Текст книги "Белый фрегат"

Молодой ворон рассмеялся – негромко и горестно.

Что ж, такая у него судьба. С юных лет, когда сделался очевидным его физический изъян, Айлантри, потомок великого алхимика, почти все время проводил в одиночестве, потому что все прочие воронята по тем или иным причинам его отвергли. Никто ни разу не назвал его кукушкой, но он читал это слово во взглядах, в молчании, в коротких смешках за спиной. Его всячески выпихивали отовсюду, где шла обычная воронья жизнь, – и чем сильнее он старался доказать свою полезность, тем грубее его отталкивали. Все его усилия были подобны маслу на поверхности воды: как он ни старался, слиться с окружением не получалось.

«Я стану самым молодым вороном, который ушел по Дороге печали».

Может, это не так уж плохо. По крайней мере, если он подыщет себе какую-нибудь башню в захолустье, подальше от Росмера, там не окажется других воронов – и не к кому будет стремиться. И там он станет переливать реагенты из одних пробирок в другие, пока окончательно не ослепнет.

И все-таки – Кристобаль Фейра. Что же с ним делать, как быть?

Нельзя же просто сдаться без боя.

Айлантри задумался, наблюдая, как над городом меркнут последние отблески заката и зажигаются звезды, и не услышал стука в дверь. Судя по всему, стучали в нее долго, потому что в конце концов, когда она распахнулась, вынудив его подпрыгнуть от неожиданности и резко повернуться, за порогом стоял Кристобаль Фейра – в чистой одежде, посвежевший и отдохнувший, но довольно-таки сердитый.

– Д-да? – Айлантри поправил очки. – Вы чего-то хотите, ваше сиятельство?

– Безусловно, – капитанским голосом отчеканил феникс. – Немного звездного огня.

Айлантри тихонько ахнул, потом взял себя в руки и жестом предложил Фейре войти. В голове у Птенчика-в-очках стаей испуганных птиц метались десятки вопросов: зачем, для чего, почему? Почему Фейра пришел с такой просьбой к нему, а не к старейшине? А, ну разумеется – Рейнен обязательно заставил бы его заплатить втридорога.

– Зачем он вам? – тихо спросил Айлантри.

– Я хочу проверить одну идею, – уклончиво ответил Фейра.

Айлантри вздохнул и снова поправил очки.

– Вы меня простите, князь, но я просто обязан узнать, в чем заключается эта идея. Дело даже не в том, что звездный огонь – особо опасная субстанция, которую нельзя раздобыть просто так, посреди ночи, не обращая на себя внимания и не навлекая неприятностей. Дело в том, что я вызвался вас защищать, хотя – откровенно говоря – считаю дело проигрышным, и меня уже сейчас страшит сама мысль о заседании суда, потому что предъявить Духу Закона нам нечего…

– Кроме свидетеля, – ввернул Фейра.

– Про которого мы даже не знаем, жив он или мертв, – не сдался Айлантри. – Итак, я повторяю вопрос: что вы задумали?

«И как собираетесь избежать развоплощения?»

Феникс вперил в него взгляд разноцветных глаз, на дне которых – как теперь отлично видел молодой ворон – горели огоньки, похожие на пламя свечей. Это не были отблески ламп – это была та самая сила, упомянутая Талларом Крейном и его представителем. Первопламя, иное пламя, Фениксов огонь. «Все равно что стоять рядом с бочкой звездного огня, держа в руке факел», – подумал Айлантри, и почему-то от этой мысли в глубине его души всколыхнулось дурное, безумное веселье.

Фейра тихонько рассмеялся и, отвернувшись, прошел на балкон. Растерянный Айлантри последовал за ним, и когда ему вновь удалось заглянуть Пламенному в лицо, то внезапно оказалось, что тот смягчился – его настроение переменилось, как ветер над морем.

