Текст книги "Комон, стьюпид! Или Африканское сафари по-русски"

– Ты с ним спала? – спросила я.

– Нет, конечно, бог с тобой. Запомните одно правило: нельзя спасть с мужиком, который знаком с твоим мужем.

– Нам еще до этого правила ехать и ехать, – вздохнула Анька.

– Да, это точно, – согласилась Инга. – Итак, на чем мы там остановились… да, Сергей.

– А почему это недостаток? – не поняла Анька.

– Потому что. Вот скажи мне, кто жена у бегемота?

Анька задумалась.

– Бегемотиха, наверное.

– Правильно, а крокодил кого себе выберет?

– Крокодилиху.

– Правильно. А еврей женится только на еврейке. Понятно?

– Так мы не еврейки с Анькой, – тихо сказала я и скосила глаза на свой нос, – хотя нос у меня жидовский!

– Твой нос тебе не поможет.

– Понятно, этот экземпляр нам не по зубам. И что, нет совсем никаких шансов?

– Ну почему нет? История знает несколько случаев спаривания еврея и не еврейки. Шанс всегда есть. Правда, мизерный.

– Ладно, третий кто? – спросила Анька.

– Третий – Альберт.

– О, нет. Только не Альберт, – простонала Анька.

– В чем дело? Вы знакомы? – удивилась Инга.

– У Аньки аллергия на Альбертов, – объяснила я. – Нельзя ли этого Альберта сразу задушить?

– Зачем? Он самый классный. Спокойный, уравновешенный, обеспеченный. И работа у него отличная: он почти всегда в командировках.

– Чем же это так здорово? – спросила я.

– Вот выйдешь замуж – поймешь, – ответила Инга. – Он, между прочим, доктор наук. И как раз в таком возрасте, что готов жениться хоть завтра. Время поджимает. Он постоянно ищет кого-то. Хочет иметь детей. Но он…

– Гей? – опять попыталась угадать я.

– Нет, – уже крикнула Инга. – Не гей он. Что у тебя за манечка такая?

– Она просто мечтает иметь друга-гея, – объяснила Анька.

– Зачем тебе это?

– Да что ты слушаешь ее! – обиделась я.

На самом деле это была правда.

Я всегда мечтала иметь друга-гея, чтобы он жил со своим бойфрендом по соседству. Утром он бы заезжал ко мне на своей машине, обязательно подправлял мне прическу и ругал, если бы я была без макияжа.

Потом мы бы мчались на его «BMW-Z3» за покупками. По дороге болтали бы о всякой чепухе, сигналили проезжающим машинам и во всю глотку распевали песни Элтона Джона и Принца.

Он бы мне говорил: «Выглядишь сегодня чудесно», я бы, не смущаясь, отвечала: «Спасибо». Или: «Что-то мне сегодня, подружка, не нравится, как ты выглядишь. Давай я тебе помассирую плечи» – и делал бы мне легкий массаж…

Он бы слушал со мной Колю Баскова. Он бы не курил в моем присутствии, а когда я просила бы его помочь мне приготовить ужин, он бы говорил: «Ну конечно, сядь, отдохни, я все сделаю сам», бежал на кухню и жарил рыбку в божественном соусе. Я совсем не против, чтоб он был итальянцем. Тогда бы мы с ним часами упражнялись в итальянском, он бы пел мне голосом Тото Катунью «Donna, donna mia» и вместо рыбы готовил спагетти с сыром.

– Все это враки! Так что там с ним не так? – я попыталась сменить тему.

– Он – еврей! – решила угадать Анька.

– И не еврей, и не гей. Он нормальный мужик, только он… большой ребенок. Рассеянный с улицы Бассеяной. Про него столько анекдотов ходит! – ответила Инга и закатила глаза.

– Расскажи хоть один, – попросила я.

– Один раз он проверял уровень масла в своей старенькой машинке и забыл закрыть капот. Так и поехал на работу.

– Ну и что тут такого? – удивилась Анька. – Я даже не знаю, где этот капот открывается и закрывается.

