Текст книги "Червонный король"

Глава 4, в которой приемщица раскрыла книгу

– Ваше имя? – строго спросила приемщица, раскрыв толстую разлинованную книгу.

– Софи Норбер, – сказала я.

– Виктор Пленьи, – одновременно со мной произнес он.

Приемщица поморщилась.

– Не путайте меня, мсье. Плащ дамский, стало быть, Софи Пленьи?..

– Норбер, мадам, – уточнила я, сделав вид, что не замечаю, как молниеносно и откровенно смутился мой новый знакомый.

– А по-моему, Софи Пленьи звучит лучше. Несомненно, приемщице понравилось замешательство клиента, и она решила продлить себе удовольствие. – Вы не находите, мсье?

– У вас тонкий вкус, мадам, – вывернулся тот. – Вы не пробовали писать стихи?

– Ха! – сказала приемщица. – Стихи! – И торжественно удалилась с моим плащом.

– Подождем здесь или заглянем в булочную? – предложил Виктор и взглянул на часы. – Там в это время отличные сандвичи с ветчиной.

– Лучше здесь. Тем более что я не ем мяса.

Мы уселись в кресла под рекламным плакатом, приглашавшим провести отпуск на Мальте. Разноцветные рыбацкие лодки в бухте на фоне крепостных стен под лазурным небом.

– Вы вегетарианка?!

– Нет, просто не люблю.

– А рыбу?

– Рыбу… – Я пожала плечами, пожалев, что призналась в своих гастрономических пристрастиях. Какое ему дело? Я же не собираюсь идти с ним обедать! – Кстати, вы, кажется, хотели что-то рассказать о золотых рыбках.

– Самые красивые золотые рыбки в саду Тюильри. – Он пристально смотрел мне в глаза.

– А мне больше нравятся в Люксембургском саду.

Я выдержала его взгляд и даже не моргнула, хотя, признаться, действовал он на меня гипнотически, и это было совершенно лишним в нашей и без того пикантной ситуации.

– Ну! В Люксембургском саду не рыбки, а рыбищи! Особенно осенью…

– Да, невероятно красиво, когда в Солнечный день золотые листья падают в воду к золотым рыбам…

Зачем я это говорю? Это же бред и пошлость!

– Вам тоже нравится осенью в Люксембургском саду?

Я молча кивнула, побоявшись выдать очередную порцию глупости.

– А вы знаете, миледи, что нужно сделать, чтобы золотая рыбка исполнила ваше желание?

– Извиниться за причиненное неудобство и отпустить ее на волю, насколько я знаю.

Да что же это такое! Почему мы оба несем полную чушь и испытываем неловкость? Или не испытываем? Нет, все-таки это действительно очень необычно – светлые волосы и темные глаза. И какая интересная форма рта – с приподнятыми уголками! Такими губами очень удобно улыбаться…

– На волю, это само собой, миледи. Но перед этим нужно спеть рыбке песенку. Да, не удивляйтесь, обязательно спеть песенку. Рыбы любят слушать пение, потому что сами не умеют петь. Представьте себе, миледи, в синем море-океане, в пучине морской стоит золотой дворец…

Виктор вдруг превратился в сказочника из детской передачи. Не хватало только бороды и плаща со звездным узором.

– ..Живет в нем царь морской со своими русалками и чудищами водяными. А сколько у него золотых рыбок, исполняющих любое желание, драгоценных раковин, в которых хранится жемчуг, и всяких других дивных чудес! День-деньской жители морские танцуют, играют сокровищами, русалки расчесывают кудри и поют сладкими голосами. И море поет. И птицы над морем поют. И трава, и звери лесные – у всех есть своя песня. Только золотые рыбки не умеют петь и так радуются, если вдруг услышат песню. И, когда вам, миледи, встретится золотая рыбка, спойте ей что-нибудь. Она и так исполнит все, что ни пожелаете.

Но вы уж, миледи, спойте ей все-таки…

– Замечательная история. – Я улыбнулась и опять пожалела, что не купила сигарет.

Впрочем, с большим интересом я бы выслушала историю о золотой булавке для галстука.

