Текст книги "Бедный Бобик"

Алена кивнула, не поднимая глаз на мать, все так же крепко обняв ее.

– Перед… прохвостом этим… не унижайся. Хорошо? Если бы все дети на земле рождались по воле своих отцов, то род человеческий давно бы уже вымер.

Кира повернула к себе лицо дочери, так, чтобы видеть ее глаза, которые мгновенно наполнились слезами, но Алена улыбнулась и опять кивнула. Мать поцеловала ее в нос и прижала к себе.

– Мам, она лучше меня, да?

– Кто, доня?

– Его жена…

– Ох, Аленка… – Кира крепко-крепко держала Аленку. – Не сейчас об этом спрашивать, когда ты носишь на себе такой вот… знак неравенства. – Кира погладила дочь по едва заметному под свободной туникой животу. – И с ней ты сейчас неравна, и со своим Денисом, и с самой собой, какая была раньше. Ты – вне любого сравнения. Лучше – хуже… Это не те категории. Ты сейчас – особая. Понимаешь? Тебе нужно себя беречь и всем нужно тебя беречь. Только беречь некому…

Из квартиры послышался взрыв веселого смеха. Алена поцеловала мать и осторожно спустилась по ступеням просевшей от времени лестницы, ведущей к огромным решетчатым дверям лифта, и оттуда помахала рукой. Кира махнула ей в ответ.

– Береги сама себя, дочка.

– Да, хорошо. Мам… я тебе еще не сказала… Кто-то обронил у меня на кухне бумажку от сигарет… фольгу…

Кира нахмурилась.

– Подожди… Ты хочешь сказать…

– Кира Анатольна! Можно со стола снять… – В дверь выглянула симпатичная студентка с двумя тоненькими синими косичками и вздернутым носиком, утыканным блестящими шариками.

– Можно… Нет! Что снять?! Это еще не высохло… Аленка, ты прости меня… Позвони мне вечером, хорошо? Хочешь, Иосиф за тобой заедет?

Алена улыбнулась.

– Я позвоню, мам, конечно…

В лифте Алена услышала мелодию сотового телефона. Звонила Кира.

– И вообще не разговаривай много по мобильному, – сказала та. – Вредно для беременных.

– Хорошо, мам.

– А может, фольгу ветром занесло, в окно? Окно же открыто было?

– Наверно… Мам, не переживай. Я вечером тебе позвоню.

– Алена Владимировна! – по ступенькам за ней сбежал Федосеев. – Можно я вас и правда провожу?

Алена в растерянности посмотрела на студента с разноцветными волосами.

– Что? – Федосеев попытался пригладить мокрые волосы. – Что? Очень глупо?

– Очень, – засмеялась Алена.

– Постесняетесь со мной идти?

– Я – нет. Но к тебе кто-нибудь привяжется потом обязательно.

– Что? – нахмурился Федосеев. – Похоже, что я… Черт, как-то я об этом не подумал…

– Я пойду, а ты возвращайся. В следующий раз проводишь, хорошо?

– Хорошо! Я постригусь, обещаю. Вы еще придете?

– Приду, – улыбнулась Алена. – Возвращайся на занятие.

Как странно и страшно, когда собственный дом перестает защищать, когда неприятно туда идти. Алена до конца не верила, что кто-то проник к ней в квартиру. Зачем? Ничего не взяли. Но в то же время она чувствовала – в доме действительно побывали. Чуть сдвинуты книги на полках, переставлены баночки с косметикой на туалетном столике. Непонятно только, с какой целью.

Подходя к дому, Алена чуть замедлила шаг. Обычно, наоборот, она всегда спешила домой – вот сейчас закроет за собой дверь, и все страхи, все обиды останутся по ту сторону. Но после этого случая… Алена сделала над собой усилие. Дверь была заперта, все в порядке. Может быть, она и вправду просто забыла утром ее запереть? В дом могла зайти кошка… Или какая-нибудь любопытная соседка, которая взять не возьмет, но посмотрит, что и как…

Успокаивая себя, Алена умылась и налила себе чаю. В это время раздался телефонный звонок. Кто-то помолчал, постучал ногтем о трубку и отключился. Почему-то Алене показалось, что это не Денис. Она всегда чувствовала, когда звонит он, даже если его не было слышно. Да и он вряд ли стал бы молчать в трубку… Если сказать нечего, то он и звонить не будет. Как, например, все последние месяцы.

