Текст книги "Случайные люди"

Глава пятая
Развод

Работа не повлияла на Веру – в доме было чисто, аккуратно, вещи находились на своих местах. Только намного чаще она делала замечания мужу. Морковкин не избавился от привычки раскидывать вещи по всей квартире. Однажды между ними случился скандал. Самый настоящий – Вера кричала и швыряла вещи, обнаруженные ею во всех углах дома. Обычно она молча все убирала или тихо просила сделать это Морковкина. В тот день все было иначе.

– Это что такое?! Я терпеливо ждала, что ты сам все уберешь! А ты ждал меня? Сколько можно за тобой грязь вывозить!

Морковкин даже онемел – так Вера никогда не разговаривала.

– Ну, что ты сердишься. Я уберу! Верочка! – Аркадий вдруг испугался, что жена узнала про Риту.

Жена посмотрела на него, прошла на кухню, сварила себе кофе и села работать. Спать она легла, когда Аркадий видел третий сон. С этого дня в их жизни наступили перемены. Морковкин наблюдал за Верой и удивлялся – жена стала резкой, прямолинейной, безапелляционной. Это касалось всех вопросов: уборки дома, покупки продуктов, рабочих моментов. Морковкин теперь даже опасался ей рассказывать, что у него происходит. Он только удивлялся, куда исчезла снисходительность – этот спасательный круг многих семей со стажем. Сторонний наблюдатель удивился бы той неприязни, той агрессии, которая сквозила теперь в их репликах. Их дом превратился в драматическую сцену, где разыгрывался спектакль «Кто кого!», поскольку Морковкин стал отвечать Вере тем же. Эти двое словно задались целью как можно больнее задеть друг друга, поймать на ошибке или оплошности. Иногда Аркадий удивлялся Вере. «Куда делось ее спокойствие? Ее выдержка?» – думал он, наблюдая за женой. С лица Веры не сходило выражение некой брезгливости и раздражения. Что бы ни сказал муж, что бы он ни предложил, все вызывало только негативную реакцию.

Однажды после одного совершенно дурацкого спора Морковкин спокойно и устало спросил Веру:

– Слушай, да что такое произошло? Откуда в тебе столько злости? Что я тебе сделал?

Вера была готова к вопросу. Во всяком случае, она ответила сразу:

– Я не считаю супругов сиамскими близнецами. Но ты же живешь в своем мире, о котором я не только понятия не имею. Я о нем даже не догадывалась до поры до времени. Знаешь, все изменилось с тех пор, как ушла твоя мама. Она никогда не вмешивалась в нашу жизнь. Она была прекрасной свекровью. Она очень любила тебя. И она была тем третьим миром, который принадлежал тебе. Но твоя мама была умна, и она так или иначе вовлекала меня в этот мир. С ее уходом все изменилось. Это твой третий мир – на стороне. Но я в нем не участвую. И мне ты говоришь не все… Я не против, если это касается твоей работы, твоих книг. Но это касается иногда нашей совместной жизни. Я узнаю о твоих решениях внезапно. Мне это не нравится. Я не могу так жить. Ты говоришь одно, думаешь другое, а поступаешь так, как никто не ожидал.

Морковкин помолчал, пытаясь осмыслить, как ему показалось, путаную тираду. Но суть он в конце концов ухватил.

– Что-то ты поздновато это обнаружила, – сказал он.

– Что именно? – спросила Вера.

– Что я человек с двойным дном.

Вера уставилась на мужа:

– Знаешь, я думала не так. Но ты сказал очень верно. Да, ты человек с двойным дном. А в семейной жизни это очень тяжело. Думаю, в дружбе и работе – тоже. Только это уже не моя проблема.

Морковкин страдал. На душе у него кошки скреблись и царапались. Он гадал, знает ли Вера о Рите. Эта история его не отпускала. Он огрызался, но все же старался изменить поведение. Он теперь обстоятельно и долго рассказывал жене о своих делах и планах. Он даже стал ей звонить в середине рабочего дня. Пока она не шикнула на него:

– Я очень занята, не отвлекай меня.

Морковкин стал готовить. Вечером Веру ждал ужин. И не просто еда, а что-то очень вкусное, необычное.

– Может, вина хочешь? – интересовался он. Вера отказывалась.

– Мне еще пару страниц надо написать, – говорила она и уходила к компьютеру.