Но я никак не могла придумать, как бы поделикатнее спросить об этом, потому что, как ни странно, испытывала все большую симпатию к Виктору Пленьи. Если бы не отцовская булавка, ситуация скорее походила бы на начало романтических отношений, вон он как смотрит на меня и забавно-почтительно называет «миледи»! Но я-то общаюсь с ним не ради его карих глаз и куртуазных россказней, а совершенно с определенной целью, к тому же у него есть

Элен, у меня – Анри; впрочем, не спрашивать же о булавке в химчистке…

– Да, – кивнул Виктор, – действительно замечательная. Это бабушкина версия истории про золотую рыбку. Знаете, когда вы сказали, что нужно извиниться перед золотой рыбкой, я сразу понял, что вы поймете… То есть что вы понимаете, что неудобно… Я хотел сказать, что я понял, что вы тоже… – Он растерянно замолчал, по-детски закусив нижнюю губу. – В общем, моя бабушка тоже считала, что мало просто отпустить рыбку, а нужно сделать ей что-то приятное.

Иначе нечестно – она вам исполняет желание, а вы навсегда остаетесь перед ней в долгу. Вы понимаете?

– Да, конечно. Я все понимаю.

Он облегченно вздохнул, хотя на самом деле я еще больше не понимала, как же мне вести себя дальше.

Тем временем приемщица доставила плащ, положила его на прилавок, раскрыла свою книгу и изрекла:

– Оплатите и распишитесь.

Он расплатился и галантно подал мне вычищенный плащ.

– Ни в коем случае, мсье! – вмешалась приемщица. Она отобрала плащ, вытащила из-под прилавка вешалку, повесила плащ на нее, расправила и протянула мне вместе с вешалкой. – Это входит в стоимость услуги. Вещь после химчистки должна подсохнуть на плечиках. Как минимум часа два…

– И что же мне делать? – невольно произнесла я.

– Приготовить кофе, миледи, пока я погуляю с Шено.

Глава 5, в которой Шено напрудил в прихожей

Шено, увидев своего временного хозяина, от избытка чувств тут же напрудил в прихожей.

Собственно говоря, это была и не прихожая, а всего лишь часть узкого длинного коридора, выкрашенного светлой краской, с множеством дверей по обеим сторонам. Я машинально подумала, что двери должны открываться внутрь, а не наружу, потому что любая из них шире коридора и, даже распахнувшись наполовину, перегородит его целиком. При виде лужи Виктор недовольно крякнул.

– Это все из-за меня, – заступилась я за щенка, – из-за меня вы опоздали его выгулять… Где у вас тряпка?

– Что вы, что вы, миледи… – засуетился он, – я сам уберу, лучше займитесь-ка кофе.

– Я бы сначала помыла руки.

Он проводил меня в ванную, дверь которой, вопреки моим ожиданиям и всякой логике, открывалась в коридор и, естественно, лишь наполовину. Я хотела сказать Виктору, что посоветовала бы ему перевесить дверь, но чуть не вскрикнула: на стеклянной полочке под зеркалом я увидела серьги! Это же наши фамильные серьги, серьги моей мамы!

В последний раз, перед тем как их украли, я видела их точно так же, на полочке в ванной, только та ванная была родительской и раза в четыре больше этой… Папина булавка для галстука, мамины серьги…

– Элен! Вот растяпа! – Виктор всплеснул руками, протискиваясь к раковине. – Я же их ей подарил, а она бросает, где попало!

– Вы бы убрали, – не узнавая своего голоса, выдавила я, – а то упадут в раковину, придется звать сантехника, он вам тут все разворотит…

Глава 6, в которой кухня напоминала чуланчик

Потом он проводил меня на кухню, которая больше напоминала вытянутый чуланчик с окошком в углу над столом и двумя дачными складными креслицами. Холодильник, мойка, плита – по одной стене, и перпендикулярно к ним – этот самый стол, а на нем – тостер и кофеварка. Стараясь не думать ни о булавке, ни о серьгах, ни даже о сигаретах и об особенностях внешности Виктора, а заставляя себя сознательно изучать спартанский кухонный интерьер, который, впрочем, активно оживляли полки с неожиданным изобилием всевозможных предметов сервировки, я сварила кофе, пока Виктор вытирал за щенком. Сам же Шено вертелся у меня под ногами, изображая охоту на сосисочную змею, расплескивал воду из своей миски, тявкал, повизгивал и одновременно с чавканьем уменьшал количество сосисок.

