Текст книги "Без памяти. К себе"

Глава 5

Проснулась я то ли от тусклого луча света, настырно скользящего по лицу, то ли от запаха сырости, перемешанного с ароматов каких-то трав и мяса… Мяса?

Накануне я, зайдя в избушку, не нашла ни еды, ни дров, чтобы растопить небольшую печурку, примостившуюся в торце единственной комнаты. Ни свечей, чтобы раздобыть хоть какой-нибудь источник света, аккумулятор телефона окончательно сел, так что поиски проходили почти в полной темноте.

Серебристый месяц в небольшом окошке не в счёт.

Нашёлся полок с кучей одеял, на него-то я и забралась. Закуталась в пропахшие затхлостью тряпки и мгновенно уснула, решив, что подумаю о произошедшем утром.

Поищу ещё раз еду, если это охотничья сторожка – откуда-то в памяти всплыло, что такие существуют, – то запасы провизии должны быть, и осмотрюсь на местности.

Вдруг я совсем рядом с рекой, и смогу вернуться в Сапчигур.

Закопошилась под грудой одеял, перевернулась, упёрлась взглядом в массивную мужскую спину, широкие плечи под натянутой застиранной толстовкой, взъерошенный затылок с торчащими волосами, на которые падал бледно оранжевый солнечный луч.

И что мне теперь делать?

Насколько опасен этот человек?

Опасен ли?

Что я могу сделать, чтобы защитить себя?

Могу ли?

– Чего сопишь, вставай, раз проснулась, – услышала я знакомый голос.

Мирон?!

От неожиданности я вздрогнула всем телом. Уставилась на говорящего, который уже обернулся и равнодушно оглядывал меня, вернее, моё лицо. Остальное, включая волосы, было укутаны в тряпьё.

– Гречку сварил с тушёнкой, – продолжил он, словно ничего особенного не произошло. – Поедим и домой пойдём.

– А?.. – всё, что смогла я выдавить из себя.

Начала выкарабкиваться из-под одеял, сползла с полока, одёрнула худи, поправила штаны, посмотрела на спину Мирона, который отвернулся и флегматично помешивал кашу в закопчённой кастрюле на печурке.

Господи, что происходит?..

– На улице умывальник, вода холодная, правда. По нужде за дом сходить можно, если по-маленькому, если другое – то в любые кусты, только далеко не отходи. Бумага у двери, вон, – ткнул пальцем в нужную сторону, где, словно в издевательство, на контрасте с почти первобытным антуражем, стоял рулон ароматизированной туалетной бумаги.

И всё это таким будничным тоном, что невольно брала оторопь, хоть я и не выпускница института благородных девиц.

Наверное…

Может, мне это снится? Или чудится? Может змея всё же укусила меня, и прямо сейчас я где-то испускаю дух, погружённая в мир галлюцинаций?

Вышла на цыпочках за дверь, стараясь лишний раз не дышать, огляделась.

Стылая влага окутала с ног до головы. Раннее утро, полоса света над деревьями бледная, сквозь ветви проникали оранжевые лучи солнца, по-осеннему холодного. По земле, укрытой сочной травой, пахнущей тиной и сыростью, с кое-где виднеющимися жёлтыми листьями, стелился густой, белёсый туман.

Вовсю верещали птицы, будто обсуждали нечто крайне интересное.

Быстро умылась, вода оказалась не холодной, а прямо-таки ледяной, на возмущения сил не нашлось.

Вообще, выходило, что всё у меня отлично.

Заблудилась, нашла кров, потом меня отыскал сосед, скоро выведет в село, вернёт домой. Не стоило роптать в сложившихся обстоятельствах. Медленно умереть от интоксикации змеиным ядом – меньшее из зол, которое могло меня поджидать.

Мирон, правда, тоже мог представлять опасность, но в это почему-то не верилось. Хотел бы что-то сделать, уже сделал. Мог ещё в Сапчигуре, не говоря про сторожку, где нашёл меня…

Интересно, как давно он здесь? Час, два, всю ночь?

И в целом, помимо необъяснимого интереса, этот человек вызывал во мне ещё менее объяснимое чувство доверия. Верила я ему почему-то, понять причину такого бездумного отношения я не могла, и не задумывалась об этом до сегодняшнего утра.

