Текст книги "Москва моего детства"

Шаболовка

Как я уже говорила, родители часто отвозили меня на Шаболовку, где я проводила много времени у своих любимых дедушки и бабушки – Ивана Ивановича и Валентины Петровны Катяевых. Всё доставляло мне здесь радость, таило в себе много интересного и занимательного. Бабушка и дедушка жили весьма просто, но они казались мне красивой необычной парой. Как сейчас помню: коренастая фигура деда, его живое улыбчивое лицо; бабушка – строгая, с правильными чертами лица – тонким носом и выразительными серыми глазами. Бабушка носила прямые штапельные платья, не имела дорогих украшений, не пользовалась косметикой; мне запомнились только её духи «Красная Москва» – маленький флакончик в красной коробочке. Мой дед никогда не казался мне «дедом»: был он до самой своей кончины (ушёл, не дожив полугода до семидесяти лет) энергичным, весёлым и «заводным», как говорила бабушка. Он носил костюмы (летом – непременно светлые, песочная гамма преобладала), рубашки с запонками, галстуки, шёлковые кашне, шляпы; выглядел весьма импозантно. Бабушка и дед всегда пребывали в хорошем настроении. «Живём как у Христа за пазухой», – говорила бабушка, и я представляла себе Христа, как мы сидим у Него за пазухой и выглядываем оттуда – довольные и счастливые.

Татьяна Маврина. «На Якиманке.

Ц. Иоанна Воина. XVII век».

Бабушка и дед жили на Шаболовке уже много лет. Бабушка переехала сюда после замужества из своего родного дома, располагавшегося, впрочем, неподалёку – в Мароновском переулке. Её мама – моя прабабка Екатерина Ивановна Гусева – ходила оттуда пешком в церковь Иоанна Воина[15]15
  Храм Иоанна Воина был возведён в начале XVIII века, в царствование Петра Великого – по преданию, по чертежу самого царя. С 1906 г. настоятелем храма был протоиерей Христофор Надеждин. В мае 1922 г. он был расстрелян по приговору Московского революционного трибунала. Прославлен в лике святых Собора новомучеников и исповедников российских в 2000 г.


[Закрыть] на Якиманке, где стояла за свечным ящиком.

Семья была большая – у бабушки было четыре брата и две сестры, с которыми они, будучи детьми, в пору Октябрьского переворота бегали на Якиманку «революцию смотреть». Прадед мой, Пётр Иванович Гусев, работал в типографии; умер он рано, не дожив и до сорока лет.

Переехав в дом на Шаболовке, моя бабушка прожила там со своим мужем Иваном долгую счастливую жизнь. Отсюда мой дед, кадровый военный, ушёл в сорок первом на войну, на этот адрес приходили его письма с фронта, сюда же он и вернулся после Победы – Божьей милостью, целый и невредимый[16]16
  Мой дед воевал в составе регулярных войск, что же касается ополчения Москворецкого района, насчитывавшего 7 тысяч человек, то судьба его сложилась в целом трагически. 19 сентября 1941 г. Москворецкая дивизия была преобразована в 17-ю стрелковую дивизию. В начале октября дивизия участвовала в ожесточённых боях с немцами, 5 октября оказалась в полном окружении. Большая часть ополченцев погибла. Вместе с прерванными войной жизнями произошла во многом утрата живой памяти об истоках и традициях одного из старейших районов Москвы.


[Закрыть]. Тут на Шаболовке родились моя мама Надежда и (двумя годами раньше) её сестра Валентина. Потом они ходили в школу, располагавшуюся рядом, на Донской улице. Это была «женская» школа: девочки и мальчики учились в ту пору раздельно. В школе мама дружила с несколькими девочками, жившими по соседству, – Наташей (лучшая мамина подруга, в честь которой меня и назвали), Лидой, Эммой. Эта крепкая искренняя дружба сохранилась у них на всю жизнь. В дом на Шаболовке приходил, будучи ещё совсем молодым человеком, мой будущий папа Слава – он навещал мою бабушку, с которой был знаком через своих родственников. Застенчивый деликатный Славик очень нравился бабушке, а Славику нравилась юная Надя – это и решило их дальнейшую судьбу. Поначалу, правда, когда приходил Славик, Надя хватала шахматную доску и уходила с гордым видом в клуб[17]17
  Клуб этот под названием «Шпулька» находился, увы, в здании бывшей церкви Пресвятой Живоначальной Троицы (ул. Шаболовка, д. 21), закрытой и разграбленной большевиками в 1930 г. Название своё клуб получил по имени стоящей напротив шелкоткацкой фабрики, основанной французским подданным Гужоном в 1835 г. После революции фабрика была национализирована и приобрела название – Шпульно-катушечная фабрика им. Дзержинского, в коем виде и просуществовала до 1990-х годов, претерпев некоторую модернизацию в 50-е годы XX века. В народе фабрику называли попросту «Шпулька» (с трудом, видимо, усматривая связь между шёлковым производством и Железным Феликсом). Дом культуры «Шпулька» позже был переделан в кинотеатр. В 1992 г. здание было возвращено православной церкви.