– Все очень просто, Айлантри, – сказал он совсем другим тоном – спокойным, с намеком на… дружеские нотки? – Я не могу три дня сидеть без дела и ждать милости от судьбы. Мне нужно подготовиться к тому, чем мы займемся после суда, – и теперь, ухватившись за одну идею, я хочу ее проверить. Эта идея…

– Чем мы займемся? – перебил молодой ворон, чувствуя, как кружится голова от собственной наглости. – Я слышу в ваших словах уверенность в благополучном исходе дела – уж простите за уточнение, необоснованную. Мне кажется куда более вероятным, что после суда – точнее, после приговора – Дух Закона положит вам руку на плечо, закроет глаза, скажет ту странную фразу, которую всегда произносит, – и от вас останется одно воспоминание. Ну и раз я все равно спросил – кто такие «мы»?

– «Мы» – это я и мои люди, а также все те, кого старейшина предоставит в мое распоряжение, – спокойно ответил феникс. – Мне что-то подсказывает – включая тебя.

Айлантри покраснел.

– Нам предстоит, – продолжил Фейра, выделив голосом первое слово, – отправиться на Землю тысячи огней и выбить оттуда Кармора Корвисса с его друзьями. Мне лично необходимо разыскать на острове один артефакт. Второе немыслимо без первого, и сам я не справлюсь – поэтому, если ты заинтересован в том, чтобы наказать предателя семейства, начинай помогать прямо сейчас. Так ты можешь добыть для меня немного звездного огня?

Молодой ворон растерянно сглотнул, и его взгляд на долю секунды метнулся в сторону комнаты – точнее, в сторону еще одной двери, ведущей не в коридор, но в примыкающую каморку с единственным узеньким окном. Феникс это заметил и издал короткий смешок.

– У тебя не было ни единого шанса, дружище, – сказал он доброжелательно. – Я еще сорок лет назад усвоил простую истину: где ворон – там лаборатория, а где лаборатория – там звездный огонь. Ну же, не трать времени зря. Мне нужна всего одна капля, и за нее я расплачусь удивительным зрелищем – точнее, каким-то из двух возможных зрелищ. Либо я преуспею, либо буду унижен собственным кораблем. Даже не знаю, что тебе больше понравится.

Айлантри вздохнул и сдался.

* * *

– Он~ возвращается без целительницы, с каким-то чужаком. Она стряхивает дремотное оцепенение; она успела соскучиться и теперь тянется к ~нему~ незримыми и неосязаемыми частями своего огромного тела, чтобы обнять… а потом в ужасе замирает.

От ~него~ ужасно смердит <запретным>.

Этот запах она знает, помнит с самого рождения. Нет, неверно – и он, и то безграничное отвращение, которое он вызывает, вписаны в ее плоть, кости, кровь. Это запах гнили, болезни, рвоты и испражнений, усиленный стократ, – это запах смерти. Она так хочет уйти от него подальше, оказаться там, где этим не пахнет, что начинает рваться с привязи – и канаты натягиваются, трещат, вот-вот лопнут…

– Ну тише, тише. Чего ты так испугалась? Это же я.~

Она смутно ощущает, как три последних матроса сигают с борта в воду; это хорошо, это славно – потому что в смятении она могла бы причинить им боль, сама того не желая. Ужасное наваждение не проходит – запах усиливается. Дрожа всем телом, она пытается объяснить.

– Рана в борту – воспаленная, со вздутыми краями, зловонная, с копающимися внутри паразитами.~

– Сломанная мачта лежит поперек палубы – до конца она не оторвалась, и излом сочится темной жидкостью, похожей на венозную кровь.~

– Пустая глазница с застрявшим внутри чужим тараном…~

– Нет, нет, это всё твои страхи. Ничего не произошло. Это я, только я. Я не причиню тебе вреда, ты же знаешь. Ну же, моя хорошая, соберись. Так надо, понимаешь? Это очень важно для… нас.~

Нет! Она бьется и рвется с большей силой. Один из канатов лопается, и конец, словно хлыст, бьет чужака рядом с ~ним~. Чужак отлетает в сторону, но тут же садится и начинает шарить вокруг себя, как будто что-то ищет вслепую. Она все это замечает мельком, краем глаза, потому что вонь вонь вонь эта невыносимая вонь пусть она прекратится хватит хватит хватит~~~~~~~~~~~~

И, как уже бывало в моменты наивысшего напряжения, откуда-то из глубин ее странного разума всплывают образы, которые она сама толком не понимает, но не может удержать.