Аркадий забросил друзей, отказывался от поездок. Тащил в дом полезные и ненужные вещи, покупал уйму продуктов. В пятницу он осторожно интересовался, будет ли жена работать в выходные и не помешает ли ей шум пылесоса. Одним словом, Морковкин злился, вел сам с собой едкие диалоги и старался не раздражать жену. И в один прекрасный день его усилия были вознаграждены – Вера стала прежней. Спокойной, доброй, даже ласковой. Она перестала цепляться к мужу, ее радовали вкусные ужины, она пила с ним вино, стала рассказывать о работе. Морковкин млел от этих перемен. Он Веру любил, и, казалось, это чувство становилось все сильнее. «А я, козел, с этой Ритой связался! Нет, натурально козел!» – ругал он себя и сдувал пылинки с Веры.

Жизнь вошла в прежнее русло. Правда, секс стал редким, но Морковкин помалкивал, он очень боялся нарушить воцарившийся мир. Однажды поздно вечером, они уже ложились спать, Морковкин аккуратно сложил свою одежду и убрал бумаги. Вера была особенно мягка, и Аркадий предвкушал секс. Когда он вышел из ванной комнаты, Вера уже лежала. Он залюбовался вытянутым, изящным телом, волосами, которые рассыпались по подушке.

– Тебе не холодно? Может, окно прикрыть? – заботливо поинтересовался Морковкин.

– Да, пожалуй, – лениво ответила она и оценивающе посмотрела на мужа. Морковкин был голым и неожиданно смутился. А Вера приподнялась на локте и сказала:

– Знаешь, тебе надо похудеть. Твой живот стал похож на шар. И с твоим ростом совершенно недопустимо иметь такой вес.

Морковкин замер. Он встретился взглядом с Верой и понял, что та обо всем знала. С самого первого дня, сразу же, как только все произошло. Она знала про Риту. Аркадий вспыхнул, потоптался и юркнул под одеяло. Секса не хотелось. Не хотелось ничего. Поворочавшись в постели, он встал, оделся и вышел из дома. Сначала сидел на лавочке во дворе, потом позвонил Денисьеву.

– Я у тебя переночую?

– Приезжай.

У Денисьева ему не задали ни единого вопроса. Напоили чаем, дали чистое белье и оставили в маленькой комнате. Морковкину белье не понадобилось. Он всю ночь просидел на диване, не шевелясь и ни о чем особо не думая. Казалось, он отупел – все происходящее накрылось чем-то ветхим и пыльным. Только когда за окном посветлела ночь, он сказал себе: «Ничего я не толстый. И живот у меня как живот!» Хотя прекрасно понимал, что дело не в словах, а в той обиде, которую Вера не простила. Он это понял по взгляду, по ее глазам. «Она так тщательно притворялась, а тут не выдержала», – усмехнулся он.

Развелись они спокойно. Только раз он не вынес домашнего молчания, выкрикнул: «Да ты сама ее мне подсунула! Ты сама это подстроила! Специально!»

Вера посмотрела на него своими зелеными глазами и усмехнулась. А Морковкин так и не понял, угадал он ее замысел или это его фантазия подсунула объяснение происходившему. И эта история так и осталась для него большим вопросом.

Когда Морковкин понял, что ничего уже не поправить, он стал опасаться, что придется разбираться с имуществом, что Вера заведет разговор о дележе. Аркадий, собрав все чеки и квитанции, даже проконсультировался со знакомым юристом. Но Вера ни на что не претендовала, хотя в покупке квартиры участвовала тоже. Она ничего не стала выяснять, она просто уехала, взяв только свои вещи. Самым большим ударом для Морковкина стало то, что жена не оставила нового адреса и сменила номер телефона. Вера обрубила все концы, и этого Аркадий пережить не мог. Во-первых, ему было ужасно обидно, что с ним так легко расстались. Во-вторых, он привык доверять Вере. А в‐третьих, он мог существовать только в том мире, который для него кто-то организует. Так было при маме, так было при Вере. После матери жена стала той самой женщиной, на которую он привык полагаться и только в силу врожденного мужского шовинизма не показывал этого. Более того, подчеркивал, что мнение жены ему неважно. Однажды его попросили поучаствовать в написании сценария. Деньги обещали хорошие, но Морковкин медлил с ответом.