– Мсье Пленьи, какие можно взять чашки?! – крикнула я, поймав себя на мысли, что веду себя с ним, как с давним знакомым, что в общем-то слишком странно, учитывая все обстоятельства.

– Просто Виктор, миледи! Одну минуту, я сейчас принесу достойные моей гостьи!

Виктор явился с ярким расписным черно-цветастым подносом. На нем стояли изящные старинные серебряные вещицы: кофейник, сахарница, молочник и две крохотные чашки, которые тоже прежде принадлежали моей семье! Но в этом незаконченном так называемом «сервизе Марии-Антуанетты» их должно быть девять…

У меня перехватило дыхание. Я закашлялась и глупо спросила:

– Только две чашки?

– Нужно больше? Мы кого-то ждем?

– Нет, конечно. – Я заставила себя улыбнуться.

Булавка и серьги – пустяк по сравнению с этим сервизом. Он стоит сотни тысяч, и мой новый знакомый может запросто убить меня, если я выдам себя чем-нибудь! Нет, он совсем не похож на убийцу и грабителя. Они такими не бывают…

– Просто совсем необязательно пить из серебра, ведь у вас, – я показала на кухонные полки, – полно обычной посуды.

– Во времена рыцарей Круглого Стола это тоже было обычной посудой. – Он поставил поднос на конфорки плиты и принялся переливать кофе из кувшина кофеварки в серебряный кофейничек. – Вы так не смотрите, все чистое, Элен вчера перемыла весь сервиз и насыпала сахар в сахарницу.

– Какие еще рыцари Круглого Стола? – Я нервно рассмеялась. – Это же восемнадцатый век, позднее барокко!

– Да? Правда? Барокко?

Он уставился на сервиз, словно увидел его в первый раз в жизни. И мне тоже вдруг показалось, что я впервые вижу эти с рождения знакомые чашки, кофейник, молочник и сахарницу…

Я привыкла видеть их в чинной стеклянной горке среди другого начищенного серебра, а сейчас они по-свойски стояли на кустарном подносе, в сахарнице лежал сахар, в кофейнике дымился кофе, молочник тоже намекал, что пора бы и ему дать сливок… Пузатенькие чашки довольно и кокетливо отражали бочками нарисованные на подносе цветы, абсолютно уверенные в том, что вот-вот их наполнит самый замечательный напиток в мире. И им всем действительно было очень уютно и комфортно на этом наивном букете черно-лакового подноса…

А я, стыдно признаться, чувствовала ревность и обиду…

– Но мне сказали, – словно издалека я услышала голос Виктора, – что это точная копия сервиза королевы Гениевры, потому и девять чашек, а не шесть или двенадцать, и нет подноса…

– К-копия?

– Конечно! Вы сами-то подумайте, миледи, сколько бы стоил подлинный сервиз десятого века?! Я хоть и работаю на телевидении, но тысячелетние раритеты мне все равно не по карману!

Вы любите с молоком или со сливками? – Он полез в холодильник. – И еще у меня есть много пирожных! Мы с Элен – сладкоежки, накупили вчера целую кучу! Так вам молоко или сливки?

– Я пью черный… – с трудом произнесла я, вдруг почувствовав невероятную слабость и, пожалуй, даже ужас.

– Что-то не так, миледи?

– Нет, все хорошо. Просто… – Нужно срочно что-то сказать, но, как назло, ничего не идет в голову! – Просто мне как-то неловко… Вы купили пирожные для вашей жены…

Конечно, глупо, но хоть более или менее правдоподобно, пусть думает, что я стесняюсь.

– Вот вы о чем! – Он рассмеялся с облегчением. – Так я вас порадую, миледи: у меня нет и никогда не было жены! А Элен – моя любимая маленькая сестричка. Она заботится обо мне и, когда приезжает, перемывает всю мою посуду! – Он взял с полки трехъярусную хрустальную штуковину и стал выкладывать на нее пирожные из коробки. – А у меня руки – крюки, начну мыть, обязательно разобью что-нибудь.

