Текст книги "Точка женщины"

И напрасно на другом конце города Анна замирает от каждого телефонного звонка, представляя, что доктор наконец-то осознал свои ошибки. Если доктор и вспоминает о ней, то лишь потому что до сих пор чувствует себя немного виноватым: ни письма, ни объяснений… Согласитесь, что, как ни крути, это выглядит совсем некрасиво.

Но как-то в начале лета звон будильника прерывает очень правдоподобный сон доктора, в котором он целует Рыжую Анну, одновременно сжимая рукой ее левый сосок. Проснувшись, доктор озадаченно облизывает пересохшие губы и идет в душ. Целый день он не может отделаться от ощущений своего совершенно неуместного сна, а вечером решает навестить Рыжую. Он не звонит ей, чтобы предупредить о своем приходе. Он не знает, поднимется ли к ней в квартиру или ограничится взглядом на светящееся окно. Он даже не думает, зачем, собственно, едет к ней и что собирается делать, если она вдруг окажется дома и захочет впустить его внутрь. После работы доктор ведет машину по темнеющим, пустынным улочкам центра. Окна Рыжей не горят. Ее нет дома? Или она сидит в темноте, возможно, вспоминая о нем? Доктор некоторое время остается в машине, а затем, так и не составив четкого плана действий, выходит и звонит в домофон. Она не отвечает. Ее нет.

Не очень понимая почему, доктор врет по телефону белокурой женщине, что задерживается на работе, и три с половиной часа сидит в машине под темными окнами Рыжей. Она появляется после полуночи. Но выглядит так странно, что доктор не сразу ее узнает. Она проходит в двух шагах от его машины, так близко, что через открытое окно он может уловить движение воздуха вокруг нее. Ее рыжые волосы растрепанные и мокрые, ее глаза горят каким-то маниакальным светом и смотрят в никуда. Но сильнее, чем это, доктора удивляет ее походка. Рыжая не идет, а летит, или, может быть, плывет. Ее руки плавно колышатся в такт движениям тела, а весь ее облик дышит таким ощущением свободы и покоя, что доктор, уже собравшийся было окликнуть бывшую любовницу по имени, растерянно молчит. Он никогда не видел Рыжую такой. Она проходит мимо, не обратив на него ни малейшего внимания, открывает дверь и исчезает в подъезде.

Поздно ночью доктор старательно обнимает белокурую женщину в ее постели, но за десять секунд до оргазма у него перед глазами возникает Рыжая мокрая Анна с глазами, которые смотрят в никуда, и тотчас же мир вокруг доктора взрывается и летит к чертовой матери.

Он уверен, что после всего этого моментально заснет, но не тут-то было. Доктор ворочается с боку на бок, проклиная дурацкие шутки подсознания. Сон сваливается на него только под утро, причем Анна появляется в нем виде смеющейся голой женщины, и запах ее рыжых волос окутывает доктора, затягивая на дно.

Утром оказывается, что будильник не прозвенел и доктор безнадежно опоздал на работу. И вот тут где-то внутри него тоже вскипает волна. Она выносит на поверхность всю его досаду и растерянность, его желание вечно быть свободным и мечту раствориться в женщине, все его благие намерения, его светловолосую любовницу, которая прямо сейчас напевает в ванной, и Рыжую, которая хоть убейте, не идет из головы с той самой минуты, как он сжал во сне ее левый сосок. Вскипая, волна превращается в цунами сокрушительной силы, и не в силах сопротивляться и не понимая причин, доктор орет на светловолосую женщину, будто она виновата в том, что его словно раздирают надвое.

Вместо того, чтобы спешить на работу, доктор хватается за будильник. Стрелки показывают 5.30 и не двигаются с места. Он меняет батарейки, но ничего не происходит. Он пытается влезть в механизм, но разумеется, ничего в нем не понимает. По дороге в больницу он сдает часы в ремонт, а по дороге обратно выслушивает очень странный диагноз подвыпившего немолодого часовщика:

– Не знаю я, что с вашим будильником. Вроде все в порядке, механизм отличный. А идти не хочет.

– Почему? – удивляется доктор.

