Текст книги "Поцелуев мост"

Наталия Романова
Поцелуев мост

Глава 1

Просыпалась я с большим трудом. Открывала глаза, снова проваливалась в темноту, ворочалась, изо всех сил пыталась выбраться из-под одеяла и почему-то не могла. Ещё и голова гудела, словно в ней играл симфонический оркестр, время от времени разрождаясь партиями большого барабана, тарелок и литавр. Ужас!

Усилием воли я попыталась скинуть сон, получилось плохо, глаза буквально закатывались, к тому же стало жарче.

Оглядела пространство перед собой: ковёр с высоким ворсом на паркетном полу, тяжёлые тёмные гардины, стекающие со стены на пол, подцепленные на подхваты с кистями. Слева от окна красовался комод на кривых ножках. Справа оттоманка, банкетка, рекамье – как бы этот непривычный в моих реалиях предмет интерьера не назывался, он заставил меня проснуться окончательно. Заодно вспомнить, где и с кем я находилась.

«Алкоголь – зло», – пролетело в моей воспалённой голове.

Надо же попасть в историю! Нет, на вселенскую трагедию не тянуло, на большую печаль маленького человека тоже, зато активировало на полную мощность желание вскочить и бежать… желательно в сторону ближайшей кофейни, где можно заглотить побольше кофе и закусить сочным круассаном с сыром. И подумать над своим поведением.

– Пфф-п-ф-ф-ф, – услышала я за своей спиной.

В следующее мгновение я почувствовала, как горячие мужские ручищи обхватили меня, прижали к такому же горячему телу. Бедром я почувствовала член. Мне бы искренне хотелось сказать, что это был ствол пожарного брандспойта, но это был эрегированный мужской половой орган – выражаясь научным языком. Если говорить менее пафосно, зато доходчиво: стояк у товарища дымился.

Товарища, к слову, звали Фёдор, Федя, среди своих – Федос, но об этом я расскажу чуть позже.

– Федос, отстань, – попыталась я вывернуться из медвежьих объятий.

– Не отстану, – горячо прошептал мне в ухо Федя. – Какая сладкая конфетка, у-рру-у-у-ру.

Фёдос пустил свои руки в свободное плавание. Поочерёдно обследовал моё неожиданно счастливое, распластанное вдоль него тело. Поглаживал, пощипывал, сжимал, потирал и делал много всего, от чего желание бежать в сторону кофейни перерождались в твёрдое намерение никуда не выбираться из этой постели.

Кофе я могла позже выпить, учитывая мой образ жизни, в промышленных масштабах. А вот с таким мужчиной неизвестно когда бы оказалась в постели. Если быть честной, то вообще с мужчиной. С тем, что конкретно этот шикарный, умелый мужчина – Федос собственной персоной, я была намерена разобраться как-нибудь потом. Попозже. При случае.

Для проформы несколько раз отпихнула его, не слишком сильно, чтобы не решил, что я всерьёз, возмущённо прошипела:

– Не… нет!

И услышала в ответ:

– Фигли нет нет, если да.

С этими словами наглая, горячая ладонь раздвинула мои не оказывающие никакого сопротивления ноги, пробралась в место, которое красноречиво указывало на полное согласие с вышесказанным.

Чтобы не оставаться в долгу и просто из любопытства я извернулась, обхватила налитой до невозможности член.

То, что я держала в руке, было ощутимым, увесистым, горячим, по-настоящему большим. Не огромным, а внушительного, при этом не слишком пугающего размера. Хотя всё равно внутренне я вздрогнула, не сдержала эмоций, воскликнув:

– Вот же чёрт!

– Чего так? – самодовольно усмехнулись мне в ухо, не забыв влажно поцеловать, а потом прикусить мочку.

– Ничего, – огрызнулась я.

Покрепче обхватив ладонью ствол, неожиданно для себя вздохнула.

– Всё поместится, – нагло заверил меня Федос.

– Да что ты? – не то спросила, не то возмутилась, а может и восхитилась я.

Анализировать было трудно. Я буквально плавилась под умелыми, настойчивыми ласками, горячим дыханием, поцелуями, которыми осыпали моё тело.