Башня посреди ночного моря. Неестественно яркая звезда над башней. Этот образ вызывает у нее ощущение одиночества, бескрайнего, как Океан, как Вечная Ночь, как скорбь по своему навигатору.

Море – иное море, неописуемое море, море, для которого нет слов. Она тянется к нему всей душой, но не понимает, как же там плавать, если кругом совершенно нет воды – ни единой капли.

И глаз. Нет, ~Глаз~. Похожий на глаз фрегата, но несравнимо больше: внимательный, бесстрастный, следящий за ней из глубины. Следящий каждый миг, даже прямо сейчас, – чего, чего он хочет?..

– Так, ладно. Хватит. Я все понял. Прости.~

Расстроен. Грустит. Пристыжен.

– Я приду завтра. Может, запах ослабеет, и ты не испугаешься так сильно.~

О нет…

– Он~ чего-то боится.

– Он~ ведь сказал: «Так надо».

– На самом деле я тебя понимаю. Когда мне было шесть, я подслушал разговор слуг о даре Феникса и неправильно истолковал их слова. Я решил, что для пробуждения этого дара надо сунуть руку в огонь. К тому моменту мне уже довелось пару раз обжечься, знаешь ли… Я возненавидел огонь и все, что с ним связано. Сейчас об этом смешно даже думать, но в то время мне было совершенно не до смеха, и я оказался в некотором роде прав. Так что… я понимаю.~

Разумеется, ~он~ не понимает. Не может понять. Но…

Если бы у нее были легкие, она бы перевела дух и на краткий миг затаила дыхание.

– Протянутая рука.~

– Попутный ветер, наполняющий паруса.~

«Пойми меня, – хочет сказать она. – Услышь меня».

– Он~ слышит.

* * *

Невзирая на все беды, Эсме впервые за много недель смогла принять ванну перед сном, а потом – лечь в настоящую постель, положить голову на настоящую подушку и укрыться настоящим одеялом. Едва она это сделала, свет померк – тело-предатель отказалось бодрствовать, пусть разум и пытался осмыслить произошедшее. Ночью ей ничего не снилось, и это стало еще одним выгодным отличием спальни в доме старейшины воронов от ее каюты на борту «Невесты ветра», которую не захотел покинуть ларим. Утром целительница почувствовала себя свежей и отдохнувшей.

А потом вспомнила о случившемся накануне – и от ее хорошего настроения не осталось и следа.

В дверь постучали. Эсме оглядела себя – вчерашний вечер прошел словно в тумане, и она не помнила, как переоделась в ночную рубашку и легла в постель. Кажется, рядом была какая-то девушка; да, точно – Айлантри приставил к ней служанку. На всякий случай она натянула одеяло до самого подбородка и сказала:

– Кто там?

– Это я, госпожа, – раздался женский голос из-за двери. – Ния.

Да, и впрямь служанка. Эсме позволила ей войти. Оказалось, что в доме старейшины гостям предоставили не только еду и кров, но даже одежду – Ния принесла ей все необходимое, включая новые туфли и теплую шаль, в холодном воздухе Росмера совсем не лишнюю. Вскоре целительница привела себя в порядок, и Ния предложила ей спуститься, чтобы позавтракать вместе с Рейненом.

Солнце уже поднялось достаточно высоко. Должно быть, Верховный Ворон из вежливости решил позавтракать во второй раз, чтобы снова поговорить со спутницей Кристобаля Фейры. Эсме, понимая, что от таких предложений не отказываются, напомнила себе об осторожности и последовала за Нией на первый этаж, в одну из комнат, где был накрыт небольшой стол.

Рейнен уже сидел там и читал какую-то книгу: вороны, как известно, каждую свободную минуту тратят на усвоение новых знаний или на интриги. Увидев ее, он тотчас же прервал свое занятие и встал, сердечно улыбаясь:

– Как ты отдохнула, моя дорогая?

Словно и не было вчерашнего дня…

– Прекрасно, спасибо, – сказала она, усаживаясь за стол и внутренне поражаясь собственной спокойной вежливости и готовности принять игру. – Не устаю благодарить Заступницу за то, что на этот раз мы встретились при куда более благоприятных обстоятельствах, нежели раньше.