Я была в каком-то запоздалом оцепенении и не могла ни говорить, ни двинуться с места, но на его руки я тем не менее посмотрела. Руки как руки, не большие, не маленькие, а как раз такие, как мне нравятся: с крепкими выразительными пальцами, с выпуклыми добродушными венами и с редкими, наверное мягкими, волосками, ближе к запястью прозрачной дорожкой уходящими под манжету.

– Вот и завел себе серебро, чтобы не билось.

Ну, улыбнитесь же, миледи! – Он поставил менажницу с пирожными на поднос, спокойно потеснив сервиз. – И пошли в гостиную.

– Можно и здесь. – Я наконец обрела способность говорить, но ноги все еще не слушались. – Здесь у вас мило…

– Еще чего! Сидеть на кухне, как прислуга!

Для гостей у меня есть гостиная. Пойдемте, не то кофе остынет.

Едва передвигая ватные конечности, я побрела за ним куда-то в глубину узкого коридора, мечтая о сигарете, как утопленница о глотке воздуха, если, конечно, утопленница еще может мечтать о чем-либо… Щенок, бросив остаток сосисочной гирлянды, поскакал за нами, а потом, коротко тявкнув, вразвалку потопал обратно, вероятно, не в силах расстаться с «добычей».

Я понимала, что должна взять себя в руки и срочно сказать Виктору что-то приятное, пока у него не возникло никаких подозрений.

– У вас большая квартира.

– Да, немаленькая, – гордо согласился он, видимо, я попала в точку. – Половина этажа.

– А вы никогда не думали о перепланировке? – Как хорошо, что я догадалась заговорить именно об этом! Вот что значит взять себя в руки!

Обратившись к профессиональной теме, я почувствовала себя гораздо увереннее. – Будет намного просторнее, если убрать ненужные перегородки.

– Ни в коем случае! – Он испуганно оглянулся, стукнув подносом о стену. Потревоженная посуда недовольно забренчала. – Я работаю в кабинете, сплю – в спальне, моюсь в ванной, в гостиной принимаю гостей! Есть еще комнаты на тот случай, если другу захочется переночевать с подружкой, а ко мне неожиданно нагрянут родственники поглазеть на красоты Парижа!

Я не ожидала столь бурной реакции. Обычно при подобном намеке все радостно начинали делиться со мной своими тайными и нередко фантастическими планами улучшения любимых частных владений. Но, вместо того чтобы деликатно промолчать, я зачем-то подлила масла в огонь:

– Вообще-то для этого существуют гостиницы…

– В нашей семье не принято отправлять родственников в гостиницу!

А распивать кофе из краденых сервизов – ваша семейная традиция? – едва не слетело с моего языка, однако Виктор уже виновато добавил:

– Было не принято. Теперь у меня останавливается только Элен, остальные предпочитают отели. Не могли бы вы открыть эту дверь, а то у меня заняты руки?

Естественно, раскрытая дверь перегородила коридор, но в отличие от микроскопических размеров коридора, кухни и ванной гостиная оказалась вполне нормальной и даже просторной комнатой. Большую часть ее занимал стоящий ближе к окну огромный овальный стол в окружении бесчисленного количества разномастных, но очень бравых и заботливо отреставрированных стульев и кресел: барочные на оленьих ножках, строгие «готические» с высокими прямыми спинками, гнутые венские, плетеные, складные, обитые кожей, шелком, ситцем…

Всю правую стену от пола до потолка закрывал стеклянный стеллаж, весело играя солнечными полосками, лившимися через полуопущенные жалюзи окна. Похоже, сестричке Элен действительно пришлось потрудиться тут на славу! Полки стеллажа в буквальном смысле слова ломились от посуды, статуэток, безделушек. Фарфор, хрусталь, дерево, все оттенки металлов, керамика… И тут же расписные японские веера, русский медный самовар и целая коллекция барочных табакерок! Вдоль всей левой стены – низкий диван, покрытый чуть потертым восточным ковром, а над ним в массивной золоченой раме пышнотелая блондинистая особа, элегически-томно пьющая чай в компании нескольких котов, самовара и канарейки. В полуметре от блондинкиной рамы в самом углу на узенькой полочке примостились музыкальный центр и кучка дисков, совершенно отчетливо осознававших собственную ничтожность по сравнению с принадлежащими любительнице чая котами, самоваром и канарейкой.