– А вот это вы у него спросите, – ухмыляется часовщик и не берет с доктора денег.

Доктор садится в машину и колесит по городу. Медленно петляет по узким улицам центра, проезжает мимо парка, бездумно несется по Кольцевой, наблюдая за тем, как стрелка спидометра уходит далеко за сто двадцать. Вот тогда-то ему в первый раз приходит в голову мысль о том, что новое и значительное оказалось всего навсего ведром воды. Его выливают тебе на голову, и ты не можешь не промокнуть. Но когда вода высыхает, ничего не остается, и только одежда, которая стала жесткой и царапает кожу, напоминает о том, что было. Поздно ночью доктор снова орет на светловолосую женщину – так, что ей первый раз в жизни становится по-настоящему страшно.

Несколько дней доктор уговаривает себя, что ничего подобного не будет. Что он не поедет больше к Рыжей, не станет караулить ее под окнами и допытываться, откуда она появилась среди ночи с таким лицом. Он оставит ее в покое раз и навсегда, он посвятит себя новому и значительному. После его ухода прошло почти три месяца. Так зачем ворошить прошлое? Зачем реанимация? Он же не верит в реанимацию отношений, сам же об этом много раз говорил и весело смеялся. Примерно с этими мыслями в голове он после работы садится в машину и едет к Рыжей.

Он звонит в домофон, никто не отвечает. Жалея о том, что три месяца назад так опрометчиво опустил ключи в почтовый ящик, доктор сидит в машине, пока не начинает светать. Рыжая в этот раз так и не появляется. Может, она была дома и просто не захотела открыть?

Светловолосая женщина встречает его заплаканными глазами и хмурым молчанием. Доктор обнимает ее и успокаивает, уверяя, что у него и в мыслях не было причинять ей беспокойство. Тем не менее, на следующий день, улучив момент, доктор едет на работу к Рыжей. Ее маленький офис с надрывающимся телефоном оказывается пуст. А начальник возмущенно кричит, что и сам хотел бы знать – очень хотел бы! – куда два дня назад подевалась эта женщина, не потрудившись никого предупредить.

Вечером доктор снова караулит Рыжую у дома и видит, как она выходит из подъезда, не обращая на него ни малейшего внимания. Она легко идет по улице, ее волосы развиваются на ветру, а глаза смотрят в никуда. И снова ощущение свободы и покоя пронзает доктора в самое сердце. Он заводит машину и очень медленно начинает двигаться за Рыжей.

Я+ДОКТОР. ЛЕТО

– Я вчера читал книжку о водяницах, – говорит доктор, растянувшись на берегу.

– Да? – спрашиваю я, хотя откровенно говоря, мне не очень интересно. Все это, знаете ли, становится утомительно. Ходит сюда чуть ли не каждый вечер, рассказывает мне свои истории, как будто мне это нужно. Как будто я все это не забуду благополучно после первого же хорошего дождя. Теперь вот он читал о водяницах и сейчас будет мне рассказывать о том, кто я есть. Вот напасть! Иногда мне кажется, что своей памяти у меня нет как раз для того, чтобы я не могла выйти из воды и сбежать от таких вот рассказчиков. Я сегодня не духе, как вы заметили.

– Там было написано, что водяница сидит на огромном цветке лилии и прячет в нем ноги. Это правда?

– Ну а сам ты как думаешь?

– Не знаю, – мечтательно улыбается он. Идиот. Все-таки хорошо, что у меня нет ни души, ни памяти, потому что байки о водяницах, которые вы рассказываете друг другу, могут свести с ума кого угодно.

– А огромный цветок лилии ты видишь? – возмущаюсь я. – Нет? Тогда как тебе кажется, сижу я в нем или нет?

– Наверное, нет, – хихикает он.

Я жду, когда он спросит, зачем мне прятать ноги, но он почему-то не спрашивает. Было это написано в его книжке или нет? Конечно, сегодня я не в духе и доктор мне порядком надоел, но знать, что мужчина на берегу догадывается про мохнатые лапы с перепонками, это как-то не очень-то приятно. Я стараюсь его отвлечь:

– Что еще там было написано?

– Что водяница ненавидит людей, заманивает их в воду и пугает.