– Нет, ты не поняла. Он его полностью открыл, понимаешь? Поднял к лобовому стеклу и так и поехал.

– Как же он дорогу видел?

– Он смотрел в щель между капотом и корпусом и только минут через пять понял, что ему не очень удобно ехать. Остановился, вышел из машины и лишь тогда увидел, что капот открыт.

– Ну, это не смертельно, – вынесла свой приговор Анька.

– А если бы тебе пришлось выбирать, когo из этих троих ты бы выбрала? – спросила я у Инги.

– Альберта, конечно.

– Из-за командировок? – поинтересовалась выбором я.

– В большей части да.

– Все понятно. И когда мы их увидим?

– Послезавтра. В понедельник.

Вечером мы с Анькой сидели, опустив ноги в бассейн, и болтали о кандидатах.

– Значит так, – сказала Анька, – давай сразу договоримся, что к Альберту я даже не подхожу. Вообще. Потому что я точно знаю, что если я подойду, меня сразу на него стошнит.

– Ага, и притянет, как к магниту.

– Тоже вполне вероятно.

– А может, это твоя судьба?

– Что «это»?

– Имя Альберт. Скажу честно, меня от самого имени уже коробит.

– Ладно, тебе и от Эдуарда было плохо. Целых три года.

– И два месяца…

– Все, хватит хандрить. У нас послезавтра очень ответственный день. Пойду поработаю немного. Я за роман уже неделю не садилась. Может, хоть что-нибудь напишу… Вдруг меня посетит вдохновение?

Мы разошлись по своим комнатам.

Я подумала, что надо бы позвонить родителям, рассказать, что я неплохо устроилась, что у меня очень хороший и заботливый брат (кто бы сомневался); но потом решила отложить этот звонок до завтра, потому что если мама начнет говорить, она не остановится до утра.

Я очень люблю свою маму, но она часами может рассказывать по телефону о том, как соседка тетя Люся подвернула ногу, к ней приехала «скорая помощь», и медсестра, которая делала перевязку, рассказала, какие пряники она умеет печь, и дала ей шикарнейший рецепт. Я давно привыкла, что у нас в семье очень развит культ еды. И живут мои родители от праздника до праздника, вернее, от одного праздничного стола до другого. День космонавтики, День энергетика, Первомай и День седьмого ноября автоматически считаются праздничными, не говоря уже про Новый год, Рождество, дни рождения всех наших родственников. Сейчас еще прибавились День всех влюбленных и День матери.

Накануне каждого мероприятия, недели за три, всегда составляется список блюд, который занимает как минимум две страницы. Это все обсуждается по телефону с сестрой мамы, с женой папиного брата, естественно, с соседкой тетей Люсей и со всеми мамиными сотрудницами. Потом этот список дорабатывается, к нему прибавляется еще как минимум страница мелким убористым почерком, а то, не дай бог, получится, что «за столом нечего было есть».

После этих воспоминаний очень захотелось кушать, но я взяла себя в руки и удержалась от похода на кухню.

ПальЧики оближешь!

Я – повар.

Не простой повар, который стоит на кухне и, читая поваренную книгу, варит борщ, а самый настоящий, с большой буквы. Я готовлю не просто вкусно. Я – мастер своего дела!

Своего мужа я поймала на простой украинский борщ.

Трех порций было достаточно: очень скоро он уже стоял за моей дверью с букетом роз, свадебным колечком и вопросом «Что сегодня на обед?».

Наша семейная жизнь текла, как кисель: не спеша, гладко, не булькая. Утрам я кормила его пирожками с капустой; чтобы он пообедал на работе, давала ему с собой суп в литровой банке; а на ужин он ел гуляш из говядины.

Первый раз я почуяла что-то неладное, когда он оставил свой обед дома. Литровая банка с грибным супом сиротливо стояла на столе. Я позвонила мужу на работу и в трубке услышала: «Лапушка, я стал такой рассеянный! Да, я забыл свой обед на столе». На вопрос «Что же ты ел?» он ответил, что перекусил в столовке.