– Подлинный Кустодиев.

Виктор поставил поднос прямо на диван, поднял жалюзи и внимательно наблюдал, какое впечатление произведут на меня его слова да и вся гостиная в целом.

– А разве это не копия портрета королевы Гениевры? – невольно прищурившись от хлынувшего в комнату потока света, предположила я.

Ого, да я уже способна шутить!

– Ошибаетесь, миледи. – Виктор стоял спиной к окну; солнечный свет делал его волосы золотыми, как у ребенка. – Это совсем не копия. Это настоящий портрет моей прабабушки.

– И этого самовара? – Я показала на самовар в витрине стеллажа напротив.

– Нет, это совсем другой самовар. А тот остался в России, как, впрочем, и сама картина.

Пейте кофе, пока он не остыл окончательно. – Виктор налил кофе в обе чашки, а в свою добавил сливок и две ложки сахара. :

– Выходит, Виктор, вы…

Я взяла чашечку в руки и вдруг подумала, что этот сервиз всегда принадлежал нашей семье, но нам и в голову не приходило пить из него кофе!

Виктор внимательно смотрел на меня, и я сообразила, что не закончила фразу.

– Вы русский?

– Не совсем. – Он улыбнулся и пожал плечами. – Русской была моя бабушка.

– Та, которая реформировала историю про золотую рыбку?

Я отпила кофе, он уже слегка остыл, но был потрясающе вкусным! А ведь я сварила его в обычной кофеварке, неужели все дело в чашках?

– Да. Между прочим, отличное слово «реформировала»! А разве ваша бабушка не рассказывала вам сказок? – Он смотрел очень пристально.

– Конечно, она читала мне «Красную Шапочку», «Золушку», «Кота в сапогах»…

И вовсе не пристально он смотрит, просто так кажется из-за соседства его темных глаз и разбойничьего носа с наивными соломенными волосами!

– Читала или рассказывала?

Я непонимающе улыбнулась. Какая разница, читала или рассказывала моя бабушка, главное в чем-то другом…

– Вам еще кофе?

Я кивнула, он подлил в мою чашку.

– Так все-таки, миледи, читала или рассказывала ваша бабушка?

– Подождите, Виктор. – Мне показалось, что я поняла, в чем дело! – Вы сказали, что этот портрет остался в России вместе с самоваром.

Но тогда каким же образом он оказался у вас?

Или это тоже одна из реформированных сказок вашей бабушки?

Он вздохнул, причем невесело вздохнул.

– Через много-много лет мы случайно купили эту картину здесь на блошином рынке. Какими-то неведомыми путями она тоже попала в Париж… Правда, миледи, это вовсе не сказка. – Я вдруг подумала, что Виктору совсем не идет грусть. – Портрет был в жутком состоянии, рулончик грязного холста среди, других таких же, но прабабушка, ей было тогда уже за девяносто, узнала… Да, она узнала, и я тоже узнал бы эту гостиную, и ее котов, и клетку с канарейкой, и вид из окна на Москву-реку, и самовар с медалями, потому что она столько рассказывала… Хотите, я сварю еще кофе? – Виктор беспомощно смотрел на меня, как будто не решался сказать что-то еще, что-то очень важное.

– Вы счастливый, у вас была и бабушка, и прабабушка…

– Да, конечно. – Он старательно улыбнулся. – Но я, наверное, не смогу объяснить вам, Софи…

Ничего, что я назвал вас по имени?

– Ничего, Виктор. – Не знаю почему, но я сочувственно погладила его по руке, волоски на запястье были мягкими и нежными.

– Это трудно объяснить. То, что ты чувствуешь, когда видишь, как нечто, принадлежавшее твоей семье, даже не принадлежавшее, а как бы часть твоей семьи – если, конечно, вещи можно назвать частью семьи, но мне кажется, что вы поймете, вы же поняли про золотую рыбку… В общем, когда то, что принадлежало только вам, и никому больше, вдруг оказывается у чужих безразличных людей… Понимаете, картина или какая-нибудь чашка, – он повертел серебряную чашечку в руке, – они не могут постоять за себя. Ведь даже котенок способен хоть как-то оказать сопротивление, скажем, пошипеть, поцарапаться. Конечно, против такого монстра, как человек, он бессилен, а картины, чашки, да любые вещи, они абсолютно беспомощны! Но они же тоже имеют право на взаимную любовь хозяина, как живые! Ведь правда?