Служба близилась к концу. Все время Алену не оставляло ощущение, что на нее кто-то пристально смотрит. Она старалась не поворачиваться на прихожан, все равно в полутьме она бы никого не разглядела. А пожилой, хорошо одетый человек, действительно, не отрываясь, смотрел на девушку. Время от времени он вместе со всеми быстро и привычно крестился, поглядывая на часы.

Алена не стала задерживаться, хотя видела взгляд отца Григория, – он явно хотел с ней поговорить. Можно было бы, конечно, рассказать ему обо всем, и про фольгу, и про странные звонки, но не в этот раз. Алена не очень хорошо себя чувствовала, с трудом достояла до конца службы. Может, права Кира, и хватит работать? В музыкальной школе скоро будут экзамены и каникулы. А здесь… Алене очень нравилось приходить на службу, видеть, что есть какие-то совсем другие люди, проще, наивнее, чем, например, они с Кирой или Денис. Она не верила так искренне и безоглядно, но среди этих людей чувствовала себя просто и хорошо.

Алена вышла из церкви и увидела, как невысокий пожилой человек, сидевший на лавочке у крыльца, встал навстречу ей. Улыбнувшись, он стал очень похож на озорного гнома.

– Не торопитесь так, деточка! Здравствуйте, моя милая! – окликнул он ее и, чуть прихрамывая, подошел поближе.

Алена остановилась, с радостью узнав своего преподавателя из института.

– Эммануил Вильгельмович! Здравствуйте!

– Прошу вас, не трудитесь, не выговаривайте имя моего батюшки.

Алена улыбнулась.

– Хорошо.

– Я ведь зашел сюда на ваш голос! Гулял мимо, услышал голос неземной красоты, подумал – я такой голос слышал только у одной своей ученицы, которая совершенно пропала после института. Куда же вы пропали, Алена?

– Я… преподаю музыку детям. В очень хорошей музыкальной школе. И здесь еще… пою…

Эммануил покачал головой:

– Неправильно. Это хорошо, но совсем неправильно… Вы не спешите домой? Вас не ждут дети? Муж?

Алена, чуть помолчав, ответила:

– Нет.

Она знала, что просто так ни один мужчина – ни шестнадцати, ни шестидесяти лет – такого вопроса не задаст. Если уметь читать по их условным знакам, говорила бабушка Варя, то увидишь, что у них, как у собачек, – не больше пяти-шести рефлексов. Подбежал к столу, понюхал – хочет есть, другого не предлагать. Лакает воду – не мешай, пусть напьется. Подбежал, залез носом под юбку, нюхает – дай по носу и прогони, но не надейся, что уйдет далеко. Рухнул на подстилку – пусть выдрыхнется. Рвется лизать руку или ногу, дай лизнуть разок, это у него движение души. Хочет бегать и гулять – отведи в лес, отпусти с поводка, пусть нагуляется… Ну а если потеряется в лесу, то либо одичает, прибьется к стае таких же, как он, свободных и всеядных хищников, либо кто-нибудь его, болезного, подберет. Жалеть о такой собаке нечего. Хорошая собака всегда найдет дорогу домой.

– Пройдемся, Аленушка, если не возражаете. – Эммануил церемонно предложил ей руку.

Они пошли рядом. Алена, видя, что он старается идти ровно и быстро, наверно, чтобы не так была заметна хромота, стала чуть придерживать шаг.

– У меня в июне будет несколько концертов в Москве, – заговорил Эммануил, поглядывая на Алену из-под седых лохматых бровей. – Хочу предложить вам участвовать в них. Я буду играть на лютне и на флейте свои произведения, два мальчика, мои студенты, будут петь и тоже играть. Вы же украсите все это своим голосом, если, конечно, согласитесь.

Алена с сомнением покачала головой.

– Спасибо, Эммануил Вильгельмович… Не знаю. Боюсь, что могу подвести вас.

– Вы – и подвести? Не поверю ни за что. Я помню, что вы очень аккуратная и ответственная девочка.

Алена улыбнулась.

– Мне… сложно будет приезжать на репетиции…

– Что такое, деточка? – Эммануил приостановился и взял ее за локти обеими руками. – У вас что-то не в порядке?