Вернулась в сторожку, скрипнув тяжёлой дверью, огляделась ещё раз, уже более обстоятельно, при свете, а не как накануне, во тьме, впопыхах и в страхе, сжимающем грудную клетку стальным кольцом.

Комната одна, лишь дверь отделялась небольшой перегородкой из толстых досок, в которую были вколочены гвозди, выполняющие функцию крючков для одежды. Полоки, как в русской бане, на одном комком хламьё, под которым я провела ночь.

Вдоль стен полки, внизу грубо сколоченные лавки. У небольшого окошка стол, накрытый клеёнкой в яркую вишню – вопиюще неподходящая остальному интерьеру вещица.

На полках запасы еды – крупы, подсолнечное масло, банки с консервами, соль, сахар, сухари, пачки чая, кофе, какие-то приправы в стеклянных банках. Там же скудный запас кухонной утвари. В одном из углов навалены дрова, рядом поленья, сложенные рядком.

Ничего этого я вчера не заметила, была слишком уставшая и напуганная, чтобы шарить по стенам и полу.

– Справилась? – между делом спросил Мирон, поворачиваясь в мою сторону.

Скользнул по мне нечитаемым взглядом, будто изучающим, если бы не заметное равнодушие, написанное на лице.

– Да, спасибо, – буркнула я.

– Каша, – поставил на стол металлическую тарелку с ароматной едой.

В животе громко заурчало, набежали слюни. Оказывается, я голодна.

Мирон поднялся с низкой скамеечки, на которой сидел. И без того тесное пространство сразу стало ещё меньше. Повёл плечами, взмахнул руками, разминаясь, положил кашу в ещё одну тарелку, поставил на стол, шлёпнулся на лавку, с громким звуком, похожим на кряканье, показал взглядом, чтобы садилась и принималась за еду.

– Хлеба нет, – вместо «приятного аппетита» прокомментировал Мирон и принялся наворачивать то, что приготовил. – Чай с травами в чайнике. Выпей, силы прибавятся.

– А как вы меня нашли? – подтянула я к себе тарелку, поднесла ко рту кашу – пахло хорошо, на вкус отлично.

Настой из ароматных трав тоже вкусный.

Немного непривычно, впрочем, откуда знать, к чему я привыкла…

Меня и жареные лесные грибы удивили, и костяника, а ведь, как местная жительница я должна была отлично знать вкус этих продуктов, во всяком случае, лучше, чем имбиря или лемонграсса.

– Чего искать-то? – усмехнулся Мирон. – Следы – как Мамай прошёл, медведь – и то меньше оставляет. Куда рванула от опушки?

– Меня змея укусила… – пискнула я, вздрагивая от отвращения и ужаса.

Вспомнив, как скрутилась в пружину гадина, а после вытянулась стрелой, кажется, даже искривлённые зубы мелькнули в воображении.

Фу!

– Змея? Куда? Какая?

Мирон нахмурился, с силой схватил меня за руку, потянул на себя через стол, будто собирался на этом самом столе раздеть и изучить на предмет телесных повреждений.

– В ботинок, – попыталась я вывернуться из стального захвата. – Кожа толстая, не прокусила, – дёрнула с силой руку, на секунду испугавшись.

– А змея-то какая? – заметно расслабившись, мгновенно вернул себе равнодушие в глазах, поинтересовался Мирон. Показалось мне волнение?

Запихнул полную ложку каши в рот, принялся жевать, глядя на меня с поверхностным интересом, как профессор на экзамене на нерадивого студента.

Интересно, что поведает юное дарование до сего счастливого момента, не посещающее аудиторию.

– Не знаю, – сморщилась я, отбрасывая подальше воспоминания об извивающейся гадине. – Змея.

– Понятно, – ухмыльнулся Мирон. – И что «змея», если не укусила?

– Не знаю. Я испугалась и побежала… куда-то. Потом остановилась, дорогу обратно не нашла, пошла вперёд, наткнулась на этот домик, темно уже было.