Ведь эта чашка тоже живая, и она хочет, чтобы из нее пили кофе, чтобы ею любовались?

– То есть вы считаете…

Я не знала, как продолжить, потому что от его сумбурного откровения в сочетании с наличием нашего сервиза мои мысли запутались окончательно. Я нисколько не сомневалась, что это наш сервиз, «сервиз Марии-Антуанетты», но почему же только сейчас я вдруг действительно ощутила, как мне не доставало этих чашечек, кофейника, сахарницы, молочника?

– Вы считаете, Виктор, что вещам тоже нужна любовь?

– Конечно, даже штампованным, я уж не говорю о шедеврах, как эти чашки, вышедшие из-под руки настоящего мастера. Понимаете, когда одна знакомая.., знакомая замужняя дама попросила меня помочь ей найти покупателя для ее фамильных вещей… Видите ли, ее кузен попал в затруднительное положение, и ей ничего не оставалось, как продать кое-что, доставшееся в наследство от любимой тетки…

Я чувствовала, что Виктор искренне верит в то, что говорит, и не решалась перебить его.

– Она любила свою тетку, и ей хотелось, чтобы эти вещи попали в хорошие руки. Ну, как редкое домашнее растение или щенка мы всегда стараемся пристроить в хорошие руки…

– Кстати, где ваш Шено?

– А ведь я совсем забыл про него! – Виктор всплеснул руками. Хорошими руками… – Я тут разглагольствую про любовь неодушевленных предметов, а про живое существо забыл совершенно!

– Ладно, Виктор, не драматизируйте. Или вы всегда так патетичны?

– Четверть стакана русской крови! Что вы хотите? Конечно, я патетичен и деспотичен!

Сидите здесь, миледи, ешьте пирожные, а я пойду сварю еще кофе и посмотрю, чем там занят Шено? Что-то уж очень подозрительно он притих.

Он вышел, я осталась одна. Я даже обрадовалась, что осталась одна в этой чудной гостиной. У меня есть несколько минут, чтобы разобраться в своих мыслях, отогнав прочь всякие лирические впечатления про тонкую натуру, руки и губы…

Итак, позиция номер один: Виктор купил наш сервиз и все остальное у некой «знакомой замужней дамы». Забавно, он подчеркнул «замужней»! Кузен которой попал в неприятное положение. Ну, насчет кузена и любимой тетки – это полный бред! Это точно наш сервиз, я знаю каждый изгиб, каждую деталь, я ведь столько раз начищала все до блеска. Но мы никогда не пили из него кофе…

Нет-нет, Софи, никакой лирики! – приказала я себе. Допустим, что Виктор действительно купил все у «замужней дамы», которая приторговывает краденым. Как все просто! Нужно только узнать, кто эта дама. А если никакой дамы нет, если он все наврал? Нет, Виктор, похоже, совсем не умеет врать! Он русский! А вдруг умеет? Почему это я решила, что русские не умеют врать? Еще как умеют! Вдруг он член русской мафии, он же говорил о семье, а семья – это во всех странах мафия…

Я невольно подняла глаза на портрет его родственницы. Прабабушка безмятежно смотрела на меня и по-джокондовски улыбалась точно такими же, как у Виктора, изогнутыми губами с чуть приподнятыми уголками… Наверное, ее мужу очень нравилось целовать эти губы, а потом родилась бабушка Виктора, и у нее, наверное, тоже были такие губы, и у матери Виктора… Или у отца?.. Кто у них родился: девочка или мальчик? У кого был горбатый нос и карие глаза? Надо спросить Виктора…

Нет, глупости. Зачем мне это? Мне нужно узнать только про «замужнюю даму»! Пункт номер два: узнать про…

«А я бы поела пирожных, – вдруг сказала прабабушка, – и попила бы кофе, я так давно не пила кофе, все чай да чай…» И, облизнувшись, тонким пальчиком провела по губам под курносым носиком.