– О да. – Улыбка Рейнена сделалась шире: он оценил ее выдержку. – Я даже не мечтал, что когда-нибудь смогу оказать гостеприимство столь необычной целительнице. А знаешь, Эсме, ведь когда-то – очень-очень давно – целители были под покровительством воронов, а не чаек.

Эсме застыла с чашкой, поднесенной ко рту.

– Конечно, не знаешь, – продолжил Рейнен. – С той поры прошло немало… веков. Все изменилось из-за того, что мои предки-магусы в очередной раз увлеклись опасными вещами.

– Опасными? – переспросила Эсме. – Полагаю, речь о загадочной полужизни.

– В каком-то смысле. – Рейнен встал, положил книгу на стол, и Эсме прочитала название на корешке: «О природе огня, именуемого звездным». Ворон заложил руки за спину и внимательно посмотрел на свою гостью, склонив голову набок. – Слово «полужизнь» ты уже не раз слышала, но вряд ли догадываешься, каких высот мы достигли, совершенствуя и шлифуя этот дар. Мы управляли живой материей… придавали ей ту форму, которая была угодна нам… Не правда ли, целительство больше напоминает именно наше занятие, а не простое чтение мыслей, которым славятся чайки?

Эсме вынуждена была кивнуть, хотя раньше ей и в голову не приходило сравнивать целительство и полужизнь, о которой она слышала довольно много страшных вещей. Она отпила из чашки, и чай показался горьким.

– Я бы хотела узнать о том, чего именно вороны достигли, совершенствуясь в искусстве полужизни. Если, конечно, вы можете…

– Могу, – подтвердил Рейнен. – И я начну с того, что имеет некоторое отношение к тебе. Точнее, к твоим друзьям. Один из них прошлой осенью спрашивал меня, где ему искать соплеменников. Я не смог сказать правду – мне показалось, что он не готов.

У Эсме окончательно пропал аппетит.

– Джа-Джинни. Так он…

– В настоящее время, – проговорил Рейнен, глядя Эсме прямо в глаза, – если не считать Лейлу – а ее считать не следует, потому что она особенная, – Джа-Джинни – единственный крылан во всем мире. Остальные вымерли больше тысячи лет назад.

Эсме сглотнула.

– Как же так?! Зачем вы его… обнадежили?

– Потому что правда слишком страшна, – ответил ворон. – Рассказать?

И он рассказал.

* * *

– Ты, конечно, видела большое черное здание, похожее на крепость, в северной части Росмера? Оно стоит на холме и поэтому отчетливо просматривается отовсюду. Это Воронье Гнездо – сердце моего клана, наш дом, наша цитадель, то самое место, где мы храним свои самые важные секреты.

Ну, почти все.

Будь у тебя возможность послушать, что говорят горожане про Воронье Гнездо, ты бы заметила, что молва постоянно повторяет: дескать, изнутри оно намного больше, чем снаружи. Как ни странно, это правда, и в этом факте нет ровным счетом ничего противоестественного: две трети нашей цитадели находятся под землей. Впрочем, я не знаю точно: две трети, три пятых или семь восьмых – никто из ныне живущих не опускался ниже определенного этажа, и поэтому мы понятия не имеем, сколько их на самом деле. Эту часть цитадели мы называем Подвалом. Ты скажешь – а хроники? Летописи? Так уж вышло, что верить им нельзя, и собственный дом мы изучаем постепенно, шаг за шагом, этаж за этажом, не зная, что нас ждет за очередной запертой дверью. Не всегда моим соплеменникам хватает смелости открыть очередную такую дверь.

Когда это случилось, я уже год или около того шел Дорогой печали. Слухи распространялись медленно, поэтому я узнал все подробности еще через несколько лет, когда уже ничего нельзя было исправить, – узнал почти случайно, от соплеменника, которого встретил вдали от дома. Зная характер своих сородичей, я предполагал, что в обозримом будущем никто из них не отважится спуститься в недра Вороньего Гнезда в поисках сокровищ и посланий, оставленных нашими предками. Но я просчитался.