– Повезло, – кивнул Мирон. – Заимка это охотничья, запасы еды, дров есть, недалеко ручей с питьевой водой, вокруг правда болота, сама бы вряд ли вышла, но продержаться до зимы можно было бы. Раньше здесь вряд ли кто-то появился бы.

– Вы же появились, – буркнула я, со страхом представляя свой быт в этой заимке аж до самой зимы…

В жизни больше не пойду в лес! Сдались мне эти ягоды!

– Я по следам пришёл, – глухо засмеялся Мирон. – Отец у меня всю жизнь охотился, меня научил – невелика наука-то, не квантовая механика.

– Основоположник позитивизма Огюст Контом считал самой значимой и сложной наукой астрономию и математику, и только потом физику, – произнесла я и замерла на слоге «…ку».

Огюст кто? Основоположник чего?

– О, ну так-то не поспоришь с Кантом, – кашлянул Мирон. – Хорошо, что позитивизм этот подсказал тебе по сто двенадцать позвонить, а то бы сидела сейчас здесь, куковала одна, пока бы сообразили, что тебя нет, пока поиски организовали…

– Хорошо, – кивнула я, судорожно прислушиваясь к себе.

Основоположник чего-то-там, Огюст какой-то-там вынырнул из моей памяти. Вдруг ещё что-то выскочит, куда более нужное. Например, где я жила в период между Сапчигуром и моментом, когда врезалась со всего маха в дерево на просёлочной дороге?

– Ой! – очнулась я от собственный мыслей, ставших похожими на непроглядный туман, как случалось всегда, стоило пытаться вспомнить хоть что-нибудь из собственного прошлого. – Меня, наверное, ищут? Или нет? Антонина наверняка волнуется… Николай…

– Ищут, – с готовностью ответил Мирон. – Вертолёт с рассветом пролетал, значит, МЧС на ушах стоит. В Сапчигур спасатели приехали, волонтёры, местные отправились на поиски. Я тоже пошёл, первым нашёл, – подмигнул Мирон, только как-то совсем не игриво, скорее озадаченно, что ли… – Так что, давай быстрее ешь и пойдём, связь появится, сообщу, что нашлась потеря, чего зря людей и технику гонять.

– Да, конечно, – кивнула я.

Неудобно-то как… перед Антониной стыдно, Николаем, перед всеми!

Куда пошла, зачем?

Не знаешь леса – ходи вдоль улицы от дома к дому, дыши свежим воздухом, восстанавливай здоровье, а не тащись неизвестно куда, неизвестно для чего!

Вышли мы почти сразу. Помыли посуду, поставили всё на свои места, убрались за собой, подпёрли дверь доской и двинулись вперёд шаг в шаг.

Мирон постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что я не отстала, не потерялась, не пропала из виду, будто не верил, что мне под силу простое занятие – держаться рядом с ним при свете солнечного дня.

Не потеряться снова, не заблудиться на ровном месте, идя следом, нос в спину.

Я и сама не очень-то верила, если честно. Когда-то я жила в Сапчигуре, только, похоже, о лесе я знала примерно столько, сколько коренная москвичка, не выезжающая за пределы Садового кольца.

О Садовом кольце, к слову, я тоже не имела никакого понятия. Никаких ассоциаций, ничегошеньки.

Примерно на половине пути по моим подсчётам, – а я самый сомнительный следопыт в мире, – мы поднялись на высокий пригорок, больше похожий на сопку, с которой открывался вид на извилину реки, стремительно расширяющуюся в этом месте.

Вокруг поднимались в небо высоченные ели, получившие нужный им простор для роста. Рядом шелестела дубовая роща, выделяясь густым подлеском, а на самом верху возвышенности, как бельмо, торчали четыре больших пня, один из которых трухлявый, три других – свежие.

– Видишь, вдали сосна с лысой макушкой? – вдруг спросил Мирон, показывая в сторону, откуда мы пришли.

Я смогла определить сторону, потому что мы только поднялись, если бы обернулась пару раз вокруг своей оси, в жизни бы не сообразила, откуда мы держали путь.

Куда понятно – к реке.