Странно, подумала я, я никогда не обращала внимания, что у толстух бывают такие тонкие изящные пальцы и узкое запястье на пухлой ручке…

«От пирожных губы сделаются сладкими, – прабабушка мечтательно вздохнула, – мой муж так любит, когда у меня сладкие губы…»

Я потянулась к пирожным, чтобы угостить ее…

Прикосновение хрупкого хлебобулочного изделия вернуло меня к реальности. Что же это такое? Что это за человек? Что за дом? Почему я разговариваю с портретом, как с живой женщиной? Нет, правда, пирожные потрясающие, жаль, что я не могу поделиться ими с этой симпатичной особой…

Я отправила в рот третье пирожное и только тогда вспомнила, что пирожное две минуты живет во рту, пару часов в желудке и всю жизнь на талии… Ну и ладно, русским нравятся полные женщины! А Виктор русский!

Ты в своем уме, Софи Норбер? Ты что, хочешь понравиться этому парню? У него же определенно не в порядке с головой: он рассказывает сказки, исповедуется первому встречному, подбирает на улице собак, коллекционирует посуду… Двери в его квартире открываются не в ту сторону, а в гостиной нет телевизора! Вот, вот, что беспокоило меня с первой минуты, когда я попала в эту комнату! Отсутствие телевизора! А ведь он упомянул, что работает на телевидении…

– Кофе, миледи! – Виктор боком протиснулся в дверь с кувшином кофеварки и заговорщицки добавил:

– А Шено спит. Хотите посмотреть, в какой позиции?

– Пусть спит.

– Софи… – Он присел со мной рядом на диван, наполнил чашки, а оставшийся кофе перелил из кувшина в серебряный кофейничек. – Софи, мне очень неудобно… – Он вертел кофеварочный кувшин в руках, а солнце опять золотило его волосы. – У вас не найдется сигареты?

– Нет. Я бросила.

– Давно? – с искренним интересом спросил он.

– Позавчера, нет, вернее вчера, вчера я выкурила одну сигарету…

Зачем я это ему рассказываю?

– Не поверите, я тоже вчера. Смешно, правда? – Его губы старательно изобразили улыбку.

– Вы похожи на прабабушку. Цвет волос, форма рта…

– Вы думаете?

Он с сомнением провел пальцами по своим губам, а у меня от этого его жеста вдруг почему-то пересохло во рту. Странно, ведь я только что опустошила очередную чашку кофе…

– Виктор, раз мы оба не курим, может быть, у вас найдется что-нибудь покрепче кофе? Например, ваш национальный Напиток. – Мне действительно очень захотелось выпить чего-нибудь покрепче.

– Думаете, чай крепче? – Он с улыбкой кивнул в сторону прабабушки.

– Нет, не чай… – Я старалась не смотреть, как двигаются его губы.

– Мне очень стыдно, миледи, но я не держу дома водку. Во-первых, я больше люблю коньяк, а во-вторых, – он окончательно смутился, – я в последнее время вообще не держу дома алкоголь, потому что я не успокоюсь, пока все не выпью.

– А по каким соображениям у вас нет телевизора?

Не смотри на него, Софи, не смотри!

– Телевизоров у меня несколько: в кабинете, в спальне, в комнатах для гостей. Вы лучше скажите, что вы предпочитаете? Действительно водку? Я сбегаю в магазин. – Он с готовностью поднялся с дивана.

– Не нужно. Мне все равно давно пора уходить.

– Уходить? Зачем? – Он присел обратно.

– Как зачем, Виктор? У меня дела.

Уходи, приказывала я себе, прояви твердость и уходи. Ты разобралась с двумя пунктами, а выяснением остального займется полиция: замужней дамой, ее мифическим кузеном. Глупо пытаться самой проводить расследование, когда ты вот-вот потеряешь голову…

– Подождите, я еще не показал вам своих золотых рыбок!

Виктор умоляюще смотрел на меня и покусывал губы, а с моей головой точно было совсем не в порядке, потому что мне совершенно отчетливо захотелось взъерошить его волнистые светлые волосы, зарыться в них пальцами… – интересно, они жесткие или мягкие? – и своими губами узнать вкус его губ, сначала верхней, а потом нижней…

– Хорошо, Виктор, показывайте. Где ваши рыбки?

– Они… Они в спальне!

– Они смотрят там телевизор?

Ну чего я сижу? Дались мне его губы! Надо встать, попрощаться и уйти.