[Закрыть], чем основательно расстраивала гостя. Но потом и Надя прониклась симпатией к обаятельному молодому человеку. Прошло, однако, немало времени, прежде чем они поженились. Папе к тому времени исполнилось двадцать семь лет, маме – двадцать пять. А через год появилась на свет я.

Иногда я думаю: какое поворотное это было время! Совсем недавно, в марте 1953-го, умер Сталин. Мама рассказывала, каким потрясением для всех стала его смерть. Люди убивались от горя, рыдали, не могли представить себе, как будет жить страна дальше без «великого вождя». На похороны выдвинулась, казалось, вся Москва. Мама тоже порывалась пойти, но бабушка её не пустила (слово матери было для неё законом). Бесконечная очередь тянулась к Колонному залу Дома Союзов, где было выставлено для прощания тело вождя. Траурные митинги по всей стране, на Красной площади на трибуне Мавзолея – Маленков, Хрущёв, Берия. Море венков, тысячи и тысячи людей. Многие погибли в те дни в сутолоке и давке… И вот прошло совсем немного времени – наступила иная эпоха! С приходом к власти Никиты Хрущёва прекратились страшные масштабные репрессии, народ вздохнул свободно. Тем не менее доклад Хрущёва в феврале 1956 г. на XX съезде партии «О культе личности и его последствиях» и постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствиях» прозвучали для общества как гром среди ясного неба. Казалось бы: совсем недавно – всеобщее поклонение Сталину – «великому и любимому отцу народов», здравицы, клятвы, восхваления, торжества. И вдруг – разоблачение культа! Но никто не умер от потрясения, не развернул борьбы за восстановление «доброго имени» попранного кумира[18]18
  Единственным заметным актом противодействия стало просталинское выступление грузинской молодёжи в Тбилиси в 1956 году подавленное властью.


[Закрыть]. Этот факт, честно говоря, всегда оставался для меня загадкой, равно как и то, что Хрущёв – с виду такой простак! – сумел обойти Маленкова (ставшего после смерти Сталина Председателем Совета министров, первым человеком в государстве), арестовать и уничтожить могущественного Берию[19]19
  Берия, олицетворявший собой пыточные застенки и расправы сталинского времени, был арестован в июне 1953 г. по обвинению в шпионаже и заговоре с целью захвата власти. Расстрелян в декабре 1953 г. Вся операция была задумана и организована Хрущёвым. Большинство современных историков придерживается мнения, что предъявленные Берии обвинения были не состоятельны. Берия был ликвидирован «превентивно» – во избежание узурпации власти со стороны органов госбезопасности во главе с ним. На момент ареста Берия был вторым человеком в государстве, являясь первым заместителем Маленкова и одновременно министром внутренних дел.


[Закрыть] (какими же надо было обладать хитростью и бесстрашием, чтобы решиться на такую операцию!) и стать во главе государства! Так, в возрасте одного месяца, я пережила вместе со всем народом радикальный поворот в истории нашей страны. После произошедших событий страна на удивление быстро оправилась от шока, вздохнула, ожила – и продолжила свой путь. В 1957 году в Москве прошёл международный молодёжный фестиваль, город заполонили весёлые, беззаботные иностранцы, с которыми можно было свободно общаться! Невиданное доселе дело! У многих после съезда «открылись глаза» на Сталина, но ещё более «ослепли» на Ленина; в стране начался официальный курс «возвращения к ленинским нормам» при полном сокрытии фактов преступной ленинской политики[20]20
  См.: Ю. Карякин. Бес смертный. Приход и изгнание. Новая газета, 2011.


[Закрыть]. А в ночь на первое ноября 1961 года тело Сталина без лишнего шума было вынесено из Мавзолея и перезахоронено у Кремлёвской стены. Не помню никакого возмущения в народе по этому поводу. Но зато помню, как нашу детсадовскую группу незадолго до этого – летом 1961 года – водили в Мавзолей, где тогда находились ещё мумии обоих вождей. Уже на выходе из полутёмного зала я взглянула вверх и вдруг с ужасом увидела лежащие в длинной каменной нише как бы отрубленные головы. Потом спрашивала у родных, что это за головы, а они махали на меня руками и переглядывались в страхе. Не знаю, что это было. Возможно – отражение на мраморной поверхности идущих к выходу людей. А возможно – отражение жертв кровавой деспотии.

Никита Хрущёв (1894–1971 гг.) – видный советский государственный деятель, глава советского государства с сентября 1953 г. по октябрь 1964 г. Родился в шахтёрской семье в Курской губернии. В 1918 г. вступил в партию большевиков. В 1934-38 гг. – партийный функционер, член Политбюро ЦК ВКП (б). После смерти Сталина в 1953 г. избран первым секретарём ЦК КПСС. Одержав победу над группировкой Молотова-Кагановича-Маленкова, в 1958 г. возглавил Совет Министров СССР (оставаясь лидером коммунистической партии). В 1964 г. в результате заговора, возглавленного Л. Брежневым, пленум ЦК КПСС отстранил Н. Хрущёва от всех занимаемых им партийно-государственных должностей. Умер в 1971 г., находясь в статусе пенсионера.

