Текст книги "Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни"

Рис. 2 изображает четыре квадрата, которые обладают свойством фрактального самоподобия. В каждом квадрате содержатся четыре меньших квадрата, и так далее по мере увеличения и уменьшения квадратов, пока мы не достигнем определенного уровня. Квадраты – двух цветов: белые (выбор большинства) и серые (выбор меньшинства).

Пусть маленький квадрат – это семья из четырех человек. Один из них – непримиримое меньшинство, он ест только продукты без ГМО (включая органические). Он представлен серым цветом, остальные трое – белым. Мы «перенормировываем в первый раз», увеличивая масштаб: упрямая дочь распространяет свои предпочтения на родных, и теперь весь маленький квадрат – серый, то есть будет покупать пищу без ГМО. На третьем шаге семья едет на пикник вместе еще с тремя семьями. Поскольку известно, что она ГМО не терпит, покупается только органическая пища. Местный бакалейщик, осознав, что все семьи предпочитают продукты без ГМО, переключается на них, чтобы упростить себе жизнь, это решение влияет на местного оптовика, и система продолжает «перенормировываться».

Так совпало, что за день до бостонского пикника я фланировал по Нью-Йорку и зашел в контору Рафаэля Дуади, друга, которого хотел удержать от работы, то есть от деятельности, которая, если ей злоупотреблять, вредит умственной ясности, портит осанку и делает лицо менее осмысленным. Французский физик Серж Галам тоже был в городе, решил заскочить в контору Рафаэля и попробовать его скверный эспрессо. Галам первым применил метод перенормировки к социальным и политическим процессам; я знал его имя, ведь он написал главную книгу по данной теме, который месяц томившуюся в неоткрытой посылке Amazon в моем подвале. Галам разрабатывал теорию далее и показал мне компьютерную модель выборов, в которой скромного меньшинства больше некоего процента хватало, чтобы навязать своего кандидата остальным.

Та же иллюзия, пропагандируемая «учеными»-политологами, наблюдается и в политических спорах: раз лево– или праворадикальная партия пользуется поддержкой 10 % населения, значит, их кандидат наберет 10 % голосов. Нет. Эти избиратели – база, их следует определить как «негибких», потому что они всегда будут голосовать за свою клику. Но и некоторые гибкие избиратели могут проголосовать за радикалов, как некошерные люди могут есть кошерную пищу. Таких людей и надо опасаться – именно они могут склонить чашу весов в сторону радикалов. Модели Галама предсказали массу контринтуитивных эффектов в политике – и его предсказания оказались куда точнее к событиям, чем наивный консенсус.

По сути, ренормализационная группа демонстрирует эффект вето: один человек в группе может управлять ее выбором. Рекламный топ-менеджер (и исключительный бонвиван) Рори Сазерленд сказал мне, что этот эффект объясняет, почему процветают сети закусочных вроде McDonald’s. Не потому, что их продукт так хорош, а потому, что определенная социально-экономическая группа не исключает возможность в них питаться – причем доля таких людей в этой группе невелика[39]39
  В специальных терминах это наилучшее из наихудших отклонение от ожиданий: меньше и разброс, и среднее.


[Закрыть].

Когда опций немного, McDonald’s – самая безопасная. Еще это самый безопасный выбор в месте, полном подозрительных заведений с горсткой завсегдатаев; отличие качества еды от ожидаемого в таких местах чревато плохими последствиями. Я пишу эти строки на вокзале Милана; как бы оскорбительна ни была эта ситуация для того, кто потратил большие деньги на поездку в Италию, McDonald’s – один из немногих здешних ресторанов. И он набит битком. Ужасно: итальянцы спасаются в нем от рискованной еды. Может, они и ненавидят McDonald’s, но неопределенность они ненавидят еще больше.

Та же история с пиццей: ее едят повсюду, и, если не считать сборища псевдолевацких любителей икры, за пиццу никто никого не осудит.

Рори написал мне об асимметрии «пиво – вино» и выборе в преддверии вечеринки: «Если среди гостей более 10 % женщин, подавать только пиво нельзя. Однако большинство мужчин пьет вино. И если подавать только вино, потребуется единственный комплект бокалов, – это, используя язык групп крови, универсальный донор».