Алена ответила не сразу – она не собиралась говорить об этом бывшему преподавателю, которого не видела несколько лет и с которым никогда не была особенно дружна. Но он как будто так искренне заволновался, что она все же объяснила:

– Я… я жду ребенка.

Эммануил неожиданно был просто потрясен:

– Что вы говорите! Это прекрасно! Позвольте я поцелую вам руку!

Алена смущенно протянула ему руку. Эммануил крайне почтительно взял ее и, склонившись, едва прикоснулся к ней губами.

– И кто же тот счастливец, который ждет ребенка вместе с вами? – спросил он, не отпуская ее руки и глядя на девушку снизу вверх.

Алена аккуратно освободила свою ладонь и снова улыбнулась.

– Мне… не хотелось бы говорить об этом…

– Не буду настаивать… Наверно, кто-то из тех прохиндеев, которые увивались вокруг вас в институте?

– Нет. Ну… собственно, никто больше, похоже, и не ждет.

– Я так и знал! Я сразу понял, глядя на вас в церкви, что с вами случилось что-то чудесное!..

Алена внимательно посмотрела на него. Она хорошо помнила, как неожиданно иногда Эммануил проводил свои семинары по композиции. Однажды он предложил за полчаса набросать иной финал к опере Верди, в другой раз – «в общих чертах» изменить музыкальное решение балета Хачатуряна…

Как-то во время занятия перед летней сессией он открыл окно, выходившее в маленький дворик во дворе института, и сказал:

– Милые дети. Прошу маленький экспромт. У вас есть тридцать минут и два любых инструмента, которые вы себе выберете в своем воображении. Тема: вот этот майский день и то, что каждый увидит из окна и почувствует при этом. Сочинения прошу сдать в конце занятия, проверим в следующий раз. Это и будет вашей экзаменационной работой по моему предмету в этом году.

Студенты, никак не ожидавшие такого, переглянулись, но, зная непредсказуемый нрав Эммануила, быстро принялись за работу. Кто-то написал этюд для фортепьяно со скрипкой, кто-то упростил себе задачу, выбрав ударные, – ведь весна же, скоро лето, ясное небо, и вообще, впереди – долгая и радостная жизнь!

Алена смотрела на большой куст белой сирени под окном, на пышные шапки соцветий, свежий легкий аромат которых доносился даже в кабинет, и как будто услышала две флейты. Каждая играла свою мелодию. Они перегоняли друг друга, на секунду сливались, затем снова расходились почти до диссонанса… Девушка не заметила, как за спиной у нее встал Эммануил. Он слегка коснулся ее головы. И тут же убрал руку. Алена ощутила легкий горьковатый запах его туалетной воды. Композитор склонился к ее тетрадке.

– Милая девочка… – негромко проговорил он. – Это чудесно… Именно две флейты… Я тоже сегодня весь день слышу флейту… И еще что-то… Но я никак не мог понять, какой же второй инструмент… А это, оказывается, вторая флейта… Давайте добавим к этому еще партию женского голоса, скажем, меццо-сопрано… И вот здесь, смотрите, не пойдем на крещендо, а наоборот, пусть флейты совсем почти затихнут… И если резко поменять тональность… И голос пусть звучит один и неожиданно оборвется… Вот здесь напойте… Да, правильно, не си-бемоль, нужно ниже, звук должен быть теплее… – Эммануил обернулся к студентам: – Кто не уверен в собственных силах и талантах, может закончить дома, с инструментом, и принести в следующий раз.

– Я бы тоже хотела закончить дома, – попросила Алена. – Если честно, я не так хорошо слышу то, что я написала, как вы…

– Правда? – заметно огорчился тогда композитор. – Как жаль. Прошу, конечно, доработайте дома… И добавьте голос, непременно…

Сейчас они шли по улице, и пожилой человек вдруг абсолютно серьезно спросил ее:

– Это было непорочное зачатие, да, девочка моя?

Эммануил смотрел на нее, как будто ждал ответа на свой неожиданный вопрос. Он, конечно, пошутил. Но почему бы, собственно, не случиться чуду? Особенно с такой милой девушкой…

Алена, чуть улыбнувшись собственным мыслям, ответила:

– Увы, Эммануил Вильгельмович, вполне обычное.

Эммануил продолжил все также восторженно:

– И все равно! Это прекрасно! А, простите мое любопытство, – спросил он, чуть понизив голос, – почему – никто не ждет?

