Текст книги "Поэзия убийства"

Глава 6

Тем временем зародившаяся в голове следователя Наполеонова версия о возможной причастности к убийству Тавиденкова уставших от его гнёта рабочих, казалось бы, нашла подтверждение.

В процессе расследования одной из главных улик стал камень со следами крови Фрола Евгеньевича Тавиденкова. На камне были также обнаружены отпечатки пальцев Ивана Терентьевича Костомарова – одного из рабочих жадных до денег партнёров.

В алчности Тавиденкова и Кобылкина можно было бы обвинить строительный бум, но, как говорит русская народная мудрость, «Свинья грязи всегда найдёт». Или, как писал всё тот же уважаемый учителем Королёвым, да, пожалуй, и многими другими, Томас Джозеф Даннинг: «Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте десять процентов, и капитал согласен на всякое применение, при двадцати процентах он становится оживлённым, при пятидесяти процентах положительно готов сломать себе голову, при ста процентах он попирает все человеческие законы, при трёхстах процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Контрабанда и торговля рабами убедительно доказывают вышесказанное».

Наполеонов в который раз подумал о том, что капитализм – это зло. Особенно наш отечественный, который со временем становится палкой о двух концах.

Ох, не зря предупреждал в своё время великий русский философ Николай Бердяев:

«Буржуа – всегда раб.

Он раб своей собственности и денег.

Он раб тех рабов, которых эксплуатирует и которых боится».

И вот теперь ему, следователю Наполеонову, чувствующему себя частью своего народа, предстоит обвинить в убийстве несимпатичной ему жертвы рабочего человека. И, несмотря на то что всё его естество протестует против этого, он обязан это сделать, потому что он служит всему обществу и закону. Как же хотелось ему, чтобы это сделал за него кто-то другой, но увы.

В процессе дознания выяснилось, что у Костомарова не единожды возникали конфликты с Тавиденковым. А накануне убийства они во время ссоры так кричали друг на друга, что многие слышали, как Фрол Евгеньевич орал во всю глотку, что его терпение закончилось и он вышибет строптивого рабочего вон со своего предприятия. Костомаров не оставался в долгу и грозил вышибить из хозяина дух.

Работающие на предприятии разделились на две неравные группы. Та, что была в меньшинстве, считала, что Костомаров, как настоящий мужик, сдержал своё слово. Но большинство уверяло следователя, что Иван не стал бы марать рук об эту, как они выражались, «гниду».

Сам Иван Терентьевич не отрицал того, что частенько ругался с Тавиденковым, и от своих угроз не отказывался. Но твердил, что не трогал хозяина и пальцем, хотя руки у него постоянно чесались.

– Почему вы так часто ссорились с Тавиденковым?

– Потому что он нас всех превратил в крепостных. Мы ишачим на них с Кобылкиным, не разгибая спин.

– Почему вы ссорились только с Тавиденковым?

– Потому что Кобылкин на предприятие носа не казал. Сидел в их конторе. И получалось, что он как бы не при делах! Белый и пушистый.

– На самом же деле вы и его считали виновным в сложившейся ситуации?

– А как же! Такой же гад.

– Почему молчали другие?

– Терпения у них больше.

– Если ваше терпение было на исходе, надо было уволиться.

– А чем детей кормить?

– Устроились бы на другое место.

– Пойди найди его, другое место, – угрюмо проворчал Костомаров. – Но я не убивал этого кровопийцу!

Наполеонов вздохнул. Алиби у Костомарова не было. Он утверждал, что зашёл после работы в забегаловку и напился.

– Как называется забегаловка?

– «Берлога».

Наполеонов что-то черкнул в блокноте и проговорил:

– Дальше.

– Что дальше?

– Как долго вы сидели в «Берлоге»?

– Не помню.

– Официантка запомнила вас?

– Не знаю.

– Куда вы отправились потом?

– Никуда!

– То есть?!

– После просто ходил по улицам.

– Зачем?

Костомаров объяснил, что сделал он это для того, чтобы унять кипевшую в нём злость. Никого из знакомых он не встретил. И плюс ко всему потерял где-то свой телефон. Звучало всё это более чем подозрительно, и Наполеонов скрепя сердце решил задержать Костомарова.