После того как я ушел, моя… соплеменница собрала небольшой отряд единомышленников, и впятером они открыли три до той поры неизведанных этажа. Двое погибли от ловушек, оставленных нашими предками, а троим удалось в конце концов найти нечто уникальное: огромную лабораторию, в которой одна установка все еще действовала после стольких веков. Установка, похожая на ящик из металла и стекла, такого размера, что в нем мог бы поместиться подросток. Ящик был очень-очень холодным. Когда его открыли…

Ох, прости – я поспешил. Ты ведь пока еще точно не знаешь, в чем заключается дар Ворона. Слушай: то, что для тебя – ткань, для меня – глина, и из этой глины я могу лепить практически что угодно. Нужен лишь навык, чтобы вылепленные мною творения оказались жизнеспособными; и зачастую легче вылепить существо заново, чем исправлять его недостатки. Ты понимаешь, что это значит? Да, пусть в моей власти вся живая материя, разумная и неразумная, но там, где нужна тонкая работа, я бессилен. А в остальном все просто.

Я не исцелю от насморка, но помогу вырастить новый глаз. Или руку. Правда, если я буду хоть самую малость небрежен, глаз может оказаться другого цвета или с двумя зрачками, а рука – с шестью пальцами. Или мой пациент с головы до ног покроется чешуей.

Я не возьмусь лечить даже простую рану, потому что после моего лечения человек может, к примеру, позабыть собственное детство.

Я не воскрешу мертвеца. Но могу сделать из мертвого тела нечто… другое.

Из живого тоже могу.

А предки мои, Эсме, могли еще больше. Они создавали новых существ по необходимости, от скуки или просто из любопытства – как дети ломают игрушки, так они ломали материю, – чтобы проверить, как она устроена, чтобы познать пределы ее прочности, чтобы убедиться на собственном опыте, как долго можно ее гнуть и мять, прежде чем иные, еще более могущественные, силы скажут свое веское слово. Представь себе: ворон мог сотворить из обычной ящерицы летающего зверя размером с фрегат – крылатого, в чешуйчатой броне, выдыхающего огонь. Ворон мог изменить бойца, чтобы тот голыми руками разбивал не только черепа противников, но и каменные стены, а кожу его сделать такой крепкой, чтобы от нее отскакивали стрелы. Правда, после этого боец становился разумом подобен крабу, но находились те, кого это не пугало. Ворон мог сделать из любой, совершенно обычной птицы человекоподобное существо, наделенное даром речи, но способное лишь повторять чужие слова. Я не стану рассказывать тебе, что мои предки творили от злости, из мести или ради жестокого любопытства.

Лишь самые умелые, самые опытные могли создавать разумных существ, красивых существ – существ, в которых был хоть какой-то смысл. Тот, кто создал твоего друга, проделал хорошую работу. Возьмись я за то же дело – мои творения оказались бы уродливыми несчастными тварями.

Мы, вороны, бдительное племя, бессердечное племя, слишком разумное племя. Однажды мои предки решили: хватит. Если так продолжится, то мы разрушим собственный мир, разрушим всю Вселенную – и не останется глины, чтобы из нее лепить. Им не впервой было отказываться от великой власти, которая других сводила с ума. В их распоряжении – в нашем распоряжении – остались другие силы, достаточно могущественные, но не такие опасные. Мы посвятили себя изучению этих сил, поиску знаний и прочим скучным занятиям, для которых не нужно даже быть магусом. Ну… почти.

И все-таки иногда мы не выдерживаем и спускаемся в Подвал.

– Я не… – проговорила Эсме, когда к ней вернулся дар речи. – Я не верю.

На лице Рейнена появилась грустная кривая улыбка:

– Какого цвета сердце-суть Джа-Джинни? Ну же, Эсме. Ты не могла этого не заметить.

Целительница зажмурилась и сжала кулаки. Конечно, она заметила, что цветок был белым – со странным синеватым отливом, но все-таки белым – как у обыкновенных людей, как, наверное, у нее самой. Исцеляя Джа-Джинни – воскрешая Джа-Джинни, – она ни о чем другом не думала, а в последующие дни ей и без этого хватало поводов для размышлений. Так и получилось, что она в каком-то смысле засунула это важное знание в…

[Сундук? Что ж, я не против, местечко найдется. Давай его сюда.]

