Текст книги "Я исполню твои мечты"

Глава 8

– Ты внимания-то не обращай на Нину, – проговорил Пётр, когда жена скрылась за дверью.

Они остались вдвоём. Анни всё ещё разговаривала с бабушкой, Руслан ушёл на улицу вслед за гостьей, Настя ожидаемо рванула за другом сердца.

– Это Звягельские дела, ему ответ за них и держать, – ответил Александр, при этом услышанное острой болью пробило подреберье, глупо как-то, по-идиотски, неожиданно.

Что, если это правда? И Анни Лесонен была любовницей Олега? Ведь в поступке Звягильского на самом деле не было логики. В память о погибшей подруге сердца – версия, притянутая за уши. Во всяком случае, прямо после слов Нины о любовнице, она именно такой и казалась. Несостоятельной.

Не будучи любителем сплетен, тем паче о личном, Виссарионов всё-таки не выдержал, спросил:

– Ангелина, вдова Олега, вам знакома?

– Кто Гельку-то здесь не знает? – усмехнулся Пётр. – Она же местная. Нас помладше, не удивительно, что ты не помнишь, когда мы молодые были, она соплюшкой по посёлку бегала. Влюблена была в Звягильского, как кошка, считай с тех пор. Все привыкли к этому, внимания не обращали, носится и носится девчонка с уверенностью стать Звягильской, а она добилась своего. Только счастья ей это не принесло, с двумя ребятишками осталась… Ещё и ходок, оказывается, был.

– Ну, это не самая большая проблема, – махнул рукой Александр.

– Для неё огромная. Идея-фикс у неё была в последнее время – поймать Олега на горячем. Года полтора назад под окнами дома почти сутки просидела, когда он приезжал, потом бабке своей жаловалась, что упустила ту дрянь, которую он содержит. Мы с Нинкой, да весь посёлок, кто старожилы, тогда смеялись над ней. Какая любовница в том доме? Здесь каждая собака знает Звягильских, не успел бы привезти кого, сразу стало всем известно. Он один всегда приезжал. Поживёт недельку-другую и всё, не вспоминает по несколько месяцев, а то и год. А вон оно как вышло… Дом-то не жене оставил…

– Там сложная история, уверен, всё не так, как ты думаешь.

– Я, Санёк, об этом вообще не думаю. Мне б кредиты отдать, улов хороший получить, сбыть его, за сезон заработать, малого выучить, Руслану, вон, помочь. Брат мой старший совсем спился, помнишь, наверное, его по малолетке загребли, с тех пор пошёл по кривой дорожке. Мы мальчонку пригрели, пока Мария – мать его, – на заработки в Москву подалась. С тех пор он с нами. Хороший парень, дельный. Дом ему надо справить, свадьбу сыграть. Не до Звягильских амурных дел мне, уж поверь.

– Давай, что ли, – Александр показал взглядом на пустующие рюмки.

Снова помянули Олега, вспомнили, каким он был тогда, в шальной юности, когда любое море по колено, а если не море, то Ладожское озеро точно.

– Ты сам смотри, где вам лучше переночевать, – после пустякового разговора о какой-то безделице, сказал Пётр. – У нас домик для гостей есть, не шик-блеск-красота, но прилично вполне. Родственники приезжают, не жалуются. Гостиница в посёлке тоже имеется, только я сомневаюсь, что сейчас места есть – самый сезон. Или правда что, Нина покажет вам, что и как в Звягильских хоромах, если Анни сама не знает, конечно, – хмельно усмехнулся он.

– Не знает, – твёрдо ответил Виссарионов.

Он-то видел реакцию Анни на дом, она совершенно точно была там в первый раз, во всяком случае, в обновлённой версии, не когда-то в детстве, когда Олег целовался с её матерью под сосной.

С Мартой целовался… Какая-то отъявленная дрянь лезла в голову. Пожалуй, стоило завязать на сегодня с алкоголем или выйти на улицу, подышать свежим воздухом, тем более Анни давно не было видно. Не могла же она добрых полчаса разговаривать с бабушкой?

Застеклённая дверь с веранды выходила на ухоженный, небольшой газончик, гамак, натянутый между двух кряжистых деревьев, навес, рядом с которым стоял большой мангал.