– Тоже чушь собачья. Я вас не ненавижу – мне просто все равно, что с вами случится. Я ведь и пугаю вас не для себя, а отдаю ваш ужас воде.

– Скажи, – спрашивает он, – а ты могла бы полюбить человека?

И не дождавшись ответа, он опускает пальцы в воду. Вот это уже лучше. Вот после этого мне сразу же становится интересно. Я пускаю по воде легкую искру тревоги, и он вздрагивает. Какой же он, однако, чувствительный. Не исключено, что русалки сошли бы с ума от радости, попади он им в руки. Но к счастью, он попал ко мне.

– Полюбить человека? А зачем?

– Не зачем. Просто полюбить. Вот случилось бы что-то такое с твоим сердцем… Кстати у водяницы есть сердце?

– Не знаю, – с сомнением говорю я. – Думаю, что нет. Зачем мне сердце, если у меня нет ни души, ни памяти?

– Хотя бы для того, чтобы качать кровь! – хохочет доктор, и я снова радуюсь тому, что он достался не русалкам: слишком уж хорошо смеется. Но вот с воображением у него, похоже, не очень. Даже зная, что перед ним не женщина, а водяница, не может отвлечься от банальной анатомии, которую с таким трудом выучил. И считает, раз у кого-то есть тело, голова, руки и ноги, если кто-то может плавать, слушать и говорить, то у этого кого-то непременно должна быть кровь. Ну ладно, пусть остается при своих заблуждениях. Оставлю ему его анатомические иллюзии. Доктор тем временем замолкает и задает следующий вопрос только через несколько минут.

– Я хочу спросить у тебя кое-что важное. Можно?

– Можно, спрашивай.

Он молчит еще немного.

– Скажи, если ты такая умная и сидишь в этой реке миллион лет: что нужно сделать, чтобы полюбить и чтобы тебя полюбили?

Ну да, конечно. О чем еще он мог у меня спросить?! Жены у него нет, так что проблема развода для него не актуальна. О поносах и повышенном давлении он наверняка знает гораздо больше моего, так что остается любовь. Разумеется.

– Все очень просто, – говорю я. – Чтобы ты любил и тебя полюбили, надо попросить.

– Попросить?! У кого?! – он, кажется, очень удивлен.

– Не у кого конкретно. У мира. У вселенной. Можно у воды, потому что это маленький космос.

– Вот просто взять и попросить?! – не верит доктор, и я опять выхожу из себя. Да! Просто взять и попросить. В его мире руку, которая болит, надо взять и отрезать. В моем – ласково шепнуть, чтобы не болела, и этим все сказано. Почему вы до сих пор не поняли, как получить любовь, отсутствие которой мучает вас едва ли не чаще, чем поносы? Просто взять и попросить. Можно не получить денег, или славы, или возможности отомстить, или еще какой-нибудь бесполезной глупости. Но тот, кто просит любви, получит любовь, разве так сложно это увидеть?

– А если я попрошу любви у тебя? – говорит он очень тихо, и что-то снова искрит в глубине.

– У меня?! А я-то здесь при чем?

– Разве ты до сих пор не поняла? Разве это так сложно увидеть? – спрашивает он, и я понимаю, что моему терпению пришел конец. Я резко хлопаю по воде обеими лапами, так что он подскакивает и ойкает от неожиданности. А после этого я погружаюсь на дно и закрываю глаза. Я сегодня не в духе и терпела его слишком долго. Хватит. Он может шептать на берегу сколько угодно, но я сегодня больше не покажусь ему на глаза, хоть убейте. Но убить меня у вас не получится, потому что души у меня нет, впрочем, это я уже сегодня говорила… Река смыкается надо мной, и вокруг сразу становится спокойно и тихо. Но только даже глубоко под водой меня не покидает ощущение, что хоть я и сбежала от доктора на этот раз, конечный исход не зависит ни от меня, ни тем более от него.

РЫЖАЯ МИНУС ДОКТОР. ЛЕТО.

Дзыыыыыынь!