Алена ответила:

– Так получилось. Не расскажешь в двух словах. Мне здесь поворачивать, вон там мой дом…

– Как? Королева живет не в жемчужном дворце?

– И ездит не в золоченой карете, а в пятьдесят девятом троллейбусе.

– Секундочку… – Эммануил загадочно улыбнулся. – Не исчезайте, дорогая моя… – Прихрамывая, он поспешил к киоску с цветами.

Алена с грустью смотрела ему вслед. Неудобно, неловко, глупо… Как глупо… Эммануил вернулся торжественным шагом с большим букетом ярко-розовых и малиновых роз.

– Прошу вас, дорогая моя! Примите это. За прекрасную весть… Вы даже себе не представляете…

Алена непонимающе посмотрела на него. Эммануил как будто и не замечал ее недоумения.

– Вы любите такой цвет?

«Нет», – хотела честно сказать Алена, но ей почему-то стало жалко старика.

– Моя мама любит, – ответила она, не глядя ему в лицо.

– К матушке обязательно пойдем! Дорогая моя, дорогая… Я не буду провожать вас до дома. Но вы должны пообещать, что придете ко мне на концерт – послезавтра! И заодно подумаете, может, вы все-таки осчастливите нас своим участием в следующий раз.

Алена вдруг почувствовала, что невероятно устала.

– Да, конечно, Эммануил Вильгельмович…

– Прошу вас, милая моя, не поминайте моего батюшку. Каждый раз, когда я слышу его имя, вспоминаю, как он одной рукой держал меня за волосы, а другой бил по губам, когда я говорил слово «нет». Вы устали, девочка.

Алена кивнула.

Эммануил серьезно посмотрел на нее:

– Можете ответить мне на один вопрос?

– Постараюсь.

– Я похож на старого гнома?

– Н-нет… – засмеялась она, – не очень…

– А мне кажется, что похож. На доброго старого гнома, у которого в пещере хранится сундук с драгоценностями, а в печке варится… волшебный напиток мудрости… И… – добавил он шепотом, – вечности…

Алена устало улыбнулась.

– Все, все! Отпускаю вас! Вам надо беречь себя! Пообещайте мне прийти на концерт. В каком-нибудь воздушном голубом наряде…

– Я постараюсь. Спасибо за розы! До свидания! – Она поспешила уйти.

Эммануил поклонился вслед:

– До свидания, до свидания, милая девочка… – бормотал он. – Красивая, нежная девочка…

Глава 6

На открытой веранде ресторана почти никого не было. Оксана взглянула на подругу, меланхолично жующую огромные маслины.

– Даже не думала, что на меня это произведет такое впечатление… – Слезы снова помешали ей говорить.

– Да-а-а… уж ты, мать, что-то совсем… Один раз видела тебя в слезах, когда Дато хоронили… – Жанна отодвинула тарелку с маслинами подальше.

Оксана через силу улыбнулась:

– И еще когда восемнадцать миллионов в девяносто восьмом потеряла.

– Вот именно! Хоть было об чем потосковать! А тут что? Ну и ладно! И пусть рожает, шалава! От ить какая, смотрите-ка! Очень сомневаюсь, что Деня доволен. Не сидел бы здесь с тобой… А это точно? Может, она нарочно ему говорит?

– Так это не она говорит. Костик, помощник мой, узнал все в консультации, мужем представился. Точно – пять месяцев.

Жанна прицокнула языком и посмотрела на Оксану:

– Ну что, подруга… Давай выпьем! – Она налила вина себе и Оксане. – Или ты лучше не пей пока, побереги себя… – Она быстро выпила сама, закрыв второй бокал рукой, и продолжила: – Вот что… Рожать надо.

Оксана посмотрела на подругу в ужасе:

– Кому?

– Тебе, тебе рожать надо. Другого выхода нет. Ежели уж без него лететь тебе с одним крылом, без орла твоего… Ох, не понимаю я этого! Ты – такая умница, и хорошенькая, и… А он… Разве что на морду гладкий да на попку крепкий, а так… – Жанна махнула огромной рукой. – Ладно-ладно – любовь! Ну вот я и говорю – рожай и ты тоже!