То же самое повторилось через неделю. Он опять нашел какое-то глупое оправдание, но когда я третий раз увидела на столе литровую банку с его любимым гороховым супом, я поняла, что надо принимать экстренные меры.

Не медля ни минуты, я надела свой самый красивый фартук и поехала к нему на работу.

Он сидел за столом, напротив него сидела какая-то костлявая копченая селедка, видимо секретарша. На столе, как на разделочной доске, сверкали улики: два бокала, вино и конфеты. На глаз, как опытный повар, я сразу прикинула, что их отношения еще не шагнули далеко в лес, а находятся только на опушке. Может, побаиваются охотников, а может, просто растягивают удовольствие. Второй вариант был хуже, чем первый, но тоже не смертельный.

Как только я вошла в кабинет, селедка схватила какую-то папку со стола и со словами «Андрей Михайлович, эту смету мы обсудим с вами позже» направилась к выходу. На ее пути появилась моя широкая грудь. Секретарша попробовала махнуть хвостом сначала влево, потом вправо, но когда я произнесла «Стоять», она опустила голову и из рыбьих глаз полились слезы.

Взяв ее за кофточку двумя пальцами, как грязную тряпку из раковины с немытой посудой, я подвела ее к мужу.

Муж, как хамелеон, на глазах менял окраску. Сначала он побледнел, как сыворотка для оладий, потом его кинуло в жар, и он стал красный, как свекольник, потом позеленел, как рассольник, и нервно сглотнул.

– Что, гурманище, не наелся еще? – спросила я.

Он попытался что-то сказать, но, кроме «Женечка», «лапушка» и «а мы тут проект готовим», я ничего не поняла.

– Тебе захотелось новой соляночки попробовать? Пробуй! Лимончика только не забудь добавить, а то рожа у тебя слишком счастливая. И давай сделаем так. Я даю тебе месяц. Распробуй ее, добавь соли и перчика по вкусу. Я тебя не тороплю. Но если, когда я вернусь через месяц, ты все еще будешь увлечен этой селедкой, – тут я ткнула девице в живот указательным пальцем, сделала страшную гримасу и подняла руки над головой, – пеняй на себя! Пеняй на себя, Андрюша!!! – я помахала перед его носом кулаком и пошла к выходу. Потом опять обернулась и добавила: – И чтоб к моему приезду она здесь не работала!

Закрыв за собой дверь, я услышала, как он крикнул:

– Вера, вы уволены, пишите заявление сейчас же!

Чемодан я собрала за десять минут. Деньги, которые мы копили на поездку в Америку, я положила в свой кошелек. «Ты свое уже отгондурасил, Андрюша», – написала я на разделочной доске и поехала в аэропорт.

Отдохнула я на славу. Загорела, похудела на пять кило!

Но самое главное!

Если бы вы знали, какую солянку готовят на Кипре!

Пальчики оближешь!

День шестнадцатый

Утро было солнечным. Здесь всегда солнечно. Ни тебе облачков, ни тебе хмурой и ненастной погоды.

Даже дождь проходит очень быстро. Сверкнет несколько молний, погремит гром – и опять ясно.

Еще я всю жизнь мечтала стать или великой художницей, или писательницей, или актрисой, или еще черт знает чем.

И если уже пошла речь о мечтах, то скажу, что еще я очень мечтаю похудеть.

Жила-была на свете девочка. Тридцатник ей стукнул энное количество лет назад, а до сороковника она еще не добралась, так как шла очень маленькими шажочками, постоянно натыкаясь на буераки и буереки.

До восемнадцати лет она была писаной красавицей. О ней поэт Пастернак писал: «А ты прекрасна без извилин». С годами она совсем не изменилась. То есть извилин не прибавилось. А красота… ах, ну разве спрячешь красоту годами!

Потом наша девочка жрала, жрала и нажрала себе двадцать лишних килограммов. Однажды она шла, шла и вдруг увидела зеркало!

То, что она там увидела, повергло ее в шок, и в ней поселилась мечта: похудеть.