– Ночью всё прошло как по маслу.

Это было последнее, что я услышала, на словах «по маслу» то, что я держала в руке, протиснулось в меня. Я мгновенно покрылась горячим потом, зажмурила глаза от удовольствия, издала какой-то невнятный звук, услышала в ответ:

– Вот так, давай-ка, – шепнул Федос.

Приподнял моё бедро, продвинулся членом глубже, на моём выдохе вошёл до конца.

– Хорошо… – промурчал он.

Я молча согласилась. Было хорошо. Отлично было. А потом стало ещё лучше, и ещё, ещё, ещё, пока меня окончательно не затянула воронка нестерпимого удовольствия, и я кончила, выгибаясь и бесстыдно крича. Федос не стал долго ждать, тяжело дыша, навалившись на меня своим немалым весом, последовал за мной.

Через несколько минут я решила, что неплохо бы валить из этой обители стиля классицизма вообще и от Федоса в частности. И то, и другое было слишком для меня. Закопошилась, завозилась, пытаясь одновременно выбраться из сдавливающих объятий, простыни и угла одеяла.

– Не пущу, – прогремел мне в ухо шёпот. Да, да, именно шёпот, и именно прогремел. – Конфета моя сладкая.

– Пусти, – пискнула я. – Мне в туалет надо!

– А… ну надо, так надо. Дорогу найдёшь?

– Найду! – я огрызнулась.

Естественно я найду дорогу в уборную, несмотря на то, что не была здесь… лет двенадцать не была, даже четырнадцать. Сразу не сообразила, решила арифметические подсчёты оставить на будущее. За двадцать шесть лет жизни математика не стала мне другом, поэтому ждать от собственного мозга чудес в критической ситуации не приходилось. Какая разница, в конце концов, двенадцать или тридцать два, в тот момент главное было – свалить.

Уборная нашлась на своём месте и заставила меня застыть в молчаливом безмолвии. Совмещённый санузел никак не меньше тридцати квадратных метров, а может и всех пятидесяти, пугал не столько размерами, сколько сверкающей белизной. Кипенным было всё, от унитаза, биде, раковины, до стеклянной кабинки душа вдоль одной из стен. По центру снежного пространства стояла ванная на вычурных ножках с золотой патиной, а с потолка свисала хрустальная люстра с такими же золотистыми рожками.

С ума сойти… Вот это размах, вот это роскошь на грани сумасшествия…

Придя в себя, я сделала свои дела, выскочила из ванной комнаты, рванула в спальню, где предположительно должна была находиться моя одежда. Не на улице же я раздевалась. Не ошиблась. Платье и нижнее бельё нашлось на банкетке рядом кроватью. Мгновенно оделась, выдохнула и побежала в сторону выхода.

Бегом, скорее, скорее, скорее, пока не столкнулась нос к носу с запропастившимся где-то Федосом. Выход нашла мгновенно. Мышечная память, знавшая пространство, как свои пять пальцев, не подвела в состоянии паники, даже при том, что пространство изменилось до неузнаваемости.

– Стоп! Куда это мы несёмся?

Меня обхватили крепкие руки и бесцеремонно подняли. Не оставалось ничего другого, как повиснуть безвольным мешком. Краем глаза я глянула вниз. Большая загорелая кисть Федоса перекрывала мой тощий живот, почти обхватывала талию. Мои босые, болтающиеся ноги казались вопиюще белыми на фоне тёмного паркета и больших, загорелых, волосатых мужских ног.

Холодящий кровь триллер про маньяка какой-то, честное слово. Правда, маньяк из Федоса вряд ли получился бы, но вид эпичный, да.

– Куда рванула-то? – с очевидной усмешкой выдал Федос, когда усадил меня на стул на кухне.

Я имею в виду, что просторное, светлое помещение с вычурной мебелью белого цвета с позолоченной патиной, золотистыми ручками, вставками и краном отдалённо напоминало типовую кухню.

Невольно я огляделась в поисках какого-нибудь императорского величества, пусть самого завалящего, но наткнулась лишь на смеющийся взгляд Федоса.

– Куда побежала? Опаздываешь? – повторил он свой вопрос.