– Да ты что, Жанка! Ведь… ведь мне уже сорок лет почти! – Оксана замолчала, потом под взглядом подруги поправилась: – Сорок два…

– И что теперь? Вся жизнь – подготовка к большому климаксу? Вторые роды в сорок два – нормально! У меня соседка в сорок пять родила – первого! Сама! Не лежала ни одного дня! Ну а потом… ведь можно, чтоб вынашивала не ты и рожала – тоже не ты…

– Да?

– Хотя… Это возня такая… Не, по-простому надо, по-обычному. И Деньке ничего не говорить об ентом деле деликатном… Его бы, милого, удивить: мол, мы и сами с усами! Да, малышка моя? – Жанна погладила по плечу расстроенную подругу. – Да подожди ты – не грусти!.. Придумаем что-нибудь… Слушай, мать, а вы вообще как – живете? Ты можешь подгадать и забеременеть? Меня тут… – Жанна фыркнула, – один мальчуган, отец большого семейства, все спрашивает каждый раз, – неожиданно протянула Жанна тоненьким жалобным голосом: – «Жануля-крохотуля, а сегодня у тебя, случайно, не одиннадцатый день? А то у меня все девушки на одиннадцатый день беременеют…»

Оксана, пытаясь собраться с мыслями, вытянула из пачки сигарету, покрутила ее, положила обратно, достала соседнюю и закурила.

– Жан… Да нет… Ну подожди… Как мне рожать?

Жанна пожала плечами:

– А что тут такого?

– Но ты ведь не рожала… Это ужасно. Ужасно!

– Не рожала, потому что не смогла, ты ж знаешь, – суховато ответила та. – И очень об этом жалею. А ты наверняка сможешь.

– Прости меня. Просто я… Это очень неожиданно.

– А чего тут неожиданного? Если ты так уж к нему приросла… У него ведь действительно нет ребенка…

– Господи, да вообще зачем им дети, мужчинам! Тем более что Деня так любит Маргошу… Как свою… И она его любит… больше, чем меня…

– Э-э, нет, подруга. Это совсем другое.

– Слушай, да я как вспомню время, когда Маргошу носила… Сначала от всего тошнило, даже от зубной пасты… Потом тошнить перестало, зато есть ничего нельзя было – чтобы не поправляться. И в то же время – надо было все есть, чтобы витамины получать… Воды, чаю – четыре чашки в день, не больше. Кошмар был какой-то для меня, я все время пить хотела. И потом… я же курю…

– Бросишь.

– Ну это еще ладно… А красоту последнюю потеряю? Раздуюсь, как жаба, лицо пятнами пойдет, после родов волосы все выпадут, зубы полетят один за другим… Фигуру точно уже не верну потом, живот повиснет, вены полезут…

Жанна проговорила с некоторой осторожностью:

– Есть ради чего… гм…

– А бизнес? Все к черту потеряю… Нищими останемся… Вор на воре, только и смотрят, как бы у меня украсть… – Оксана нервно погасила сигарету, сразу достала другую. – Да! И еще пить ни капли нельзя, и лекарств никаких нельзя… А я без снотворных часто и заснуть не могу…

– Ну мать… ты наговорила… А как остальные-то?

– Вот больных и рожают, с измененными хромосомами… Аллергиков-астматиков… Ох, а сами роды… Если кесарево делать – так весь живот исполосуют. Такая красавица буду… А если не делать – я второй раз этой муки просто не перенесу!

– Можно, говорят, под наркозом… – Жанна опять пододвинула к себе тарелку и, вздохнув, отправила в рот сразу несколько жирных, сочных маслин.

Оксана махнула на нее рукой:

– Ты что! От наркоза, знаешь, что бывает с ребенком… Может потом вообще не ходить. Или дураком будет, заторможенным… Нет, Жанка, давай что-нибудь другое придумаем…

– Слушай, я что-то забыла, а церковь тебе разрешает предохраняться?

Оксана покрутила в руках ярко-розовую зажигалку в форме собачонки.

– Ну… Аборты не разрешает, а предохраняться… На все воля Божья…

– Да прямо ладно! Так они там, угодники с ангелами, собралися, сидят и думают: рожать Оксанке или не рожать? Эх, слушай, поздно мы узнали, а то можно было бы с шалавой его договориться, купить у нее ребенка…

– Ерунду говоришь.

– Ерунду, конечно, – сразу согласилась Жанна. – Ой, знаешь, мне кажется, не уйдет твой сладкий никуда. Раз до сих пор не ушел. И морда, и попка его еще много лет перед тобой маячить будут.