Каждое утро мечта просыпалась на секунду раньше, чем девочка, стояла над ней, как привидение, и с жалостью смотрела не нее.

Девочка просыпалась, смотрела на себя в зеркало и говорила: «Похудеть бы, блин» и начинала свою мечту лелеять. Умывала ее, чистила ей зубки, заплетала косички (волосы у нее, хочу вам заметить, были очень длинные, потому как мечта очень быстро старела, наверное, от жизни мечтячей) и говорила ей: «Мы справимся, старушка, мы обязательно справимся».

Девочка отправлялась с ней под ручку на кухню, доставала из шкафа овсянку, заваривала ее на воде и говорила: «Ах, какая вкуснятина!!!»

Потом она ехала туда, где люди повсюду разворачивали бутерброды и пахли протухшей колбасой. Вот тогда наступал момент, когда наша девочка хотела придушить свою мечту. Но на людях она это делать не могла. Поэтому она приезжала домой, вытаскивала из холодильника маленький гробик, размером со спичечный коробок, и запихивала туда свою мечту, одновременно отрезав себе кусок торта и подпевая Кузьмину: «Моя мечта, нежданная печаль, путь несказанных грез! И все, о чем так долго я мечтала, – нечаянно сбылось».

И так было каждый день.

ПОТОМУ ЧТО у человека должна быть мечта. И даже если она каждый день умирает, то это только для того, чтоб утром возродиться вновь!

* * *

Сегодня мы никуда не идем. Инга занята. Сидеть дома очень тяжело. Постоянно хочется пойти на кухню и закинуть в себя что-то вкусненькое. Вроде кусочка тортика.

Торт я купила в день Анькиного прилета. Со сливками. Предполагалось, что я и буду его есть, но так как я начала новую жизнь и торты не ем, то каждый раз, когда я открываю холодильник и оттуда на меня смотрит шоколадный красавец с белой прослойкой, я начинаю нервно сглатывать слюни.

Ну как можно не любить торты? Как? Это же просто ненормально так плохо относиться к выпечке.

Я пошла к Аньке и сказала, что не переживу, если торт скончается в холодильнике, на что она мне ответила:

– Ну и пусть он там протухнет. Я все равно его есть не буду.

– То есть как это «не буду»? Я не могу ТАК.

– Как ТАК?

– Ну, чтоб торт испортился. У меня такого никогда не было. Если ты не съешь его, мне придется. А я дала слово. Я худею.

– Раз дала – так и держи его. Я-то тут при чем?

– При том, что торт портится.

– Ну и пусть себе портится. Почему я должна его есть?

– Потому что ты мне подруга.

– Ой, какая же ты противная. Ну хорошо, пошли, я съем.

Мы пошли на кухню, я достала из холодильника коробку с тортом, отрезала Аньке большой кусок, поместила на тарелочку с голубой каемочкой и поставила на стол.

– А чай? Я не могу без чая, – капризничала Анька.

Пришлось ставить чайник и заваривать чай.

– На вот, зеленый, как ты любишь.

Анька взяла в руку ложечку и стала ковырять торт.

– Ань, ТАК с тортом обращаться нельзя.

– Как «ТАК»?

– Нельзя в нем ковыряться. Торт создан для того, чтобы им наслаждаться.

Анька посмотрела на меня с явным непониманием, отковыряла большой кусок и положила в рот.

Надо было видеть, как она его жевала! Это была просто пытка. И для меня, и для нее.

– Все, хватит, наелась, – сказала я и отобрала у нее тарелку.

– Просто возьми и выкинь его.

– Ага, щас!!!

Зазвонил мой телефон. Это была Инга.

– Откройте мне ворота. У вас что, интерлок поломался? – спросила она.

Я нажала на кнопочку на дистанционном пульте, который открывает ворота, и сказала Аньке:

– У нас интерлок не работает!

– Кто у нас не работает?

– Интерлок.

– А кто это?

– Не знаю. Инга сказала, что он поломался.

– А! – выдала Анька. – А я-то думаю, что это мне так плохо? Оказывается, у нас с интерлоком не все в порядке.