– Понимаешь, я не сошелся во взглядах с режиссером фильма. На некоторые принципиальные вопросы мы смотрим с разных позиций, – объяснил он Вере, – например, исторические события, социализм, коммунизм…

– Каким образом проблемы современного китобойного промысла связаны с социализмом и коммунизмом? Я ведь правильно понимаю, вы не сошлись в вопросах новейшей истории?

– Да, правильно. Сложно работать, когда по принципиальным вопросам расхождение.

– Мне кажется, что ты несколько преувеличиваешь разногласия. Во всяком случае, в данной работе по этому поводу вы спорить не должны.

В ответ на это спокойное замечание Морковкин разразился тирадой, смысл которой сводился к тому, что женщины всегда были приспособленками и ничего не смыслили в принципах.

– Ты понимаешь, за что хорошо заплатят, деньги чуешь… Поэтому пофиг тебе мои взгляды… – орал Аркадий.

Вера и бровью не повела, отвернулась и стала заниматься своими делами. Морковкин еще долго шумел. Но через две недели объявил, что уезжает со съемочной группой во Владивосток. Вера не отличалась склочностью, а потому ничего не сказала.

Такие истории повторялись часто, и будь на месте жены Аркадия другая, в доме бы воцарился ад. Впрочем, Аркадий не отдавал себе в этом отчета. Он жил как жил, нимало не задумываясь, что происходит с женщиной, которую продолжал по-своему любить. А Вера очень скоро поняла, что если что-то и переменится, то только в худшую сторону. Поэтому она спокойно, не делая из этого тайны, подготовила отходы к отступлению. Она нашла квартиру, сняла ее и потихоньку перевезла туда свои вещи. Она все это делала на глазах Морковкина, но тот, поглощенный собственной персоной, а также напуганный историей с Ритой, ничего не замечал. Только когда Вера произнесла слово «развод», он внимательно посмотрел по сторонам. И обнаружил жену с каменным лицом и пустой платяной шкаф.

– Да брось, – поначалу отмахнулся Аркадий.

– Запомни, аптечка у тебя во втором ящике комода, – в ответ на это сказала Вера. И тут Морковкин понял, что остается один. Именно в этот период между ними произошли самые нехорошие ссоры. Морковкин испугался, а страх заставлял его быть жестоким. Как-то он застал Веру за укладыванием одежды. Вера всегда все делала тщательно. И, наблюдая, как она бережно упаковывает свое шифоновое платье, он выпятил подбородок, прищурился и хорошо поставленным голосом сказал:

– Ты понимаешь, что именно женщины остаются одинокими на старости лет!

Вера не удержалась и прыснула:

– Аркаша, ты забыл, что я моложе тебя?

– И что? Вас таких пять пучков на пятак! – зло хмыкнул Морковкин.

– Тогда я за тебя не волнуюсь, – спокойно сказала Вера.

Ей очень не хотелось портить впечатление о прожитой с Аркадием жизни, она не желала расставаться со скандалом. Вера знала, что Морковкин бывает зол и беспощаден, что язык его груб, что он не щадит противника в ссоре.

– А я тебя и не просил волноваться… Ты вообще что, думаешь, я пропаду без тебя?! Я?! Да я классик почти!

Вера пискнула, и этот звук можно было принять и за плач, и за смех. Морковкин предпочел принять за плач. Когда Вера наконец покинула квартиру, она почти всхлипывала. Дело в том, что к мысли о разводе она не только привыкла, она с нетерпением ожидала разъезда, а потому дурацкие угрозы Аркадия у нее вызвали приступ искреннего веселья.