Рыжая открывает глаза и поднимается с кровати. Она улыбается, глядя в окно, и включая телевизор, обещает себе, что именно сегодня с ней случится что-то удивительное. Диктор бодрым голосом сообщает, что сегодня у нас среда, 23 июля, и представляет гостя в студии. Вот тут-то Рыжая понимает, что чудесное уже случилось. Среда? Послушайте, ведь вчера было воскресенье. Она ходила в кино с подругой, а вечером читала и ела чипсы – вот, остатки до сих пор лежат в пакетике рядом с открытой книжкой. Если сегодня среда, то наверное, были понедельник и вторник? Что она делала в эти дни?! Так и не вспомнив, чем она занималась, Рыжая приезжает на работу.

Дзыыыыыыыыынь!

Рыжая успевает открыть дверь своего офиса, но не успевает войти внутрь. Начальник наскакивает на нее с вопросом: где она пропадала и почему никого не предупредила? Рыжая всхлипывает и моргает глазами. Что она может ответить? Что не помнит? Что и сама очень хотела бы это узнать? Рыжая шмыгает носом и делает единственно возможную в этой ситуации вещь: врет. Про свою старую бабушку, больницу и отсутствие телефона. Начальник обещает закрыть на это глаза в первый и последний раз.

Дзыыыыынь!

Дверь открывается.

Курьер бросает ей на стол свежую газету и уходит без единого слова. На первой полосе фотографии обломков разбитого самолета. Рыжая рассматривает остатки крыла и нечто покореженное, видимо, раньше бывшее хвостовой частью. Не спеша, она переходит к тексту. В последнее время она с большим удовольствием читает истории о людях, которым значительно хуже, чем ей самой. А ста шестидесяти восьми погибшим пассажирам и трем, находящимся в коме, наверняка хуже, чем Рыжей Анне, которая крутится в кресле и грызет орехи, хотя есть на рабочем месте строжайше запрещено руководством. Так вот, она внимательно читает текст и номер несчастного рейса кажется ей смутно знакомым. Рыжая открывает табличку в своем компьютере и понимает, что орехи застревают в горле: именно на этот самолет она забронировала два билета в прозапрошлую пятницу. До самого вечера Рыжая ждет звонков от рыдающих родственников, но ничего не происходит. На следующее утро та же тишина. А еще через день, повинуясь странному импульсу, Рыжая набирает в поисковой системе слово «автокатастрофа» и сверяет номера разбившихся самолетов с данными своей таблички. После этого она набирает слова «теракт», «авария», «массовые отравления» и «исчезновение русских туристов за рубежом». Надо ли удивляться, что почти в каждой заметке находится что-то общее с табличкой Рыжей Анны? Общие имена и цифры пропадают год назад, как раз когда появился доктор, и возникают вновь – как раз тогда, когда он ушел, сменив номер мобильного телефона. Как она могла всего этого не замечать? И как этого не заметил больше никто в компакнии?! И остался бы доктор с Анной, если бы догадывался о разрушительных последствиях своего ухода? Рыжая знает, что нет. Вспоминает ли он о ней хотя бы иногда? Думает ли о том, что в другое время, в других обстоятельствах все могло бы сложиться совсем иначе? Самое главное – знать, кому можно задать вопрос, сказал не писатель. Рыжей некому задать свои вопросы, и она грустно считает минуты до конца рабочего дня и в одиночестве едет домой. Ей кажется, что она – одна во всем мире. Но если бы Рыжая знала, что в этот самый момент русский турист в Вене подносит ко рту несвежую сосиску, а доктор тихо напивается в ординаторской, проклиная тот день, когда опустил ключи в ящик, чувство глобальной сопричастности наверняка сделало бы Анну менее одинокой.

Вечером она набирает номер не писателя и слышит его бодрый голос в телефонной трубке.

– Здравствуйте, – говорит она, понимая, что не знает, как представиться, – не уверена, что вы меня помните… Вы недавно предлагали ответить на мои вопросы…

– Рыжая, солнечная женщина! – радостно выкрикивает не писатель. – Разве вас можно так просто забыть?! Да вас захочешь – не забудешь!

– Почему? – удивляется Рыжая.