– Пойдём, хозяйство своё покажу, – предложил Пётр, – А то когда ещё увидимся-то?.. Я-то птица скромная, так и проживу здесь до самого конца, а ты у нас орёл, улетишь.

– Пойдём, хвастай, птица скромная, – по-дружески усмехнулся Александр.

Отвык он от подобного панибратского общения, и в то же время, не покидало чувство, словно домой вернулся, на своей родной земле стоял. Дышал полной грудью, на полную мощь дышал, и ничто не мешало, не свербело на подкорке неясное подспудное недовольство, похожее на песчинку в ботинке, сшитом по индивидуальному заказу, которое всю жизнь сопровождало Виссарионова Александра Павловича…

Он считал, что попросту зажрался. Наелся удовольствий, как легальных, так и запретных. Возможностей, практически бескрайних. Власти, порой неисчислимой. И, конечно, денег, которые всё это и давали с избытком.

Но вот, он всё ещё был им – тридцатипятилетним успешным мужиком, всё с теми же возможностями и историей за плечами, а дышалось уже по-другому, иначе.

Пётр обстоятельно рассказывал, показывал, хвастался хозяйством. Вот починочная мастерская для катеров. Он, естественно, снимает отдельный ангар в эллинге, и мастер-трудяга на него работает, но что возможно, он сам делает, прёт домой и чинит. А вот столярная, для Руслана завёл, уж очень пацан в детстве деревом увлекался, а потом сам втянулся, прямо душой отдыхаешь, когда мастеришь своими руками. Хоть перила для лестницы на веранде или навес – красавец получился.

Коптильню тоже показал. Не бог весть какое оборудование, но всё чисто, по уму, по-хозяйски.

– Сейчас дегустировать будем, с пылу с жару, как говорится, – довольно произнёс хозяин дома и мини-производства. – Насть, – обернулся он к будущей родственнице, которая в рабочей одежде лихо толкала решётку с рыбой. – Дай-ка нам самую жирную рыбёшку.

– Горячего или холодного? – отозвалась Настя, сдув прядь волос, которая упорно торчала из-под одноразовой шапочки.

– Тебе как? – посмотрел Пётр на Александра.

– Горячего, давай.

Рыбу Александр не особенно хотел, но и обижать довольного Петра не желал.

– Горячего, – повторил Пётр. – Ты волосы-то прибери, – пробурчал он недовольно Насте.

– Оно само, дядь Петь, – бойко ответила девушка.

– Само не само, а покупателям на твои космы в рыбе любоваться незачем. Приберись, поняла меня?

– Поняла, – Настя кивнула и отдала форель строгому начальнику и будущему родственнику в одном лице, предварительно ловко завернув в пергамент.

– Молодые, бестолковые ещё, – прокомментировал Пётр сцену, когда возвращались на веранду, за стол.

– Руслан где? – спросил он Нину, когда зашли в уютное помещение.

Она в это время суетилась у стола, пристраивая пирог в его центр.

– На пристань Анни повёл, вроде, на экскурсию, – недовольно ответила та.

– Это он зря, – усмехнулся Пётр. – Настя узнает, патлы мигом ему вырвет. Ревнивая – ужас! – пояснил он Александру, которому в тот момент стало не до разборок в молодой чете.

Кто из них более ревнивый, кто кому патлы вырвет. Волновало одно, какого чёрта Анни попёрлась на пристань с Русланом? Что за блажь? Какая надобность? В чём интерес? Пристань и пристань! Человек, выросший на берегу второго по величине озера России после Байкала должен был за жизнь видеть их в несметном количестве, даже если этому человеку всего девятнадцать лет.

– Я пойду за Анни, – Александр направился к двери.

– Ты чего? Дело там молодое, нам-то чего? – засмеялся Пётр.

– Тихо ты, – выразительно шепнула Нина, зыркая на мужа, округлив глаза. – Не лезь не в своё дело.

Когда за Александром закрывалась дверь, он отчётливо услышал Нинин голос:

– Ты посмотри, какая красота, будто привораживает мужиков. Звягильский, выходит, с ней шашни крутил, Руслан подорвался по первому щелчку, пока Настя не видит, Саша этот твой… переходящее красное знамя, прям, а не девушка.