– Да, – кивнула я. Вполне уверенно, как мне показалось.

– Куда?

Федос возвышался надо мной огромной, загорелой стеной. Коротко подстриженные и от того почти не вьющиеся волосы. Мне было известно, что если они отрастут ещё немного, мир будет лицезреть крупные кудри, за которые половина красавиц мира, не думая, отдаст пару коренных зубов или почку. Светло-карие глаза, мужественный подбородок, сверкающие белизной зубы.

Накачанное, спортивное тело – просто просилось на билборд, пропагандирующий здоровый образ жизни и регулярные занятия фитнесом. Волосы на груди сходили на нет к солнечному сплетению, у пупка образовалась дорожка, которая убегала под махровое полотенце, конечно же, белое с золотым.

Многие утверждали, что Федос похож на Криса Хемсворта, только более «брюнетистый». Я так не считала. Федос был похож на Федоса и больше ни на кого, а Крису Хемсворту, при всей моей любви к нему, до Федоса как до Луны.

– На работу, – выпалила я и на всякий случай отвела глаза от белого полотенца.

Не то, чтобы я стеснялась или боялась увидеть то, что проступало сквозь махровую ткань, наоборот, было любопытно, но палиться на собственном интересе не собиралась.

– А, – глубокомысленно произнёс Федос. – Сейчас отвезу. Подожди меня.

Я выразительно кивнула, мне ответили недоверчивым прищуром.

– К стулу тебя привязать, что ли… – задумчиво протянул Федос, проведя пальцами по бритому подбородку.

– Это насилие! – пискнула я.

– Согласен, – ответили мне. – Не гуманно.

Со словами «не гуманно» Федос меня подхватил, как куклу, прижал к боку, удобно пристроил, оттащил в спальню, откуда я сбежала несколько минут назад, и устроил на кровати.

– Так надёжнее, – пояснил он. – Я буду одеваться, а ты рассказывай.

– Что рассказывать? – промямлила я, а потом и вовсе замолчала.

Потому что Федос скинул-таки полотенце и начал расхаживать по спальне, заглядывать в шкафы, комоды, поочерёдно кидая вещи на кровать, в центре которой сидела я.

Да-а-а-а, всё-таки я не ошиблась. Член у Федоса был что надо. Шикарный половой орган, прямо загляденье. Когда-то в академии мы бесконечно рисовали части тела, например, кисти рук, ухо, глаз. Уверена, агрегат, который я видела перед собой, был достоин той же участи – быть запечатлённым в веках штриховкой простого карандаша. Или в масле. А то и быть отлитым в бронзе.

– Чего бежать надумала? – ответил Федос, остановившись напротив меня.

– Спешу.

– Это я понял, – усмехнулся он, давая понять, что не очень-то он мне верит.

Нагнулся, надел футболку, потом спортивные носки. Трусы, с выразительной надписью на широкой резинке, остались лежать на покрывале, распластавшись белым пятном.

– А чего мы порозовели? – хрюкнул Федос. Нагло потряс тем, что выглядывало из-под футболки. – Ночью не стеснялись на вкус попробовать, а сейчас глазки отводим.

В моей голове пронёсся весь великий, могучий, нецензурный русский язык. Захотелось прикрыть лицо руками и телепортироваться… куда-нибудь, где я наверняка не встречу Федоса с его шикарным членом никогда в жизни.

– Проехали, – благодушно заявил Федос, наконец-то натянул трусы и тренировочные штаны. – Отвезу тебя, – напомнил он. – Только в кофейню заедем, хорошо? Я без кофе по утрам – труп. Пожрать не мешало бы. Энергии много потратил ночью, – нагло подмигнул, махнул рукой, показывая, что из спальни мне нужно выбираться на своих двоих.

Спустились с пятого этажа гуськом. Он впереди, я сзади, на всякий случай прикрывая лицо волосами. Вряд ли я сильно изменилась со дня переезда. Старожилы при встрече узнают, но хоть какая-то защита.