В дом зашла Инга и стала нажимать кнопочки на пульте открывания ворот.

– Что ты делаешь?

– Надо вызвать мастера починить интерлок.

– Так это и есть наш интерлок? – спросила Анька, подошла к прибору ближе и поцеловала его экранчик.

– Что это с ней? – спросила Инга.

– Расстроена. Из-за интерлока.

– Да ладно вам. Я вызову мастера, и он его починит за пять минут. Чем вы вообще сегодня занимались?

– Мы ели торт, – сказала Анька.

– И Лора ела? – в гневе спросила Инга.

– Да не ела я! – оскорбилась я.

– Она не ела, – подтвердила Анька, – а в меня пихала.

– Зачем?

– Торты нельзя выкидывать, – объяснила я.

– Почему нельзя? Они что, святые? Или золотые? – спросила Инга и направилась в кухню.

Открыв холодильник и достав оттуда коробку с тортом, она спросила у Аньки:

– Ты будешь торт?

Анька замотала головой..

– Она не хочет, представляешь, но если ты хочешь, я тебе отрежу кусочек. И даже чай налью, – предложила я.

Но Инга взяла коробку с тортом и одним решительным движением отправила его в мусорку.

– О боже!!! – сказала Анька.

– Что? Что случилось? – не поняла Инга.

– ТАК с тортами нельзя обращаться! – объяснила Анька.

Я молчала и с ненавистью смотрела то на Ингу, то на Аньку. И только когда они залились хохотом и Анька присела на корточки, корчась от смеха, я поняла, что в этой жизни я никогда не похудею, потому что во мне живет только одна любовь – любовь к тортам, которые я никогда не предам и никогда не выброшу в мусорку.

И тогда я пошла в кабинет, закрыла за собой дверь на ключ, достала свой ежедневник и написала:

Ода любимому

Дорогой. Нет, единственный!

Я давно хотела тебе сказать, что ты – это все, что есть в моей жизни.

Только ты всегда был рядом. И когда мне было плохо, и когда я была на небесах от счастья.

Тут я попыталась вспомнить этот момент, но не смогла.

Только ты один заставлял мое сердце биться чаще, и только ради тебя я просыпалась утром и улыбалась.

Потому что я знала, что ты ждешь меня. В холодильнике.

О, любимый мой торт!

Дальше мне не дали писать, так как Инга с Анькой стояли за дверью, хихикали и говорили:

– Ну ладно, выходи.

– Мы больше так не будем.

– Хочешь, мы сейчас поедем куда-нибудь, закажем себе по огромному куску торта и на твоих глазах съедим?

Я открыла дверь.

– Не надо мне от вас таких жертв.

– Ладно, не дуйся, – успокаивала меня Анька.

– Да я не дуюсь. Чем мы заниматься будем? Может, поедем искать мужчин? – предложила я.

– В ресторан? – переспросила Анька.

– Ну почему сразу в ресторан? Я думала над этим. Давайте сделаем вид, что у нас сломалась машина. Мы из нее выйдем, как будто собираемся починить, и, когда на горизонте появится какая-нибудь машина, остановим и попросим помочь нам. Только хорошую машину будем останавливать. Ну «мерс» какой-нибудь…

– Это очень опасно, – высказалась Инга, – но можно. Надо только поехать в крутой район и там забросить наживку.

– Ура! Инга, ты гений! Анька, иди одевайся. – Отдавая распоряжения, я направилась к себе в комнату.

Но Инга, как обычно, расстроила все мои планы:

– Ань, ты надень короткую юбочку и топик с открытыми плечами, а ты, Лора, что-нибудь подлинней и с рукавами.

– Почему я не могу надеть это? – спросила я и показала на короткую белую юбку и майку «фасона принцессы».

– Потому что своим видом ты можешь спугнуть крупную наживку! Одевайся скромно и со с вкусом! – объяснила свою политику Инга.

– Я, значит, скромно, а вы, значит, как последние шлюхи, да? – Я была очень зла на Ингу и махала перед ее носом белой юбкой.