– Молчи, дура ты, баба, не потому что баба, а потому что дура, – ответил громким шёпотом Пётр.

– Умник нашёлся…

Стояли сумерки, как это и бывает в Карелии – прозрачные, словно купол из голубоватого стекла, опускались. Макушки сосен и лиственниц упирались в небо, нагибались под ветром. Шелестели деревья, а кустарники вдоль дороги – невысокие облепихи, шиповник, который считался инвазивным видом, но прижился давно и основательно в этом месте, – стояли недвижимо.

Постепенно порывы перешли на лиственные деревья, а потом и облепиха с шиповником зашелестели, прогибаясь и пригибаясь. Штормовое предупреждение на берегу Ладоги – не пустой звук в любом смысле этого выражения.

– Анни, – Александр остановился как вкопанный, глядя, как его подопечная шла рядом с Русланом, который что-то рассказывал, активно жестикулируя и широко, довольно улыбаясь.

Нестерпимо захотелось стереть нахальную улыбку с морды этого сосунка. Размазать сопли по лицу. Закопать его тут же, не сходя с этого места, среди поставленных туристами неровных рядов сейдов[5]5
  Сейды – (здесь) столбики из камней, которым приписывают свойства исполнять желания.


[Закрыть].

– Анни, куда ты пропала? – сдержал он рвущейся повышенный тон, когда парочка поравнялась с ним.

Остановились напротив. Анни нахмурившись, Руслан всё так же довольно улыбаясь. Улыбается он, урод!

– На утят ходила смотреть… – проблеяла та, виновато взглянув на Александра, будто на самом деле должна перед ним отчитываться.

– На кого? – переспросил он.

Утят? Грёбаных утяток с мамой уткой? Ей семь лет, пять? Или всё-таки девятнадцать?

– Да у нас там семейство утиное поселилось, каждый год прилетают, в этом тоже. Почти ручные, вообще ничего не бояться, как у себя дома, еду выпрашивают постоянно, – ответил за спутницу Руслан.

– Одно и то же семейство? – не зная, что ответить, вернее, опасаясь того, что рвалось с языка, произнёс Александр.

– Откуда я знаю, они ж на одно лицо, – пожал плечами Руслан. – Я это… Пойду, пожалуй, – ретировался он, посмотрев на Александра, у которого только искры из глаз не сыпались, хорошо, что копытом не бил, как бык на тореадора.

– Пока, – повернулся он к Анни, хотел было что-то добавить, сдержался, снова покосившись на Александра.

– До свидания, – пропищала та в ответ, как мышонок в полуобмороке.

– Ты почему пошла с незнакомым человеком на пристань? – уставился Александр на Анни, когда Руслан отошёл на приличное расстояние. – Ты не знаешь его. Кто он? Чем занимается? Зачем он потащил тебя на пристань, в эллинг? Какие у него были намерения?

– Его Руслан зовут, вам это известно. Он родной племянник вашего друга. Капитан катера, занимается тем, что катает туристов на Валаам, Шхеры, на рыбалку, в общем, куда пожелают. Коллективные и индивидуальные туры.

– Анни, нельзя уходить с незнакомцами.

– С вами-то я отправилась гулять, а сегодня и вовсе сюда приехала, ещё и застряла здесь…

– Я – другое дело.

– Да, только я понятия не имею, чем вы занимаетесь и какие у вас намерения.

– Намерения у меня самые простые: убедиться, что вступишь в наследство. Прямо сейчас – отвести в тепло, а завтра вернуть в целости и сохранности бабушке. Как видишь, всё просто, – он помолчал с минуту, чувствуя, как усиливается ветер от студёного, серого озера, над которым нависали тёмные, тяжёлые облака, грозя пролиться ливнем. – Пойдём, нужно попрощаться с Петром, с хозяйкой дома, – про Руслана и Настю он сознательно промолчал. – А после – в твой дом, – специально подчеркнул «твой». – Не выгонишь путника в непогоду, Анни?

– Не… выгоню, – сжалась та.