Оглядела двор, стоя на крыльце под старым кривым навесом треугольником. Как упала когда-то сосулька, так и остался навес покорёженным. Ничего не изменилось, скорей всего, если я окажусь в этом дворе через сто лет, всё будет точно так же: небольшой пятачок зелени в центре: газон, несколько вазонов с жухлыми клумбами. Желтовато-горчичный цвет фасадов домов, с облупившейся кое-где краской, а где-то свежевыкрашенные «пятачки», которыми закрашивали художества юных граффитистов.

– Пойдём, – махнул рукой Федос, показывая на припаркованный у стены автомобиль.

Машина у Федоса оказалась под стать квартире. Хорошо, что просто белая, без золотистой патины. Конечно дорогая, за сколько-нибудь миллионов сумасшедших тушканчиков. Я понятия не имела, сколько примерно стоит это средство передвижения, лишь понимала, что я вся, включая мои внутренние органы и недвижимое имущество, стою значительно меньше.

– О, привет! – услышала я прямо перед собой.

Второй раз за утро непереводимая игра слов пронеслась у меня в голове. На дворе ранняя рань, всего-то десять утра, зачем, спрашивается, Гоша потащился на улицу?

– Привет, – помахала я рукой.

– Соскучилась по родным местам?

– Да, – кивнула я.

Соскучилась, сил нет, как скучала. Вообще-то, если честно, по родному микрорайону я скучала. По рекам, каналам, мостам, по гранитным набережным, фасадам домов, всегда разным. Иногда вычурным, помпезным – на Английской набережной, до которой рукой подать. Иногда полуразрушенным, как навес над крыльцом парадной, откуда мы вышли. Только не могла предположить при каких обстоятельствах встретимся…

– Ну, бывай тогда. Спешу, – ответил Гоша, скользнув по мне привычным незаинтересованным взглядом.

Подошёл к Федосу, пожал руку, перекинулся парой слов и был таков.

Мы сели в машину, причём Федос галантно открыл мне дверь, а потом закрыл. Огляделась. Красивый всё же салон, лаконичный дизайн, удобные кресла.

Эх, почему одним достаётся всё, начиная с внешности, полового органа, роскоши дома, машины, а другим – ничего. Не то, чтобы я страдала без Федосовского члена, мне и без него неплохо жилось, но обидно стало, чёрт побери, обидно!

– Заедем в кофейню? – нарушил тишину Федос.

– Ага, – буркнула я.

Через несколько минут автомобиль остановился у сетевого заведения, Федос выскочил, бросив через плечо:

– Будут проблемы – звони.

Обошлось без проблем, несмотря на то, что он припарковал машину с нарушением правил. В любой момент мог подобраться эвакуатор или возмутиться жители близстоящих домов, которым нагло перекрыли проезд.

– Чего притихла? – Федос внимательно посмотрел на меня.

От скользящего взгляда становилось не по себе, я поёжилась, тяжело вздохнула.

– У тебя кто-то есть? – озадаченно спросили меня. Самое время для подобных откровений, да.

– Нет, – тихо пробурчала я.

– И у меня нет. Видишь, как отлично складывается.

«Куда уж отличней» – подумалось мне, но ехидство я придержала. Не мне соревноваться с Федосом в остроте языка.

Доедая круассан, попивая ванильный латте, я наблюдала, как остаётся позади центр города с набережными и проспектами. Промелькнули старые спальные районы, появились относительно новые постройки. Пронеслись поля, готовые под новые застройки. Наконец появился знакомые микрорайон пригорода, в котором я жила последние лет двенадцать… или четырнадцать.

– Здесь остановлюсь. Нормально? – услышала я голос Федоса одновременно с извещение навигатора о том, что мы прибыли в пункт назначения.

– Отлично.

– Бывай, – подмигнул Федос, нагло, сказала бы «раздевающе», если бы я была не я, оглядел меня. – Звони, если что.

– Пока, – ответила я, судорожно схватившись за лямки дамской сумочки.

Хлопнула дверью, одёрнула платье, перехватила сумочку, перекинула с левого бока на правый и пошла в сторону… пусть Федос считает, что работы.

Дома была бабушка. Увидев меня, демонстративно недовольно поджала губы, выразительно вздохнула и пошла в сторону своей комнаты, тяжело переставляя полные ноги.