Иван Терентьевич задержанию не противился, даже более того, заявил, что ему теперь всё равно.

– Это ещё почему? – удивился Наполеонов.

– Потому что закон всегда на стороне богатых. И если уж я попал вам в руки, то вы на меня и повесите убийство. Зачем вам другого искать, когда вот он я, в ваших руках.

– Не говорите глупостей, – отрезал Наполеонов, – если выяснится, что вы не причастны к убийству, вас отпустят.

– Как бы не так, – усмехнулся Костомаров.

В этот же день, вернее под вечер, Наполеонов с тяжёлым сердцем отправился в коттеджный посёлок к своим друзьям. Домой в таком настроении идти он не хотел, чтобы лишний раз не расстраивать мать, которая принимала близко к сердцу все переживания своего единственного сына. Скрыть же от матери своё душевное состояние под маской благополучия Наполеонову не удавалось никогда.

Играть же перед друзьями-детективами было не нужно. Мирославу вообще ничем не проймёшь, зато она способна находить ответы на самые непростые вопросы, а Морис, как человек воспитанный и тактичный, умеет так проявить сочувствие, что тяжеленный камень, лежащий на душе, сразу начинает уменьшаться в размерах.

Наполеонову сейчас, как и нередко прежде, требовались и поддержка, и сочувствие.

Увидев лица детективов, Шура испытал облегчение прямо на пороге – ему были рады, его ждали.

– Скоро будут готовы отбивные из говядины, – сказал Морис.

– Спасибо.

– А в холодильнике коробка с «наполеонами», – добавила, улыбнувшись, Мирослава.

Торт и пирожные «наполеон» были любимым лакомством Шуры. Конечно, он предпочитал домашние, те, что восхитительно готовил Морис, но и перед испечёнными в кулинарии «У дома» тоже никогда устоять не мог. Вот и сейчас его рот тотчас наполнился слюною. Проглотив её, он сказал:

– Я лучше пойду умоюсь.

После ужина Шуру за язык никто не тянул, он заговорил сам:

– Помните, я вам говорил, что убит бизнесмен Фрол Евгеньевич Тавиденков?

Детективы закивали.

– Так вот, теперь установлено точно, что он задохнулся.

– Как, то есть, задохнулся? – слегка озадачилась Мирослава.

– Ему на голову надели пакет и держали, пока он не перестал дышать.

– Прошлый раз ты говорил, что его камнем стукнули.

– Стукнули. Поэтому он и не сопротивлялся.

– То есть если бы его не оглушили, он мог бы за себя постоять?

– Конечно! Найден и камень, которым его ударили.

– Да ну! Как вам это удалось?

– Это всё Легкоступов, – нехотя признался Наполеонов.

– Расскажи поподробнее.

– Да что тут рассказывать! – начал Наполеонов несколько возмущённо. – Я говорил этой дылде, чтобы он не шлялся с фотоаппаратом по окрестностям и не щёлкал всё, что ему на глаза попадётся. Но ты ведь знаешь Валерьяна!

– Знаю, – усмехнулась Мирослава.

– Пока группа оставалась на месте преступления, эта личность, склонная к художественным отступлениям, гуляла по усадьбе и наслаждалась её красотами! Знала бы ты, сколько он нащёлкал всего!

– Догадываюсь. – Мирослава попыталась скрыть улыбку, но это ей не удалось.

Наполеонов скрипнул зубами, но потом, усмирив бунтующее в нём возмущение, продолжил более спокойно:

– Кроме всего прочего, он сфотографировал клумбу.

– О! – вырвалось у Мирославы.

– Я бы тоже сказал «о», если бы застал его на месте преступления! – проворчал следователь. – То есть в тот момент, когда он фотографировал клумбу. Но я был занят…

– Я понимаю тебя, Шурочка! Но ради всего святого, не тяни! Что там не так с клумбой? – спросила Мирослава.

– Сначала, как признался сам Валерьян, он сфотографировал её исключительно в эстетических целях, очень уж на ней росли красивые цветы и травы. Но потом, когда он проявлял снимки, обратил внимание на то, что один камень лежит как-то не так по сравнению с другими камнями – своими собратьями.

– Что значит глаз художника! – восхитилась Мирослава.