– Потому, – говорит он, и его голос вдруг становится очень серьезным, – что с тех пор как мы с вами в последний раз разговаривали, я один раз сломал ногу, два раза застревал в лифте, три раза меня сбивала машина, и еще несколько раз кусали собаки, но я сбился со счета…

Рыжая физически чувствует, как ее сердце уходит в пятки, а руки моментально становятся холодными. Неужели и он тоже? Неужели она приносит несчастья всем, кого встречает?

– Вы молчите? – весело спрашивает трубка. Как он может веселиться?!

– Я не знаю, что сказать, – еле слышно отвечает Рыжая.

– Милочка, извините. Это была шутка! Я не думал, что вы это так воспримите. Со мной все в полнейшем порядке. Но ваша реакция говорит о том, что вы уже заметили, что привносите в окружающий мир некую эээ толику разрушения?

Рыжая застывает.

– Да как вы можете надо мной смеяться?!

– Извините еще раз. Я смеюсь не над вами. Я вообще – смеюсь, видите ли, это и помогает мне держаться вне вашего влияния, так сказать. Вы наверное хотите спросить меня, как приостановить процесс? Так вот, смейтесь больше.

– Я не могу, – мямлит Рыжая и чувствует, как ее глаза наполняются слезами.

– Нет! Только не плачьте! Вот черт! Вы слышали грохот? У меня на кухне сейчас шкаф со стены свалился.

– Из-за меня?

– Шутка! Вам не смешно?

– Слушайте, я ведь позвонила вам, чтобы задать важный вопрос. Вы можете отнестись к нему серьезно?

– Не могу, – эмоционально возражает не писатель. – И вам не советую. Кстати что вы хотели спросить?

Но Рыжая уже вешает трубку, про себя ругая его последними словами. Заваривая успокаивающий час с ромашкой и мятой, она слышит под окнами отчаянный скрип тормозов и сразу за ним – удар одной машины о другую.

На следующий день она печатает заявление об отпуске по семейным обстоятельствам, звонит начальнику и аккуратно выключает компьютер.

Ей скоро тридцать, и каждый год из этих тридцати лет она была одна. Строго говоря, у нее конечно же, были мужчины, но откуда они появлялись, и что более существенно – куда они пропадали, так и осталось для нее тайной. Совсем уж строго говоря, один год из этих почти тридцати она была не одна, но об этом лучше не вспоминать. Так же, как и о том, что кроме одиночества она вполне может поплакать над словами «теракт», «авария», «массовые отравления» и «исчезновение русских туристов за рубежом». Правда, и об этом она прямо сейчас думать не будет.

Два дня Рыжая проводит дома взаперти, представляя себе автобусы, которые срываются в пропасть, самолеты, летящие в никуда, и маленькие кексики с изюмом и венские сосиски, которые наверняка были такими чудесными на вкус. Она представляет себе, как где-то на другом конце города доктор обнимает женщину, которую она никогда не видела и, будем надеяться, не увидит. Рыжая рыдает так, что слезы скатываются по щекам, потом по шее и груди, оставляя мокрые полосы практически до пупка. У нее нет сил ни одеваться, ни вытирать слезы. На третий день вечером Рыжая умывает свое чумазое лицо, завязывает волосы в хвост и едет в гости к подруге. Наверное, по дороге она не смотрит по сторонам и не замечает ничего вокруг. Иначе как объяснить, что она даже не услышала шагов злоумышленника, который во дворе подошел к ней сзади, обхватив рукой ее шею и мешая дышать? Она не успевает испугаться. Она не успевает даже подумать «Вот и все» или «этому всему» обрадоваться.

– Давай сумку, – говорит очень знакомый голос, обдавая горячим дыханием шею Рыжей и заставляя мелкие волоски на шее встать дыбом.

Волна неудержимого хохота вскипает где-то внутри. Выпуская из рук сумку, Рыжая смеется в голос. Злоумышленник выпускает Рыжую, и когда она поворачивается к нему лицом, он замирает на несколько секунд, а потом покрывается красными пятнами.

– Послушайте, может вы меня все-таки убьете? – спрашивает Анна, но волны безумного хохота заставляют ее голос дрожать. – Или может, у вас наконец-то появился СПИД?