– Вся в мать, – услышала я из-за тонкой двери.

Я так и осталась в крошечной прихожей, подняв одну ноги, чтобы расстегнуть босоножку.

«Вся в мать»? Интересно, когда успела? Всю жизнь я была «вся в отца», причём ничего хорошего под этим не подразумевалось. Теперь стала «вся в мать», и, судя по тому, как это было сказано, меня тоже не похвалили.

Глава 2

Закрыв дверь в своей комнате на защёлку, я сползла по этой самой двери, плюхнувшись невнятным мешком на пол. Зажмурилась, потёрла щёки, ущипнула себя – всё это в надежде, что сейчас проснусь и скажу: «куда ночь, туда и сон». Всё произошедшее исчезнет, растворится в небытие.

Я переспала с Федей, Фёдором. С самим Федосом!

Вопрос – о чём я думала и как такое могло случиться, – болтался на поверхности, как ряска в стоячем водоёме.

А ведь всё так невинно начиналось. Вчера, с утра пораньше, вернее, ближе к позднему обеду, я проснулась от настойчивой телефонной трели. С трудом открыла глаза, подбадривая себя мыслью, что непременно придушу того, кто звонит. Увидела надпись «Федос» на экране, тут же отставила в сторону свои кровожадные планы.

Во-первых, чтобы придушить Федоса, мне бы пришлось подставить скамеечку под ноги или попросить его о любезности – нагнуться и не дёргаться, пока я буду его убивать. Уж очень большим он вырос у мамы с папой. Вернее, только у папы, но об этом я расскажу чуть позже.

Во-вторых, Федоса я любила. Особой, нежной любовью. Буквально обожала его. Не как брата, конечно. Братьев, как и сестёр, у меня не было, поэтому я не имела представления, как их любят. И не как друга, мы никогда не были закадычными друзьями. Какая возможна между нами дружба? Правильно, никакая!

Как мужчину его я тоже не любила, даже не думала никогда в этом направлении. Если только пару раз, но мысли эти были сродни мечтаниями о Крисе Хемсворте, который вдруг материализуется в нашем микрорайоне многоэтажек, желательно в костюме Тора, увидит меня, влюбится, в тот же день женится и увезёт в свою прекрасную жизнь. В Австралию или в Асгард, неважно.

Любила я Федоса как Федоса, и больше никого, никогда не смогла бы полюбить так же.

Бодрым голосом Федос проорал в трубку, перекрикивая гремящую на заднем плане музыку, что несётся из Москвы в Питер, скоро приедет, и ему ужасно, просто нечеловечески хочется со мной увидеться. Откуда взялось столь неожиданное желание, он не сказал, а я не спросила, несмотря на то, что вопрос звучал бы вполне логично.

Федос преспокойно жил в Питере, в историческом центре, рядом с Исаакиевским собором и Новой Голландией, а я не слишком далеко – в пригороде. У него был мой телефон, адрес и, как оказалось, фотография, которую он честно тиснул с моей страницы инстаграм. На которую, да, как выяснилось, был подписан. При этом звонил он мне один раз в год, поздравлял с днём рождения, о чём ему услужливо сообщала социальная сеть. На новый год и восьмое марта ограничивался рассылкой поздравлений. Откуда взялась неистовая жажда увидеться со мной посредине пути между Москвой и Питером – вопрос оставался открытым.

Я тоже не стремилась общаться с ним. Всё-таки это сам Федос, ему без меня хватало общения, как и мне. Конечно, я звонила с поздравлениями на его день рождения, дату которого помнила без социальных сетей. Радостно выпаливала, что я соскучилась, скороговоркой выстреливала пожелания всего и всех. Слушала довольный смешок, заверения в вечной дружбе, любви, признания, что ужасно хочется встретиться со всеми нашими. Со мной, конечно, в первую очередь. И точно так же отправляла рассылку на новый год и двадцать третье февраля.

Вот такой незатейливый формат общения был у нас с Федосом. При этом я всегда знала – в случае глобального кабздеца он придёт на помощь. В любое время дня и ночи, в любом состоянии – придёт. Федос был моей крепостью, стеной между мной и миром, оплотом уверенности.