Глава шестая
Успех без радости. Париж

Морковкин остался один. На смену гневу и ежевечерним разговорам с друзьями и многочисленными подружками-коллегами пришло осознание, что же случилось: одиночество. После ухода Веры их дом стал не только пустым и холодным, он сделался каким-то безнадежным. Сначала это выразилось в беспорядке. Морковкин по привычке разбрасывал вещи, и в его голове мелькало: «Вера сердиться будет!» или «Вера уберет». А потом он вспоминал, что Веры нет и никто не уберет, и тут его прошибал ужас. Одиночество начинало душить его, ему хотелось орать от отчаяния и рыдать в голос. Он сам не ожидал, что будет переживать уход жены. И самое ужасное, что он осознавал – возврата к прежней жизни не будет. Друзья его жалели, пили с ним водку и дорогой коньяк, но от этого не легчало. Потом он решил погрузиться в работу. Это помогло его душе, но все, что выходило из-под его пера, походило на психологическую чернуху. Читать это было невозможно – глаза непроизвольно начинали искать веревочку и мыло. И тут оживились издатели и критики. Морковкина признали «певцом глубин», «аналитиком трагедии», «хирургом личности». Всю его чернуху теперь обсуждали, восхищаясь. Кто-то отважно сравнил его с Достоевским, но на смельчака все же шикнули. Морковкин немного забыл Веру. У него теперь совсем не было времени – лекции, выступления, прения, заседания, жюри и пр. Он был моден, он шел нарасхват. Вокруг него закружились дамы. Их было много, но развратом все это не назовешь. Молоденькие, ставившие на свой возраст и красоту, долго не задерживались – очень быстро понимали, что Морковкину нужна любовница-домохозяйка. Женщины средних лет, умные и успешные, тоже попадали под обаяние Аркадия. Но они уходили сразу, после первой же его выходки. Манеру Морковкина выговаривать женщине, что она ничего не соображает, они считали непростительной, и никакое желание домашнего очага обиду победить не могло. Аркадий только возмущенно фыркал. Он ни к кому не привязывался. Перед глазами стояла Вера.

* * *

Прошло несколько лет. Морковкин по-прежнему жил один. Постепенно образ писателя-трагика поблек. А нового Аркадий ничего не придумал и не написал. Он теперь преподавал в одном из многочисленных университетов. Что-то делал для телевидения. Он играл в театре – на гребне успеха ему предложили роль в современной постановке. Морковкин стал этаким человеком-оркестром, который делает все, у всех на слуху, но результата видимого нет. Дом его все чаще был пуст, беспорядок множился, грязь накапливалась в укромных углах. Морковкин раз в полгода начинал делать генеральную уборку, но бросал ее на полпути. Нет, ни в коем случае его нельзя было считать опустившимся человеком. Ведь он не пил, он работал как вол, он ставил перед собой цели и достигал их. О нем знали в его мире, о нем писали, с ним делали беседы, приглашали на интервью и в солидные передачи. Но почему-то от всего этого ему не становилось легче. И жизнь его ни внешне не менялась, ни по ощущениям. В душе Аркадия был камень и ужасное недовольство. Конечно же, собой он недоволен быть не мог. Ему и в голову не приходило отнестись к себе критически. Недовольство его обрушивалось на внешний мир и окружающих его людей. Особенно если эти люди были ниже его по положению. Студентов он мог унизить, с коллегами сделался язвителен, с женщинами начал разговаривать каким-то пошлым тоном. Людей вокруг него осталось немного. Но появились те, кто был в нем заинтересован и кто еще не понял, что желания и возможностей помочь у Аркадия немного.

Иногда он принимался искать Веру. Бегал по издательствам, звонил знакомым с телевидения, беспокоил знакомых рекламщиков. Он осторожно выспрашивал, задавал наводящие вопросы. Думал, что никто ни о чем не догадывается, но все отлично понимали и отвечали уклончиво. Самое любопытное, что он так ни разу с Верой не пересекся, не встретился. Ему казалось, что эта красивая женщина приснилась ему, жизнь с ней привиделась. Однажды он зашел в парфюмерный магазин и увидел духи, которыми пользовалась Вера. Сам не ожидая от себя такого поступка, он купил их, принес домой и разбрызгал по дому. Какое-то мгновение он стоял, вдыхая знакомый аромат, а потом взвыл и бросился в ванную. Аркадий никогда так не плакал из-за женщины, а успокоившись, решительно выбросил новый флакон духов, проветрил квартиру, вытащил пылесос и наконец полностью убрал дом. Он выбросил ящик бумаг, старую одежду, щербатую посуду. Ему казалось, что так он освобождает свою жизнь от ненужных и тяжелых воспоминаний.

