Текст книги "Грешница Люсиль"

Профессоров и прочих академиков в поселке было сыскать тяжело, однако были вещи, которые и детям были понятны. Например, что дважды два равняется четырем, Земля – круглая, а «Люсиль» и «грешница» – это синонимы.

Люсиль приехала на рассвете с проходящим поездом. Она была тонкая, дерзко рыжая, в нездешней шляпке и – в такую жару! – в перчатках, в руках держала два страшного вида черных чемодана. Без труда отыскала дом покойницы Пенелопы Салинас, открыла дверь невесть откуда взявшимся ключом. И все. И началось.

Первой ее приметила предприимчивая Росита. Вышла развесить белье, и вдруг под застиранной простыней показались белые тонкие ноги. Этих ног предприимчивая и всезнающая Росита точно не помнила, поэтому поспешила познакомиться с ними – вернее, с их хозяйкой. Ловко поднырнув под простынь, она увидела рыжую стройную девицу, гордо несущую свою высокую красивую грудь и морщившую на солнце прелестный маленький носик.

– Доброго дня! – крикнула Росита. – Я Росита Эспантар, местная швея. А вы чьих будете? Как вас зовут?

– Люсиль, – холодно ответила незнакомка и прошла мимо,не утруждая себя беседой с Роситой.

Та недобро посмотрела ей вслед и покачала головой.

К обеду Росита, конечно, узнала, что Люсиль Гринье – дальняя родственница покойницы Пенелопы, ездила гимнасткой с каким-то бродячим цирком, чуть три раза не вышла замуж – и все это к своим двадцати шести годам. Росита не была бы собой, если бы этого не узнала. Но самое главное, что она поняла еще в первый день и в чем потом убедилась: Люсиль была самой что ни на есть грешницей.

Перво-наперво, еще до того, как все познакомились с новой соседкой, Росита запретила своей дочери Анхелике общаться с ней. Юную Анхелику она считала безгрешной, сама же девушка на свой счет иллюзий не строила.

К обеду, когда большая часть дел была переделана, жители потянулись к дому Пенелопы – знакомиться. В это время суток Люсиль оказалась куда более приветлива, чем утром, поила всех кофе и смущенно кивала на не до конца разобранные чемоданы. Всем удивлявшимся ее белой для этих краев коже терпеливо объясняла, что в ней много французской крови, еще много германской, а испанской – чуточку, только, может, от Пенелопы, но говорит она – вон, смотрите как, язык, вроде, в семье помнят. Все важно кивали и соглашались – да, да, помнят, и говорите хорошо, сочно, почти по-местному.

Тем же вечером Росита высказала соседям свое безапелляционное мнение. Для нее Люсиль была заезжей проституткой, коварной лисицей, с которой не стоило связываться. Все только пожали плечами и закатили глаза: мол, что поделать, это же Росита, она и не такое скажет. Однако со следующего дня мужчины отчего-то повадились ходить к Люсиль.

Пока ходили одинокие парни, Росита плевалась, но молчала. Но одним лунным вечером она увидела Хорхе, мужа соседки Адрианы, крадущегося к Люсилиному дому разврата. Росита всплеснула руками, округлила глаза и побежала к Адриане. Росита забила тревогу. Росита начала действовать.

Сейчас же в доме Адрианы собрались все женщины поселка – Росита созвала тайный совет. Важно ходя взад-вперед по широкой кухне, как главнокомандующий, она вынесла вердикт: пора объявить грешнице войну, иначе поселок потонет во тьме греха и захлебнется в грязи, а за ним уж погибнет и весь мир. А так как мужчины уже в плену у врага, воевать придется женщинам и детям. Соседки слушали ее, не проронив ни звука, глядя на свою предводительницу испуганными глазами, в которых читалась готовность к боевым действиям любого характера. В конце концов, в жизни женщины всегда есть место подвигу.

Женщины еще повозмущались, а потом решили пойти проверенным путем: объявить наглой приезжей бойкот, вести себя с ней как можно хуже и постепенно вытравить ее из поселка. Эта мысль всех как-то взволновала, женщины оживидись. Адриана принесла вина. Выпили,оживились еще больше. Хозяйка подала кофе с кальвадосом, потом кальвадос без кофе. Выпили, оживление сменилось твердой уверенностью в принятом решении. На том и разошлись.

Дочь Адрианы Мария, подслушавшая тайный совет, одобрительно кивнула.

