешок, а возле него стоят жерновцы. Старик долго не думал, захватил с собой и кочетка, и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит старухе:

– Как нам быть, что нам есть?

– Постой, – молвила старуха, – я попробую жерновцы.

Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да пирог, что ни повернёт – всё блин да пирог! И накормила старика.

Ехал мимо какой-то боярин и заехал к старику со старушкой в хату.

– Нет ли, – спрашивает, – чего-нибудь поесть?

Старуха говорит:

– Чего тебе, родимый, дать – разве блинков?

Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки.

Боярин поел и говорит:

– Продай мне, бабушка, твои жерновцы.

– Нет, – отвечает старуха, – продавать нельзя.

Он позавидовал чужому добру и украл у ней жерновцы. Как увидали старик со старухою, что украдены жерновцы, стали горевать.

– Постой, – говорит кочеток – золотой гребешок, – я полечу, догоню!

Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:

– Кукареку! Боярин! Отдай наши жерновцы!

Как услыхал боярин, сейчас приказывает:

– Эй, малый! Возьми брось его в воду.

Поймали кочетка, бросили в колодец. Он и стал приговаривать:

– Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду… – и вытянул весь колодец.

Выпил воду и полетел к боярским хоромам. Уселся на балкон и опять кричит:

– Кукареку, боярин! Отдай наши жерновцы! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы!

Боярин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь – прямо в огонь. Он и стал приговаривать:

– Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду…

И залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярские палаты и опять кричит:

– Кукареку! Боярин! Отдай наши жерновцы! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы!

В то же самое время боярин гостей принимал. Гости услыхали, что кричит кочеток, и тотчас же побежали вон из дому. Хозяин бросился догонять их, а кочеток – золотой гребешок подхватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.

Мужик и медведь

Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришёл к нему медведь.

– Мужик, я тебя сломаю.

– Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.

– Быть так, – сказал медведь. – А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.

Сказал и ушёл в дуброву.

Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:

– Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.

– Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.

Отдал мужик медведю всю ботву, а репу наклал на воз и повёз в город продавать.

Навстречу ему медведь:

– Мужик, куда ты едешь?

– Еду, медведюшка, в город корешки продавать.

– Дай-ка попробовать: каков корешок?

Мужик дал ему репу. Медведь как съел:

– А-а! – заревел. – Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.

На другой год мужик посеял на том месте рожь.

Приехал жать, а уж медведь его дожидает:

– Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.

Мужик говорит:

– Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.

Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.

Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог

Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.

Лиса и кувшин

Вышла баба на поле жать и спрятала за куст кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, сунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда – головы из кувшина вытащить не может.

Ходит лиса, головой мотает и говорит:

– Ну, кувшин, пошутил, да и будет – отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать – поиграл, да и полно.

Не отстаёт кувшин, хоть ты что хочешь.

Рассердилась лиса:

– Погоди же ты, проклятый, не отстаёшь честью, так я тебя утоплю.

Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул.

Ворона и рак

Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползёт – хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:

– Эй, ворона, ворона! Знал я твоего отца и твою мать – славные были люди!

– Угу! – ответила ворона, не раскрывая рта.

– И братьев и сестёр твоих знаю, что за добрые были люди!

– Угу!

– Да всё же хоть они и хорошие люди, а тебе не ровня. Мне сдаётся, что разумнее тебя никого нет на свете.

Понравились эти речи вороне; каркнула она во весь рот и упустила рака в море.

Лиса и заяц

Жили-были лиса да заяц. У лисы была избёнка ледяная, у зайца – лубяная[9]9
  Луб – кора липы; из луба́ делали короба, крыши и т. п.


[Закрыть].

Пришла весна-красна – у лисы избёнка растаяла, а у зайца стоит по-старому.

Вот лиса и попросилась у него переночевать, да его из избёнки и выгнала. Идёт доро́гой зайчик, плачет. Ему навстречу собака:

– Тяф, тяф, тяф! Что, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы – ледяная. Попросилась она ко мне ночевать, да меня и выгнала.

– Не плачь, зайчик! Я твоему горю помогу.

Подошли они к избёнке. Собака забрехала:

– Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Собака испугалась и убежала.

Зайчик опять идёт доро́гой, плачет. Ему навстречу медведь:

– О чём, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы – ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

– Не плачь, я твоему горю помогу.

– Нет, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, и тебе не выгнать.

– Нет, выгоню!

Подошли они к избёнке. Медведь как закричит:

– Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Медведь испугался и убежал.

Идёт опять зайчик. Ему навстречу бык:

– Что, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы – ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

– Пойдём, я твоему горю помогу.

– Нет, бык, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.

– Нет, выгоню!

Подошли они к избёнке. Бык как заревел:

– Поди, лиса, вон!

А лиса им с печи:

– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!

Бык испугался и убежал.

Идёт опять зайчик доро́гой, плачет пуще прежнего. Ему навстречу петух с косой:

– Ку-ка-ре-ку! О чём, зайчик, плачешь?

– Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы-ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.

– Пойдём, я твоему горю помогу.

– Нет, петух, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, бык гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.

– Нет, выгоню!

Подошли они к избёнке.

Петух лапами затопал, крыльями забил:

 
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посе́чи.
Слезай, лиса, с пе́чи,
Поди, лиса, вон!
 

Лиса услыхала, испугалась и говорит:

– Обуваюсь…

Петух опять:

 
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посе́чи.
Слезай, лиса, с пе́чи,
Поди, лиса, вон!
 

Лиса опять говорит:

– Одеваюсь…

Петух в третий раз:

 
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах.
Хочу лису посе́чи.
Слезай, лиса, с пе́чи,
Поди, лиса, вон!
 

Лиса без памяти выбежала, только её и видели.

И стали петух с зайчиком жить-поживать в лубяной избёнке.