Пятиэтажный дом наш за номером 21 стоял (и стоит до сих пор) на углу (пересечении) Хавско-Шаболовского переулка и Шаболовки. Переулок этот соединял улицы – Шаболовку и Хавскую – и шёл дальше, до Мытной. В апреле 1968 года этот переулок был переименован в улицу Лестева. Следует отметить, что эта улица даже сегодня представляется весьма протяжённой и просторной – не такой, конечно, как Шаболовка или Мытная, но и не узким переулком в привычном понимании, поэтому переименование Хавского переулка в «улицу» имело под собой объективные основания. Хавская, Шаболовка, Серпуховка – это были старинные названия, созвучные самой местности, столь древние, что их топонимика утратила ясность. Известно лишь, что в далёкие времена здесь находилась Хавская слобода и селение Шаболово, центром которого являлась церковь Пресвятой Живоначальной Троицы, начало строительства которой было положено в 1698 г.

Название – Лестева – резало слух, казалось инородным. Помню, как будучи ребёнком, я полностью соглашалась со взрослыми, не довольными переименованием переулка. Но ведь мнения жителей никто не спрашивал. Почему-то руководство города вдруг вспомнило про Дмитрия Лестева, участника гражданской войны и боёв на Халхин-Голе, погибшего в сорок первом году в боях под Москвой, и решило присвоить его имя Хавскому переулку[21]21
  Спустя всего лишь четыре года, в 1972 г., Генеральная конференция ЮНЕСКО приняла решение, поддержанное СССР, «не допускать искажения и переименования исторических топонимов», однако на судьбе Хавско-Шаболовского переулка это решение никак не отразилось.


[Закрыть].

Наш дом на Шаболовке, вид со двора

Это не помешало, однако, войти нашему дому в состав памятника архитектуры «Хавско-Шаболовский жилой комплекс». Позже я узнала много интересного и удивительного о нём. Этот комплекс, в составе нескольких домов, был построен в 1927-31 годах XX века в стиле рационализма[22]22
  Рационализм – авангардное направление в архитектуре, получившее развитие в 20-30-е годы XX века. Основоположник направления – Аполлинарий Красовский; творческий лидер и теоретик – Николай Ладовский. Рационализм характеризовался лаконичностью форм и подчёркнутым функционализмом зданий; при этом, в отличие от конструктивизма, значительное место уделялось эмоционально-эстетическому восприятию архитектуры, удобству жилых помещений, пространственной организации застроек. Рационалисты, прошедшие высокохудожественную неоклассическую школу, были менее радикальны и идеологически пристрастны, нежели конструктивисты.


[Закрыть] и являл собой одну из значительнейших жилых застроек того времени. Наш дом № 21 был построен в числе первых в 1928 году. В то время территория современного Даниловского района была занята в основном одноэтажными деревянными домами. С развитием молодой советской республики этот район стал площадкой для экспериментальной застройки; возводимые здесь новые дома предназначались для рабочих ближайших предприятий. Осуществление проекта было поручено архитекторам из группы АСНОВА – первой творческой организации в советской архитектуре, представлявшей собой оплот архитекторов-рационалистов.

АСНОВА – Ассоциация новых архитекторов. Деятельность АСНОВА началась в 1921 году; двумя годами позже, в 1923-м, был зарегистрирован её устав. АСНОВА выдвигала идею синтеза архитектуры и других видов искусства. Ставилась задача рационального обоснования архитектуры – отсюда и название «рационалисты» (в противовес старым архитектурным школам и новой ОСА – Объединению современных архитекторов-конструктивистов). Это было совершенно новое слово в архитектуре. Согласно уставу деятельность организации распространялась только на Москву. Учредителями её стали инженер Б. Д. Лолейт (первый председатель), архитекторы Н. А. Ладовский (сменивший его позже на этом посту), Н. В. Докучаев, В. Ф. Кринский, А. М. Рухлядев, Л. М. Лисицкий, А. В. Бунин, Б. Д. Королёв, художник Родченко. Деятельность АСНОВА была прекращена в 1932 г. Время свободных творческих объединений закончилось. Правящей партийной верхушке был необходим полный контроль в творческой сфере, которая рассматривалась как важная идеологическая сторона жизни общества. Вместо разнообразных творческих объединений появился Союз советских архитекторов – с единой генеральной линией.