– Вот пень, вот сосна, – показал Мирон ориентир. – Она показывает на заимку. Верная примета. А на северо-западе, если спуститься, есть землянка, ветками сосновыми прикрыта…

– Северо-западе? – уточнила я, будто реально могла определить, где север, где запад.

Как в школе учили? Где мох – там север? У меня новости для составителей учебников. Мох здесь везде!

– Трекер тебе надо или хотя бы компас, – Мирон почесал задумчиво нос.

– Не надо, я в лес больше ни ногой, – мгновенно отозвалась я, – а в магазин и без трекера доберусь.

– Хорошо, если без трекера… – буркнул он.

Вдруг резко нагнулся, нырнул рукой под корягу, покрытую мхом и лишайниками со всех сторон – привет составителям учебникам по «Окружающему миру», – достал топор с длинной ручкой и одним махом вколотил его в ствол высокого, кряжистого дерева, покрытого наплывами.

– Там северо-запад, твоих шагов двести, и будет землянка, – спокойно сказал Мирон, будто только и делал, что швырял топоры, а мне смертельно необходимы знания об этой, господи прости, землянке.

– Пошли, – показал он в сторону реки.

Я повела плечом, поспешила за Мироном. Хорошо, конечно, что теперь я знаю, где северо-запад, но отстать от своего спасителя было откровенно страшно.

Глава 6

Звуки сабвуфера проходят сквозь тело, отдаются во внутренних органах, звучат эхом на краю поплывшего сознания.

Вспышки разноцветных лучей, скользящие по вспотевшей, заходящейся в эйфории толпе, слепят.

Голова кружится и гудит. Во рту сухо.

Какие-то люди кружат вокруг, как акулы. Чувство надвигающейся опасности, неясной, но острой как лезвие бритвы, тревоги, наваливается многотонной плитой, не давая вдохнуть, выдохнуть, понять, кто я… где?

Картинка вокруг расплывается, меняется, как кадры авангардного кино.

Мелькающие за окнами автомобиля знакомо-незнакомые улицы – меня словно в небытие вышвырнуло, – мужская рука с выступающими венами, не позволяющая открыть окно, глотнуть свежего воздуха, уличной прохлады.

Совершенно ненавязчивый запах парфюма, проникающий прямиком в мозг, мгновенно отпечатывается там, со стойким пониманием, что уже навсегда.

Невыносимый грохот вокруг, скрежет железа, шум. Пугающее до одури нутро самолёта, почему-то по ощущениям военного…

Какое я имею отношение к военным?

Где я?

Кто?..

Я проснулась резко, от невыносимо быстрого биения сердца, нездорового какого-то, хаотичного. Ходуном ходила не только грудная клетка, но и ночная сорочка, в которой я спала, и одеяло, и даже матрас подо мной.

Ужасный сон, не столько страшный, сколько навязчивый, не дающий покоя.

Я не знала – это мои сумбурные воспоминания, вдруг превратившиеся в ночные кошмары, или просто игра воображения, порождённая фильмом, когда-то виденным мною. Не могла понять, предположить – и то не получалось.

Когда Мирон привёл меня в Сапчигур, после всех разбирательств с МЧС, участковым полицейским, врачами скорой помощи, слёз Антонины, которая успела себя тысячу раз обвинить в моей глупости, не говоря уже про волнение Николая – ведь он лично посоветовал сходить за ягодами, развеяться, – я уснула мгновенно.

Проснулась же посреди ночи, от удушливого кошмара, который повторялся и повторялся, и больше не смогла уснуть. Крутилась, вертелась, смотрела в тёмное окно, куда заглядывал тонкий месяц, напоминая вид из окошка заимки.

Пыталась вспомнить хоть что-нибудь из своей прошлой жизни.

Пусть крошечку, ничего не значащую частичку жизни, и не могла. Не получалось.

Ведь должно было в моей голове что-то остаться, какое-нибудь незначительное, смутное воспоминание… но нет – пустота.

Забрезжил рассвет в окне, ударив по глазам. Над соседним участком растянулась оранжево-белёсая полоса, освещая дом из светлого клеёного бруса под тёмно-синей крышей, хозяйственные постройки, деревянный штакетник, трёхцветную кошку, растянувшуюся на лавке у забора.