Стратегию поиска оптимального среди необязательно хороших вариантов вполне могли применять хазары, выбирая между исламом, иудаизмом и христианством. По легенде, три высокопоставленных делегации – епископы, раввины и шейхи – прибыли, чтобы разрекламировать свой товар. Хазарские владыки спросили христиан: если выбирать между иудаизмом и исламом, что бы вы выбрали? Иудаизм, ответили те. Затем хазары спросили мусульман: что нам выбрать, христианство или иудаизм? Иудаизм, ответили мусульмане. Значит, иудаизм, решили хазары – и обратились в эту религию.

Когда в Германии, в абсолютно тевтонской комнате для совещаний некоей корпорации, проходит достаточно интернациональная или европейская встреча и один из гостей не говорит по-немецки, все совещание будет проведено на… английском, на неизящной версии английского, используемой в корпорациях по всему миру. Так хозяева оскорбляют и своих тевтонских предков, и английский язык. Началось все с асимметричного правила: те, у кого английский неродной, говорят (скверно) по-английски, а вот обратное – англоговорящие, знающие другие языки, – куда менее вероятно. Некогда французский считался языком дипломатии: на нем общались чиновники, вышедшие из дворян, а их более вульгарные соотечественники, занимавшиеся коммерцией, полагались на английский. Два языка соперничали, и английский победил – в современной жизни доминирует коммерция; на его победу не повлияли ни престиж Франции, ни усилия ее чиновников, утверждавших, что их более-менее красивый и похожий на латынь язык с логичным произношением не сравнится с орфографически путаным языком обитающих через пролив поедателей мясных пирогов.

Отсюда примерно видно, как власть меньшинства приводит к появлению «лингва франка», языка, который используется для международной коммуникации; жаль только, что этого не видят лингвисты. Арамейский – язык семитской семьи, он пришел на смену ханаанскому (то есть финикийско-еврейскому) в Леванте и напоминает арабский; на этом языке говорил Иисус Христос. Арамейский стал доминировать в Леванте и в Египте не потому, что в регионе утвердилась семитская имперская власть, и не потому, что у семитов любопытные носы. Нет, арамейский – язык Ассирии, Сирии и Вавилона – активно распространяли персы, сами говорившие на индоевропейском языке. Они учили египтян не своему языку. Когда персы вторглись в Вавилон, они столкнулись с администрацией писцов, которые не знали персидского и общались только на арамейском, поэтому он и стал государственным языком. Если ваша секретарша понимает распоряжения лишь по-арамейски, вы будете использовать арамейский. Отсюда – удивительное появление арамейского в Монголии, что доказывают записи, сделанные сирийским алфавитом (древнесирийский – восточный диалект арамейского). Столетия спустя история повторится, только наоборот: арабские чиновники в VII и VIII веках использовали греческий язык. В эллинистический период в качестве лингва франка Леванта на смену арамейскому пришел греческий, на этом языке вели записи писцы Дамаска. Фокус в том, что в Средиземноморье греческий распространяли не греки, а римляне, его использовала для административных нужд Восточная империя, то же самое – с левантийским побережьем: Новый Завет написан на греческом языке Сирии.

Мой друг, франкоканадец Жан-Луи Рео из Монреаля, сетуя на то, что франкоканадцы в больших городах теряют французский, комментирует: «Когда в Канаде говорят “билингв”, это значит “англоговорящий”, а когда говорят “франкоговорящий”, это значит “билингв”».

Изучая генетическую карту Восточного Средиземноморья, мы с моим соавтором Пьером Заллуа заметили, что завоеватели – как турки, так и арабы – оставили здесь немного генов, а Турции племена из Восточной и Центральной Азии подарили совсем новый язык. Это парадокс, но Турция доныне населена выходцами из Малой Азии, о которых написано столько исторических книг, просто эти народы носят новые имена. Более того, Заллуа и его коллеги утверждают, что гены живших 3700 лет назад ханаанцев образуют 90 % генофонда современного населения Ливана; несмотря на то что всевозможные армии заходили поглазеть на достопримечательности и чуток разграбить местное население, новых генов прибавилось всего ничего[40]40
  Сегодня это предмет полемики и в Великобритании: нормандцы оставили больше текстов и картинок в учебниках истории, нежели генов.


[Закрыть]. Турки – это средиземноморцы, говорящие на языке Восточной Азии, в то время как французы (к северу от Авиньона) – в основном северные европейцы, говорящие тем не менее на языке Средиземноморья.

Итак:

Гены следуют власти большинства; языки – власти меньшинства.