Оксана с надеждой посмотрела на подругу.

– Ты думаешь?

– Хорошо ему с тобой. Тепло и удобно. Он-то сам – раздрызг ходячий.

– Жанка…

– А что? Диссертацию он когда начал писать? Лет двенадцать назад? И что, где она, его диссертация?

Оксана засмеялась:

– Мне с ним и без диссертации хорошо.

– Вот, о чем и речь. И ему с тобой.

– Жан… – Оксана умоляюще посмотрела на подругу. – Не надо так грубо, ладно?

– Про попку? – засмеялась Жанна.

– Да. Я Деню… даже не знаю, как тебе сказать, чтобы не прозвучало банально. Ну… люблю, что ли.

– Да без «что ли» любишь! Ежу понятно! – отмахнулась Жанка. – За что, вопреки чему – бесполезно разбираться. Пока есть – оно есть.

– Это навсегда, – твердо сказала Оксана.

– Это тебе они, оттуда, – по-доброму ухмыляясь, показала в небо Жанна, – знак прислали?

– Жанка… – Оксана встала и обняла сидящую подругу. – Не смейся. Мне всегда страшно, когда ты над ними смеешься. И потом, я и без всяких знаков знаю. Деня – мой человек.

– Ну, раз твой, значит, будем бороться за нашего Деню. Я с тобой.

* * *

Алена освободилась после вечерней службы. На улице было еще светло. Она легко спустилась по высоким ступенькам церковного крыльца и направилась по двору к выходу. Из другого здания во дворе навстречу ей вышел отец Григорий.

– Дочь моя непраздная, куда это ты так припустилась? Спешишь?

– Нет, просто холодновато, – улыбнулась Алена. – А почему «непраздная»?

– Потому что ждешь ребенка, так называется это. Садись-ка в машину, довезу тебя.

Алена в нерешительности посмотрела на священника:

– Я обычно пешком до дома хожу. Надо много гулять. Спасибо.

– Матушка Татьяна в гости тебя давно ждет. Садись.

– Хорошо. Спасибо, – растерянно согласилась Алена.

– С праздником, батюшка! – поздоровалась с отцом Григорием пожилая консьержка в чистом подъезде нового дома, еще пахнущего краской.

– И тебя также, матушка. Будь здорова, – приветливо улыбнулся тот.

«Старый дом пахнет жизнью, – подумала Алена, – проблемами, праздниками, и запах никогда до конца не выветривается, встречаясь с новыми и новыми оттенками каждодневного бытия живущих в доме людей. Воскресенья наполняют подъезд ароматами котлет, жареной курицы, пирожков… На чьей-то площадке стойко держится кисловатый запах вина, расползаясь вниз по лестнице, где-то табачный дым за годы пропитал стены так прочно, что его перешибить может разве что маленький веселый котенок, брезгливо вылезающий из собственной лужицы.

А новый дом пахнет краской, известкой… Подготовкой к будущей жизни. Пахнет так радостно, волнующе, как будто обещает, что ни у кого не будет ни описавшихся котят, ни соседей-пьяниц, что никто в этом подъезде не будет болеть, умирать, бросать друг в друга банками с томатной пастой и расписывать стенки тлеющими окурками».

В новом скоростном лифте они быстро поднялись на семнадцатый этаж.

– Высоко… – проговорила Алена, когда они вышли на площадке с панорамным балконом.

– Хорошо, что не двадцать третий, – кивнул священник и показал ей на красивую дубовую дверь. – Проходи, дочь моя.

Отец Григорий открыл дверь своим ключом. Им навстречу вышла миловидная женщина в длинном зеленом платье с ребенком на руках.

– Познакомься, матушка. Это Алена, лучший голос нашего хора.

Алена смущенно улыбнулась:

– Здравствуйте.

Жена священника с улыбкой кивнула, с интересом глядя на Алену:

– Здравствуйте, очень рады.

Отец Григорий энергичным движением снял уличные ботинки и прошел на кухню с пакетом фруктов, спросив на ходу у жены:

– А шалопаи где?

– Тёма с французского звонил, задержался, Лёша поехал за дисками куда-то… – Татьяна обернулась к Алене: – У нас мальчики погодки, десять и одиннадцать лет, а вот теперь еще девчонки-двойняшки… – И она поцеловала притихшую у нее на руках малышку в лобик.