– Что произошло между тобой и Кристобалем? – тихо спросил магус. – Глядя на вас сейчас, никто бы не поверил, что ради тебя он отправился в логово своего злейшего врага. Впрочем, нет, я говорю глупости. Он бы это повторил. И ты тоже, нет сомнений. Но вам обоим больно, и – уж прости любопытного ворона – я не отстану, пока не выясню, в чем дело.

Она вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Находиться в одной комнате с древним магусом внезапно стало опасно. Он играл с ней все это время – он вел ее по дороге, которая заканчивалась там, где было нужно ему. С самого начала – еще с того момента, как помог ей спасти Хагена…

А после рассказа о Подвале и даре Ворона разве могла она промолчать?

– Когда я погрузилась в сознание «Невесты ветра», мне открылась не только память фрегата, – медленно проговорила Эсме, не глядя на Рейнена.

– И память капитана тоже?

– Да. Я заглянула в его воспоминания… не из любопытства, просто так получилось… и они подействовали на [сундук]. Вы же знаете, что это такое?

– Знаю ли я? – Рейнен покачал головой. Солнечный свет теперь падал ему в спину, и Эсме могла лишь догадываться о выражении его лица. – Я знаю о нем куда больше, чем хотелось бы. Это ведь вороны создали его в незапамятные времена, чтобы целители не сходили с ума. Но всему свой черед. Говори.

Она почувствовала, что не сможет молчать, даже если захочет, даже если очень постарается.

– Однажды я заставила себя забыть про то, как именно погибла моя семья. Мне было слишком трудно… слишком больно. Я знаю, что это запрещено, просто у меня не оставалось другого выхода. И когда моя память соприкоснулась с памятью Кристобаля… пустоты начали заполняться, а потом [сундук] открылся и выплеснул на меня все или почти все, что я спрятала когда-то. – Она крепко сжала кулаки, вонзив ногти в ладони. – Кристобаль Фейра… или капитан Крейн… точнее, Брандан Гарби – так он назвался моему отцу при их первой встрече… они дружили. И он был там в ночь, когда наш дом сгорел, он почему-то пытался уговорить моего отца бежать, но, кажется, опоздал. Я не помню того, чего не видела. Однако… – Она подняла глаза и посмотрела на Ворона. – Теперь-то я знаю, что он связан с огнем. И меня не оставляет мысль о том, почему мою семью погубил именно пожар – всю, не считая меня.

– Ошибаешься, – раздался позади знакомый голос. Эсме вскочила и увидела, что Кристобаль стоит в дверях, скрестив руки на груди; лицо феникса было бледным – наверное, как и ее собственное. – Ошибаешься, – повторил он. – Спаслась не только ты. Нам, кажется, пора об этом поговорить… но тебе не понравится то, что ты узнаешь.

[Ай-ай, какой мерзавец.]

– Да? – Эсме упрямо вскинула подбородок. – Не понравится больше, чем то, что я уже знаю? То, что ты обманывал меня с самого начала, притворялся, что вы с Велином «когда-то были друзьями», и промолчал, что он остался в Тейравене из-за тебя?

– Из-за нас, если уж на то пошло, – поправил ее Кристобаль, и Эсме поняла, что тяжело дышит, а сердце в ее груди колотится так, словно вот-вот выскочит наружу. – Да, я решил, что лучше тебе кое-чего не знать. А потом уже было поздно признаваться в ошибке, и мне оставалось лишь беречь тайну, что я и делал до недавнего времени. Корабельная чума не входила в мои планы.

Эсме отвернулась и подошла к одной из книжных полок. Смотреть на кожаные корешки было проще, чем на его лицо – такое спокойное, такое… усталое. Он был готов к ее злости, к ее обиде. Это обескураживало, поскольку обычно феникс вел себя совсем по-другому.

– Говори. Что еще ты от меня скрыл?

– Мы с твоим отцом познакомились в море, – произнес он и так многозначительно замолчал, что Эсме тотчас же повернулась к нему опять, чувствуя, как огонь внутри разгорается с новой силой.