«Хавско-Шаболовский жилой комплекс» стал единственным реализованным архитектурным проектом АСНОВА, воплощением смелых идей архитектурного авангарда. При этом из запланированных двадцати четырёх корпусов было построено лишь пятнадцать. Автором этого генерального проекта стала бригада под руководством Н. А. Ладовского. Непосредственно планирование жилого комплекса было поручено Николаю Травину, ученику Ладовского, молодому выпускнику ВХУТЕМАСа, который в соавторстве с И. Йозефовичем и И. Киркесали выиграл соответствующий конкурс Моссовета. Архитектурное решение домов разработали участники АСНОВА Б. Н. Блохин, В. Бибиков, К. Носков и профессор немецкой школы Баухаус Хиннерк Шепер[23]23
  Хиннерк Шепер – немецкий архитектор. В 1919–1922 гг. учился в Высшей школе строительства и художественного конструирования Баухаус. В период с 1929 по 1931 гг. был делегирован Школой в СССР, где работал в архитектурном бюро, одновременно преподавал во ВХУТЕМАСе и выпустил серию фотографий о людях и городах СССР. В 1932 г. благополучно вернулся в Германию.


[Закрыть], преподававший во ВХУТЕМАСе[24]24
  ВХУТЕМАС – Высшие художественно-технические мастерские – учебное заведение, созданное в Москве в 1920-м году путем слияния Первой и Второй Государственных свободных художественных мастерских (образованных ранее на основе Строгановского художественно-промышленного училища и Московского училища живописи, ваяния и зодчества).


[Закрыть].

Пятиэтажные сдвоенные Г-образные корпуса из красного кирпича образовывали единый квартал. Над местом стыка сдвоенных корпусов возвышались небольшие башни, придавая постройкам необычную форму. В противовес принятой в то время строчной застройке жилые дома комплекса были поставлены под углом в 45 градусов к существующим улицам, создавая динамичную композицию и открываясь человеку с неожиданного ракурса. Между домами образовывались уютные треугольные дворы. Жилой комплекс казался просторным и светлым. В такой застройке воплощались взгляды рационалистов на роль пространства в современной архитектуре. «Пространство, а не камень – материал архитектуры», – писал в своих очерках Ладовский. Через весь комплекс проходила липовая аллея. При этом ось аллеи была ориентирована на башни Донского монастыря, а углы домов – на Шуховскую (Шаболовскую) радиобашню, построенную ранее, в 1922 году.

Николай Александрович Ладовский (1881–1941) – выдающийся советский архитектор, творческий лидер рационализма, педагог. Член-корреспондент Академии архитектуры СССР. Получил диплом Московского училища живописи, ваяния и зодчества в 36-летнем возрасте, уже имея к тому времени 20-летнюю архитектурно-строительную практику. С 1918 года работал в архитектурной мастерской Моссовета, возглавляемой И. В. Жолтовским. В 1919 году Ладовский, не удовлетворённый направленностью работы мастерской, возглавил творческую оппозицию против Жолтовского. С 1920 г. преподавал во ВХУТЕИНе/ВХУТЕМАСе, а далее после его расформирования – в МАРХИ. Участвовал в дискуссиях на темы развития архитектуры и искусства, общих проблем формообразования, пространственных аспектов архитектуры, создавал многочисленные проекты, в которых экспериментировал с динамической композицией. В 1920 году в Москве состоялась выставка, ставшая первой публичной демонстрацией новаторских направлений архитектуры. С этого времени Лад веского стали воспринимать как лидера нового направления архитектуры. Ладовский является создателем АСНОВА (1923) и Объединения архитекторов-урбанистов (1928). В основе творчества Ладовского лежит принцип изобретения новых, свободных от стилистики предыдущих эпох форм. Разработал планировочную схему «развивающегося города» (1929), рассчитанную на его эволюционный рост и последовательную реконструкцию, так называемую «параболу Ладовского».

Жилой комплекс выглядел очень нарядным, отличался художественной выразительностью и композиционным разнообразием. Фасады домов внутри массива были решены в стиле Баухаус по эскизам профессора Шепера. Интересным было и колористическое решение всего района: чтобы жители легко ориентировались в пространстве, каждая линия домов с треугольными дворами имела свою цветовую композицию (на эскизах Травина присутствует шесть цветов). Каждый дом являл собой супрематическую[25]25
  Супрематизм – направление в живописи и архитектуре, основанное Казимиром Малевичем. Выражалось в комбинации разноцветных геометрических разновеликих фигур, объединённых в уравновешенные композиции.


[Закрыть] композицию фасада из длинных балконов, больших квадратов, где было сгруппировано несколько окон, и вертикальных башен. Основная масса стен оставалась краснокирпичной, а эркеры, углы и подъезды были покрыты светлой штукатуркой. Номера домов обозначались на больших белых квадратах. В отделке использовались красный кирпич, серый бетон, белая, серая и охристая штукатурка. Сейчас, к сожалению, это утеряно – все дома полностью заштукатурены и выкрашены в общий охристый и серый оттенок, поэтому район воспринимается как лабиринт: стоит свернуть с любой улицы вглубь квартала, как вы теряетесь и запутываетесь (что, впрочем, вполне естественно для столь старинного квартала).