Я ни разу не просила ни о чем Федоса, однако, понимание, что в моей жизни есть человек-скала очень помогало. Когда казалось, что всё летит в никуда, превращая жизнь в хаотичное движение, которое того и гляди снесёт всё, на своём пути, включая меня саму, именно мысль о моей личной крепостной стене позволял мне сохранять равновесие.

Что я могла ответить Федосу на предложение встретиться? Естественно, я согласилась!

К тому времени, когда он примчался в город, я сумела выбраться из кровати, привести себя в порядок, нацепить более-менее симпатичное платье и добраться в центр города на общественном транспорте.

Отправились мы в Английский паб. Можно смело сказать, сомнительный выбор для свидания с симпатичной девушкой. Пивные пары дорогого английского, ирландского эля не располагали к романтике. Вот только наша встреча не была свиданием, а я уж точно не считалась симпатичной девушкой. В отношении меня скорее уместно слово «необычная», чем симпатичная, милая, красивая.

Внешность мне досталась от отца, уроженца Латвии. Он гордился тем, что являлся латышом, коренным жителем, носителем культурного кода и генов, которым не годились в подмётки гены моей матери. Может, так оно и было. Иначе, чем объяснить, что у чернобровой брюнетки, синеглазой, статной, высокой, словно покрытой лёгким загаром красавицы, уроженки солнечного юга, появилась на свет бледная, как моль, дочь.

Бледная во всех смыслах. У меня было белая, совершенно не поддающаяся загару кожа, светлые, почти белые волосы, полупрозрачные, светло-голубые глаза, тонкая кость, невысокий рост, что вкупе создавало удручающее впечатление.

Всё детство моя бабушка – мама мамы, – иначе, как «культурист из Бухенвальда» меня не называла. Соседки, мамы одноклассниц, особенно бабушки, пытались меня накормить, сунуть пирожок, пирожное, подкладывали лишний лакомый кусочек, если я случайно оказывалась у них в гостях. Каждый новый педиатр на участке участливо осматривал моё тщедушное тельце, выписывал кучу анализов, пытаясь найти причину хронической нехватки веса.

Мама же и вовсе украдкой, но так, чтобы я обязательно заметила, вздыхала, глядя на меня с грустью и недоумением: как у такой красавицы могло родиться эдакое… недоразумение.

Словно этого было мало, меня звали, не как всех нормальных девочек, с которыми я росла, ходила в садик, школу, академию. Вокруг меня были Насти, Ксюши, Маши, мелькали две Николь, одна Жасмин, встречались банальные Ани, я же была Илва Янисовна Грищенко.

Имя и отчество мне досталось от отца, а фамилия от матери. Родители так и не оформили отношения, фамилия же отца – Берзиньш, жутко не нравилась бабушке.

Вот с таким багажом я подошла к своему двадцатишестилетию и намеревалась жить дальше. В конце концов, статной брюнеткой я не стану никогда в жизни. Из родительского разочарования в очарование превращаться было поздно. Оставалось только жить и радоваться тому малому, чем наградила меня природа и жизнь.

Федос встретил меня на открытой веранде паба, расположенного на набережной Фонтанки.

– Илва! – заголосил он, увидев меня издали. – Красотуля! – выдал он в своей манере. – Похорошела, помолодела, десяток лет скинула!

Учитывая, что последний раз мы встречались в год, когда я получила диплом о высшем образовании, а выглядела же и сейчас не старше второкурсницы, комплимент «помолодела, десяток лет скинула» был странным, но я приняла его коротким, соглашающимся кивком. Десяток лет – это, выходит, выгляжу я на шестнадцать. Хороший комплимент, в духе Федоса.

– Привет! – ответила я в тон. – Похорошел, помо… Вырос! – я похлопала по твёрдым мышцам рук, выражая восхищением тем, что вижу.

Откровенно говоря, восхититься было чем. Рост, фактура, улыбка, даже пресловутые морщинки в уголках глаз. Не будь Федос Федосом, я бы влюбилась, не сходя с места. Втрескалась по самые уши! Страдала бы от неразделённой любви несколько дней. Может быть даже неделю! Больше вряд ли. Мысль, что любовь с таким образцом мужественности может быть взаимной, меня не посещала никогда в жизни…

Никто в своём уме не станет сохнуть по почти виртуальному Крису Хемсворту, Бредли Купперу и даже Джорджу Клуни. И я бы не стала. Но влюбилась бы точно. На неделю, да.