Шура метнул в подругу детства неодобрительный взгляд, её искреннее восхищение талантом художника показалось ему неуместным и чрезмерным. Судя по тому, как молчал Морис, он тоже не одобрял её эмоций. Хотя у него были на то свои причины, связанные никак не с искусством фотографа, а с тем, как время от времени Волгина смотрела на Легкоступова.

– Шура! Завидуй молча, – усмехнулась Мирослава и поторопила друга детства: – Рассказывай, что было дальше.

– Сама же прерывает меня своими охами и ахами, – сердито проворчал Наполеонов, но, получив ощутимый тычок в бок, послушно продолжил: – Валерьян показал снимок мне, я – Незовибатько. Афанасий Гаврилович велел тащить камень в лабораторию. Наши сотрудники изъяли его со всеми предосторожностями при свидетелях и доставили камень эксперту. А на нём следы крови. Представляешь?!

– Представляю. Молодец Валерка! То есть Валерьян! Вот что значит художественно зоркий глаз!

– Опять ты за своё! – рассердился Наполеонов. – Можно подумать, что он один молодец, – обиженно пробухтел Шура. – А всех остальных на свалке нашли.

– Нет, вы все молодцы, – похвалила Мирослава. И чмокнула друга детства в рыжевато-русую макушку.

Наполеонов сразу же приосанился. Мирослава, глядя на него, невольно вспомнила предупреждение владельцев ездовых собак о том, что нельзя хвалить и ласкать только одну собаку в упряжке, другие могут загрызть её из ревности.

«А мужчины, как известно, – усмехнулась она про себя, – создания стайные, в отличие от женщин, которым больше досталось кошачьих повадок».

– Вы установили, чья кровь на камне? – спросила она.

– Тавиденкова, конечно! Ты что, не врубилась? – Наполеонов посмотрел на подругу детства подозрительно.

– Ну, почему же, – обронила она, – просто я хотела услышать это от тебя.

– Считай, что услышала.

– А отпечатки пальцев есть?

– Есть!

– Известно, кто их оставил?

– А то! – Наполеонов обвёл лица детективов торжествующим взглядом. – Преступник задержан. Можешь об учителе истории не беспокоиться.

– Хорошо, – кивнула Мирослава, – ты нас успокоил.

Наполеонов неожиданно сник.

– Что с тобой, Шура? – забеспокоилась Мирослава.

– Парня жалко.

– Какого парня?

– Который убил этого кровососа.

– Кто он?

– Простой работяга, доведённый до отчаяния.

– Он мог не убивать хозяина, а просто уволиться, – осторожно заметила Мирослава.

– Тебе легко говорить! – неожиданно взорвался следователь. – У тебя ни детей, ни плетей! Ты сама себе хозяйка! И умеешь зарабатывать деньги.

– Они нам с Морисом нелегко даются, – ответила на его, как ей показалось, незаслуженные упрёки, Мирослава.

– Знаю, знаю! – замахал на неё руками Шура. – Вы рискуете чуть ли не каждый день!

– Я этого не говорила.

– Но подразумевала!

– Если на то пошло, то и ты рискуешь не меньше, чем мы.

– Меньше, – неожиданно успокоился Наполеонов. – Прости, у меня прорвалось.

– Бывает, – со снисходительной лаской в голосе отозвалась Мирослава.

– Посадят парня, – вздохнул Наполеонов.

– Но ведь, насколько я поняла, его вина ещё не доказана.

Шура махнул рукой.

– А что говорит сам твой работяга?

– Он не мой! Твердит, что не убивал.

– Алиби проверили?

– В том-то и дело, что алиби у него нет.

– Совсем?

– Говорит, что после работы пошёл в «Берлогу».

– Куда? – удивлённо переспросил Морис.

– Забегаловка так называется недалеко от их предприятия. Там и напился, чтобы как-то унять злость. После забегаловки просто бродил по улице. Никого из знакомых не встретил.

– Вы расспросили работников забегаловки?

– А смысл?

– То есть?

– Тавиденкова убили, когда задержанный уже покинул «Берлогу».

– И тем не менее…

– Для проформы, конечно, можно, – без особого энтузиазма согласился Наполеонов. – Но вся загвоздка в том, что на время убийства Тавиденкова, как уверен сам подозреваемый, его алиби подтвердить никто не может. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Мирослава.