– Музыкальные программы? Оперу? Клипы?

Поп-музыку? Джаз?

Боже, что я несу? Почему он молчит? Почему у меня вспотели руки? Почему вдруг так трудно стало дышать? Почему в животе защекотали крыльями бабочки?

– Или вы сами поете им? Вы владеете музыкальными инструментами? Гитарой? Балалайкой?..

– Пойдемте. – Он взял меня за руку, и мы оба вздрогнули, одновременно с силой сжав друг другу пальцы, и почему-то вскочили с дивана. – Пойдемте скорее! Скорее, Софи!

Он потянул меня к двери, другой рукой распахивая ее, а я вдруг подумала: зачем куда-то идти, почему это не может произойти здесь, если оно все равно должно произойти, и совершенно ясно, и давно ясно, что оно произойдет, что оно неизбежно…

– Поцелуй меня! – От озноба мои зубы щелкнули, и волна огненного тока прокатилась по спине. – Ну же! Виктор!

– Не здесь! Там, там! В спальне! Скорее! – По его побледневшему лицу блуждали красные пятна, и дрожь била его не слабее, чем меня.

– Почему? – Я схватила его за обе руки и потянула к себе.

– Здесь нель…

Но я не дала ему договорить, прижала своп ладони к его вискам и впилась в его губы. У меня сразу закружилась голова… Наверное, у Виктора тоже, потому что мы тут же оказались на полу, но, едва переведя дух, Виктор отстранился и опять позвал меня в спальню, хотя он точно так же, как и я, был в полуобмороке от нестерпимого лихорадочного жара.

– Можно, Виктор, можно…

Я подползла к нему и провела ладонями по его груди. Радостно чувствуя биение внутри его тела, мои руки двигались ниже, расстегивая пуговицы его рубашки. Виктор застонал и набросился на меня, беспорядочно целуя все, что попадалось на пути его губам. Он шептал какие-то сумбурные ласковые слова, а потом, когда на нас оставалось уже совсем мало одежды и оно должно было вот-вот произойти, очень отчетливо произнес:

– Это в первый раз, в первый раз!..

И вдруг прямо над моим ухом тонко залаял щенок. От неожиданности мы громко охнули, невольно разжимая объятия. Щенок на всех четырех лапах меховой подушкой отпрыгнул в сторону, и под ним начала расползаться лужица. В полуметре от наших лиц.

– Что же ты наделал, глупыш? – грустно произнес Виктор, помогая мне встать, а щенок сконфуженно попятился к двери и юркнул в коридор.

Мы растерянно смотрели друг на друга.

– Я же говорил вам, миледи, что этим надо заниматься в спальне, а не в гостиной на глазах у прародительницы.

Он поднял с пола и протянул мне мои и свои вещи. Отцовская булавка на его галстуке укоризненно блеснула. Я промолчала.

– Не расстраивайтесь, миледи. – Виктор погладил меня по плечам. – Я сейчас все уберу, и мы пойдем в спальню, если вы не передумали.

Зачем он это сказал? Вся предыдущая сцена сразу же показалась мне невероятно пошлой и безнравственной. У меня есть Анри, а я возжелала какого-то чужого парня, причем странного и сомнительного…

Виктор, не одеваясь, пошел за тряпкой, а я же начала одеваться, не раздумывая. Надо бы радоваться, что ничего не произошло, уговаривала я себя, но почему-то радоваться не получалось. Может быть, все-таки пойти с ним в спальню и попробовать довести все до конца?

Нет! Нет! Ни в коем случае!

Где-то в недрах квартиры зазвонил телефон.

Виктор вернулся с тряпкой в одной руке и с телефонной трубкой в другой.

– Ладно, патрон, не переживай, я все сделаю, – не особенно убедительным тоном говорил он. – Хорошо, хорошо, буду через полчаса.

Ну не через полчаса, так минут через сорок.

Можно подумать, ты не знаешь, как меня найти. Да, сестра улетела. Проводил… Патрон, ну честное слово, я уже еду!

Виктор выглядел ужасно нелепо: в расстегнутой рубашке и без брюк…

– Вот. Надо на работу. – Виктор бросил тряпку в лужу и протянул мне телефон как вещественное доказательство. – Ох, извините.