– Ты боишься меня? – нахмурился Александр.

Вот дебил, напугал девушку. Очевидно, что на это полумифическое создание нельзя повышать голос. Не стоит показывать собственный нрав, тем более ревность, на которую он не имел ни прав, ни оснований, ничего. Рядом с Анни хорошо бы дышать через раз… а он?..

– Не нужно меня бояться, – попытался он успокоить девушку. – Я умею держать себя в руках.

– Я заметила… – пробурчала в ответ Анни, настолько тихо, что если бы не стихший вдруг на несколько секунд ветер, он бы не услышал.

Может быть, понял бы по губам. По розовым, влажным от геля, пухлым, одурманивающе соблазнительным губам.

Глава 9

Александру было неуютно в чужом доме. Учитывая, что это дом Звягильского, неуютно втройне. Паршиво, не в своей тарелке, как угодно можно назвать это состояние, выталкивающее из зоны комфорта пинком под зад.

Виссарионов-младший был не тем человеком, которому хорошо всегда и везде. Он не душа компании, готовый перекантоваться хоть на коврике у двери. Привыкший быть хозяином положения в любой ситуации, здесь он находился словно… на птичьих правах.

Олег умер, Анни пока не вступила в наследство, он же и вовсе непонятно что здесь делал.

Это такой подсознательный план остаться наедине с девушкой, которая заинтересовала настолько, что стало плевать на всё и вся? Глупость какая-то, категории пятиклассников!

Он перевернулся на постели уже раз пятнадцать, взбил подушку, подложил ещё одну под голову, чтобы стало повыше, тут же убрал, чтобы стало удобно, и так до бесконечности.

Мешало буквально всё, начиная с запаха чужого жилища, пусть практически нежилого в течение долгого времени. Он не привык спать в чужих домах, квартирах, пролёживать бока не своих кроватях.

Женщины? Либо появлялись на территории Виссарионова, выполняли гласные или негласные функции и в нужное время исчезали, как ручные, приученные к лотку болонки. Либо он на их, и уходил сразу, после удовлетворения интереса.

Вера? У Веры он тоже оставался редко, почти никогда не задерживался, не потому, что не мог, не хотел, брезговал… Обычная загруженность, обоими всегда руководили дела, текущая ситуация, а не глупое желание проснуться в одной постели.

Гостиницы, в которых часто приходилось останавливаться, ни в счёт. Иная атмосфера, энергетика, если хотите. Любая другая аномальная хрень, которая приходит в голову в два часа ночи после принятого на грудь алкоголя и жирной пищи.

Сегодня остался, ради Анни остался и прямо сейчас жалел… Зачем, чего ради, спрашивается. Соблазнить, узнать вкус губ, аромат тела при возбуждении, переспать, но дальше что? Их жизни слишком не походили, не подходили друг другу.

Просто ради пресловутого «свежего мясца»? Что ж, оправданное, понятное желание, часто он именно так и поступал – брал то, что хотел, когда хотел и как того желал, вот только Анни Лесонен не мясцо… Или он не желал, чтобы всё выглядело именно так.

Пришлось встать, пришло в голову, что хочется пить, а кухня – на первом этаже. Надел брюки, накинул рубашку. В доме хранился запас чистого постельного белья, полотенец, даже новое нашлось. В гардеробной лежала кое-какая одежда в фабричных упаковках, как мужская, так и женская, но Александр не стал думать о ней. Придётся обойтись тем, что надето с утра.

Анни тоже сморщилась, когда Нина показала залежи белья и одежды. Видимо, в этом вопросе она оказалась солидарна с Александром.

К его немалому удивлению, Анни тоже находилась на кухне. Сидела за столом, демонстрируя миру, вернее зашедшему Александру, оголённые ноги, бёдра прикрывала широкая футболка, ступни касались тёплого пола. Увидев нарушителя спокойствия, она быстро прикрыла наготу мягким пледом, лежащим рядом.

– Не спится? – спросил он, откровенно удивившись.

К тому времени, когда распрощались с Петром, добрались сюда, Нина показала, как включается отопление, приготовила, с трудом скрывая удивление, две гостевые комнаты на втором этаже – Анни категорически отказалась ночевать на третьем, в хозяйской спальне, Александр тем более, – девушка уже имела настолько бледный, усталый вид, что казалось, она свалится посредине разговора.