– Только не надо намекать, что…

Фейра вздохнул и нахмурился.

– Нет. Нет-нет-нет. Ты же не хочешь сказать, что мой отец…

– Был какое-то время пиратом, – договорил Кристобаль, когда она осеклась, не в силах произнести вслух то, что пришло ей в голову. – Да. Не так уж долго – два с половиной года. В шестнадцать лет он сбежал в Ламар, познакомился там в таверне с не самыми добропорядочными людьми и попал в команду одного пиратского судна. А потом ему это надоело, он захотел вернуться, но капитан ему попался ушлый – не пожелал отпускать просто так, цеплялся за скрытую на самом дне души любовь к… гхм… деньгам. Еще одна вылазка, каждый раз говорил он, – и ты свободен. Очередная вылазка оказалась против торгового каравана лагримских купцов, который охраняли несколько наемных фрегатов… в том числе и мы с ~Невестой ветра~. Это было давно, о Кристобале Крейне тогда никто и не слышал. Пиратам не повезло. После сражения мы везли пленников в Лагриму в трюме, чтобы сдать купеческой гильдии для суда, и вот тогда-то я и почувствовал, что один из пленников заметно отличается от остальных. Я, скажем так, увидел в нем хорошего человека.

– И что же ты сделал? – шепотом спросила Эсме.

Фейра усмехнулся:

– Выдал его за своего матроса. Ну, не то чтобы выдал… я взял его в команду, и лагримский корабельный мастер ничего не заподозрил, поскольку связь между ним и ~Невестой ветра~ была настоящей. Он хотел вернуться домой, и я предложил ему отработать свое спасение – побыть матросом до тех пор, пока судьба не занесет нас в Тейравен. Так и вышло, что твой отец полгода провел на борту ~Невесты~. Вот, собственно, вся история нашего знакомства.

– Не вся… – Эсме отвернулась, чтобы скрыть предательский блеск в глазах. – Ты потом возвращался много раз…

– Ну да, разумеется. Мы, как это ни странно, подружились.

Она вдруг вспомнила, что в комнате присутствует Рейнен. Ворон сидел в кресле у окна и с молчаливым интересом наблюдал за их разговором. Выражение его лица читалось с трудом – отчасти из-за шрама, отчасти из-за свойственной его клану манеры напускать на себя загадочный вид. Эсме почувствовала себя совершенно разбитой и поняла, что лучше уйти куда-то, где ее никто не увидит.

– Простите меня, – тихо сказала она, обращаясь к Рейнену. – Мне надо побыть одной.

Магус степенно кивнул – и она убежала.

* * *

Когда за спиной Эсме закрылась дверь, Рейнен перевел взгляд на Кристобаля:

– Ты не все ей рассказал. Она заслуживает того, чтобы знать правду.

– Правда ее убьет, – тихо проговорил феникс. – Уж поверь мне.

– Тебе так кажется, – мягко возразил старейшина воронов. – Она очень сильная девочка. Как все целители. Нет, вру – сильнее всех целителей, каких я встречал за всю свою достаточно долгую жизнь. Она выдержит, хотя ей и будет больно. А вот если ты опять промолчишь…

Кристобаль скривился и дернул плечом:

– Может, хватит о прошлом? Сейчас меня больше интересует будущее.

– Хорошо, давай поговорим о будущем. – Рейнен взмахом руки пригласил феникса подойти ближе, что тот и сделал – подошел, а потом сел на подоконник вблизи от кресла старейшины. – Например, о том, как отвоевать у Кармора Землю тысячи огней. Айлантри рассказал мне, чем вы занимались вчера вечером. Он также добавил, что ты сумасшедший, потому что только сумасшедшим так везет.

– Если бы мне повезло, – сказал Фейра, глядя в окно, – она бы позволила мне подняться на палубу, а не просто прикоснуться к борту одним пальцем.

Рейнен сокрушенно вздохнул и покачал головой. Какое-то время оба молчали, а потом ворон заговорил первым – изменившимся, деловым тоном.