Если считать, что события в нашей жизни сказываются на судьбе в целом, то получается, что на Аркадия повлияли потери – уход матери и развод с Верой. Он и сам так думал. Он забыл того самого писателя, который первым сказал про талант. Он не помнил свои телевизионные награды и успех книг. Он, искренне считая себя значимой фигурой современной культурной жизни, не подпитывался своими достижениями. Они его не вдохновляли. Конечно, он не забывал о них напомнить другим, но в глубине души всегда тлело беспокойство и чувство упущенных возможностей. Им двигало беспокойное недовольство. Походило оно на пустое раздражение и было совсем непродуктивным. На людях Морковкин часто говорил о необходимости перемен, но что это за перемены и каков должен был быть их смысл, он и сам не знал.

А еще он их боялся. Ему советовали жениться, написать пьесу, снять кино, Морковкин же бегал читать лекции и строчил разную мелочь в небольшие издания. Страх перемен был сильнее недовольства собственной жизнью.

В две тысячи первом году Морковкин поехал в Париж. Он отправился в составе большой группы на книжную ярмарку. Как он попал в число участников, никто не знал. Аркадий терпеть не мог вояжи за границу. Он был согласен на поездку в Сибирь, на Кавказ, на Крайний Север, но только не проходить паспортный и таможенный контроль, судорожно подбирать английские слова, объясняясь с таксистами и персоналом в отеле. Он не любил чужие города и иностранную речь. Он не хотел приспосабливаться к непривычным условиям, улыбаться незнакомым людям. За все время жизни с Верой они ни разу не были на море, не посмотрели развалины Рима и не погуляли по Барселоне. Морковкин категорически отказывался ехать куда-либо. Вера, успевшая поездить до свадьбы, удивлялась, но потом махнула рукой. Аркадий отличался чрезвычайным упрямством. Поездка на книжную ярмарку его тоже пугала, но он ехал не один, и все административные вопросы решались организаторами.

– Ну, я привык, чтобы кто-то договорился, все решил, позвонил, устроил, а мне оставалось только приехать, – любил повторять Морковкин. В случае с парижской поездкой так и было.

В дорогу он собирался тщательно – были куплены хорошие брюки, пиджак в мелкую клетку, мягкие туфли. Дело происходило в сентябре, и, по отзывам, в это время в Париже стояла сухая теплая погода. Морковкин долго думал, как бы украсить свой облик. Ему хотелось обратить на себя внимание какой-то деталью. Свою кепку с пуговкой-кнопкой на макушке он носил уже давно, курительная трубка всегда выглядывала из нагрудного кармана. Но ему хотелось чего-то экстравагантного. Аркадий часами теперь вертелся перед зеркалом – примерял шейные платки, яркие галстуки, вызывающие бабочки. Но все это было чересчур и перегружало уже сформировавшийся образ. Морковкин уже было плюнул, когда вечером, накануне отлета, заскочил в торговый центр. Там, в отделе оптики, он увидел потрясающие очки в тонкой роговой оправе: одно стекло было обычным круглым, второе – квадратным. Поскольку оправа была тонкой, а очки имели классический размер, различие стекол не сразу бросалось в глаза. Но, раз посмотрев на человека в таких очках, оторвать взгляд уже не представлялось возможным – так они меняли облик.

Морковкин тут же поинтересовался, есть ли еще такая пара.

– Всего три пары. И стекла в них – минус два. Они на заказ делались, но когда пришли, клиент отказался забирать. Он заказывал оправу синего цвета, а пришла коричневая.

– Зачем же ему такие необычные очки? Кто такое мог заказать? – поинтересовался Морковкин.

– Фрик какой-то. Крутой, надо сказать. У него трость с серебряным набалдашником и полосатые брюки, а туфли с гамашами.

– Это же надо…

– Очки – это самый говорящий аксессуар, – профессионально затараторил продавец, – вы даже не подозреваете, как много могут они рассказать о человеке…

Морковкин жестом его остановил.

– Заверните все, – скомандовал Аркадий, – вот это удача! – Он был в восторге от находки.

Рано утром все собрались в Шереметьево. Один из спутников, увидев Аркадия, воскликнул:

– Шикарно выглядишь!

– Ну, так, – самодовольно ответил Морковкин, а про себя подумал: «Ты еще очки мои не видел!»

Очки в необычной оправе он приберег для Парижа.

В самолете было весело. Когда разрешили отстегнуть ремни, народ начал прохаживаться по проходу. Останавливались рядом с попутчиками, громко обсуждали предстоящее событие, свои книжки, произведения коллег. Все это громко, бойко, так, что остальные пассажиры огромного «Боинга» стали прислушиваться и даже узнавать лица. Морковкина тоже узнали – одна из дам улыбнулась ему и вкрадчиво проронила:

– Как вы умеете описать трагедию! Я ничего подобного не читала!