Мужчина подходит к ней вплотную и тихо говорит:

– Еще раз мне попадешься, и я правда тебе пришью, сука!!!

После этого он замахивается и очень больно бьет Рыжую сумкой по голове.

Старый врач не узнает Рыжую, но она узнает его. Он промывает ей ранку чем-то вонючим, заклеевает пластырем и смотрит в результаты рентгена.

– Второе сотрясение за год! Не многовато ли, барышня? – сурово спрашивает он.

– Не знаю, – грустно улыбается Рыжая, – на меня опять напали, на том же самом месте, представляете?

– Представляю. Так нечего ходить по таким местам, где на вас нападают. И что это у вас в волосах, скажите на милость? Трава, что ли? Или тина какая-то? Купаться любите?

– Купаться люблю, – говорит Рыжая. – Но в этом году еще ни разу не купалась.

И она громко чихает, потому что в носу щипет: опять начинается насморк.

– Ну ладно, – качает головой врач. – До дома доберешься или позвонить кому?

Рыжая задумывается на несколько секунд и отвечает:

– Никому. Я доберусь.

Она думает о докторе, и, как всегда, когда она вспоминает о нем, в животе сжимается холодный тяжелый комок. Рыжая вздыхает и выходит на улицу, чтобы поймать такси. Ей не приходит в голову мысль заглянуть в ординаторскую, а между тем, именно там сидит доктор, который только сегодня опустил три ключа в почтовый ящик светловолосой женщины.

Дома Рыжая звонит подруге, и та приезжает почти сразу же. Помогает сложить вещи, грузит их в свою машину и везет Анну на дачу к бабушке, где можно уткнуться носом в вышитую наволочку подушки и, обрыдавшись до зеленых соплей, забыть обо всем на свете.

Утром Рыжая просыпается очень рано. Она смотрит в окно и обещает себе, что сегодня с ней наверняка случится что-то удивительное, при этом образ доктора как бы сам собой возникает у нее перед глазами. А сразу после этого она представляет обгоревшие обломки самолета, булочки с изюмом, которые были так хороши на вкус, и поезд, который по техническим причинам несколько дней стоит в пустыне. Она почти видит разрушительные волны, которые разбегаются от нее в разные стороны, как круги на воде, и сносят все на своем пути, и в первую очередь они сносят спокойствие Рыжей. Она пытается улыбнуться, но ее губы дрожат, а глаза становятся красными. Рыжая берет полотенце и почти бегом бежит к реке. Слова не писателя «вы все-таки поосторожнее с водой» крутятся у нее в голове, но она не обращает на них внимания. Она подходит к воде, швыряет на землю полотенце и не замедляя темпа врывается в реку. На ходу она толкает нескольких купальщиков, но даже не оборачивается. У нее рыжие волосы и дрожащие губы. Она шлепает босыми ногами с ярко-красными ногтями, и вода сразу же становится беспокойной. Наполняется тревогой, темной тоской и каким-то холодным, безысходным отчаяньем. Рыжая ныряет и с головой уходит под воду. Выныривает у ветлы, которая стоит на отмели прямо в воде, забирается на нижнюю ветку и… То, что она делает, – мой самый страшный кошмар. Теперь придется ждать дождя, чтобы вода успокоилась. И не просто дождя – грозы, с бешеным ветром, яростным громом и молниями во все небо.

Рыжая нервно запрокидывает голову и плачет, слезы текут по щекам и падают в воду. И ведь ничего ей не шепнешь: на женщин мои слова не слишком действуют, особенно днем и в новолунье. Она рыдает в голос и не может остановиться. Мой самый кошмарный кошмар.

Я водяница.

ДОКТОР МИНУС РЫЖАЯ. ЛЕТО

– Как становятся водяницами? – спрашивает доктор и выпускает вверх колечко сигаретного дыма. Мне не нравится этот запах, и я морщусь.

– Знаю, – смущенно улыбается доктор, – пахнет отвратительно. Раньше я курил другие сигареты, с ароматическим табаком. Но их больше не делают… Я какой-то в последнее время невезучий. Так откуда появляются водяницы?