Языки странствуют; гены – очень редко.

Отсюда очевидно сравнительно недавнее заблуждение создателей расовых теорий, которые, основываясь на лингвистических соображениях, делили людей по языкам на «арийцев» и «семитов». Эта тема была главной для нацистов Германии, но подобная практика продолжается и сегодня в той или иной, зачастую безвредной форме. Есть великая ирония в том, что сторонники превосходства народов Северной Европы («арийских»), будучи антисемитами, искали себе благородных предков и привязку к славной цивилизации в Древней Греции, не понимая, что греки и их средиземноморские «семитские» соседи были тесно связаны между собой генетически. Совсем недавно было доказано, что античных греков и левантийцев бронзового века роднят общие анатолийские корни.

Точно так же распространение ислама на Ближнем Востоке, где глубоко окопалось христианство (не будем забывать: оно там родилось), шло благодаря двум простым асимметриям. Изначально исламские правители не были особо заинтересованы в обращении христиан в свою веру, поскольку те платили больше налогов, к тому же ранний исламский прозелитизм не был направлен на «людей Писания», исповедующих авраамические религии. Скажем, мои предки, тринадцать веков выживавшие под властью мусульман, ясно понимали, что быть немусульманином выгодно: в основном потому, что тебя не призовут в армию.

Два асимметричных правила таковы. Во-первых, по исламским законам, если немусульманин женится на мусульманке, ему нужно перейти в ислам, – и если любой родитель ребенка мусульманин, ребенок тоже будет мусульманином[41]41
  В разных регионах и сектах ислама ситуация чуть различается. Исходное правило было таким: если мусульманка выходит замуж за немусульманина, ему нужно перейти в ислам. На практике во многих странах это касается обеих сторон.


[Закрыть]. Во-вторых, переход в ислам необратим: вероотступничество в этой религии – тягчайшее преступление, которое карается смертной казнью. Знаменитый египетский актер Омар Шариф, урожденный Михаэль Деметри Шальхуб, был из семьи ливанских христиан. Он обратился в ислам, когда женился на известной египетской актрисе, и сменил имя на арабское. Позднее он развелся, но обратно в веру предков не перешел.

На основании этих асимметричных правил можно создать простую модель и увидеть, как вторжение маленькой группы мусульман в христианский (коптский) Египет может в течение нескольких столетий привести к тому, что копты станут крошечным меньшинством. Все, что для этого нужно, – маленькая доля браков между иноверцами. Точно так же иудаизм не распространяется и остается в меньшинстве, потому что правила этой религии слабы: требуется, чтобы мать была еврейкой. Куда большая, чем в иудаизме, асимметрия объясняет истощение трех гностических вер Ближнего Востока – друзов, езидов и мандеев (в гностических религиях огромную роль играют мистерии и знание, доступное обычно лишь меньшинству старейшин; остальные верующие вынуждены мириться с непониманием собственной веры). В отличие от ислама, в котором мусульманином должен быть один родитель, и иудаизма, в котором верующей должна быть хотя бы мать, эти три религии требуют, чтобы оба родителя были той же веры, иначе община скажет отцу, матери и ребенку «пока-пока».

В гористой местности Ливана, Галилеи и Северной Сирии христиане и мусульмане не из суннитов живут общинами. Христиане, не общаясь с мусульманами, не практикуют межконфессиональные браки. Египет, в противоположность, – равнина. Распределение населения ведет к гомогенному перемешиванию, позволяющему ренормализацию (то есть дающему власть меньшинству).

Египетские копты страдают еще и оттого, что переход в ислам необратим. Во время исламского правления многие копты переходили в господствующую религию: процедура была формальной, зачастую смена веры помогала найти работу или решала проблему, требовавшую вмешательства исламской юриспруденции. Не нужно было становиться истинно верующим, тем более что ислам мало противоречит ортодоксальному христианству. Но постепенно христианские и иудейские семьи, почти как марраны в Испании, переходили в ислам по-настоящему: два поколения спустя потомки забывают о намерении предков.