Удивлял и натюрморт, который он застал на столе. Форель горячего копчения с томатным соком. Солёное с солёным. В два часа ночи. После более чем сытного ужина в гостях.

Так ты маленькая обжорка, полумифическое создание?

– Ужасно хотелось солёного, – покраснев, объяснила Анни. – Ничего, что я вашу рыбу?..

– На здоровье, – улыбнулся Александр какой-то детской непосредственности, исходящей от девушки, которая обычно не умиляла его во взрослых женщинах.

Откровенно говоря, в детях тоже. Его не приводили в трепет младенцы, котята, щенки, утята эти грёбаные, которых срочно нужно посмотреть в эллинге, наедине с каким-то сраным Русланом, пусть он сто раз племянник Петра, скоро женится и, судя по всему, неплохой парень.

– На здоровье не получится, – тихо ответила Анни, виновато опустив голову. – Бабушка запрещает мне солёное, она, конечно, права, но эта рыба…

– Думаю, беды от небольшого кусочка копчёного не будет, – ответил Александр, пытаясь вспомнить заболевания, при которых категорически запрещено солёное… жареное, копчёное…

Будучи от природы здоровым, он мало общался с врачами, редко сталкивался с заболеваниями, в принципе старался обходить медицину по кривой дуге. Обходился ежегодным обследованием для успокоения совести и матери.

Кроме онкологии ничего в голову не приходило. От этого нехороший холодок пробежал по спине. Слишком это несправедливо по отношению к этой девочке, к нему несправедливо, чёрт возьми! Он не хотел её терять, никогда в жизни. Пусть даже её жизнь пройдёт в тысячах километрах от него, но это будет жизнь, а не смерть…

– Ты больна? – решил спросить он в лоб.

Не время для церемоний и поиска слов. Если да – они прямо сейчас вызывают такси и уезжают в аэропорт, а оттуда… да куда угодно, где есть квалифицированные врачи и лучшее оборудование, где сотворят чудо.

Ради Анни сотворят. Иначе быть не может.

– Нет, – пожала она плечами. – Уже нет.

– Это из-за того, что случилось с тобой в детстве? – нахмурился Александр, сел напротив Анни и тоже отломил кусочек рыбы.

К чёрту условности и правила этикета. Как там гласила народная мудрость устами бабушки Александра: «Рыбу, птицу и девицу берут голыми руками»? Позже он вырос, в его бытность вошло множество обязательных столовых приборов и точно такой же непременный латекс…

– Да, – коротко кивнула Анни.

– Можешь рассказать подробнее, если тебе удобно, конечно?

– Что рассказывать?.. – вздохнула та в ответ. – На самом деле я мало что помню из того времени. Бабушка говорила, что порок сердца у меня нашли не сразу, никто и не искал на самом деле. Я вроде как нормальной родилась. В нашем посёлке был один педиатр, а потом и его не стало, фельдшер только остался. В республиканской больнице случайно обнаружили, отправили в Москву, там поставили в очередь на операцию… вот и вся история.

– Но ведь операцию тебе сделали не в Москве, правильно?

– В Израиле, – кивнула Анни. – В Москве, когда, наконец, подошла очередь, отказались. Сказали – поздно. Вернее: «Вы ещё живы?» – это я точно запомнила. Знаете, очень страшно видеть, что твоя мама рыдает, а виной всему ты, вернее, твоё неправильное сердце. Я ведь тогда уже всё-всё понимала, знала, что без операции умру. А ещё помню, как потом мама с бабушкой ругались, думая, что я сплю. Мама считала, что меня обязательно нужно отдать в школу, чтобы я росла как все, а бабушка отказывалась. Ведь дети – источник инфекций, а мне категорически нельзя было болеть.

– И кто победил?

– Мама. Я целые две недели ходила в первый класс, потом заболела, выздоровела только к новогодним праздникам… В тот год ко мне перестал приходить Дед Мороз, просто оставлял подарки под ёлкой.

– Почему? – растерялся Александр от резкой смены темы.