– Но ведь может быть так, что подозреваемый не видел никого из знакомых по причине своего опьянения, но знакомые могли видеть его, – проговорил Морис.

– Добрейшей ты души человек, – сказал Шура, – но кого опрашивать-то? Не могу же я дать объявление в газету с таким текстом: «Граждане, кто видел такого-то, в такое-то время, отзовитесь».

– А почему нет? – спросил Морис.

– Ты что, издеваешься надо мной, что ли?

– Ничуть, – покачал головой Морис.

Шура отвернулся от друга, а у Мирославы в тот миг, когда она наблюдала за лёгким движением мысли в глазах Миндаугаса, промелькнула догадка о сути его идеи. Но вслух ни он, ни она ничего больше не сказали на эту тему.

В этот вечер ни одному из детективов не пришло в голову просить Шуру спеть. Было ясно, что ему не до песен. Да и разошлись они по своим комнатам в этот вечер рано.

Когда Мирослава на следующее утро спустилась вниз, Наполеонов, как практически всегда, уже покинул их дом.

– Что у нас на завтрак? – спросила Мирослава.

– Я накормил Шуру сырниками и подумал, что и мы давно их не ели.

– В таком случае давай поедим, – покладисто согласилась она и сама налила себе в чашку крепкий зелёный чай с жасмином.

Морис молча пододвинул ей тарелку с сырниками.

– Как вкусно пахнут! – сказала Мирослава.

– Я добавил немного ванилина.

– И изюма.

– И изюма, – машинально согласился он.

– Ты чего такой невесёлый? – спросила Мирослава.

– Да так…

– Колись, а то укушу.

Морис невольно улыбнулся.

– Вообще-то я не невесёлый.

– А какой?

– Просто я бы не отказался от расследования убийства Тавиденкова. Мы ведь всё равно сидим без дела.

– И ты заскучал.

– Не то чтобы, но…

– Не печалься. Скоро у нас обязательно появится клиент.

– А вам неинтересно, кто убил бизнесмена?

– Я рада, что учитель вне подозрения.

– И я.

– Ты прямо, как ослик Ия.

Морис улыбнулся. Потом вздохнул и признался:

– Но в то же время я чувствую солидарность с Шурой, и мне жаль обвинённого в убийстве рабочего. Мы даже не знаем его имени…

– Зачем нам его имя, – пожала плечами Мирослава.

– А что, если он не виноват? Ведь он отрицает свою вину!

– Следствие разберётся.

– Вашими бы устами да мёд пить, – неожиданно сердито проговорил Морис и убрал из-под носа Мирославы тарелку с сырниками.

– Ты решил в воспитательных целях поморить меня голодом? – спросила она спокойно.

– Нет, простите, – он поставил тарелку на место.

– Так-то лучше, – сказала она, взяла сырник, откусила кусочек и запила чаем.

– У нас сметана есть, – печальным голосом проговорил он.

– Спасибо. Но я пока не хочу.

– Зря. Шуре сметана понравилась.

– Ещё бы она ему не понравилась, – усмехнулась Мирослава.

– Что вы собираетесь сегодня делать?

– Съезжу в город.

Он не спросил зачем, только проинформировал:

– Я буду варить варенье.

– Замечательно. Спасибо тебе, Морис! – она встала из-за стола и чмокнула его в щёку.

Он приложил к этому месту руку.

– Ты чего? – спросила она.

– Хочу подольше сохранить ощущение вашего прикосновения.

Мирослава засмеялась.

– Я тебя ещё потом поцелую, – и добавила: – Если ты захочешь.

– Захочу, – заверил он её.

Глава 7

Когда «Волга» Мирославы въехала в черту города, детектив тихо вздохнула. Может быть, даже не столько из-за сожаления, сколько из-за перемены воздуха. Если за городом его хотелось черпать ковшом Большой Медведицы и жадно пить, то тот воздух, что был в городе, вдыхался, особенно с непривычки, через силу. А ведь Мирослава хорошо помнила то время, когда бабушка по утрам распахивала настежь окна их квартиры, расположенной в районе, застроенном хрущёвками, и в квартиру вливался со двора свежий, живительный воздух. Маленькая Мирослава от переполнявших её чувств начинала подпрыгивать на месте, стараясь дотянуться до окна.