Ислам всего лишь переупрямил христианство, которое и само победило благодаря упрямству. Задолго до ислама христианство исходно распространялось по Римской империи из-за… слепой нетерпимости христиан: они обращали других в свою веру упорно, агрессивно и безапелляционно. Поначалу римские язычники были к христианам терпимы: традиция предписывала делить богов с другими жителями империи. Они дивились, отчего эти назареи не меняются богами и не предлагают своего Иисуса римскому пантеону в обмен на каких-нибудь других парней. Неужто наши боги для них недостаточно хороши? Однако христиане римских язычников не терпели. «Гонения» на христиан были в основном результатом нетерпимости христиан в отношении пантеона местных богов. Мы читаем исторические записи христианской стороны, а не греко-римской.

О том, как выглядело возвышение христианства с римской точки зрения, мы знаем очень мало, в основном информация черпается из житий: так, есть рассказ о мученичестве св. Екатерины, упорно обращавшей в христианство своих тюремщиков до тех пор, пока ей не отсекли голову, вот только… очень может быть, что св. Екатерины не существовало. Впрочем, св. Киприана, епископа Карфагена, действительно обезглавили при Валериане. У нас имеются бесконечные истории христианских мучеников и святых, но почти ничего – о героях-язычниках. Из хроник вычистили даже упоминания о ранних христианах гностической традиции. Юлиан Отступник пытался вернуться к древнему язычеству, но это все равно что продавать французскую еду в Южном Джерси: рынка нет. Попробуйте удержать воздушный шарик под водой! Дело вовсе не в том, что язычники были интеллектуально неполноценны; моя эвристика подсказывает мне, что чем больше вы язычник, тем вы умнее – и тем лучше учитываете нюансы и неопределенность. Чисто монотеистические религии вроде протестантского христианства, салафитского ислама и фундаменталистского атеизма дают пристанище буквалистам и посредственностям, которые не понимают, что такое неопределенность[42]42
  То, что христианство уничтожало предыдущие исторические записи, – факт; возможно, оно уничтожало и… свою же историю. Мы знаем, что понимание ранней религии ветвями христианства вроде гностиков сильно отличается от мейнстрима. Правда, гностики были тайной сектой, почти аутсайдерами, и хранили свои учения в секрете. А тайные секты обречены хоронить свои тайны.


[Закрыть].

На деле, глядя на историю средиземноморских «религий», а точнее, ритуалов и систем поведения и веры, мы видим, как нетерпимые то и дело толкали систему ближе к тому, что мы называем религией. Иудаизм почти проиграл из-за правила «иудей признаётся по матери» и ограниченности одним племенем, однако христианство победило – и по тем же причинам победил ислам. Ислам? Исламов было много, и последний извод этой религии довольно сильно отличается от ранних. В итоге ислам захватили (в суннитской ветви) пуристы – они были нетерпимее прочих. В XIX веке ваххабиты (они же салафиты), основатели Саудовской Аравии, уничтожали святыни почти на всей территории страны, которая стала их страной. Они навязали ей максимально нетерпимое правление – позднее им подражал в этом ИГИЛ[43]43
  Террористическая организация, запрещенная в РФ. – Прим. ред.


[Закрыть]. Каждый новый извод салафизма, кажется, собирает самых нетерпимых людей других его ветвей.

Еще одно свойство децентрализации, которое «интеллектуалы», возмущенные выходом Великобритании из Европейского союза (брекзит), не понимают: если в политике есть, скажем, трехпроцентный порог, после которого начинается власть меньшинства, при этом в среднем упрямое меньшинство образует 3 % населения и есть отклонения от среднего, в одних странах власть меньшинства установится, а в других нет. Если же мы соединим все страны в одну, власть меньшинства установится повсеместно. Вот почему США функционируют так хорошо. Я говорил это каждому, кто хотел слушать: мы – федерация, а не республика. Используя язык «Антихрупкости»: децентрализация выпукла к отклонениям.

Концепция односторонности поможет нам развенчать еще несколько заблуждений. Почему запрещаются книги? Конечно, не потому, что они оскорбляют среднего индивида: по большей части индивиды пассивны, им все равно, а если и не все равно, требовать запрета они не будут. Судя по прошлым инцидентам, для того чтобы запретить какие-то книги и занести кого-то в черный список, хватает кучки (мотивированных) активистов. Великого философа и логика Бертрана Рассела уволили из Городского университета Нью-Йорка после единственного письма злой – и упрямой – матери, не желавшей, чтобы ее дочь находилась в одном помещении с человеком, ведущим распутный образ жизни и проповедующим бунтарские идеи.

Видимо, это применимо к любым запретам, по крайней мере к запрету алкоголя в США, приведшему к любопытным мафиозным историям.