Мара, кошку зовут Мара. Она ходит хвостом за своим хозяином, который нашёл меня в лесу по следам, и вернул в безопасность.

На крыльце дома появился Мирон в низко сидящих тренировочных штанах, чёрных резиновых шлёпанцах, с голым торсом. Поднял руки, несколько раз взмахнул, будто со сна затёк, и необходимо было разогнать буйную кровь по замершему организму, взлохматил пятернёй волосы, и без того бывшие в беспорядке.

Быстро разулся, стащил с себя штаны, остался в ярко-голубых боксерах с широкой резинкой, прошёл к бочке, примостившейся у стены дома. Захватил ведро и быстро, одним движением, облил себя с головы до ног несколько раз.

Бр-р-р-р!

От увиденного я сильнее закуталась в одеяло, испытала почти непреодолимое желание отвернуться, тело покрылось гусиной кожей от фантомного холода, но отчего-то я продолжила глазеть на высокую, широкоплечую, поджарую фигуру, издали напоминающую хищника.

Откуда пришло такое сравнение, я понятия не имела…

Было что-то в плавных, ленивых движениях Мирона совершенно хищное, опасное, будто в любой момент он мог превратиться в… волка, например.

Мирон несколько раз взмахнул руками, присел, стряхнул с волос стекающую воду. Неспешно, будто ему тепло, направился к крыльцу, заглянул за дверь, достал пакет с кормом, подозвал кошку, вывалил содержимое в её миску и сразу же скрылся в доме, оставляя влажные следы на дереве.

Я ещё долго смотрела на закрытую дверь, ожидая появления хозяина дома. Зачем мне это было нужно – не знаю. Но единственное существо, которое попадала в зону моего взгляда – кошка Мара, которая слопала всё, чем угостил её хозяин. С подозрение обнюхала следы на крыльце, развалилась на нижней ступеньке, ровно посредине солнечного луча, и уснула, вальяжно вытянувшись.

Постепенно и я уснула, чувствуя, как тепло растекается по каждой клетке организма, придавливая между матрасом и тяжёлым одеялом.

Проваливаюсь в небытие. До бесконечности. Снова и снова.

Ветер буквально сбивает с ног, не падаю только благодаря твёрдым, мужским рукам.

Пахнет лесом, хвоей, грибами, рекой – оглушающий аромат, чуждый мне, противоестественный.

Я на другой планете?

Где я?

Кто?..

Пытаюсь повернуть голову, увидеть того, кто держит меня, и не могу.

Лицо расплывается неясным пятном, поднимается тошнота, голова кружится с утроенной силой.

Перед глазами пелена густого тумана.

В голове шелест и запах петитгрейна…

Петитгрейна?

Откуда я знаю, как пахнет петитгрейн? – мысль, которая вынырнула в моём сознании, ударив колокольным звоном в памяти.

– Схожу за фельдшером, – услышала я голос Антонины над своей головой, открывая глаза, на которые что-то давило со всей силы, вызывая жгучую боль.

– Простыла она в лесу-то, – прошелестела рядом бабушка Груша. – Ты где её нашёл, Мирон?

Значит сосед рядом.

– В лесу и нашёл, близ Синенького болота, – протяжно ответил он, будто ему смертельно лень говорить и вообще, надоели все. – Говорил же участковому.

– Далеко зашла, – вздохнула бабушка Груша. – Ты, Антонина, за врачом-то сходи. Простуда простудой, только бог знает, как на её голове скажется, а ну как последнюю память отобьёт. Намаешься… помнишь, может, у Василенко младший дурачок дурачком был, ветром холодным надуло, менингитом заболел, совсем никудышным стал.

– Менингитом от ветра заболеть нельзя, – усмехнулся Мирон, я вздохнула, сразу же громко чихнула.

– Тебе откуда знать, чалдон бестолковый?! – заворчала баба Груша. – Ты врач? Нет. Вот и молчи! Иди Антонина, присмотрим мы за Марфой.

Почти сразу хлопнула входная дверь, я недовольно заворчала нечто невнятное. Попыталась открыть глаза, свет резанул по слизистой, зажмурилась, отвернулась к стене, попробовала снова уснуть.