Сын Адрианы Хорхе покачал головой.

Утром, выйдя к завтраку, он был весел сверх меры, охотно выпил кофе, потом разбил две чашки.

– Что с тобой сегодня такое? – ворчала мать, собирая осколки.

– Все из рук валится, – смеялся Хорхе. – А как ему не валиться? Я же грешник, дьявол меня сожри.

– Не мели чепухи! – отмахнулась Адриана.

– Грешник, – упрямо повторил он. – Вон, у сестры моей, праведницы, спроси, которая всю ночь под дверью подслушивала!

Мария густо покраснела и потянулась отвесить брату пощечину, но мать шлепнула ее по руке.

Под хоровое молчание недовольной матери и смущенной сестры радостно смеющийся Хорхе вышел из дома.

Его назвали в честь отца, и, чтобы не путаться, звали сначала Хорхе-младший, потом – юный Хорхе. Мальчик рос, и постепенно из Юного Хорхе он превратился в Глупого Хорхе. Нет, интеллектом он обделен не был, даже напротив – но в нем была юношеская наивность, поверхностность, беспечная легкость и быстрота суждения настоящего дурака. Потом Хорхе подрос еще, ему стукнуло девятнадцать, и из Глупого Хорхе он превратился в Злобного Хорхе. Нет, он не был злым, желчным, отталкивающим, даже напротив – но в нем была веселая молодая злоба, резкость, скорость, сущее мальчишество.

Ничего не боялся, никому не был должен, никому не принадлежал – ни семье, ни друзьям, ни одной девушке в мире, и ему иногда казалось, что и себе – тоже. Жил, работал, смеялся и насмехался, выпивал и пил, устраивал шумные гулянья с друзьями и говорил,что однажды уедет отсюда ко всем дьявольским рогам.

Все изменилось в один день – несложно догадаться, что это был день неожиданного приезда Люсиль Гринье.

Как только он вошел в дом Пенелопы, кроме знакомого запаха трав и кофе он почувствовал какую-то живую свежесть, будто бы в распахнутую дверь вплеснулась океанская волна. Новая хозяйка не выходила, видимо, не услышав, что кто-то пришел. Хорхе осторожно прошел в комнату. И – замер на пороге. На полу перед раскрытым зловещим черным чемоданом сидела его смерть.

Хорхе видел ее во сне много лет и не мог не узнать. Он смутно подозревал, что эти сны достались ему от погибшего в материнской утробе брата-близнеца, о котором родители никогда не говорили. Так или иначе, он помнил смерть очень хорошо – в последний раз она снилась ему два дня назад.

– О, простите, я вас не услышала! -смерть вскочила с пола и протянула ему руку. – Люсиль. Люсиль Гринье.

Те же короткие рыжие локоны, те же карие глаза с чертовщиной, те же белые длинные пальцы, поправляющие разрушенную прическу…

– Хорхе, – он пожал ее руку, с каждой секундой бледнея все больше. -Хорхе Кабрера.

– Кажется, я уже слышала это имя, – улыбнулась Люсиль.

– Наверное, вы говорите о моем отце, – Хорхе тоже попытался улыбнуться. – Я Хорхе-младший. Злобный Хорхе.

–Да ? – она вскинула брови. – Люблю злобных. Злобных, молодых, резких и ярких.

И ушла варить кофе, хохоча и покачивая круглыми бедрами, обтянутыми черной юбкой.

Хорхе закрыл глаза. Все. Он шагнул на эшафот. Он встал к стене. Он приблизился к краю пропасти.

Вечером,когда Росита презрительно назвала Люсиль проституткой и грешницей, все пожимали плечами, а Хорхе странно улыбался. Его сердце сладко заныло. Он был бы рад, если бы она оказалась проституткой. Так у него был бы шанс познать ее. Познать свою мечту. Свою смерть.

Пока его сестра усердно и истово читала молитвы, не пропуская ни слова, ни звука, и взгляда, когда ночь уже опускалась на поселок, он просил небеса лишь об одном. Лежа на кровати своей комнаты, глупо улыбаясь и глядя в потолок, он шептал: Господи, пусть она грешит. Пусть она будет моей. Пусть…

Когда мужчины поселка стали проводить вечера в доме Люсиль, Хорхе понял: кажется, молитвы были услышаны.