Рядом располагались фабрики-кухни, столовые, ясли, дома-коммуны, где на длинных этажах находились большие общие кухни. Жизнь в таких домах-коммунах должна была носить в значительной мере обобществлённый характер. Поначалу весь жилой массив назывался «коммуной». Предполагалась даже, что и дети будут воспитываться отдельно от семьи, сообща, а с родителями смогут видеться лишь изредка, в так называемый «день ласкания детей». Но до этого всё же дело не дошло[26]26
  Вместе с тем совсем неподалёку от Хавско-Шаболовского жилого комплекса – на пересечении улицы Орджоникидзе и 2-го Донского проезда – почти одновременно возводился ещё один экспериментальный проект – так называемый «дом-коммуна» архитектора И. Николаева с совершенно иной концепцией. Безликое здание в стиле конструктивизма предназначалось для жизни студентов, и нормы существования здесь были крайне жёсткими. «Спальные кабины» на несколько человек без санузлов (по первоначальному проекту без окон, в два яруса), общие столовые и спортивные залы – всё было подчинено идее обобществлённого быта и строго регламентированной личной жизни. «Дом – машина для жилья» – так назывался этот проект.


[Закрыть]. Рядом с жилым комплексом были выстроены Донские бани, получившие известность во всей Москве. Неподалёку, на Мытной улице, находился старейший в Москве стадион «Труд»[27]27
  Огромный стадион «Труд» долгие годы был центром спортивной жизни Замоскворечья. Не одно поколение людей с удовольствием играло здесь в футбол, хоккей, волейбол, каталось на коньках, занималось физкультурой и спортом. В начале 2010-х территория стадиона была отдана под элитную жилую застройку, в 2015 г. пал последний оплот этого социального памятника – была уничтожена историческая ограда стадиона, отделявшая его от улицы Мытной.


[Закрыть], принадлежавший заводу «Красный пролетарий», открытый для всех желающих города.

В центре Хавско-Шаболовского квартала находился одноэтажный клубный корпус, а в северо-восточной части – служебный корпус с котельной. В клубном корпусе располагались столовая, клуб, детская и взрослая библиотеки, помещения для отдыха. В 1980-е годы здание было надстроено и превращено в жилой дом. Единственное, что в нём осталось от первоначальной общественной функции, – библиотека на первом этаже и Центр авангарда[28]28
  Эпохе авангарда (1910–1930 гг.) по праву принадлежит выдающееся место в истории российской культуры. Шаболовка являлась тем районом Москвы, где прорывные авангардные проекты воплощались в жизнь. Отрадно, что именно на Шаболовке функционирует созданный в 2014 г. Центр авангарда (Серпуховской Вал, д. 24, к. 2), при котором действует Музей авангарда и осуществляются просветительские проекты, призванные сохранять для последующих поколений архитектурные символы того времени, ставшие уникальными памятниками искусства.


[Закрыть].

Комплекс строился как место для удобной, комфортной и эстетически приятной жизни; массовое его заселение началось в 30-е годы XX века, при этом, как и предполагалось изначально, жителями этого авангардного, выдающегося в архитектурном смысле комплекса стали простые москвичи из близлежащих районов. Можно представить себе потрясение тех работяг, которые жили до недавнего времени в деревянных бараках и вдруг оказались в красивых кирпичных пятиэтажных домах с центральным отоплением, водоснабжением и канализацией.

В нашем семейном архиве сохранилась фотография: большая группа детей разного возраста, собранных, видимо, со всего двора. Вчерашняя детвора с бедных рабочих окраин, ныне – первые жители авангардного архитектурного комплекса. На обратной стороне фотографии – надпись, сделанная изящным дедовским почерком: «1933 год. Москва. У клубного дома № 11 по Хавско-Шаболовскому переулку».

В домах на каждом этаже находилось по две коммунальные квартиры, на каждом лестничном пролёте имелось окно. Жилые помещения представляли собой типовые «секции Моссовета»: трёх-четырёхкомнатные квартиры со сквозным проветриванием. На южных фасадах имелись балконы, объединённые поначалу в сплошную галерею. Архитекторы-рационалисты действительно заботились об удобстве жизни людей: для улучшения инсоляции окна почти всех жилых помещений были ориентированы на юго-запад и юго-восток, а окна кухонь – на север. Такое расположение квартир было очень удобно и способствовало, в частности, бурному развитию домашнего цветоводства – все подоконники в домах были уставлены горшками с цветущими растениями.

Моя детская память сохранила наш дом на Шаболовке в ещё не модернизированном виде[29]29
  В 1970-80-е годы XX века Хавско-Шаболовский жилой комплекс подвергся существенной реконструкции.


[Закрыть]. Пятиэтажный дом, покрытый жёлтой штукатуркой, в форме буквы «Г». Здесь, в третьем подъезде, мы и жили. Лифтов ещё не было, и на четвёртый этаж надо было подниматься пешком, что, впрочем, воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Небольшой двор в форме неровного треугольника, образуемого соседними домами. Песочница, много зелени вокруг. Здесь мы часто играли с ребятами. Помню злую дворничиху Андрониху со шлангом, вечно кого-то ругавшую. Все дети боялись её. Я думала с тайной надеждой: «Когда я вырасту, будет ли она ещё жива?»