Это была откровенная лесть, но Аркадий улыбнулся, притормозил около дамы:

– Как приятно встретить свою почитательницу. Я так рад, что книги мои находят отклик. А главное, что женщины, натуры восприимчивые, не пугаются душевного натурализма…

Дама что-то хотела ответить, но тут Морковкина позвали в хвост. Там спорили поэт и критик.

– Простите, пойду разнимать! – с тяжелым вздохом обронил Морковкин. – Вечно я судья…

– С вашим пониманием души… Это неудивительно! – кивнула дама.

Полет для Аркадия прошел незаметно. «Эйр Франс» вкусно кормила, поила неплохим сухим, развлекала кино. К тому же не утихали разговоры между участниками.

– Мы с тобой живем в Латинском квартале. Нам достался какой-то малюсенький отельчик, – сказал критик Новоселов.

– Как?! – переполошился Аркадий. – Разве мы не все вместе? Не в одном отеле?

– Нет, понимаешь, сезон еще высокий, так что отпускников много. Не нашли такого места, чтобы всех заселить. Вернее, нашли, но очень далеко. Практически пригород. Во всяком случае, мне так объяснили. А это неудобно – добираться, деньги на проезд большие получались. Ну, короче, всех поделили и устроили в разных местах.

– О господи. – Морковкин приуныл. Во весь рост встали проблемы, которых он всячески избегал.

– Что такое? Не переживай, номера у нас разные! – по-своему понял Новоселов.

– Да я не про это! Там с этой немчурой объясняться надо…

– С французами…

– Это так, аллегория.

– Да что сложного? Они по-английски не любят говорить, но понимают…

– Ну да…

– Ты что, ни слова по-английски?

– Знаю кое-что… – настроение у Морковкина испортилось.

Он представил, как придется напрягаться, чтобы элементарно позавтракать.

Аэропорт был огромен и почти пуст. Паспортный контроль они прошли быстро, багаж их уже крутился на бесконечной ленте. Взвалив на плечо огромную сумку, Аркадий позавидовал коллегам. Многие были с маленькими чемоданчиками на колесах. «Дурак я, – обругал он себя мысленно, – зачем я столько «бабок» истратил!» Морковкин, дабы не ударить в грязь лицом, приобрел безумно дорогой кофр-сумку из натуральной кожи цвета охры. Кофр надо было нести на плече. В нем сейчас находились пиджак на плечиках, запасные брюки, белье и всякие туалетные принадлежности. Сам по себе кожаный кофр был нелегкий, а с нехитрым скарбом стал просто неподъемным. Маленького роста Аркадий с этим раздувшимся огромным бурдюком выглядел нелепо. Так, припадая на один бок, поддерживая кофр рукой, чтобы тот не сползал с плеча, и делая беззаботный вид, Аркадий с горем пополам купил билет в метро. Как он Новоселова ни искал, он его так и не нашел. Критик исчез сразу после получения багажа. Скорее всего, предпочел мрачному Морковкину веселую компанию. Не обнаружились и остальные участники мероприятия. Морковкин спустился на перрон. Электричка подошла быстро, высадила людей, но двери остались открытыми. Аркадий повертел головой, чтобы увидеть хоть какое-нибудь знакомое название. В глаза бросился трафарет с жирной стрелкой. На трафарете был нарисован Нотр-Дам. «О, мне туда, помню, что Новоселов говорил, недалеко от собора, в Латинском квартале. (Позже выяснилось, что Новоселов слегка все перепутал, и это стоило Морковкину лишних километров. Отель находился на границе с Латинским кварталом и достаточно далеко от Нотр-Дама.)