Дурацкая идея глупых баб бойкотировать Люсиль раздражала его и была некстати. Впрочем, его это все мало касалось. Он как мужчина должен был сдаться рыжей в плен. Было только одно обстоятельство, мешавшее ему. Он… боялся.

Да, он робел. До встречи с Люсиль он даже не знал, что это такое. А теперь при одной мысли о ней мурашки бегали по спине, руки тряслись, бросало то в жар, то в холод, от ужаса начинало даже подташнивать. В общем, мысли о ней вызывали у него похмелье, независимо от того, пил он или нет.

Дни шли. Женщины плевали в сторону Люсиль, топтали ее белье, сушившееся во дворе, рвали посаженные ей цветы. А она только поднимала брови, встряхивала наглой рыжей головой – и смеялась. Мужчины продолжали ходить к ней. Их жены скандалили, рыдали, били их скалками. А они даже не злились, не говоря о том, чтобы расстроиться. Они переняли у Люсиль эту привычку – на все неприятности смеяться, быть легче, ни в чем не видеть трагедии. Раздосадованные женщины решили, что эта дурость передается половым путем, и приуныли.

Да, дни – шли. И в поселке оставалось лишь двое мужчин, не заходивших к Люсиль.

Это были Злобный Хорхе и Аурелиано Молина.

Если Хорхе по праву носил прозвище Злобный, то к Аурелиано подходило слово «загадочный».

Это был хорошо сложенный молчаливый человек с небритым мужественным лицом настоящего революционера и большими печальными карими глазами страдающего интеллигента. Минувшей весной ему исполнилось тридцать два года. Три года назад его жена, кипучая и бешеная Лолита, сбежала от него с каким-то заезжим цыганом. Аурелиано пожал плечами, вздохнул – и простил ее. С тех пор жил один, мало общался с соседями и много думал. Он много всего умел делать руками, он чинил, менял, создавал – и все это молча, с грустной улыбкой.

Одному лысому черту (или богу с пышной шевелюрой?) известно, как так случилось, что в одном и том же месте в одно и то же время встретились три таких разных человека.

Был ясный красно-розовый закат, травы мерно дышали засыпающим ветром. На холме над рекой собрались – в хронологическом порядке – действующие лица.

Аурелиано Молина.

Злобный Хорхе.

Грешница Люсиль.

Аурелиано часто по вечерам сидел на холме, приводя в порядок свои не в меру разыгравшиеся и расплескавшиеся мысли, коих у него было порой слишком много. В этот вечер он по обыкновению сидел на своем месте, вдыхал пряный свежий воздух и думал.

Вдруг шуршание травы выдало какого-то нежданного гостя. Аурелиано обернулся – в его сторону шел Злобный Хорхе с совершенно отсутствующим видом. Аурелиано удивился.

Хорхе, по правде говоря, и сам был нимало удивлен тем, как его вдруг потянуло сюда. Мысли о Люсиль, занимавшие его по вечерам,гнали его неведомо куда. Он сел рядом с Аурелиано, достал из-за пазухи свою флягу и отхлебнул немного.

Несколько минут они сидели молча, что полностью устраивало Аурелиано.

Потом Хорхе вдруг встрепенулся, повернулся к нему и спросил:

– Она правда шлюха?

Аурелиано усмехнулся. Его забавляла привычка некоторых людей озвучивать только половину своих мыслей – причем, чаще всего, вторую половину. Но он понял, о чем и о ком речь.

– Не знаю, но мне и неинтересно, – ответил он,пожимая плечами.

– Ты поэтому к ней не ходишь?

– Может быть, – рассеянно проговорил Аурелиано. – А может, я ее боюсь.

Хорхе усмехнулся. Чудак признался в том, в чем он сам не решился бы.

– Но я знаю, – сказал вдруг Аурелиано несколько взволнованно, -что чайки стали кричать ее имя… Давно.

– Какие чайки? – удивился Хорхе. – Отсюда далековато до моря.

– До моря всегда близко, – засмеялся загадочный Аурелиано. – У меня свое внутреннее море.

– Ясно, – кивнул Злобный Хорхе. – А у меня внутри кровь да кишки. Ну, и кости. Я нормальный человек.

– Все мы по-своему нормальны, – туманно ответил Аурелиано. – А ты загляни. Закрой глаза – и загляни. Подумай – и увидишь его.Море.