– Не прыгай, – говорила внучке бабушка, ласково поглаживая её русую головку, – козлёночком станешь.

– Мама, – смеялась тётя Виктория, которая была тогда юной девушкой, – она же не воду из копытца пьёт, а воздух из окна. Да и вообще, – добавляла она, – судя по всему, из нашей Славки вырастет не козочка, а тигрище. Да, племянница? – спрашивала она Мирославу.

– Угу, – отвечала в свою очередь Мирослава, – подсади меня на подоконник.

– Нельзя, если ты свалишься, бабушка оторвёт мне голову. Правда, мама? – спрашивала тётя бабушку.

– Совершенно верно, – отвечала та.

– Ну, что я говорила, – смеялась Виктория, – ты же, Слава, главное сокровище в нашем доме.

Маленькая Мирослава недовольно пыхтела. Но очень скоро она научилась придвигать к окну стул и с его помощью забиралась на подоконник. Поэтому бабушка не спускала с внучки глаз. Только уже тогда доглядеть за Мирославой было ой как непросто. За дело взялся дедушка. Подполковник МВД провёл с внучкой разъяснительную беседу, сказав ей, что если она будет неосторожной, то выпадет из окна, и они с бабушкой этого не переживут. Ведь они с таким трудом пережили гибель в аварии родителей Мирославы. И внучка, несмотря на то что была маленькой, уяснила смысл дедушкиных слов и навсегда отказалась от неоправданного риска. Дедушкину науку она помнила и будучи взрослой.

Мирослава улыбнулась своим воспоминаниям. Ей очень не хватало дедушки и бабушки. Хорошо, что у неё есть две тёти, двоюродный брат, Шурочка, Дон! И Морис…

Воздух же городской отравили заполнившие городские улицы, как саранча, автомобили. Раньше их почти не было. Зато в городе было много работающих фабрик и заводов. Теперь предприятия остались в основном на рабочей Безымянке, а все те, что были недалеко от дома Волгиных, разорены и разрушены. Народ винил в этом младореформаторов послеперестроечной поры.

Вновь возникшие предприятия так называемого среднего бизнеса не могли сравниться с советскими гигантами. Правда, при новом губернаторе при помощи привлечённых инвесторов стали возводить новые заводы, но уже за пределами города.

Мирослава сбросила скорость перед «зеброй», и вдруг что-то заставило её остановить автомобиль. Она тотчас поняла, что именно – парень и девушка, только что перешедшие дорогу.

Прижавшись к бровке, Мирослава выбралась из салона, закрыла автомобиль и помчалась вслед за уже скрывшейся из вида парой. Когда она снова увидела их, то парень и девушка, попрощавшись, двинулись в разные стороны.

Мирослава, недолго думая, поспешила за парнем. Она догнала его возле крошечного скверика, такие в их городе принято называть «уголками отдыха».

– Иван! – крикнула она.

Он не обернулся.

– Королёв!

Парень остановился и растерянно посмотрел на неё.

– Вы кто?

– Мирослава Волгина.

– Но я вас не знаю.

– Я вас тоже.

– Не понимаю.

– Просто захотелось познакомиться с кавалером дочери недавно убитого бизнесмена Тавиденкова.

– Так вы из полиции, что ли? – насмешливо спросил он.

– Нет, – ответила она, – но тепло.

– Что тепло? – не понял он. – Где тепло? На улице, что ли?

– Нет, это я относительно вашего предположения.

– Ах вот оно что. Только я тут с вами ромашку устраивать не собираюсь.

Мирослава засмеялась.

Видимо, что-то промелькнуло в голове парня, и он смутился.

– Простите, я не это хотел сказать.

– Я так и поняла. Можно спросить?

– Спрашивайте, – вздохнув, разрешил он.

– Вы ведь с Дашей шли?

– И что?

– Как давно вам стало известно, что отца Даши убили?

– Да кто вы, в конце концов?!

– Частный детектив.

– И какое вам до всего этого дело? – вспылил он.

– Сейчас никакого.

– Что значит «сейчас»? А раньше?

