Текст книги "Четки Изабеллы Кастильской"

К предстоящему визиту я подготовилась основательно – то есть купила бутылку приличного коньяку, не французского, конечно, но не самого дешевого, и коробку конфет. А лимон пускай сама выставит, они нынче дороги, а мне без надобности.

Идти решила я прямо сейчас, не возвращаясь в офис, а то потом до обеда не выйти будет, благо дом тети Шуры тут недалеко, пешком дойти можно.

Подойдя к мрачному кирпичному зданию, я притормозила.

Мне не хотелось звонить тете Шуре по домофону – как говорил слон в одном замечательном мультфильме: «Наше оружие – внезапность». Кроме того, тетя Шура могла меня и попросту не впустить. Как я уже говорила, расстались мы с ней далеко не дружески. Поругались, в общем, на прощание.

Тут, на мое счастье, к подъезду подошел парень с большой ярко-красной сумкой за спиной – курьер, доставляющий продукты людям на самоизоляции.

Он позвонил в какую-то квартиру, ему открыли, и я следом за ним проскользнула в подъезд.

По знакомой темной и крутой лестнице я поднялась на пятый этаж, подошла к двери и позвонила.

За дверью раздались шаркающие шаги, дверь открылась, и я сначала ощутила сильнейший запах перегара, а уже потом увидела на пороге тетю Шуру.

Выглядела она не лучшим образом. Красное лицо опухло, под глазами темнели синяки, сквозь нечесаные рыжие волосы проглядывала неопрятная, непрокрашенная седина.

Ага, сидит дома и поддается своей вредной привычке на всю катушку. Причем, судя по аромату, пьет уже все подряд. Что ж, это мне на руку.

– Чего надо? – спросила она, глядя на меня мутным взором.

– Привет, тетя Шура! А я к вам в гости зашла! Или вы меня не узнаете? – затараторила я преувеличенно радостным голосом.

– Какие сейчас гости? – проворчала она. – Все добрые люди по домам сидят…

– А я к вам не с пустыми руками! – Я достала бутылку и повертела перед ней.

При виде этой бутылки глаза тети Шуры загорелись, она облизнула губы и забормотала:

– О, так проходи скорее! Что же ты на пороге-то стоишь? Заходи, Ленусик, посидим, поболтаем! Сколько уж времени не виделись? Месяц, наверное?

– Около того! – проговорила я, переступая порог.

Надо же – она даже вспомнила имя, под которым я у нее жила! Значит, память у нее еще в порядке, не пропила окончательно. Тогда и мне будет от этого визита польза…

Мы прошли на тесную тети-Шурину кухоньку, кое-как устроились за столом.

Я поставила на стол коньяк и конфеты, тетя Шура достала из шкафчика не слишком чистые пузатые рюмки, выложила от щедрот нарезной батон и пачку масла, подумала и добавила лимон:

– Вот, говорят, очень полезно для этого… именитета…

Я откупорила бутылку, под жадным взглядом тети Шуры наполнила рюмки и проговорила:

– Со свиданьицем!

Тетя Шура жадно выпила рюмку. Я поднесла свою к губам, сделала вид, что пью, отставила и снова наполнила тети-Шурину.

– Ну, как вы живете? – осведомилась, оглядываясь по сторонам. Надо же было с чего-то начать разговор.

– Ох, и не спрашивай! – Тетя Шура пригорюнилась, подперла щеку кулаком. – Для меня это самое ужасное время! Я ведь женщина бедная, одинокая, жила только на те гроши, что мне за комнату платили… на те, значит, гроши…

Я вспомнила, сколько она с меня содрала за свой клоповник, но промолчала – мне ее нужно разговорить.

– Конечно, ты меня тогда сильно обидела, – продолжала моя собеседница, поджав губы, – но я человек добрый, отходчивый, зла на тебя не держу…

Мне бы смолчать, но я не удержалась от удивления и выпалила:

– Я? Вас? Чем же это я вас обидела?

– Известно чем! Съехала, заранее не предупредив… по-хорошему, положено за две недели предупреждать, а ты мне прямо вечером сказала, что съезжаешь… и это после всего хорошего, что я для тебя сделала! Нет, правду говорят – нет на свете благодарности!

Ну, тетя Шура! Ну, дает! Интересно, что это хорошее она для меня сделала?

Я не стала развивать эту тему, а вместо этого очередной раз наполнила ее рюмку, подняла свою, все еще полную, и проговорила примирительно:

– Ну, еще по одной! Прошлое – оно и есть прошлое, от слова «прошло». Кто старое помянет, тетя Шура, – тому глаз вон!

– А кто забудет – тому оба! – закончила она поговорку и жадно допила рюмку.

Да, и это в одиннадцатом часу утра! Ой, спивается тетя Шура… Но мне до этого никакого дела нету.

– Я женщина одинокая, – продолжала она свои жалобы, – жила только с этой комнаты, а сейчас-то никто не приезжает, буквально ни один человек, так вообще плохи дела… комната уж который день пустует! Заработков никаких, выпить – и то не на что… хорошо, вот ты вспомнила тетю Шуру, пришла, да не с пустыми руками…

Угу, выпить ей не на что, то-то запьянела уже, на старые-то дрожжи…

– Тетя Шура, – начала разговор, ради которого пришла, – а кроме меня вас никто из старых жильцов не навещает?