После нашего скромного жилья в Дмитровском переулке шестнадцатиметровая комната в дедушкиной квартире казалась мне огромной. Тут всегда было тепло и светло. Сам дом казался мне большим, величественным. Всё здесь было необычно, притягивало и волновало. На Шаболовке я чувствовала себя по-настоящему дома. Здесь, рядом с бабушкой и дедушкой, среди множества занимательных вещей мне постепенно открывался окружающий мир, и я с интересом проникала в него. Повседневная реальность соприкасалась с чудесным, окрашивалась его таинственным светом. Именно на Шаболовке, как мне кажется, сформировались основные черты моего характера – подвижность, любознательность, творческие наклонности, устремлённость за пределы обыденного – к неизвестному, далёкому, прекрасному…

Дед Иван и бабушка Валентина Катяевы

Квартира, в которой мы жили, была коммунальной. Помимо нас тут проживало ещё три семьи. Почему дед, прошедший всю войну аж до самой Германии, знавший лично маршала Конева, имевший чин полковника советской армии, не получил в то время отдельной квартиры? Ведь мог бы. Но не любил он ходить по инстанциям, хлопотать, просить – всё это было не в его характере. Да и возможно – никуда не хотел он уезжать со своей родной Шаболовки, из своей квартиры. Как жил раньше, так и продолжал жить. Всё устраивало его. Не помню, чтобы дед когда-нибудь на что-то сетовал, выказывал недовольство, – нет, бодрое, весёлое настроение было присуще ему. Так же непритязательна в житейском плане была и бабушка. Их благодушие создавало вокруг особую, лёгкую атмосферу. Соседи очень уважали дедушку – единственного мужчину в квартире, да ещё и военного! Почитали его за большого учёного, выказывали всячески своё расположение Ивану Ивановичу, были крайне признательны ему за то, что благодаря ему в квартире появился телефон – большая редкость по тем временам! В-2-54-77 – такой, кажется, у нас был номер. Громоздкий чёрный телефонный аппарат с туго вращающимся диском висел на стене в коридоре. Рядом на верёвочках были подвешены затрёпанные разнокалиберные телефонные книжки жильцов и огрызок карандаша. Телефон звонил громко, пронзительно. Тот, кто оказывался поблизости, брал трубку и выкрикивал имя жильца. Соседи никогда не ругались, жили дружно, как одна большая семья. А ведь люди были очень разные. Известны слова Булгакова о том, что москвичей испортил «квартирный вопрос», что коммунальный быт разрушает личность. Но то, что было справедливо в 20-е годы, утратило, видимо, свою злободневность в 50-е. Люди стали другими. Образование, культура, воспитание на принципах коллективизма, определённый достаток сыграли свою роль. Коммуналки того времени зачастую представляли собой разнородные, но доброжелательно-терпимые сообщества. Жильцы, расселившись впоследствии по отдельным квартирам, часто продолжали сохранять дружеские связи.

Если войти в нашу квартиру на Шаболовке, то сразу перед тобой простирался небольшой коридор, по левой стороне которого находились две маленькие комнаты, а по правую во всю стену громоздилась вешалка, увешанная одеждой сверху донизу; под ней стоял длинный сундук, забитый всякой всячиной. Напротив входной двери находилась комната, где жили дед с бабушкой; далее коридор поворачивал направо и, минуя ещё одну комнату, упирался в туалет. Рядом находились кухня и крошечная умывальная комната. Стены коридора были выкрашены голубой масляной краской. Потолки в квартирах были высокие – под три метра.

В первой комнатке – метров шести, не более – жила Бейда. Полное её имя было Елена Фёдоровна, но все звали её по фамилии – Бейда. Это была высокая седая женщина, потерявшая в войну мужа, но не утратившая своей доброты и приветливости. Я помню её в простом чёрном платье с белым кружевным воротничком. В её комнате умещались лишь кровать, шкаф, маленький столик да швейная машинка с ножным приводом у окна, за которой она проводила все свои дни. Работала она на заказ, испытывая постоянный страх за не вполне легальный свой доход (налоговые законы были в то время весьма суровы). Поскольку я была желанной гостьей у всех соседей, то частенько заглядывала и к Бейде. Любовалась на прозрачные кружевные ткани, выходившие из-под её рук, – столь замечательных кружев не приходилось мне потом видеть даже в Брюсселе! Бейда показывала мне свои изделия, давала покрутить машинку. Жила она крайне бедно. Сын её, не слишком устроенный в жизни и любивший приложиться к бутылочке, посещал мать довольно редко. Когда по радио звучала песня в исполнении Зыкиной: «К нежной, ласковой самой ⁄ Письмецо своё шлю. ⁄ Мама, милая мама, ⁄ Как тебя я люблю!» – Бейда неизменно проливала слёзы, томясь по любви своего сына. Главной её отрадой были поездки время от времени к сестре в Зогорск. Бейда исчезала тогда на несколько дней, а потом появлялась довольная, оживлённая, с гостинцами, которыми щедро делилась с соседями.