Потом мы сидели на длинных, деревянных, стилизованных лавках, за столиком в тени раскидистого дерева. Поглощали куриные крылышки барбекю, луковые кольца, кальмаров в кляре, гренки, щедро усыпанные чесноком и сыром, пили красный эль. Одним словом, меньше всего на свете наше времяпровождение походило на свидание.

Одни Федосовы шуточки, про коня, которого он то привязывал, то отвязывал, то громогласно заявлял, что сходит «отольёт», чего стоили. Впрочем, я не отставала. С аппетитом поглощала гренки, крылья с острым соусом, объявляла, что эль «пипец какой мочегонный».

Не то, чтобы я часто ходила на свидания, и все они проходили в изысканных интерьерах, исключительно с мужчинами с безупречными манерами, но на свиданиях я не лопала остатки раздавленного чеснока с сыром, собирая его со дна тарелки откусанной гренкой.

– А ты прикольная, – вдруг заявил Федос, стирая пальцем с уголка моих губ остатки соуса.

Видимо, чтобы ввести меня в окончательный ступор, он спокойно этот палец лизнул и сказал:

– Илва, давай поженимся, а?

– Как это? – опешила я.

Нет, значения слов я отлично знала, отчётливо понимала, что они значат, но ко мне, Федосу и всей ситуации в целом это никакого отношения иметь не могло.

– Во дворце бракосочетания, конечно, – кивнул Федос.

– Зачем? – спросила я.

Тем временем протянула руку в бокалу Федоса. Взяла, с подозрением понюхала, отхлебнула, расплямкала по небу – обычный эль, более горький, чем у меня, но точно не крепкий алкоголь.

– Ты прикольная, вон какая! – доходчиво объяснили мне. – Давай. Мы хорошо жить будем! Весело! – заржал, как лихой будённовский конь Федос.

– Слушай, – я уставилась на Федоса. – Ты же женат! Точно-точно, я помню – ты женат!

Женился Федос года в двадцать два, я даже смутно помнила его жену – высокую, худую, рыжую. Говорили, она подиумная модель, но толком я вспомнить не могла. Может, и не модель, а может, и не высокая и худая. Какая-то жена была точно.

– То не считается, – безапелляционно заявил он. – Мы не расписывались с Нелькой и давно разбежались. Или ты не про неё?

– Про неё, наверное, – пожала я плечами, храбро отпив из бокала Федоса.

– Ты мне, между прочим, обещала выйти за меня! Вспомни! – завопил Федос, заставив остальных посетителей летней веранды обернуться на нас. – Сказала, что если я не женюсь к тридцати годам, ты выйдешь за меня. Обещала ухаживать за мной, кашу по утрам варить, потому что у стареньких зубов нет. Вот! Поехали подавать заявление. Исполняй, давай!

– У тебя все зубы целые, – огрызнулась я.

– Я вырвать могу. Хочешь, прямо сейчас! – и совершенно беспардонно полез пальцем в рот, начав раскачивать здоровый на вид зуб.

В это жесте был весь Федос. Если он считал, что должен вырвать зуб, он его вырывал. Неважно, в публичном месте или наедине, свой или чужой. В случае, если Федос что-то решал – он двигался до победного конца. Не получалось выиграть – вставал и шёл снова. С упорством быка преодолевал преграды на своём пути.

– Оставь зуб в покое! – потребовала я, для суровости стукнув бокалом по столу.

– Пиво, оп вашу мать! – нарочито пропищал Федос, давясь смехом.

Он спародировал кого-то или вспомнил анекдот, который я не знала. Хотелось уточнить, что за шутку он выдал, но помня, как громко, в красках, артистично, живо он рассказывал анекдоты, посчитала за лучшее промолчать. Пожалела уши и дущевную организацию присутствующих.

– Признай, что обещала, – продолжал требовать Федос. – Обещала!