– Потому что Деды Морозы тоже разносят вирусы, – засмеялась в ответ Анни.

Искренне так засмеялась, не смущаясь.

– Вы не думайте, я не была дурочкой какой-то. В семь лет я отлично знала, что приходит ненастоящий Дед Мороз, а завхоз из местного дома культуры, он жил через несколько домов от нашего, но… это был мой единственный гость за целый год. Ужасно обидно стало, что и ему теперь ко мне запрещено.

– Господи… – не сдержался Александр.

Маленький ребёнок, единственной радостью которого был завхоз в потёртом костюме Деда Мороза один раз в год. Безумие какое-то! Абсурд! Сумасшествие!

Ведь существуют врачи, больницы, клинические центры – огромные, занимающие не один городской квартал. Есть детские хосписы, в конце концов. Жизнь – та ещё сука. О справедливости в этом мире можно забыть, плюнуть и растереть, но детские хосписы, фонды, поддержка родителей – всё это существует. Должно существовать! Или этот мир совсем прогнил, до основания, до последнего трухлявого пенька прогнил.

– Потом всё стало хорошо, – одёрнула себя Анни, словно стремилась утешить Александра, как бы бредово это ни звучало. Его утешить! – Мама договорилась о домашнем обучении, ко мне приходила учительница три раза в неделю. Бабушке это не нравилось, но ведь есть закон об образовании, ей пришлось смириться. Я даже отличницей была, – с гордостью продолжила она. – А в девять лет меня с мамой отвезли в Израиль, сделали операцию, и вот… – Анни взмахнула рукой, походя при этом на Царевну-Лебедь, настолько завораживающим показался жесть Виссарионову.

– Олег Максимович оплатил твоё лечение, – произнёс он то, что знал от Звягильского.

Марта рассказала ему о больной дочери, недели жизни которой были сочтены, а клиник, готовых взяться за ребёнка в настолько запущенном состоянии, оставалось всё меньше и меньше – и он сделал всё, что было в его силах. Включая помощь в перемещении: самолёты, поезда, спецтранспорт.

Откуда у Звягильского, в ту пору хоть и удачливого сукиного сына, но всё же птицы не самого высокого полёта, взялись подобные возможности, он не сказал. Должно быть, продал душу дьяволу. Сформулировал просто: «Помог, чем мог, не помочь я не мог».

Александр понял, почему Олег не мог не помочь. Он бы и сам не смог пройти мимо, тем более речь о дочери Марты. Вот только ему не рассказали, а Звягильскому – да. Ему не позволили помочь, даже знать, а Олегу – позволили. Подпустили ближе расстояния вытянутой руки.

– Бабушка говорит, что он, – вздохнула Анни. – Он добрый был, маму любил очень…

– А она его? – для чего-то спросил Александр.

Что, в самом деле, могла понимать девочка в девять лет? К тому же обессиленная настолько, что уже не могла ходить.

– Наверное, тоже, иначе зачем… – Анни упёрлась взглядом в стол, явно подбирая слова, – жила с ним? – наконец нашлась она.

– Ты думаешь… «живут» только по любви?

Интересный эвфемизм словам «спят», «занимаются сексом», «трахаются». Впрочем, что Александр знал о реальных отношениях Марты и Олега. Лишь то, что поймал их, как в пошлом анекдоте о вернувшемся из командировки муже. И то, что узнал всего-то несколько недель назад.

– Иначе нет смысла, – ответила Анни. – Разве нет?

– Действительно, – кивнул он в ответ. Не открывать же юному созданию правду жизни, вот так, в лоб, когда не очень-то и просят.

Жизнь сама разобьёт розовые очки Анни Лесонен. Причём стёклами вовнутрь, потому что по-другому в этом мире не случается. Вера в чудеса остаётся там, в детстве. В сказках про добро, которое обязательно побеждает. Про правду, которая непременно торжествует, и про любовь, которая не заканчивается никогда, что она – вечна.

Александр Виссарионов невыносимо, казалось, до одури любил Марту, и что?.. Прошли какие-то жалкие десять лет, и ничего, кроме неприятного холодка по спине от того, что этой женщины больше нет, не чувствует.