Хорхе подчинился ему, сам не зная, с чего. И вдруг почувствовал свежий солоноватый ветер. Море волновалось, бесилось. Чайки, не боясь, кидались в стихию,отдавались ей. С победными криками они ныряли – и взмывали вверх. А волны все поднимались, и поднимались, и поднимались, и обрушивались на цветные нагретые днем камни берега…

– Твое море прекрасно,но на нем шторм, – тихо проговорил Аурелиано.

– С чего ты… Откуда ты это знаешь? – смущенно спросил Хорхе, резко, словно прыжком, покидая свое видение.

– Потому что ты – Злобный Хорхе, – ответил за Аурелиано женский голос.

Злобный Хорхе и Загадочный Аурелиано синхронно обернулись. Люсиль стояла перед ними в длинной черной юбке, с растрепанными волосами, озаренная закатными лучами.

Должно быть, она договорилась со всем – с землей, с ветром, с птицами и стрекозами, потому что никто и ничто не сдало ее. Ни одна травинка не шепнула о ее приближении, ни одна пугливая ящерка не бросилась бежать,услышав ее шаги. Все будто замерло – так же, как Аурелиано и Хорхе.

– Простите меня, – выдохнула Люсиль. – Я слушала вас, потому что мне не хватало вашей речи.

Мужчины автоматически раздвинулись, и она уселась между ними.

– Что вы здесь делаете? – спросила Люсиль.

– Сходим с ума, – буркнул Хорхе.

– Давайте ждать луны, – напевно произнесла она. – Тут дикая луна, яркая, она ничего не стесняется. Она тянет меня так, что вот тут, – Люсиль постучала по груди, – делается тесно и ноет…

– Вы с нею похожи, – усмехнулся Хорхе.

Аурелиано молчал, разглядывая траву.

– А ты похож на ветер, – мягко пела Люсиль, – а ты, Аурелиано, похож на дождь.

– Ты – дикая сирена, – буркнул Злобный Хорхе. – Русалка-искусительница.

Аурелиано молчал, щурясь, силясь разглядеть первые звезды.

– Я – утешительница, – улыбнулась она. – Утешаю всех, утишаю всё. Я подбираю ключи к дверям чужих жизней.

– Зубы ты заговариваешь, – поморщился Хорхе, – чтобы никто не сообразил, кто ты на самом деле.

– Тут уж как тебе угодно, – Люсиль пожала плечами. – А я – всего лишь та, кто я есть.

Аурелиано молчал, слушая больше не что Люсиль говорит, а как она дышит.

– У меня тоже есть свое море, – тихо сказала она. – Иногда я не только смотрю на него с берега, но и ныряю. И даже там, в глубине, мне легко дышать, и разноцветные рыбы плывут со мной, и ни одно морское чудовище не нападет на меня. Если вдруг глубина давит на меня – значит, со мной что-то не так.

– А со мной всегда что-то не так, – засмеялся Хорхе.

Аурелиано молчал…

– Аурелиано, не молчи! – воскликнула вдруг Люсиль, хлопая его по коленке. – Я же знаю, тебе есть, что сказать.

Аурелиано выразительно посмотрел на нее.

– Нет, нечего, – ответил он после паузы. – Мне есть, что подумать.

– Хотела бы я знать… – задумчиво проговорила девушка. – А ты, Хорхе, – жарко зашептала она, приблизившись, обдавая его ухо горячим дыханием, – скажи мне что-нибудь,скажи все на свете!

Она отстранилась от Хорхе и,взмахнув угольными ресницами, уставилась на него.

У него вдруг возникло сумасшедшее,непонятное желание: вырвать все эти волшебные ресницы, все до одной, хранить их, всегда носить с собою,обладая тем самым всей Люсиль, и иногда доставать одну ресничку – и сдувать, загадывая желание…

Хорхе зажмурился, отгоняя наваждение.

– Все на свете, – машинально проговорил он.

Люсиль засмеялась.

– Ладно, оставьте пока свои слова себе, – решила она. – Вырастите для меня лучше, живее. Вы умеете, я знаю. И не надо мне теперь вашей речи. Я с ума схожу по вашему молчанию…

И они молчали – все трое. А солнце уже скрылось. На фоне потемневшего занавеса неба ярко обозначилась главная героиня – луна, хозяйка этого молчаливого спектакля.

Приближались важные для поселка дни. Сначала приходила звенящая и шумная, хохочущая на все лады ярмарка. А за ней маячил Главный Праздник – день основания поселка.