– Мать Даши Стелла Эдуардовна обратилась за помощью в наше агентство.

– Не понял!

– Она подозревает в убийстве вашего отца.

– Полиция с этим уже разобралась.

– К счастью.

– И теперь, как я понял, вам уже нет до нас дела.

Мирослава кивнула.

– Так зачем вы меня остановили?

– Чисто женское любопытство.

Он посмотрел на неё недовольным, даже осуждающим взглядом.

Но она проигнорировала его и спросила:

– Значит, вы встречаетесь с Дашей?

– И что?

– Ничего.

– Донесёте отцу? – спросил он насмешливо.

– И не подумаю. Но вам самому нужно было бы ему рассказать об этом.

– Он не поймёт.

– А вы попробуйте.

– Пробовал уже!

– Ещё раз.

Парень вздохнул.

– Вы так сильно любите друг друга?

– Очень. И мы не можем отвечать за неприязнь наших родителей друг к другу.

– Не можете, – согласилась Мирослава. – Ваня, вы, пожалуйста, не злитесь на меня, мне нужно задать вам ещё один вопрос.

– Какой?

– Если вы встречаетесь с Дашей, то как так вышло, что вы не сразу узнали о смерти её отца?

– Откуда вы знаете?! – удивился Иван.

– У меня свои источники, – неопределённо ответила Мирослава.

– Ладно, – махнул он рукой, – я вам отвечу! Мы с Дашкой некоторое время не встречались!

– Поссорились?

– Нет! – Он замолчал.

Мирослава терпеливо ждала, и парень продолжил:

– Дашка сказала, что нам в наших отношениях нужно сделать паузу.

– Зачем?

– Чтобы всё обдумать и взвесить, можем ли мы жить друг без друга. Я был против этого эксперимента, так как отлично знаю без всяких испытаний, что не могу жить без Дашки. Но я вынужден был ей уступить.

– Зачем Даше понадобился такой эксперимент?

– Видите ли, её родители… – Парень запнулся.

– Были против ваших отношений…

– Фрол Евгеньевич не запрещал Даше встречаться со мной. Зато Стелла Эдуардовна вся просто кипела от злобы. Вы знаете, что она даже заставила своего мужа уволить с работы моего зятя?

– Знаю. Но если ей удалось одно, то почему она не добилась того, чтобы Тавиденков запретил дочери встречаться с вами?

– Фрол Евгеньевич очень любил Дашку, – вздохнул парень, – она была для него светом в окошке.

– А жена?

– Я не знаю подробностей, но Даша говорила, что ни в чём другом отец матери не отказывал.

– Спасибо, Иван, вы очень помогли мне.

Он пожал плечами, а потом проговорил:

– Вы сами недавно только говорили, что не интересуетесь этим всем, а теперь вот благодарите.

– Видишь ли, Ваня, в чём дело, – решила быть откровенной с парнем Мирослава, – дело об убийстве отца Даши ведёт мой близкий друг следователь Наполеонов. Это он приходил к вам и разговаривал на кладбище с твоим отцом.

– Да, отец рассказывал мне про это.

– Ну так вот, подозрение в убийстве пало на рабочего, который не ладил с отцом твоей девушки.

– Да знаю я, – перебил её Иван Королёв, – Дашка говорила мне, что полиция забрала Костомарова. Но Дашка уверена, что Иван Терентьевич не убивал её отца.

– Она так хорошо знает рабочих с предприятия отца? – усомнилась Мирослава.

– Не всех, конечно. Но Костомаров был притчей во языцех.

– Это ещё почему?

– Иван Терентьевич часто бунтовал против порядков, заведённых в вотчине Тавиденкова и Кобылкина. Ведь эти двое буквально сок из своих сотрудников выжимали.

– И как же вы могли влюбиться в Дашу?

– Даша не такая, – уверенно проговорил Иван.

Мирослава не стала спорить с парнем, она от всей души желала, чтобы так оно и было.

– Ладно, Ваня, извините, что задержала вас, ещё раз спасибо, и я пойду.

– Подождите! А вы не хотите помочь Ивану Терентьевичу?

– Чем? Костомарову, скорее всего, нужен хороший адвокат.

– А если Даша права и Иван Терентьевич не убивал её отца?

– Следствие разберётся.