Звягильский тоже любил Марту, кинул на кон всё, что имелось у него, спас её ребёнка и, спустя короткое время после её гибели, женился на «душе своей Ангелине», которой, выходит, благополучно изменял.

Вера Соколовская, с которой Виссарионов имел прочную, устоявшуюся связь, даже не задумывалась на тему любви, тем более – этого не делал он. Достаточно было удобства и общих интересов.

Что там, родной отец Александра не был образцовым семьянином, но единственное, что волновало «любящую» супругу, уважаемую Евдокию Фёдоровну – собственная репутация.

Любовь…

– Ты говорила, что в вашем посёлке не было педиатра, – чтобы перевести тему со скользкой дорожки взаимоотношений и поучений юных девушек, сказал Александр. – Вы давно переехали? Если неприятно отвечать, не отвечай, – одёрнул он сам себя.

– Всё нормально, – спокойно ответила Анни. – После гибели мамы Олег Максимович купил нам с бабушкой квартиру. Он хотел в Петрозаводске, в Санкт-Петербурге или Москве, всё-таки там больше врачей, а мне после операции требовалось хорошее наблюдение, заниматься в реабилитационных центрах, но бабушка отказалась. Здесь мама похоронена, и сестра её живёт… Я хотела пойти в школу, и даже пошла, участковый терапевт убедил бабушку, что так будет лучше. Реабилитационных программ нет, но «обычная жизнь здорового ребёнка» – так он говорил, – сама по себе неплохая реабилитация. В итоге в первую же четверть подхватила ангину, провалялась почти два месяца, и меня снова перевели на домашнее обучение, – вздохнула она.

– Но… кружки какие-нибудь? Музыкальная школа, художественная, студия кройки и шитья?

Александр попросту не знал, чем занимаются маленькие девочки, проживающие на периферии, но какой-то досуг у них точно должен быть. Танцы, спорт… Живой уголок, где ухаживают за попугаями и хомячками, в конце концов.

– Бабушка не разрешала, – ответила Анни. – Считала, что я обязательно заражусь и заболею. Правда, однажды я договорилась с библиотекаршей в нашем доме, что буду помогать заклеивать книги. Сейчас я понимаю, она просто пожалела меня, придумала, что у них открывается специальный «библиотечный кружок по лечению книжек», а я в тот день так образовалась, что подвернула лодыжку, когда бежала домой. Пришлось ехать в травму, а там тьма людей…

– И все с вирусами, бактериями и прочими инфекциями, – догадался Александр.

– Знаете, – подобралась Анни. – Я долго на бабушку злилась, не понимала её, мне очень, очень хотелось быть как все. Ходить в школу, на горку или даже в настоящий поход, Шхеры хотела увидеть своими глазами, на острова на катере смотаться, в парки, на озёра, карьеры – всё ведь рядом, но поняла, что она действительно не желает мне зла. А ещё, что она уже потеряла дочь и несколько раз едва не потеряла меня, неудивительно, что она так печётся обо мне. Это – забота. К тому же, я ничем не обделена, сейчас много онлайн-курсов. У меня уровень Advanced по TOEFL*. Я окончила курс графического дизайна, а сейчас учусь на 3D-дженералиста…

– Наверное, ты права, – пришлось согласиться Александру.

Что он в этом понимал? Перед страхом потери любимого человека мы бессильны, готовы на любые, самые иррациональные поступки. Разве мог он судить несчастную женщину, похоронившую дочь, едва не потерявшую внучку, за то, что излишне оберегает её?

И всё-таки не осуждать не мог. Это же убийство личности. Медленное и планомерное.

Перед взором Александра Виссарионова было неимоверно прекрасное существо. Девушка, которую он и сравнить ни с кем не мог. Не приходило в голову ничего подходящего – не мастер слова он.

Как она применит свои теоретические знания? И даже если применит, сумеет, приспособится, ей нужно, просто необходимо смотреть на мир во всём многообразии, а не сидеть, запертой со сдвинувшейся по фазе старухой в двушке.

Иначе, зачем этот мир существует?

*уровень английского языка С1-С2, позволяющий получить престижную должность в иностранной компании, поступить в университет.