К этим дням женщины подходили очень ответственно. Они шили новые платья, украшали дома и участки, готовили лучшие кушанья. В этот раз готовили еще и диверсию для Люсиль. Фантазии не хватало. Тем более, грешницу ничего не брало. «Больно жизнерадостная сучка», – грустно констатировала Росита.

Люсиль к праздникам относилась с радостью, но без волнения. Она единственная из всех женщин поселка не суетилась, не бегала из угла в угол в поисках тесьмы или яблок особенного цвета, ее не лихорадило при мысли о ярмарке. Она была – как всегда – спокойна и прекрасна.

В день ярмарки она, в отличие от остальных, встала поздно – в десять. Открыла глаза, прислушалась. За окном оживленно гудела улица. Люсиль улыбнулась и пошла варить кофе.

К одиннадцати, после ленивого принятия душа и завтрака, она вышла из дома и отправилась на площадь. Площадь хохотала и торговалась. Женщины так увлеклись действом, что забыли о своей войне. Поэтому появление сияющей Люсиль в коротком голубом платье и с венком в волосах привело их в ступор.

Люсиль сделала шаг – и ей показалось, что вся площадь притихла. Несколько секунд женщины созерцали молча. Потом Росита опомнилась и с чувством плюнула на землю, презрительно вымолвив «Проститутка!». Это стало сигналом. Женщины загалдели. Каждая подходила к Люсиль и старалась обозвать ее поинтереснее.

«Дьявольская подстилка!»

«Дрянь, жрущая сердца!»

«Грязный колодец!»

«Собачья сука!»

(Ну, а что? У каждого своя фантазия).

Женщины обсыпали Люсиль оскорблениями, забыв уже о ярмарке. Может быть, дошло бы и до драки, но вдруг раздался спокойный властный голос:

– Поглумились? И хватит! Расходитесь!

Голос принадлежал ни кому иному, как Загадочному Аурелиано.

Его слова обладали поистине магической силой – и из-за того, что он был уважаемым человеком, и из-за того, что мало говорил. Вот и в этот раз женщины помимо своего желания разошлись и отстали от Люсиль.

Со стороны могло показаться, что чудак Молина наблюдал за всем, а когда ему надоело, остановил спектакль. На самом же деле, он появился только что. По своему обыкновению он всю ночь не спал, уснул уже после рассвета, так что день для него только начинался. Причем, не с самого удачного эпизода.

Он посмотрел на женщин, возвращающихся к разноцветным палаткам. Потом – на Люсиль. Она лишь чуть печально улыбалась.

– Не обращай на них внимания, – смущенно пробормотал Аурелиано. – Они кретины… кретинки… В общем, ну их к черту мохнозадому. Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Аурелиано сам не верил в то, что говорит. Он вообще слабо верил в сам факт того,что разговаривает с Люсиль, а уж что он такое собрался ей показывать…

– Покажи, – многозначительно вымолвила Люсиль, касаясь его пальцев.

Аурелиано вздрогнул. Он осторожно взял Люсиль за руку – она не сопротивлялась. Они покинули площадь. Даже те женщины, которые этого не видели, почувствовали это своими проницательными пятыми точками.

Надо заметить, что на том празднике жизни не было еще кое-кого. Злобный Хорхе еще накануне уехал в соседний город работать,чтобы купить подарок своей смерти и потенциальной любви.

Он уже давно придумал, что подарит. В одном магазинчике увидел – и понял, что это оно. Сияющая чайка с драгоценным камнем на тонкой цепочке. Так сказать, от нашего моря – вашему. Хорхе явно представлял себе, как застегнет цепочку на нежной белой шее Люсиль, как она улыбнется, глядя ему в глаза, как позовет в свой дом… Ради этого стоило поработать чуть больше.

Теперь он уже мчался на площадь, но когда он прибежал, оказалось, что Люсиль ушла куда-то с Аурелиано. Три миллиарда демонов-идиотов, неужели она выберет его?!

Хорхе как-то упустил тот факт, что Люсиль каждый вечер выбирала кого-то нового, он почему-то считал своим соперником Аурелиано.

А Аурелиано в этот момент, смущаясь и давясь словами, пытался беседовать с Люсиль за чашкой кофе. Она удивленно разглядывала полки, заставленные его поделками.

– И ты столько всего умеешь делать… – тихо восхитилась она.

– Просто иногда выбрасываю хлам из головы, – отмахнулся он, – и он оказывается на этих полках.