– Следствие, – пробурчал Иван Королёв, махнул на прощание детективу рукой и, не оглядываясь, зашагал своей дорогой.

Мирослава несколько секунд смотрела ему вслед, потом вернулась к своей машине. Она сидела за рулём и не двигалась с места. Вообще-то она планировала навестить автосервис своей подруги Людмилы Стефанович, поболтать, попить чаю из пивных кружек с её отцом Павлом Степановичем, которого она знала с детства. Годы шли, а усы отца Люси по-прежнему оставались пшеничными и пышными, хотя в волосах на голове и там и тут притаилась седина. Неизменной была и гора конфет «Мишка косолапый» на столе Стефановича, как и пивные кружки, из которых он поил чаем всех заглянувших к нему на огонёк.

«У Люси, – думала Мирослава, – наверное, снова сменился возлюбленный. Ведь мы не виделись больше полумесяца».

У подруги детектива было неполезное для здоровья хобби – менять мужчин как перчатки.

Теперь же после разговора с Иваном Королёвым Мирославе захотелось вернуться домой. По крайней мере, она была уверена в том, что не сможет сегодня хохотать над Люсиными похождениями и выслушивать её подначивания в свой адрес.

Тронув машину с места, детектив доехала до кольца и отправилась в обратный путь.

В доме разливался головокружительный аромат грушевого и яблочного варенья, часть из которого уже была сварена, часть тихо вздыхала в тазике на плите.

– Вы чего так рано вернулись? – спросил Морис.

– Подумала, может, тебе понадобится моя помощь.

– Не лгите, – ответил он спокойно.

– Ты прямо как детектор лжи, – вздохнула она притворно и выдала новую версию: – Тогда считай, что я соскучилась.

– Ответ приятный для моего слуха, но снова неверный.

Мирослава рассмеялась, налила себе чаю, села за стол, придвинула бокал с грушевыми пенками, зачерпнула ложкой сладкую массу, положила её в рот, запила чаем.

– Вкусно, – проговорила она, зажмурив от удовольствия глаза.

– Теперь верю, – улыбнулся Морис.

– Когда освободишься, – сказала она, – я расскажу тебе всё подробно.

– А что, есть что рассказывать?

– Да так…

– Я хотел бы поручить вам одно дело.

– Ты мне? – удивилась она.

– Ну, не Дону же, – усмехнулся он.

– Опять яблоки собирать?! Или груши?

– Нет.

– А что?

– Почитайте мне вслух что-нибудь из новых произведений вашей тёти.

– Это можно, – облегчённо выдохнула она и ушла в библиотеку за новой книгой Виктории Волгиной.

– Сборник рассказов, – объявила она, вернувшись. – Рассказ первый – «Виктория – свободный художник». Читать?

– Читайте.

– Она никогда не относилась к мужчинам серьёзно. Однако, выйдя замуж третий раз, решила, что менять мужей неразумно.

Для смены декораций в хрупком театре земного бытия существуют любовники, поклонники и прочие претенденты на главную роль.

По профессии Виктория была свободным художником. Хотя, что такое свобода?

Живопись была смыслом её жизни. Это была своего рода одержимость – свойство любого большого таланта.

Жила она где-то там высоко, в запредельном мире своей души.

И живопись была то ли отражением этой сложной духовной жизни, то ли наивысшей её концентрацией.

Глядя на лицо Виктории, на её фигуру, трудно было что-то сказать… кроме того, что эта женщина самодостаточна и независима.

…Пожалуй, что то же чувство мы испытываем, когда смотрим на пантеру или тигра…

Но живопись… не умела молчать. Она выдавала её с головой.

По этим линиям, цветовым пятнам, игре света и тени можно было читать, как по книге её судьбы. И Виктория знала это и не боялась этого.

Её жизнь вполне устраивала её, вернее, другая форма была бы просто неприемлема для неё.

Она и биографию свою толком не могла рассказать. Ну, это как река – родилась из маленького родничка и течёт в Вечность. Ни прибавить, ни убавить.

Он вошёл в её жизнь случайно. А может быть, и нет.

Как и все свободные художники, денег Виктория не имела и поэтому, когда не было вдохновения, зарабатывала на жизнь, рисуя в парке карандашные портреты.