– Ты прости, Лора, но мы с Аней в любом виде выглядим как девочки с обложки, а ты… – Она задумалась. – А вот ты в юбке выше колена как раз смахиваешь на шлюху. Не спорь со мной – иди надевай длинную юбку и кофту на пуговичках.

Мне пришлось ее послушаться. В конце концов, успокаивала я себя, она мне желает добра.

Минут через десять мы уже сидели в машине Инги.

А еще через полчаса в каком-то фешенебельном районе, куда нас пустили, только записав номер нашей машины, Инга остановила свою «ауди», открыла капот и сказала:

– Давайте так: все-таки вам нужна рыбка, а не мне, поэтому выходите из машины и ловите ее. А я пока посижу, музыку послушаю.

Я смело вышла из машины, уступив Инге место на заднем сиденье, оперлась бедром о капот машины и поставила одну руку в бок. Анька тихонечко вылезла и остановилась около багажника. Со стороны это выглядело так, словно на берегу ловили рыбку три рыбака. Один из них был опытным рыболовом: он смело забрасывал удочку и был уверен, что сегодня ему повезет. Этим докой, конечно же, была я. Другой стоял рядом, всем своим видом показывая, что ловить он не умеет, никогда этим не занимался, но так как он все-таки согласился поехать на рыбалку, то вышел ближе к озеру и делал вид, что ищет место, куда закинуть удочку. Этим новичком была Анька. Ну и третий, непонятно зачем согласившийся на эту авантюру, отсиживался в машине. То ли он давал друзьям шанс порыбачить, то ли устал от жизни, то ли просто хотел посмотреть и поучиться у бывалых.

Минуты через две возле берега мелькнул силуэт крупной рыбы.

– Последняя модель «мерса», – крикнула Инга. – Ловите, быстро.

Анька от страха присела, а я, с каждой секундой ощущая себя популярнейшей телерыбачкой, подняла юбку и стала поправлять несуществующие чулки.

«Мерс» приостановился возле нас, оттуда выглянула щучья голова. Осмотрев меня со всех сторон, добыча сделала «Пфа-пфа» на клаксоне и, помахав мне рукой, прибавила скорость и исчезла с горизонта.

– Ничего ты не умеешь, – сказала мне Анька, силой потянула к багажнику и приказала: – Стой здесь.

Сама подошла к капоту и, услышав от Инги:

– «BMW», седьмая модель, лови, Аня, – нагнулась, делая вид, что пытается обнаружить неполадку в моторе.

Я думаю, водителю «бумера» скорей всего не понравился ее трусняк в мелкую горошинку, потому что, так же приостановившись и помахав Аньке ручкой, он нажал на газ и скрылся из виду.

Анька по-детски топнула ножкой и сказала:

– Вот гад!

Я кивнула, Инга схватилась за голову и вышла из машины:

– Вот дуры! – накричала она на нас. – Одна показывает свои толстые ляжки, другая – трусы. Вы что, совсем с ума сошли?

– А что такого? – спросила Анька и одернула юбку.

– А как бы вы отнеслись к мужику, который стоял бы на пляже, дергал себя за все выпирающие органы и кричал «Улю-улю». Вы, между прочим, сейчас выглядели именно так. Вы бы за такого пошли замуж?

Я вздохнула. Анька опустила голову.

На наше счастье, на горизонте показался «Порш».

– Быстро в машину, – приказала нам Инга. – Эту рыбку я не могу упустить.

Честно говоря, мне уже было все равно, какая там плывет рыбка, и вообще глубоко наплевать на это озеро, и на Ингу, и даже на «Порш».

Красная машина припарковалась на нашей стороне, оттуда вышел мужчина лет тридцати и завязал с Ингой оживленный разговор. Потом он вытащил из кармана кожаного пиджака красную записную книжку, записал туда что-то, видимо телефончик нашей домохозяюшки, поцеловал ей ручку, помахал нам, двум сидящим в машине дурам, рукой и растворился вместе со своим «Поршем» в клубах африканской пыли.