– Предположим, у тебя получится приучить ее к звездному огню. Это значит, что ты… – Он быстро встал из кресла и подошел к столу, на котором были разложены карты. Сбросив несколько прямо на пол, нашел нужную, несколько секунд задумчиво на нее глядел, а потом ткнул пальцем в какую-то точку. Фейра по-прежнему сидел на подоконнике, словно его не интересовало происходящее. – Значит, ты сможешь подойти к острову с запада, где запах огня ощущается слабее из-за течений и постоянных ветров, и высадить вооруженный отряд, допустим, вот здесь. На Земле тысячи огней нет высокой растительности, поэтому высаживаться вам придется ночью. Все равно получается далековато от форта, но главная проблема не в этом.

– А в чем? – спросил Фейра, когда пауза затянулась.

– В его размерах, огневой мощи и расположении орудий. Видишь ли, его перестроили после того, как Земля тысячи огней стала нашей фабрикой запретного огня – мы ведь не дураки, – и он рассчитан на отражение серьезного нападения практически с любой стороны. То есть, я хочу сказать, защитники форта развернут к суше пушки, которых там достаточно, и расстреляют тебя вместе с отрядом еще на подходе.

– Да, если двигаться достаточно медленно, чтобы это позволить, – сказал Фейра скучающим тоном, который свидетельствовал о том, что перспектива быть разорванным на части его совершенно не беспокоит.

– Значит, ты все равно хочешь попытаться?

– Сейчас, – тем же небрежным тоном проговорил Фейра, глядя в окно, – ты проявишь великодушие – его воронью разновидность – и предложишь мне, подобравшись на расстояние пушечного выстрела, сделать с фортом то же самое, что я, как все думают, сделал в Лэйфире.

Выражение лица Рейнена не изменилось, но руки сжались в кулаки. Старейшина воронов помолчал несколько секунд, а потом произнес:

– Так будет лучше, Кристобаль. И… намного быстрее.

– Я не палач, – ответил Фейра тихо, но твердо.

– Это ребячество, мой друг. Ты ведь ценишь своих людей и не станешь подвергать их опасности, если есть возможность ее избежать. Только подумай, как просто все решится. И никто из твоих матросов не пострадает.

– У меня осталось всего четыре матроса, – напомнил Фейра. – Для штурма понадобятся твои люди – столько, сколько поместится на борту ~Невесты ветра~. Это во-первых. Во-вторых, я ценю жизнь каждого, кто сражается на моей стороне, но предпочитаю играть честно. У противника должен быть шанс.

– У Кармора не просто шанс. У него существенное преимущество.

– Ну и пусть.

– Кристобаль, это безумие!

В следующую секунду Фейра спрыгнул с подоконника и переместился к столу так быстро, что Рейнен не успел даже моргнуть. Дыхнуло жаром, а рука, которую Фейра протянул к карте, превратилась в подобие лапы с длинными когтистыми пальцами. Ворон перевел взгляд с руки на лицо – и увидел маску с полыхающими глазами.

– Безумие? – свистящим шепотом переспросил феникс. – Ты не знаешь, Рейнен, о чем говоришь. Безумие – это когда за три секунды почти пять сотен живых существ превращаются в пепел. Они ничего не успевают понять или ощутить, им даже не больно. Больно одному тебе, потому что их уже нет, а ты – остался.

Рейнен не шелохнулся, хотя горячий воздух слегка опалил ему брови, – он выдержал взгляд Феникса, который длился, казалось, целую вечность. Наконец Фейра пришел в себя и отвернулся.

Ворон перевел дух.

– Ладно, – сказал он. – Раз ты так уверен в своей правоте, придется мне спасать положение.

* * *

Когда Рейнен вышел из комнаты, Айлантри мгновенно понял: сейчас будут неприятности. Старейшина скользнул взглядом по своему помощнику – и на изуродованном шрамом лице отразилось некое подобие сомнений. Потом он закрыл глаза, вздохнул и сказал:

– Идем с нами.

«Куда?» – хотел было спросить молодой ворон, но Рейнен уже уходил по коридору в сторону лестницы… не той, что вела к входной двери, но другой – расположенной в задней части дома. Помимо черного хода, там имелось еще кое-что, и чутье подсказало Айлантри, куда именно они направляются.