Алена не зная, что сказать, улыбнулась. Отец Григорий вышел из кухни с большой корзинкой фруктов.

– Ты отпустила уже Надю? – негромко спросил он у жены.

– Да… Она просила сегодня пораньше… – Татьяна объяснила Алене: – Помогает мне одна женщина, сама не справляюсь с таким хозяйством.

Отец Григорий, взяв гостью за руку выше локтя, повел в гостиную. Проходя по просторному, ярко освещенному холлу, Алена обратила внимание на несколько семейных фотографий, на которых узнала отца Григория и его жену с детьми. Взгляд ее привлекли две цветные фотографии, висящие чуть отдельно, – на одной улыбались юноша и девушка с альпинистским снаряжением, в горах. На второй юноша лет двадцати танцевал на полу, ловко удерживаясь на одной руке.

Алена невольно приостановилась, улыбка юноши показалась ей знакомой. Она перевела взгляд на священника.

– Это вы?!

Отец Григорий развел руками:

– Грехи наши тяжкие. Что смысла скрывать. Господь все равно все знает.

– И простил? – неожиданно для себя самой спросила Алена.

Внимательно и весело глядя на нее, отец Григорий ответил:

– Позволил же мне служить ему. Значит, простил. Да и грех не самый тяжкий…

– А как бы он не позволил? – негромко продолжила Алена. – Кирпич бы на голову вам бросил или камень с неба?

Батюшка, опять мягко взяв ее за руку, распахнул большие двери гостиной, говоря при этом:

– Не ожесточайся, дочь моя, все проще. Хотя для современного человека это, наверно, обычное сомнение. Многие именно так бы спросили. Просто я слов бы на службе не находил, и в душе была бы тоска, а так в душе моей – вера, смирение и покой.

– Вера, смирение и покой… – повторила Алена, стараясь осмыслить каждое слово. – А свет?

– И свет, разумеется, – слегка улыбнулся отец Григорий. – Видишь, каких девчушек Он нам с Татьяной послал. Близняшки, но разные, непохожие. И назвали мы их совсем по-разному. Черненькую – Марией, а беленькую – Глафирой. Глафира, видно, недовольна именем – чаще кричит. Вот слышишь голос погромче? Наверняка – она.

Священник прикрыл двери в комнату, но все равно было слышно, как громко и требовательно кричали малыши, и действительно, раздавались два разных голоса. Один – тонкий, жалобный, другой – настойчивый и уверенный.

– Так ты хотела со мной поговорить, дочь моя? – неожиданно спросил отец Григорий.

Алена удивленно посмотрела на него:

– Нет… – Но тут она вдруг подумала: а не рассказать ли священнику о своих страхах и всех непонятных вещах, которые происходили последнее время в ее жизни. – Не знаю…

– А ты присаживайся, располагайся.

– Спасибо. – Алена села на мягкий низкий диван и осмотрелась.

Если бы не огромная икона в противоположном углу от входа, ничто бы не напоминало о том, что это дом священника.

Отец Григорий сел напротив, внимательно глядя на нее.

– И все же?

Алена нерешительно вздохнула:

– Меня, похоже, черти мучают, отец Григорий.

Священник явно не ожидал такого начала.

– Черти?!

– Ну… или бесы.

– Или бесы. Ага. А что они делают?

– Они… стучат ночью в дверь, крадутся за мной по вечерам, поджидают после работы у музыкальной школы и после службы у церкви… – Когда она все это проговорила вслух, собственные слова показались ей нелепыми.

Но священник совершенно серьезно спросил:

– Они тебя за оградой ждут или у крыльца?

Алена посмотрела на него, пытаясь понять, поверил ли он ей.

– Наверно, за оградой… Я несколько раз слышала, как кто-то идет следом. Когда я иду, он – тоже, я останавливаюсь, и шаги стихают… А как-то видела машину, она ехала за мной… Ну, мне так показалось, что за мной…

– Хорошая машина?

– Вроде да.

– Марку, конечно, не знаешь?

Алена покачала головой:

– Не разобрала. Иномарка какая-то…

– Ну хорошо… – кивнул отец Григорий. – А хотя бы цвета какого?

– Темная… Черная или синяя…

– Ладно. А что они еще делают, черти эти?