Инга села за руль, как ни в чем не бывало завела машину и поехала.

Анька долго смотрела ей в затылок, потом не выдержала и спросила:

– Что-то уж больно быстро мы закончили с рыбалкой.

Инга махнула рукой: дескать, ты разве не видела, что клева не было, вот мы и скрутили удочки, – но Анька решила не сдаваться:

– Я только вошла во вкус, может, вернемся?

– Мне срочно надо домой. А вы, если хотите, берите свою машину и ловите себе рыбку сколько угодно!

Анька вздохнула, понимая, что на пару с таким рыбаком, как я, мы только лягушек наловим, и то если они сами прыгнут к нам в сети.

Домой мы вернулись грустные, но примерно через час Инга позвонила мне на мобильный, сказала, что будет ровно через десять минут, и велела одеться во что-нибудь спортивное, потому что мы поедем на страусиную ферму.

В машине она долго вздыхала:

– Все-таки я еще раз убеждаюсь, что меня привлекают мужчины в возрасте. Даже если у них нет мозгов, в них есть лоск… Они никогда не позволят даме заплатить за себя в ресторане, перед свиданием они чистенькие, выбритые… а этот… ну пацан пацаном… одни только разочарования…

Мы с Анькой помалкивали, сочувственно кивали, а в душе, конечно же, радовались, что очередное любовное приключение Инги потерпело фиаско.

На страусиную ферму ехали долго, около часа. Ферма, где мы оказались, напоминала скорее туристический аттракцион. Изумрудная зелень подстриженных газонов, здание в бурско-голландском стиле, а внутри, естественно, маленький музей и большой магазин сувениров. Самих страусов можно посмотреть как в закрытых вольерах, так и на открытых пастбищах.

– Сначала немного теории. Пойдемте в музей, – сказала Инга, и мы зашли в невысокий домик, где повсюду на полках были разложены страусиные яйца.

Все они были красиво раскрашены и помещались на специально сделанных подставках.

В углу, почти у самого входа, стоял маленький скелет страуса, а в центре комнаты – большой, в человеческий рост.

В комнате вместе с нами находился черненький парнишка, который пытался рассказать нам об эволюции и истории разведения страусов.

Инга прервала его, заявив, что все нам сама объяснит, а его попросила сходить в буфет и принести нам по баночке «Ice Tea». Парнишка метнулся к буфету, а Инга, подражая экскурсоводу, начала свой рассказ:

– Африканский страус – это самая крупная птица в мире, рост которой достигает двух с половиной метров в высоту, а весить эта птичка может до ста тридцати килограммов. Ноги у них длинные и сильные. Самцы – черные, самки – серо-бурые. При беге развивают скорость сорок—семьдесят километров в час. Поэтому, прежде чем мы пойдем с вами кататься на страусах, подумайте: хотите ли вы убиться или вы хотите жить в этом безумном, безумном, безумном… – она бы и в четвертый и в пятый раз повторила это слово, потому что было видно, что ей это очень нравилось, но я выставила ладонь вперед, останавливая ее, и сказала:

– Да, хотим.

– Значит, не будем кататься на страусе? – спросила Инга у нас.

– Будем, – ответили мы с Анькой хором.

Инга покрутила пальцем у виска и указала нам на выход.

Как раз прибежал черненький и принес нам напитки.

Участок с половину футбольного поля, на котором проводились страусиные бега, был огорожен невысоким стальным забором.

Страусы стояли сбоку, в загоне, и ждали своего наездника.

Черненький что-то сказал Инге, а она нам в свою очередь предложила:

– Выбирайте. Какой на вас смотрит?

– Я хочу вот того, который скромно стоит в углу, – сказала Анька.

– А я второго справа. Уж очень он мне приглянулся.

Паренек метнулся к Анькиному страусу. Сначала он что-то ему говорил, а потом резко надел на страусиную голову черный мешок, чтобы птица не задерживала внимание на изучении будущей наездницы. Затем он повел страуса в специальный загончик, где тот не мог даже повернуться, закрыл за ним ворота, подставил лесенку и предложил Аньке сесть ему на спину.