Поезд шел долго. Морковкин смотрел в окно на предместья и жалел, что ни разу не ездил за границу. Он рассматривал людей, дома, дороги, вереницы машин, заполонивших дорогу. В его душе нарастали нетерпение и восторг. «Я – в Париже! В Париже!» – воскликнул он мысленно. И тут же опять пугался – перспектива заблудиться страшила. «Мне главное – найти отель. А там точно будет Новоселов, он поможет объясниться», – успокаивал себя Морковкин. На какой-то остановке зашли две девушки. Они плюхнулись рядом и заговорили на русском языке. Из их беседы Аркадий понял, что они армянки, живут здесь довольно долго и работают в салоне красоты. Девушки обсуждали цены на жилье. Аркадий прислушивался и завидовал той легкости, с которой эти девицы обосновались в чужом мире. «Они ничего не боятся, язык, наверное, не очень хорошо знают, но все же работают, живут… Вон, веселые, довольные, глазками стреляют..» – думал он и неожиданно для себя обратился к попутчицам:

– Простите, я в командировке здесь. Я же доеду до Нотр-Дама?

– Конечно, – с готовностью отвечали девушки, – мы вам скажем. Наша остановка позже, а вам там надо будет выйти на улицу, и вы увидите собор сразу.

– Спасибо, – кивнул Морковкин. Он еще хотел поинтересоваться, как найти отель, но вспомнил, что все бумаги с адресами и контактами, а также ваучер и обратные билеты у него в кофре. «Ладно, не в тайге! Доберусь», – успокоил он себя и решил, что волноваться больше не будет.

Морковкин проехал бы свою остановку – он перестал смотреть на бегущее табло в вагоне и не слушал объявления.

– Поторопитесь, поезд стоит мало, вы сейчас выйдете и сразу по эскалатору наверх. А там разберетесь.

Морковкин засуетился, поблагодарил, подхватил свой кофр и стал протискиваться к выходу. Но мог и не стараться, толпа сама его вынесла – на этой станции вышла половина вагона. Туристы поглазеть, парижане погулять, молодежь потусить – сюда съезжались все. Аркадий поднялся на эскалаторе, проследил, куда идет поток, и вскоре оказался на улице.

Над головой покачивались ветви платанов, под ногами шуршали листья, было тепло. Набережная Сены оказалась многолюдной. Морковкин вдохнул воздух – пахло водой и чем-то… Он даже не смог определить, что это был за запах, но казалось, что он ему знаком с малолетства. И вот именно здесь, на многолюдной набережной, Аркадий понял, что Париж – это не просто город. Это место, которое может быть родным для всякого человека, прочитавшего все положенные книги. Это была почти вторая родина – с детством, юношеством, с первой влюбленностью, с огорчениями и разочарованиями зрелости. Это было место, которое мы узнаем намного раньше, чем попадаем сюда.

Аркадий, задрав голову, постоял перед собором. Потом двинулся по набережной. Он шел наугад, впитывая в себя жизнь, которая кипела на этих улицах. Не замечая тяжести сумки, не обращая внимания на время и позабыв о страхах, он шел, разглядывая дома и проговаривая вслух названия улиц. Даже на его малоузнаваемом французском они звучали слаще пения райских птиц. Аркадию казалось, что он вернулся туда, где когда-то пережил самые лучшие моменты своей жизни. Глядя на фонтан Сен-Мишель, он вдруг подумал: «Почему?! Почему я не поехал сюда с Верой?! Она просила, уговаривала. А я, дурак, уперся…» Он остановился у парапета, свесил голову, увидел воды Сены, людей, сидевших на старых камнях, и у него защемило сердце. Здесь было так прекрасно, а он находился тут один, без человека, с которым следовало бы разделить счастье этого города. «Господи, мне столько лет…» – вдруг подумал Морковкин, и тут он вспомнил, что ему надо найти отель. Недолго думая, он присел на ступеньки, ведущие к Сене, и принялся искать ваучер, по которому положено заселяться в гостиницу. Документы оказались на самом дне огромного кофра, чтобы их достать, Морковкин тут же, на лестнице, на берегу Сены, принялся выкладывать свою одежду. «Я же все бумаги положил в боковой карман», – подумал Аркадий, складывая вещи обратно в сумку. Он в который раз пожалел, что купил эту дорогую громадину.

Ваучер гостиничный имел еще маленькую карту. Морковкин долго ее разглядывал, потом сличал место, где он находился, со схемой, потом повертел головой и увидел на другой стороне улицы магазинчик. «Тут везде продаются карты!» – сказал он сам себе и стал перебегать улицу. Машины с визгом тормозили, кто-то что-то кричал ему вслед, но полицейский на удивление не появился.