– Они как будто сидят в телефонной трубке, слушают мои разговоры. При этом им совсем неинтересно, они вздыхают, грызут что-то…

Отец Григорий очень аккуратно спросил:

– У тебя голова часто болит, дочь моя?

Алена кивнула:

– Я понимаю, о чем вы подумали. Я знаю, кто слышит звуки и голоса. Нет, у меня голова вообще никогда не болит. Кстати, однажды и моя подруга слышала, когда мы с ней разговаривали, как в трубке вдруг кто-то вздохнул и сказал: «Ой, черт…»

– Один, значит, черт увидел другого, – засмеялся отец Григорий.

В прикрытые двери гостиной постучалась и вошла, не дожидаясь ответа, жена священника.

– Уснули девочки… Не помешаю?

– Иди, матушка, сюда. – Отец Григорий усадил ее рядом с собой на диване, взяв за руку. Он улыбнулся Алене: – Да, дочь моя, и что же еще?

– Еще советы дают, как выкидыш сделать.

Татьяна испуганно перекрестилась:

– Господь с тобой!

Отец Григорий мягко остановил жену:

– Погоди. – Он очень пристально посмотрел Алене в глаза. – Значит, черти тебе советуют, как… избавиться от малыша? А ты что, хотела этого? Говорила с кем-то?

– Нет, никогда. Наоборот. Боялась потерять. И… боюсь. Это… моя первая беременность. И… я люблю Дениса.

– Это хорошо, что любишь, – кивнул отец Григорий. – Про чертей – всё?

– Нет. То есть… Может, это все между собой и не связано… Женщина из-за меня коляску уронила, а в ней никого не было, только кукла… без живота. И бабка какая-то жуткая привязалась на улице, обещала, что я умру скоро… – Алена почувствовала, как от произнесенных слов у нее стало чаще биться сердце, но она все же договорила под внимательными взглядами священника и его жены: – И что… смерть у меня… в животе.

Отец Григорий остановил ее:

– Ну хватит, хватит. И так ясно. Тебе уехать надо, дочь моя. Я уже думал об этом. Послушай-ка меня и не возражай сразу. Мой отец, Алексей Константинович, живет во Владимире. У него там прекрасный дом, две овчарки, умнейшие существа, женщина по дому помогает. А сам отец пишет книжки по военному искусству. Поживешь там. А может, приживешься, так и останешься, отец очень одинок. Человек он еще не старый…

Алена опустила голову.

– Спасибо, отец Григорий… Я подумаю.

– А другу твоему… Денису, сказать надо, что ребенок этот не его, и что ты уехала к отцу ребенка. Отпусти его навеки, Дениса. Чтобы семью свою он не вздумал ломать. Иначе никому счастья не будет.

– Он и не думает…

– Это он сейчас. Потом по-другому будет.

Алена подняла глаза на священника:

– Он один живет…

– Один да не с тобой, дочь моя. А как детеныша увидит, все переменится. И все дети тогда страдать будут – и те, и эти.

Девушка тихо ответила:

– У него… нет своих детей…

– Сколько он девочку ту растит, ты говорила? Двенадцать лет? Так она давно ему родной стала. И он для нее – отец родной. Это самое главное. А твой малыш пока его не знает. Пусть и не узнает никогда. Меньше душа болеть у него будет.

Алена почувствовала, что сейчас расплачется от неожиданных слов священника, но почему-то ей очень не хотелось раскисать при нем. Она изо всех сил старалась сдержать слезы.

– Вот видишь, – спокойно продолжил отец Григорий, – ты уже страдаешь. Так хотя бы те мучиться не будут. Женщина, жена его, и девочка, которая его отцом считает. Их пожалей… Они ни в чем не виноваты. Любят его и верят ему. И ты свой грех страданием искупишь. Денег не бери у него. Надо будет тебе денег – всегда люди добрые помогут. Да и Бог тебя не оставит, вот увидишь. Просить не стесняйся. Только не у него, не у Дениса своего, – у других. Но раскаяться тебе надо сначала в грехе своем.

– И что… у моего ребенка не будет отца?

– У него будет мать – любящая, грех свой искупившая. И отца Бог тогда даст.

Алена, совершенно обескураженная, кивнула, через силу улыбнувшись, и, не в силах сразу осмыслить до конца его слова, проговорила:

– Хорошо.

Она посмотрела на Татьяну. Та опустила глаза.