Анька поднялась на ступеньку и с ужасом спросила у Инги:

– А где седло и поводья?

– Перья – и седло, и поводья, – объяснила Инга.

Еще чуть-чуть, и Анька спрыгнула бы со ступеньки, но тут я вставила свое веское слово:

– Давай, ты задерживаешь экскурсию. Быстро залезла, быстро покаталась – и все.

Наверно, Аньке стало стыдно за то, что она на секунду струсила, и она уверенно оседлала страуса.

Птица слегка дернулась.

– Держись за крылья. Не бойся. Смотритель не отойдет от тебя ни на шаг. Он будет бегать вместе со страусом, даже если тот будет мчаться со скоростью сорок километров в час, – успокаивала Инга.

Потом парнишка, держа страуса за перья, вывел его на середину поля, снял с его головы мешок и немного подтолкнул птицу. Страус сделал несколько шагов и встал. Это повторилось раз десять.

Анька сидела довольная и даже пыталась помахать нам рукой.

Когда смотритель помог ей слезть и подвел к нам, она сияла!

– Ты должна это испытать! – сказала она мне, а мальчишка уже набросил мешок на голову тому страусу, которого я выбрала.

Когда я перекинула ногу, садясь на страуса, у меня в голове промелькнула мысль, что это последний день моей жизни, но дороги назад уже не было.

Когда со страуса сняли мешочек, он дернулся, видимо недоумевая, что за лошадь села на него.

– Ну да, да, я не пушинка, – пыталась я объяснить ему истинное положение вещей и продлить свою жизнь хоть на несколько минут, – но ты ведь сильный и не таких катал, правда?

Тут я решила, что слов становится мало, к тому же он, скорей всего, русского не понимает, и взяла его за шею.

В тот же момент страус кинулся бежать, да с такой скоростью, что вокруг замелькали деревья, другие страусы, наблюдающие за нами из загончика, а также я увидела, что Анька и Инга что-то мне кричали.

Парнишка, который должен был бегать за страусом, как обещала Инга, со скоростью сорок километров в час, явно оказался инвалидом. Он едва догонял птицу, цеплялся за ее крылья, в этот момент несчастное животное пугалось еще сильнее и с ускоряло бег. Парень, не поспевая за своим подопечным, падал, еще некоторое время волочился за нами, потом отцеплялся, вставал и, угадывая траекторию бега страуса, опять цеплялся, и все повторялось снова.

Все это время он мне что-то кричал. Но, увы, даже если бы мои уши и не были заложены от страха, я все равно бы его не поняла.

Наконец я очнулась от шока и услышала, что кричат Инга с Анькой:

– Не держи его за шею, возьми за крылья!

Одним решительным движением я переместила руки с шеи на крылья. Страус немного замедлил бег. Тут на помощь пришел смотритель, который был напуган не меньше, чем я. Он схватил страуса за крылья. Тот слегка дернулся и остановился.

Другой черный парень подбежал и подал мне руку, помогая слезть.

Но страусу, судя по всему, наше общение очень понравилось: когда одна моя нога была на земле, а вторая еще в воздухе, он повернул голову, посмотрел на меня оценивающим взглядом, а потом клюнул в пуговицу, которая красовалась на моей вязаной кофте.

Первый парень толкнул его в бок: мол, как же тебе не стыдно, ты и так напугал ее до смерти, давай отпустим ее, пусть идет себе, – но страус мысли его не внял и опять попытался клюнуть в ту же пуговицу. Тогда парень оскорбился и сразу накинул ему на голову мешок, но при этом гладил и что-то говорил ему.

У меня в глазах по-прежнему мелькали деревья, а в ушах почему-то звучали слова «Вот и вся любовь».

В машину меня девочки заносили под белы рученьки.

По дороге они пытались меня развеселить, но у них ничего не получалось, потому что страх мой еще не выветрился полностью, хотя некоторое облегчение я все-таки уже испытала.

И только одно меня радовало: что завтра, может быть, я увижу своего будущего мужа.