В следующей комнате жила Шурка. Это была крепкая тётка лет пятидесяти, с пропитым голосом и рыжим перманентом на голове. Сын Шурки сидел в тюрьме за какие-то хулиганства, что не мешало ей пребывать в бодром настроении и частом, хотя и небольшом подпитии. К Шурке я захаживала реже, да и не всегда она бывала дома – порой пропадала целыми днями. Тем не менее и она меня привечала, отношения наши были самые что ни на есть дружеские. Будучи маленьким ребёнком, я каким-то образом улавливала ущербность её личной жизни, сочувствовала ей. Наверное, поэтому однажды, устроив для жильцов квартиры на кухне лотерею, я предусмотрела в качестве выигрышей не только мелкие призы, но и нечто большее. И надо же было такому случиться, что бумажку со словом «муж» вытащила именно Шурка! Вот уж хохотали все участники! И Шурка – громче всех!

Третью комнату занимала Ханочка – маленькая старушка с седым пучочком. Казалось, голова её была посажена прямо на плечи, отчего она напоминала нахохлившуюся птичку. Звали её полностью Анна Семёновна, но все знали, что на самом деле она – Хана Соломоновна, поэтому за глаза называли её не иначе, как Ханочка. Она была молчаливой, сдержанной, чрезвычайно аккуратной, носила наутюженные светлые кофточки и тёмные прямые юбки, из-под которых выглядывали ножки колёсиком в белых носочках и чёрных туфельках. К Ханочке я не очень любила заходить: в её комнате, окна которой (единственной в квартире) выходили на северо-запад, всегда присутствовало ощущение холода. Иногда к Ханочке на некоторое время приезжали её сын (серьёзного вида инженер) со своей красивой весёлой женой и внук Миша – тогда жизнь становилась интереснее: с Мишей, моим ровесником, можно было играть в коридоре, на балконе и во дворе. Ещё у Ханочки был старший сын, известный обществу тем, что в течение многих лет писал «Поэму о Сталине». К тому времени, когда он её закончил, как раз подоспели хрущёвские времена с разоблачением культа личности, и монументальный труд оказался невостребованным.

Все соседки мирно сосуществовали на кухне – относительно небольшой, метров в десять. У каждой был свой стол, навесная полка и одна конфорка на общей плите. У входа на кухню располагалась раковина с краном, из которого поступала холодная вода. Под раковиной стояло два помойных ведра – для пищевых и прочих отходов. (Таким образом, проблема раздельного сбора мусора, столь дебатируемая сегодня, уже в то время имела своё решение. Да и отходы, надо сказать, были куда более «экологичными»: пластик ещё не прижился в быту, за покупками ходили с холщовыми сумками и авоськами, а товар в магазинах часто продавали в развес, заворачивая в бумагу.) На кухне готовили, стирали, иногда мылись, обменивались последними новостями и житейскими историями. Бабушка стирала в баке на плите; кипятила, помешивая бельё скалкой. В конце стирки непременно добавляла крахмал и синьку, а когда снимала высохшее бельё с балкона, то оно, жёсткое и кипенно-белое, так и дышало свежестью. Холодильников поначалу ни у кого не было. Еду хранили в «холодной полке» – так назывался длинный деревянный шкафчик под окном на кухне. За счёт однослойной кладки кирпича он всегда сохранял холод. Зимой вывешивали продукты в авоськах за окно, но в этом случае они иногда становилась добычей прожорливых галок.

В этих условиях бабушка умудрялась прекрасно готовить. Например, котлеты. Немного говядины, немного свинины, белый хлеб, размоченный в молоке. Всё это пропускается через тяжёлую металлическую мясорубку, каждый раз прикручиваемую к краю кухонного стола, – и вот из дырочек тянутся длинные розовые змейки. Придав заготовкам из фарша нужную форму, бабушка кладёт их на раскалённую сковородку – и вскоре на столе появляются дымящиеся поджаристые котлеты! Никогда в жизни потом не ела я ничего более вкусного. И всё-то у бабушки получалось быстро-ловко; мясорубка тут же разобрана, посуда вымыта.

Рядом с кухней находился туалет, где всегда было жутко холодно: дуло из щелей окна, так что все дела нужно было делать как можно быстрее и, дёрнув за фарфоровую гирьку, висящую на цепочке, поскорее покидать заведение. С маленьким «умывальником», как называли умывальную комнатку с холодной водой, тоже не возникало проблем – очередь регулировалась сама собой; на узеньких полочках громоздились стаканчики с щётками и коробочки с зубным порошком. Брился дед в комнате – и это был целый ритуал. Раскладывал на письменном столе полотенце, бритву, кисточку. Вспенивал помазком мыло в миске, наносил пену на лицо. Брился тщательно, одной рукой оттягивая кожу, другой аккуратно водя опасной бритвой Solingen по намыленной щеке. Обмакивал вафельное полотенчико в кипяток, прикладывал к лицу, довольно крякал. Под конец опрыскивался одеколоном из синего пузатого флакона с резиновой грушей. Примерно раз в неделю мы отправлялись в Донские бани[30]30
  Донские бани были построены около 1934 года. Считалось, что здесь находится лучшая печь в Москве. Бани принимали до ста тридцати человек в день. Донские бани просуществовали около восьмидесяти лет, постепенно пришли в негодность и были снесены в июне 2013 года.