– Хлам, – усмехнулась Люсиль. – В таком случае, твоей свалке цены нет…

Аурелиано посмотрел на Люсиль – и вдруг все смущение пропало. Он радостно улыбнулся.

– Пойдем,– сказал он.

Люсиль послушно пошла за ним. На низком столике стояло что-то, накрытое тканью. Аурелиано снял ткань, и девушка увидела миниатюрный замок, искусно выложенный – камушек к камушку. Она с восторгом разглядывала башенки, окна с малюсенькими коваными решеточками, долго изучала затейливый центральный витраж, водила пальчиком по блестящим черепичным крышам…

– Вот это да…-смогла она произнести через несколько секунд. – Это…

– Тебе, -кивнул Аурелиано. – Твоя крепость. Чтобы не докучали… всякие там.

Он нажал какую-то кнопку сбоку, и на маленькой лужайке, примыкающей к замку, заработал фонтан. Потом покрутил какой-то рычажок. Люсиль сообразила,что часы на главной башенке – не просто украшение, а к ним и впрямь приспособлен часовой механизм. Часы заработали, и из маленькой дверки выскочила – нет, не кукушка, а… чайка.

Люсиль удивленно рассмеялась.

–Так я могу его забрать?

– Я хочу его еще доделать, – неожиданно для самого себя ответил Аурелиано. – Я отдам его тебе – чуть позже. Если ты меня не разочаруешь.

И откуда только брались эти слова?

– Я буду стараться, – очень серьезно проговорила Люсиль. – Ладно, нам, наверное, стоит вернуться на площадь. А то тебя заподозрят в том же, в чем и меня. Ты же не хочешь быть собачьим кобелем?

Они захохотали.

Через несколько минут Аурелиано и Люсиль вернулись на ярмарку. Все заметили их появление, но сделали вид, что не заметили.

Злобный Хорхе шагнул им навстречу, холодно поздоровался. Они ответили почти хором. У Хорхе не было желания показывать свой подарок Аурелиано, поэтому он поглубже спрятал чайку в карман.

Они втроем устроились на плетеных стульях импровизированного летнего кафе. Вокруг кто-то шумел и толкался, но Люсиль, Аурелиано и Хорхе было не до этого. Они созерцали свое внутреннее море.

Море мерно шумело. Волны накатывали одна за другой, почти касаясь их ног. Чайки кружили над ним, купаясь в лучах солнца. И среди этих чаек выделялись две. Одна – нежно-белая, механическая. Вторая – из сияющего металла с драгоценным камнем.

Люсиль встала, вдохнула свежий морской ветер, потянулась. И – вошла в воду. Сначала по колено, потом – по пояс, по грудь… Вода уже дошла ей до подбородка, а она все продолжала идти, пока не скрылась в волнах. Аурелиано и Хорхе переглянулись и пошли следом за ней.

Море оказалось теплым и прозрачным. Под водой было удивительно легко дышать, будто у них выросли жабры. Люсиль кружилась и резвилась в воде, беззвучно хохоча. Хорхе хотел нырнуть поглубже, чтобы найти для нее жемчужину, но вода расслабленно и мягко выталкивала его вверх. Аурелиано плыл на спине, положив руки под голову и беспечно улыбаясь.

Вдруг через толщу воды до Люсиль донесся искаженный, смутно знакомый голос:

– Привет.

Люсиль резко вынырнула… то есть, открыла глаза. Аурелиано и Хорхе следом за ней вернулись в реальность.

Перед ними стояла Мария Кабрера. Ни Хорхе, ни Аурелиано с Марией сегодня еще не встречались, но они сразу поняли, что это «привет» адресовано Люсиль. Поэтому сделали вид, что их здесь нет.

Люсиль потрясла головой.

– Привет.

– Что с тобой, грешница? – надменно проговорила Мария.

– Только что вынырнула, перепад давления, – Люсиль махнула рукой. – Чем обязана визиту святой?

– Святой? – Мария усмехнулась. – То есть, ты знаешь, кто я…

– Сестра Злобного Хорхе, – мгновенно ответила Люсиль. – Вернее, сейчас правильней будет сказать – дочь наседки Адрианы Кабреры.

– Ты думаешь, меня мать послала? – спросила не в меру догадливая Мария. – Это не так. Я пришла выразить тебе личное презрение.

– Похвально, – улыбнулась Люсиль.