Было не по себе от присутствия Мирона. Наверняка я выглядела, как чучело, а он как германо-скандинавский бог, только в застиранной, дешёвой одежде, но слабость одерживала победу. Спать хотелось сильнее, чем предстать перед соседом с фамилией Куча в образе прекрасной Фрейи.

Пришедшая фельдшер опасения бабы Груши не подтвердила. Никакого менингита ветром мне не надуло, даже лёгкого воспаления лёгких или никудышного бронхита у не нашлось. Банальная простуда.

– Можно, конечно, в больницу отправить для надёжности, – предложила фельдшер Марина Максимовна – женщина лет пятидесяти, пышных форм с такой же пышной причёской, будто мультипликационную овечку косплеила.

– Не надо в больницу, – прокашлявшись, пискнула я. – Простая простуда. Попью лекарства – всё пройдёт.

– Ну, – вставил Мирон, зайдя в комнату.

Когда Марина Максимовна попросила меня раздеться для осмотра, он деликатно удалился.

– Говорю же, у Синенького нашёл, там ветрюганы какие… продуло маленько. Выздоровеет, – продолжил он.

Я покосилась на Мирона.

Интересно, почему он не говорит, что нашёл меня в охотничьей заимке? Участковому не рассказал, ограничился пространным «тама», и МЧСнику ответил: «Почём я координаты знаю? Шёл, шёл, да и нашёл»…

Я тоже промолчала. Если молчит, значит, есть причина.

Правильно?

Хотя меня не особо пытали, чего меня спрашивать, головой ударенную.

– Ой, что делать-то?.. – квохотала Антонина. – Как ты себя чувствуешь? – уставилась в упор на меня. – Помнишь, как тебя зовут?

– Марфа Семёновна Петрова, уроженка села Сапчигур. Ты – троюродная тётя, это – бабушка Груша, соседка. А это – сосед Мирон Куча, – отчиталась я.

– Ну вот, а говорят: «Амнезия, амнезия», всё помнит она! – победно колыхнулась Антонина. – Дом-то чей? – обвела рукой пространство, глядя испытывающее на меня.

– Деда Петра дом, – вздохнула я. – Не поеду в больницу, – перевела взгляд на фельдшера.

Здесь я знаю хотя бы то, что мне рассказали, а в районной больнице – что?

И потом, головой я ударенная, но не до такой степени, чтобы из-за банальной простуды в больничной палате валяться.

– Вот это будешь пить, если температура поднимется выше тридцати восьми, раньше не пей. Горло полоскать, нос промывать при необходимости, сухое тепло, питьевой режим, сон, – проговорила Марина Максимовна, встала, оставляя бумажку с рекомендациями на столе. – Если что – звоните.

– Спасибо! – поблагодарила я, снова намереваясь спать.

Неизвестно, что меня свалило сильнее, простуда или истощение после злоключения в лесу, но спать хотелось несмотря на то, что каждый сон превращался в тягучий, бесконечно повторяющийся кошмар, от которого никак не получалось избавиться.

– Не волнуйся, Тоня, ступай домой, а утром на смену езжай спокойно. Мы за Марфой присмотрим с Мироном, – сквозь сон услышала я бодрый голос бабы Груши. – Ежели что, телефон есть, медпункт рядом.

– Я в долгу не останусь, – выдохнула Антонина.

– Иди, иди, в долгу она не останется, – заворчала баба Груша. – Куче подкинешь копейку-другую, а мне не надо. Пенсии за глаза и за уши хватает, дети помогают, будто своих нужд нет у них.

После обеда я вынырнула из повторяющегося кошмара. Казалось, я запомнила каждую деталь происходящего там, за гранью реальности, в мельчайших деталях.

Открыла глаза, посмотрела вокруг, упёрла взгляд в бабушку Грушу, которая сидела на стуле у окна и сосредоточенно читала газету.

Мирон стоял у кухонного стола, нарезал зелень, из кастрюли на плите доносился запах куриного бульона с приправами. Аппетит медленно начал появляться, давая о себе знать.

– О, проснулась, – объявил сосед, глядя на меня оценивающе, нагнув голову вбок.