Можно заключить, что и моральные ценности в обществе формируются не из-за эволюции консенсуса. Нет, просто самый нетерпимый человек навязывает другим добродетель – именно потому, что он нетерпим. То же относится и к гражданским правам.

Механизмы религии и распространения морали подчиняются той же самой динамике ренормализации, что и правила питания. Вполне можно показать, что мораль похожа на систему, навязываемую меньшинством. Ранее в этой главе мы видели, что между подчинением правилам и их нарушением есть асимметрия: добропорядочный/законопослушный человек всегда следует правилам, однако преступник или индивид с не столь строгими принципами не всегда эти правила нарушает. Аналогичную сильную асимметрию мы обсуждали применительно к правилам питания и халялю. Соединим одно с другим. В классическом арабском у слова «халяль» есть антоним – «харам». Нарушение законов и моральных правил – любых – есть харам. Один и тот же запрет касается принятия пищи и всех прочих аспектов человеческого поведения, и неважно, спите вы с женой соседа, даете ссуду за проценты (и потери заемщика вас не обедняют), убиваете землевладельца из удовольствия. Харам есть харам, он асимметричен.

Когда моральное правило установлено, для того, чтобы диктовать нормы обществу, достаточно маленького непримиримого меньшинства, состоящего из равномерно распределенных по территории последователей. Плохо то, что некто, рассматривающий человечество в целом, может ошибочно думать, будто люди вдруг стали нравственнее, лучше и добрее, что теперь им легче дышится, – в то время как на деле речь идет лишь о малой доле человечества.

Но принцип работает в обе стороны, плохую и хорошую. Некоторые считают, что средний поляк замешан в ликвидации евреев, однако историк Петер Фрицше, когда его спросили: «Почему варшавские поляки не помогали соседям-евреям?» – ответил, что обычно помогали. Для того чтобы помочь одному еврею, нужно было семь-восемь поляков. Зато всего один поляк-доносчик мог сдать немцам дюжину евреев. Подобный отборный антисемитизм отвратителен, и мы ясно видим, какими последствиями чреваты действия дурного меньшинства.

Какую эпоху и цивилизацию ни возьми, везде превалируют одни и те же моральные законы – с незначительными вариациями: не укради (по крайней мере, у соплеменника); не охоться на сирот ради потехи; не бей специалистов по испанской грамматике беспричинно и ради тренировки, лучше используй боксерские груши (если ты не спартанец, но и тогда ты имеешь право убить ради тренировки ограниченное число илотов) и тому подобные запреты. Мы видим, что эти правила развивались и со временем делались все более универсальными, под них подпадали новые группы: сначала рабы, потом другие племена, потом другие виды (животные, экономисты) и так далее. У этих законов есть общее свойство: они черно-белые, бинарные, дискретные, никаких оттенков. Нельзя украсть «немного» или убить «умеренно» – как нельзя соблюдать кашрут и съесть на воскресном пикнике «чуть-чуть» свинины.

Если вы ласкаете грудь жены или девушки любого тяжеловеса прямо у него на виду, не думаю, что последующую шумную драку вы переживете без потерь – или сможете убедить его, что ласкали «самую малость».

Скорее всего, подобные ценности введены меньшинством, а не большинством. Почему? Взгляните на два тезиса:

Парадоксальным образом итоги власти меньшинства более стабильны – разброс результатов меньше, и правила меньшинства с большей вероятностью независимо утвердятся среди разных групп населения.

Правила, которые утверждаются властью меньшинства, с большей вероятностью будут черно-белыми и бинарными.

Один пример. Вообразим, что плохой человек – скажем, профессор экономики – решает отравить коллектив, подмешав яд в банки с содовой. У него есть две возможности. Первая – цианид, действующий по правилу меньшинства: капля яда (больше определенного объема) превращает в отраву всю жидкость. Вторая – «яд большинства»: чтобы кого-то убить, больше половины употребляемой жидкости должна быть ядовитой. Теперь рассмотрим обратную проблему: кучка мертвецов за обеденным столом. Местный Шерлок Холмс установит, что, поскольку в результате все люди, пившие содовую, скончались, злодей выбрал первый, а не второй вариант. Проще говоря, правило большинства ведет к флуктуациям вокруг среднего значения, и доля выживших будет велика. Не то правило меньшинства: при его применении разброс результатов ниже.