– А откуда появляются реки?

– Нууу, не знаю. Какие-то движения земной коры? Круговорот воды в природе? Это не так важно, главное, что они есть.

– Вот и с нами та же история: главное, что мы есть.

– В каждой реке?

– Где-то есть водяница, где-то русалки, где-то водяной…

– А водяница – это ведь жена водяного? У тебя есть водяной?

– Будь в этой реке водяной, ты бы уже здесь не сидел…

Доктор довольно улыбается. Каждому нравится думать, что он делает нечто не вполне дозволенное, и при этом быть уверенным, что наказания не последует.

– Но все-таки как становятся водяницами?

Я молчу.

– В книжке было написано, что это может быть женщина, которая полюбила водяного. Или женщина, которая утонула в реке или провела в ней слишком много времени… Или что водяница появляется в реке вместе с водой… Это правда?

– Правда… – неохотно признаюсь я.

– А что произошло с тобой?

Я опять молчу, на этот раз потому, что в реке начинает происходить что-то странное. Где-то в глубине начинается движение. Я отлично знаю дыхание реки и точно могу сказать: что-то не в порядке. Вода волнуется. И это не обычная тревожная дрожь перед грозой и не приятное беспокойство, когда интересный купальщик входит в реку. Здесь что-то другое, темное и непонятное. Я пытаюсь прислушаться к реке и успокоить ее, но беспокойство все возрастает, как от огромного камня, брошенного в воду.

– Почему ты не хочешь рассказать, что с тобой случилось? – настаивает доктор, его голос доносится ко мне как будто издалека. Я с трудом возвращаю свое внимание к человеку на берегу и отвечаю:

– Я не знаю. У меня нет своей памяти, а воспоминание о том, как я сюда попала, река не сохранила.

– А ты хочешь узнать? Что, если я догадался, как ты сюда попала, и могу тебе рассказать?

Если честно, я бы очень хотела узнать об этом. Но после слов доктора волнение реки усиливается во много раз, превращаясь в мощный водоворот, который тянет меня вниз, повелевая и приказывая. Этой силе все равно, чего хочет водяница. И знаете что? В первый раз в жизни мне самой становится по-настоящему страшно.

– Уходи, – говорю я ему.

– Почему? Разве тебе не любопытно?

– Уходи, – повторяю я, и мой голос звучит глухо и хрипло, – иначе со мной случится что-то ужасное.

Кажется, что в первый момент он собирается возражать. Но потом смотрит мне в глаза и как будто что-то понимает. Доктор поднимается и уходит. И глядя ему вслед, я замечаю, что первый желтый лист падает с дерева в воду. Это значит, что лето кончилось, и скоро река станет прохладной и колючей, и сама того не замечая, я усну до весны.

Я+ДОКТОР. ОСЕНЬ

Он приходит ко мне все чаще и остается все дольше. Мы говорим о людях и водяницах, о лесных грибах и леших, о реках и морях. Постепенно я привыкаю к нему, о происхождении водяниц мы больше не разговариваем, и вода успокаивается. Хотя воспоминание о том непонятном волнении, которое вызвал доктор, не до конца смывается из памяти реки. Лето вообще на редкость сухое, дождей практически нет и потому я помню очень многое. И знаете что? Мне даже нравится доктор и его разговоры. Что он имел в виду, спрашивая, может ли водяница полюбить мужчину? И в чем, собственно говоря, выражается любовь водяницы? Не в том ли, что она перестает пугать и начинает разговаривать? Очень может быть, но времени на выяснение этого вопроса практически не остается: на реку стремительно спускается осень. Вода, между тем, становится все холоднее, и однажды утром я понимаю, что очень скоро засну до весны. В этот день на берегу опять появляется доктор. Он одет совсем по-осеннему – в теплом свитере и ботинках. Он быстро подходит к самой воде и решительно говорит:

– Хватит. Выходи прямо сейчас, – эту песню я слышала уже не один раз. Но сегодня он почему-то настроен серьезнее обычного.

– Я не могу. Водяницы не выходят из воды, – отвечаю я и чувствую, как где-то в глубине снова поднимается что-то властное и темное, это уже не дрожь, а очень тихий протяжный вой.