– Обещала, – согласилась я. – Чего я только под тобой не обещала, – не удержалась я от пошлой шутки.

– Гы-ы-ы-ы-ы. Ы-ы-ы-ы, – было мне ответом.

Может действительно обещала, года в три или в шесть, в общем, в раннем детстве.

Мы въехали в коммунальную квартиру в центре Петербурга, недалеко от Исаакиевского собора, Конногвардейского бульвара и Поцелуева моста через реку Мойку, когда мне исполнилось три года, я ничего не помню из того времени. Воспоминания смешались с ворохом других, более поздних.

Квартира была огромная. С двумя выходами – чёрным и парадным. С большим полукруглым холлом на входе, который был завален рухлядью, ненужной мебелью, которую бы выкинуть, да руки не доходили. С длинным, практически бесконечным коридором, вдоль которого рядком шли высокие, покрытые масляной краской двери комнат. Заканчивался он в просторной кухне с двумя газовыми плитами, столами, стеллажами.

Далее шёл коридорчик, в котором расположились сразу три двери: в узкую уборную, окрашенную в незыблемую тёмно-зелёную краску; в ванную с бесконечными полками для мыла, шампуня, прицепленных мочалок; и в комнату соседа-алкаша.

Дальше же, если свернуть за угол, простиралось огромное, в форме шестигранника, помещение «общего пользования». С высоченными окнами и печью с изразцами, представляющими историческую и культурную ценность – если верить плану квартиры, конечно.

На деле это была огромная кладовка, каждый сантиметр которой был строго поделён и захламлён. С потолка свисала обычная лампочка на плетёной проводке, а печь была надёжно спрятана за грудой непонятной ерунды.

Федос был на шесть лет меня старше, жил в одной комнате с отцом, матери у него не было – как позже рассказал сам Федос, «ушла искать лучшей жизни». Его с отцом комната находилась рядом с комнатой моей матери, с которой я и жила.

Комната бабушки была в другой части квартиры, меня туда пускали по великим праздникам, потому что я вечно умудрялась разбить или сломать что-нибудь ценное, важное, памятное. И вообще – была живым доказательством того, что мой отец – настоящее, первостатейное ничтожество, ну и я заодно, раз умудрилась родиться точной копией «морального урода».

По причине тесного соседства мы с Федосом часто сталкивались. Я постоянно лезла к нему с предложением «подружиться». Он отмахивался от меня, как от назойливой мухи, но иногда, вдруг, приглашал к себе.

Мне было лет пять-шесть, когда я прибегала со двора, начинала стучать в дверь комнаты, точно зная, что мама дома.

– Мама, мама, мамочка! – пищала я под дверью в полной уверенности, что что-то произошло. Страшное. Ужасное. Непоправимое.

– Чего разоралась? – выходил Федя и тащил меня «в гости». – Занята мама, понимать должна!

– Понимаю, – понуро кивала я, совершенно ничего не понимая и не сопоставляя.

Ни того, что меня вдруг отправляли гулять во двор, тогда как обычно мама не разрешала носа туда показывать и дружить с «местными обормотами». Ни того, что во время моих приходов к Феде никогда не было его папы, а ведь он работал в три смены и часто бывал дома средь бела дня, спал – в такие дни Федя слонялся по коридору или гулял по улицам. Ни того, что меня выпроваживали сразу, как только отец Феди появлялся в комнате.

Так мы и жили, рядом, нос к носу. Друзьями не были. Врагами тем более. Хотя общались порой тесно, теснее, чем можно представить.

Например, я помню, когда Федя первый раз напился, и ему стало плохо – именно я безбожно врала в глаза его отцу, что Федос у друга, очень занят, прямо сильно – конструируют самолёт. Почему самолёт? В одиннадцать-двенадцать лет это казалось самым убедительным аргументом. Отвлекала, не давала пройти в туалет, пока там Федя выворачивал душу. Пару раз вполне убедительно упала в обморок.

Через десять минут ничего не подозревающий отец – как он мог заподозрить неладное после таких-то моих стараний! – передал мне чистую одежду Феди и стакан с чем-то странным, похожим на воду с разведённым лекарством.