[Закрыть]. Зайдя в светлое трёхэтажное здание бань, дед шёл в мужское отделение, мы с бабушкой – в женское. Попав в помывочное отделение с высокими потолками, надо было сначала привыкнуть к стоящему там гулу, густому пару, множеству снующих голых тел, скользкому полу. Потом найти свободные шайки, ошпарить их кипятком, набрать горячей воды и, пристроившись на длинных гранитных скамьях, помыться – вымыть голову, потом помыться самому – с помощью куска мыла и мочалки. Вылить на себя оставшуюся воду, снова налить, опять вылить. И в завершение нырнуть на минуту под холодный душ – это был чувствительный, но обязательный элемент банного действа. Возвращались домой красные, распаренные, довольные. Долго и помногу пили чай.

Комната, которую занимали дед с бабушкой, была лучшей в квартире. Во-первых, она была большой – целых шестнадцать метров! – и квадратной, уютной. Во-вторых, с балконом. Дед высаживал там по весне в ящиках фасолевые бобы. Для этого он сначала поднимался с мотком верёвки к соседу этажом выше, закреплял у него на балконе нарезанные верёвочки, потом спускался к себе и подвязывал концы. Теперь проросшим бобам оставалось только зацепиться усиками за бечёвку и тянуться вверх. Через какое-то время весь балкон превращался в зелёную ажурную террасу. Балкон был для меня частым местом обитания, откуда открывался вид на весь двор. В углу балкона громоздился доисторический сундук, в котором, если порыться, можно было найти много интересного. Комната наша, казалось, всегда была залита солнечным светом. В кадке на окне стоял большой розан – он то и дело покрывался ярко-красными цветами. В комнате царила какая-то особенная смесь запахов – пахло свежевымытыми полами, зелёными растениями, сушками, журналами. По весне появлялись в хрустальной вазочке на столе бледные нарциссы с жёлтыми сердцевинками, приносившие с собой тонкий аромат, а потом и ландыши – бабушка их очень любила, так же, как и эту песенку: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет!/Ландыши, ландыши, белый букет…» Маленькие букетики ландышей, фиалок в обрамлении зелёных листьев, обвязанные нитками, продавались весной повсюду – у Большого театра, в Парке культуры, у станций метро – и приносили с собой радостное предчувствие счастья.

Обстановка в дедовской комнате никак не соответствовала статусу коммуналки – уж больно много тут было диковинных вещей; удивительно, как только всё умещалось в столь небольшом пространстве! Рядом с входной дверью возвышался старинный дубовый шифоньер с зеркалом и резным навершием, за ним стояла кровать с металлическими стойками, подушки положены одна на другую, накрыты белой кружевной накидкой. Вдоль окна располагался массивный письменный стол (точно такой же я видела недавно в музее-квартире М. Булгакова на Большой Садовой), упиравшийся боком в книжный шкаф со стеклянными выдвижными дверцами. На краю стола умещался габаритный радиоприёмник «Беларусь-57» – в деревянном полированном корпусе, с двумя крутящимися ручками по бокам. У противоположной стены стоял буфет. Посреди комнаты – дубовый стол, служивший и обеденным, и рабочим для дедовских занятий. Над столом – матерчатый оранжевый абажур с бахромой, его тёплый свет по вечерам наполнял комнату покоем и уютом. Вплотную к столу примыкал диванчик, над которым висела примечательная литография с изображением холмистого берега реки и загадочной надписью: Siebengebirge[31]31
  Siebengebirge (нем.) – Семигорье – красивейшая часть Рейнского горного массива. Получила своё название в честь семи наиболее высоких вершин – Драконья скала, Большой Эльберг, Петерсберг, Левенбург, Волькенбург, Лорберг и Ноннештромберг.


[Закрыть]. На отштукатуренных стенах, у кровати и дивана – ковры. Если, лежа, всматриваться в их орнаменты, то можно разглядеть удивительные картины. Запомнились добротные, крепко сбитые табурет и скамеечка для ног – видимо, оттого что эти столь удобные вещи напрочь исчезли из современного обихода. В доме не было предметов роскоши, но была хорошая посуда и серебряные столовые приборы. На стене – немецкие часы с маятником фирмы Gloria (на ночь дед останавливал их, чтобы не мешали своим ходом и боем). Пара картин, написанных маслом, неизвестного (мне) происхождения. Маленький телевизор на этажерке, заполненной журналами. Телевизор покрыт белой ажурной салфеткой, на ночь штепсель непременно вытаскивается из розетки… Удивительно, до каких мельчайших деталей сохранила память обстановку нашего дома! Каждый предмет, находившийся в комнате, имел как бы двойное, а то и тройное дно, постепенно приоткрывал свои тайны.