– Можешь, – тихо, но очень уверенно произносит доктор, – ты не водяница.

Я молчу. По двум причинам. Во-первых, от удивления: разве вы не удивились бы если бы вам вдруг сообщили, что вы – это совсем не вы? А во-вторых, мои глаза уже слипаются и сил на возражения практически нет.

– Разве ты не понимаешь, что все придумала? Ты хотела меня забыть, и забыла! Но я пришел за тобой и без тебя не уйду, хочешь ты этого или нет.

Эти слова вытягивают меня из сна, но вода стонет и крутится подо мной, затягивая в глубину.

– Не я тебя забыла, а Рыжая, – из последних сил отзываюсь я.

– Ты и есть Рыжая! Посмотри на свои волосы!

– Извини, не могу. Я засыпаю. Когда вода становится слишком холодной и начинает хрустеть, водяница засыпает до весны.

– Рыж, ты не засыпаешь, а замерзаешь. Когда ты летом проводила по несколько часов в воде, еще можно было надеяться, что ты придешь в себя, и играть в твои игры. Но сейчас это уже просто опасно! Выходи немедленно! Шевели ногами!

– У меня не ноги, а лапы с перепонками…

– Ерунда! Ты все придумала! Если ты сейчас же не выйдешь, я вытащу тебя сам и отвезу в сумасшедший дом. Считаю до трех. Раз, два…

– Нет, – кричу я, превозмогая подступающий сон и протяжный вой воды. – Даже не думай лезть в воду! Она тебя убьет. Не зря же ты все лето не хотел купаться.

– Да? А зачем ты мне это говоришь? Если ты водяница, разве ты не должна меня напугать? А раз ты не пугаешь, то…

– Да, я должна, но я не хочу! Не хочу и не буду, а с водой у меня свои счеты. Мы разберемся весной. Я чувствую, что река уже становится хрустящей…

– А ты не чувствуешь, что окончательно спятила?!

С этими словами он начинает срывать с себя одежду. Летом и в полнолунье я могла бы даже на расстоянии напугать его так, что он сбежал бы, не оглядываясь. Но сейчас я, как на зло, ни на что не способна.

– Не входи в воду, – очень тихо говорю я и мои губы еле шевелятся. Он не слышит, а может быть, не слушает. Он врывается в реку и через секунду его сильное, гибкое тело оказывается рядом со мной. И неожиданно все встает на свои места. Я ощущаю его как бесценный дар, как возвращение домой. Единственное, что связывает мое настоящее и мое прошлое, – это доктор. Я растворяюсь, и мои руки против желания тянутся к нему. В то же мгновенье что-то в глубине реки вспыхивает и взрывается, а протяжный вой становится все громче. Неужели доктор его не слышит? Теперь, когда он вошел в воду, ничто не может его спасти. Вода вытянет из него всю его жизнь и всю его радость, может быть, не сейчас, может быть, даже не скоро, но когда-нибудь – обязательно. Если, конечно, кто-нибудь не будет его защищать. Может ли водяница защитить от воды? Об этом я никогда не слышала.

– Рыж, – говорит он, от звука его голоса во мне что-то сжимается, – пойдем. Не бойся. Не бойся самого страшного.

С этими словами он берет меня на руки и выносит на берег. В первый момент кажется, что мне нечем дышать, что я задыхаюсь и погибаю, но постепенно мир перестает дрожать перед глазами. Становится холодно и мокро. Он заворачивает меня в полотенце и прижимает к себе.

– Посмотри на свои волосы, Рыж, – тихо требует он.

Я беру в руку длинную прядь волос: они совершенно рыжие.

– А теперь посмотри на свои ноги.

Я опускаю глаза и вижу аккуратные пальцы с ярко-красными ногтями. У меня больше нет перепончатых лап, покрытых шерстью. Как же это получилось?! На холодном воздухе моя кожа становится ледяной, и я плотнее прижимаюсь к доктору. У нас за спиной раздается оглушительный треск – это ветла, только что стоявшая на отмели, свалилась в реку без видимых причин. Ведь сейчас даже нет ветра! Я вздрагиваю.