Магазинчик имел две ступеньки и одно окошко-витрину. Внутри висел колокольчик и стоял один прилавок. За ним никого не было. Вдоль стен малюсенького заведения тянулись полки с книгами. «Знаменитые парижские букинисты!» – умилился Аркадий, он уже собрался подать голос.

– Я слушаю вас, – раздался голос из-за спины. Аркадий обернулся и увидел небольшого роста молодую женщину.

– Вы – русская! – обрадовался Аркадий.

– Да, – скучно ответила та и спросила: – Сигареты, табак, жевательная резинка? Или…

– Или… – не понял Морковкин.

– Или… Ну что необходимо для встречи с девушкой…

– О, – Морковкин даже покраснел, – я только приехал, мне карта нужна…

– Пять евро. – Девушка достала плотный красный квадратик.

– Так, сейчас. – Аркадий достал монету.

– Больше ничего?

– А, – Морковкин пытался развернуть карту… – нет… Ах да, скажите, где находится этот отель.

Он ткнул пальцем в ваучер.

– Ну, не очень близко. Это рю Паскаль. И отель я знаю. Небольшой, в старом доме.

– Совсем плохой? – забеспокоился Морковкин.

– Наоборот. Старый дом – это хорошо.

– Вы меня напугали. А как добраться?

Девушка вывела Аркадия на улицу и очень подробно объяснила маршрут.

Идти было не очень далеко, тем более по старым улочкам. Морковкин, не замечая тяжести кофра, бодро шагал, вертел головой. Он был в самом центре старого Парижа. Настроение его стало отличным – он умудрился условиться с продавщицей о свидании. Понятно, прежде всего свою просьбу Морковкин объяснил желанием узнать Париж.

– Вы знаете, я же писатель. Я вас не обманываю. Я вам книжки подарю. Здесь ярмарка будет, я принимаю участие. Но мне так хочется погулять по городу с человеком, который здесь уже свой.

Девушка чуть-чуть улыбнулась:

– Хорошо, заходите. Завтра у меня выходной, а вот следующие три дня я работаю и заканчиваю в восемь часов.

Отель он нашел быстро. Девушка описала голубоватый фасад и полукруглую деревянную дверь. Аркадий сначала подумал, что это вход во двор, но потом понял, что это не так. Само здание было немаленьким, вполне солидный доходный дом конца девятнадцатого века. Оглядевшись, Аркадий понял, что отель занимает всего два этажа. Что больше всего поразило Морковкина в этом месте, это то, что улицу Паскаль пересекал бульвар, но над улицей он имел вид моста. «Ошибиться нельзя, на этой улице только один дом такого цвета. А бульвар надо будет посмотреть. Как интересно сделано!» – подумал Аркадий и подергал дверь. Она не поддалась. «Так она заперта. Тут код! А я его не знаю! – Аркадий, предвкушавший уже отдых, чертыхнулся. – Интересно, а где Новоселов и другие? Что за дела вообще?! Делегация, делегация, а сами все смылись…» Он поставил сумку на ступеньки. Посмотрел на часы. Дело шло к вечеру. Сам того не заметив, Аркадий пробродил по городу несколько часов. Ему хотелось в душ, поесть и растянуться на кровати. Постояв некоторое время под дверью и делано улыбаясь доброжелательным прохожим, он подхватил сумку и прошелся по улице из конца в конец. Улица оказалась длинной. Совсем уже изнемогая, он вернулся назад, и в это время дверь открылась, и показалась супружеская пара. Они были принаряжены. Весело залопотав по-английски, они помогли Аркадию войти. Затем, еще раз широко улыбнувшись, они закрыли за собой дверь. В небольшом холле стало сумрачно. Свет проникал только из полукруглого окна над дверью. Аркадий оглянулся – никаких намеков на портье, стойку администратора. Не было ни души, только наверх шла чугунная винтовая лестница. Если бы было посветлее, Аркадий оценил бы красоту ее рисунка. Но света не имелось, и он оказался в ловушке. Выйти он, конечно, мог, но главной задачей сейчас было устроиться в отеле. Аркадий походил по холлу, зачем-то полистал телефонный справочник Парижа, затем присел в кресло, взял газету. Потом встал и поднялся на один пролет – на втором этаже были двери номеров. А как они тут заселяются? – подумал он и тут увидел большую доску для ключей. На медных крючках висели ключи с номерами комнат, на некоторых крепились какие-то бумажные кармашки.