Этого хватало… к тому же не требовало большой затраты энергии и времени.

…Она как раз читала «Опыты» Монтеня, подставив лицо под лучи нежного сентябрьского солнца, когда рядом раздался весёлый искристый голос:

– Девушка, а вы времени зря не теряете. Жаль вас прерывать… Но может быть, обессмертите меня на холсте?

– На холсте нет, а на ватмане пожалуйста, – сказала она, с сожалением закрывая книгу.

И тут её взгляд столкнулся с его взглядом. Это было нечто удивительное.

Его глаза не были ни весёлыми, ни искристыми. Они были… высокими, как небо, и такими же голубыми и бездонными. Небо бывает таким только в начале осени, в пору зрелости… когда становится трудно оторвать взгляд от его глубины и выразительности.

Юноша был молод. Ему было не больше двадцати семи. Правильные черты лица, полные чувственные губы ещё больше подчёркивали очарование его глаз. Он был прекрасно сложен и со вкусом одет.

Виктория поймала себя на том, что слишком долго смотрит на него.

Он тоже молчал и смотрел. Пауза затянулась. И не зная, как прервать её, они почему-то одновременно рассмеялись.

Виктория нервным движением руки поправила пряди длинных русых волос и взмахнула карандашом. Всё время, пока она рисовала, он не сводил с неё глаз.

Она чувствовала это сквозь трепет ресниц… сквозь шелест листвы…

В уголках её губ мерцала лёгкая улыбка.

Ей казалось, что время остановилось.

…Остаток дня они бродили по парку. Вдыхали влажный запах дубов, неистовый аромат цветов и лёгкое дыхание хвои.

Перед самым закатом они стояли на изогнутом, словно бровь красавицы, мосту, который, наклоняясь над водой, упивался собственным отображением, и всё это вместе – мост и его отражение были похожи на зеркальный глаз или на всевидящее око.

Их руки, как ласточки, проносясь над периллами, соприкасались… Случайно… Нежданно на миг или два и разлетались в разные стороны.

А потом она, с трудом преодолев нахлынувшую истому, разжала губы и сказала, что ей пора…

– Уже?! – вырвалось у него с сожалением.

Она кивнула. Они договорились встретиться здесь же… через день.

Их встречи стали частыми. Виктория не могла вырваться из-под притяжения его глаз. И часы, проведённые с ним, были для неё подарком судьбы, откровением свыше.

Но сентябрь кончился. Наступил октябрь. И ей захотелось большего.

Желание потеснило очарование. Её речь потеряла плавность, нетерпение всё чаще прорывалось в жестах, страсть зажигала взгляд, приглушала голос.

Однажды она стремительно обняла его за плечи, а потом взяла его голову и быстро наклонила к себе.

От вкуса её горячего пряного поцелуя он покачнулся и задышал быстро-быстро.

– Ты живёшь один? – спросила она.

– Да…

– Пойдём к тебе.

Через полчаса они оказались в обыкновенно тёмном подъезде, поднялись по лестнице, и он открыл дверь ключом.

Виктория вела себя так, словно она всю жизнь приходила в эту комнату, такую тихую с удивительной аурой доброты и постоянства.

У Виктории не было желания медлить. Она бросила взгляд на постель…

Её вид вполне удовлетворил её. Она провела рукой по его щеке, взяла его руку в свою… Но он не пошевелился.

Виктория с удивлением не заметила никаких признаков его готовности лечь с ней в постель.

– Мы так и будем стоять? – спросила она.

– Ну, почему же, мы можем сесть, – сказал он спокойно.

– Вот как, – только и сумела она произнести.

– Вы не совсем правильно меня поняли… Я не собираюсь становиться вашим любовником.

Виктория подумала, что ещё немного, и она упадёт со стула.

– То есть?..

– Я предлагаю вам стать моей женой. Руку и сердце, – добавил он и улыбнулся.

– Видишь ли, ты никогда не спрашивал меня… Но ведь я уже далеко не девочка… Я замужем.

– Я знаю.

Она не спросила, откуда он знает. Только пожала плечами.

– И тем не менее, – сказал он, – я хочу, чтобы мы поженились. Я люблю вас. Надеюсь, что и я вам не безразличен.