– Ты омерзительна мне вся, – не унималась Мария, – твои ужимки, твой смех – все пропитано грехом, все гнилое. Даже звук твоего имени мне противен!

– А что с ним не так? – Люсиль пожала плечами. – Мое имя несет свет. Оно ничем не хуже твоего.

– Не смей ставить себя рядом со мной! – взвизгнула Мария. – Меня назвали в честь безгрешной Марии, Пресвятой Девы!

– Да? – лениво усмехнулась Люсиль. – А может, в честь проститутки Марии Магдалины?

– Да как ты смеешь! – от негодования Мария начала покрываться красными пятнами. – Господь все видит! Я скажу ему все, и он…

– И он что? – засмеялась Люсиль. – Разрубит меня пополам ржавым топором? По-моему, негоже такой правильной девочке желать кому-то зла, ненавидеть. Твоему Господу это не понравится. Как и то,что ты подкидывала матери в постель дохлых крыс, если была обижена на нее. И то, что пила тайком ром с заезжими рабочими, а наутро сказалась простуженной. И то, что подглядывала, как другие занимаются любовью, и мечтала…

– Замолчи! – истерично закричала Мария. – Замолчи!! – и она убежала прочь, задыхаясь от стыда и негодования.

Аурелиано посмотрел ей вслед и слегка презрительно улыбнулся, Хорхе бессовестно хохотал.

– Здорово! – воскликнул он.

– Не знала,что ты так не любишь свою сестру, – Люсиль покачала головой.

– Я ее люблю как сестру, – Хорхе пожал плечами. – И терпеть не могу как человека. У меня от нее несварение желудка. – Он еще подумал и добавил: – И крапивница. Она молится, как надо, соблюдает все, что надлежит, и за своими сумасшедшими молитвами не видит ни бога, ни самое себя.

– Это печально, – согласилась Люсиль. – И заметно.

– Однако, есть же за тобой грех, – усмехнулся Хорхе. – Пре-лю-бо-де-яяяние. Что скажешь?

– Ну, как хочешь, пусть. А как насчет той дивной истории о твоей свадьбе, рассказанной бедной Лауре? Как насчет того, чтобы назваться чужим именем ради знакомства с Изабеллой? Как насчет работы в городе, которая для твоих родителей была «свадьбой дружище Алонсо»?

– Нет такой заповеди «не ври», – краснея, ответил Хорхе. – Так что врать – не грех.

– Ну-ну, – насмешливо проговорила Люсиль.

Когда стемнело, зажглись огни и костры, музыканты стали играть, и все затанцевали.

Женщины с раскрасневшимися щеками, хохоча, плясали со своими мужьями, забыв о разногласиях. Люсиль порхала в лучах света, и никто уже не называл ее грешницей. Все веселились.

Через пару часов все начали расходиться. Аурелиано почувствовал, что должен оставить Хорхе и Люсиль вдвоем, и заторопился домой.

– Аурелиано, – окликнула его Люсиль. – Зайди ко мне чуть позже. Я постараюсь тебя… не разочаровать.

Он кивнул, улыбаясь, и скрылся в темноте.

Злобный Хорхе набросился было на Люсиль со всякими «как ты могла?!» и «это что еще такое?», но вспомнил свои недавние слова о прелюбодеянии и сконфузился.

В конце концов, женщина обычно становится той, кем ее хотят видеть.

Он долго думал что сказать Люсиль, но так ничего и не придумал, поэтому просто вытащил из кармана чайку и протянул ей:

– Тебе.

– Надень, – лаконично отозвалась она.

Хорхе подрагивающими пальцами кое-как застегнул замочек, осторожно отодвигая мелкие рыжие локоны.

И вот она поворачивается, точь-в-точь как в его мечтах, вот она смотрит на него блестящими глазами, вот она произносит:

– Может, зайдешь ко мне?

Потрясающе!

Сто тысяч безрогих чертей, ну почему, почему он сказал «нет»?!

Злобный Хорхе вышел на берег внутреннего моря. На берегу было темно, пустынно и лунно. Ни Аурелиано, ни Люсиль рядом не было.

Хорхе вдохнул соленый ветер и прислушался. Вдруг откуда-то донеслись знакомые голоса и хохот. Он тряхнул головой и горько усмехнулся.

Первым порывом было найти камень потяжелее – и уйти туда, в глубину, как это делала Люсиль. Но он быстро передумал. Топиться во внутреннем море было,конечно, крайне увлекательно, но куда интереснее было топиться в море алкоголя наяву. Чем он, собственно,и занялся.