Быстро подошёл, бесцеремонно положил прохладную руку мне на лоб, надавил на пару секунд, вынес вердикт:

– Тридцати восьми нет. Как себя чувствуешь? – поинтересовался, прищурившись, будто примерялся к чему-то, вернее к кому-то – ко мне. На меня ведь глядел.

– Голова болит, – промычала я.

– Говорят, голова не попа – завяжи и лежи, – усмехнулся Мирон. – Есть будешь?

– Буду, – кивнула я.

Встала, успела сдёрнуть халат с металлической спинки кровати, закуталась до того, как отходящий от меня сосед обернулся. Вот, ничего не успел увидеть, если под этой ночной сорочкой, а-ля прощай молодость, возможно что-то разглядеть.

Интересно, о чём я думала, когда покупала это «неглиже» трикотажной фабрики? Собиралась очаровывать паралитика в маразме или отправиться жить в монастырь?

Ничем другим выбор в пользу балахона в маленький цветочек объяснить не получалось…

Да ты затейница, Марфа.

В ванной комнате, вернее, помещении, выполняющем функцию ванной комнаты, попыталась привести себя в порядок. Лицо, покусанное мошкарой, торчащие волосы, мозоли на пальцах ног, на руке царапина, которую я не помнила, где заработала, синяк на бедре – здоровенный, растекающийся сине-зелёным.

Красавица…

Вышла, за столом уже сидела баба Груша, деловито прихлёбывала бульон, макала куском белого хлеба в тарелку.

– Приятного аппетита, – пожелала я, усаживаясь на стул.

– Ты ешь, ешь, – кивнула бабулька, хитро улыбнувшись. – Не гляди, что Мирон – мужик, готовить умеет. А как не уметь-то? Сколько годков, а всё в бобылях ходит. Не думал жену в дом привести? – растянула губы, хитро покосилась на меня.

О, не-е-ет!

Можно мне немного пожить наедине со своей ударенной головой? Вдруг у меня уже есть муж и семеро детей?

– Не думал, – спокойно ответил Мирон. – У меня Мара есть.

– Тьфу ты, кошку за бабу считает! – недовольно фыркнула бабушка Груша. – Совсем от одиночества с глузду съехал!

Мирон в ответ глухо засмеялся, ничуть не обидевшись на старушку, которая бесцеремонно нарушала его – да и мои – личные границы. Я тоже промолчала, решив, что не заметить непрошенной инициативы – меньшее из зол.

После бульона я осоловела, побрела в кровать. Правда, сначала попыталась убрать со стола, помыть посуду, была бесцеремонно остановлена Мироном.

– Лежи, – буркнул он, поворачивая меня в сторону постели. – К ночи баню затоплю, подышишь травами, попаришься, завтра как новенькая будешь. А мучить тарелки ни к чему, – усмехнулся он. – Они у деда Петра видишь какие? Винтажные, – показал на знак качества СССР, оскалился, будто его действительно волнует судьба фаянса.

Дед у меня был на редкость рачительный, эти тарелки старше меня раза в три, как и почти всё в доме.

– Липовый цвет сейчас принесу и ещё кой-какой сбор, вмиг на ноги поставит, – засобиралась бабушка Груша, скользнув по мне оценивающим взглядом. – Ты пока чая с малиновым вареньем выпей. Сделай ей, Мирон.

– Принял, – ответил Мирон.

Когда след бабы Груши простыл, Мирон направился к двери.

– Пойду, с баней разберусь… – буркнул он, глянув в окно на тёмное, небольшое строение, которое точно было старше тарелок, из которых мы ели.

Я однажды опробовала баню деда Петра, сказать, что мне понравилось, не выходило. Душно, из щелей под дверью дует, пахнет дымом, пар обжигает, а мыться в тазу ещё более неудобно, чем в «ванной» в доме.

В общем, в лечебных свойствах русской парной я сильно сомневалась, даже если съесть липовый цвет – или что с ним делают? – и выпить всё малиновое варенье с чаем.

– В мою сходим, – в итоге заявил Мирон и шагнул за порог.

Мою?.. Сходим?..