Следующие две недели до дня основания поселка жизнь шла как обычно. Мужчины, словно не замечая происходящего, ходили по вечерам к Люсиль. Но чаще всех со дня ярмарки, к удивлению соседей, у нее бывал Аурелиано Молина.

Сначала раз. Потом два. Ну, а где два, там и четыре, а где четыре, там и все двенадцать.

«Ишь, как разошелся, – с досадой думал Злобный Хорхе. – И чего это жена-то от него тогда ушла…»

Не зря же ему когда-то дали имя Глупый Хорхе.

День поселка, как всегда, был ярок, добродушен и пах яблочным пирогом.

Птицы щебетали, стрекозы и шмели весело жужжали, цветные гирлянды развевались на ветру…

Музыканты были готовы играть самую прекрасную музыку…

Но атмосфера была довольно напряженной. С одной стороны, женщинам не хотелось видеть Люсиль снова такой ослепительной. С другой, без нее им было бы попросту нечем заняться.

– Мой опять у нее был, – жаловалась Адриана. – За полночь вернулся! Довольный, как скотина!

– И не говори, – качала головой Ева Фернандес, – Мой по три раза в неделю ходит… Как по расписанию, честное слово!

– Кобели, – ворчала Росита. – И чего их к ней так тянет-то? Было бы, на что взглянуть…

Люсиль появилась, как всегда, неожиданно. Женщины не слышали ее шагов, но почувствовали ее присутствие. Она стояла рядом в черной блузе и желтой юбке, ее волосы были подобраны. И до того она была хорошенькая, что аж злость брала.

– Дамы, – мягко проговорила Люсиль, – я могу сказать вам только одно: вашим мужчинам с вами скучно, и я понимаю, почему. Вам стоило бы заняться собой и уделять мужьям больше внимания – и все!

– В советах шлюх не нуждаемся! – презрительно выкрикнула Росита. – И мы можем сказать тебе вот что: тебе бы стоило следить за собой, чтобы не оказаться в аду!

Женщины загалдели и закивали, выражая полное согласие.

– Послушайте! – воскликнула Люсиль, лучезарно улыбаясь. – Я очень тронута тем,что вы так заботитесь о моей грешной душе и судьбе ее в адском котле. Правда, я очень благодарна вам. Но,согласитесь, было бы не справедливо, если бы я не сделала для вас того же самого и не вспомнила о ваших грехах.

Все притихли. Никто не возражал, хотя стоило бы.

– С нашей любимицей, самой кроткой и религиозной Марией Кабрера я уже беседовала, -усмехнулась Люсиль. – И уж если мне место в аду, то я, так и быть, займу и ей котлишко. – На этих словах Адриана кинулась было к грешнице, но Хорхе-старший удержал ее. Люсиль, сделав вид, что ничего не заметила, продолжала: – Та, которая осуждает секс как явление и на каждом шагу кричит о грехе – подглядывает за теми, кто им занимается. Та, которая твердит о любви и милосердии – молится, помимо прочего, о несчастьях и даже смерти, к примеру, Хуаниты Мендес… ну, и Люсиль Гринье, разумеется, куда же без меня. Издевательства над собственной матерью и распускание сплетен о брате тоже стоит вспомнить. Ну, и еще – девушка, краснеющая при слове «гениталии», запираясь в комнате якобы для молитвы, ласкает себя всеми возможными способами. Трогает свое упругое, податливое юное тело, нежное, прекрасное… Впрочем, об этом теле лучше бы рассказала Анхелика Эспантар, не правда ли?

Люсиль перевела насмешливый взгляд на Анхелику, съежившуюся в тени акации:

– Мать считает ее ангелом. Ну, на то она и мать… Но, кажется, ангелы не спаивают своих подруг в лице Марии и не раздевают их при луне. Еще они не мучают годами парней, умоляющих их о свидании. И уж точно не завидуют таким, как я. Впрочем, Анхелика честна перед собой, лучше других себя не мнит. Это все грехи другой Эспантар, – Люсиль повернулась, выудила из толпы глазами нужное лицо и с удовольствием протянула: – Росиииты. Любезная Росита, видимо, сидит на какой-то особой диете, от которой чудовищно растет нос. Иначе я не могу понять, как он вечно оказывается в чужих делах.