– Никто! Я же говорю – нет в людях благодарности! Пока жили – тетя Шура то, тетя Шура се… а как съехали – так никто не зайдет, никто не позвонит… подарочек ценный не принесет… – она с нежностью уставилась на бутылку.

– А вы-то прежних жильцов помните? – заторопилась я, а то как бы не скопытилась она раньше времени.

– А как же! Конечно, помню! Вот тебя, к примеру, помню… а ты, кстати, не забывай мне подливать. И себе тоже. А то ты, я гляжу, не пьешь. Ты, значит, со мной выпить брезгуешь? – В голосе у нее появились визгливые скандальные нотки.

– Да что вы, тетя Шура! Как вы можете такое говорить? – Я поспешно наполнила ее рюмку, сделала вид, что подливаю и себе, и провозгласила тост:

– За хороших людей!

– Ну да, за хороших… – неуверенно поддержала тетя Шура, и лихо опрокинула свою рюмку.

Глаза ее потеплели и заблестели ярче. И вся она как-то подобралась, села прямо, не растекаясь по стулу. Еще бы волосы расчесать и халат этот застиранный на помойку выбросить…

Я тоже поднесла рюмку к губам, сделала вид, что пью, и продолжила:

– Тетя Шура, а помните вы такую Лиду Карасеву? Она у вас до меня жила…

– Лиду-то? Лиду, конечно, помню. Фамилии я никогда не спрашиваю, до фамилии мне дела нет, а Лиду помню. Тоже примерно как ты – пожила несколько дней и съехала. Только ты хоть мне сказала, что съезжаешь, а та-то, Лида, вообще ни полслова. Ушла из дома – и не вернулась, даже за вещами не пришла…

– И вы про нее ничего больше не знаете? Где она теперь, что с ней? Не заходила она, не звонила?

– Говорю тебе – ничего! Даже за вещами…

– За вещами не пришла, говорите? – заинтересовалась я. – А можно мне на эти вещи посмотреть?

– Вот тоже – вспомнила! – Тетя Шура пьяно усмехнулась. – Уж сколько времени прошло! Армен Ованесович после того уже раза три приходил… или даже четыре…

– Кто? – удивленно переспросила я, пытаясь понять, какое отношение неизвестный мне Армен Ованесович имеет к вещам настоящей Лидии Карасевой.

Тетя Шура воровато взглянула на меня, испуганно прикрыла рот ладонью – видимо, по пьяному делу сболтнула лишнего. Тут же она забормотала:

– Какой такой Ованесович? Не знаю никакого Ованесовича… первый раз слышу…

Тут я применила, должно быть, жестокий, запрещенный прием: подняла бутылку над ее рюмкой, наклонила, но недостаточно, чтобы из нее полился коньяк.

Тетя Шура завороженно следила за бутылкой, потом обиженно взглянула на меня:

– Ты наливай, наливай! Что же ты не наливаешь? Раз принесла коньяк, надо наливать!

– Кто такой Армен Ованесович? – спросила я голосом заправского следователя.

– Кто-кто, – забормотала Шура. – Известно кто… старичок один, живет тут неподалеку… хороший такой старичок, хозяйственный… когда от меня кто-то съезжает и вещи оставляет, я все в кладовку отношу, а потом Армен Ованесович заходит и кое-что из тех вещичек берет…

– За деньги? – уточнила я.

– Ну, само собой, за деньги. Не при коммунизме живем, деньги никто не отменял. Да только какие там деньги, – поспешно добавила тетя Шура. – Копейки!

Я налила рюмку до половины и снова приподняла бутылку, продолжив допрос:

– Короче, этот Армен Ованесович забрал все вещи, которые остались после Лиды?

– Ну, забрал! – резко ответила тетя Шура. – А что? Я в своем праве, она съехала, ничего не сказав…

– Но деньги-то вы с нее вперед взяли!

– Ну и что? Там и вещей-то всего ничего было, да и то он не все взял, кое-что оставил, сказал, что это никому не нужно…

– Ага! Значит, что-то осталось! Или вы все выбросили?

Что-то подсказывало мне, что тетя Шура ничего не выбрасывает. И я не ошиблась.

– Ну, кое-что осталось… – неохотно призналась она. – На антресолях у меня лежат…

– А можно мне на эти вещи взглянуть?

В глазах тети Шуры снова вспыхнул хитрый блеск.

– Сколько?

– Ну, тетя Шура, имейте совесть! Я же только взглянуть! Вы же сами сказали, что они никому не нужны!

С этими словами я наполнила ее рюмку до краев. Лучший способ допроса – сочетание кнута и пряника.

Тетя Шура выпила коньяк, крякнула и проговорила с тяжелым вздохом:

– Ладно, пользуйся моей добротой! Покажу, что осталось. Вот знаю, что нельзя с людьми по-хорошему, а все равно даю слабину. Видно, такая уж я от природы добрая… жизнь меня учила-учила, а я все одно даю слабину…

Она поднялась и неуверенной походкой потащилась в коридор, по дороге прихватив табуретку.

В коридоре она поставила эту табуретку и принялась на нее взбираться. Со стороны это напоминало восхождение на Эверест.

– Тетя Шура, может, лучше я? – предложила я, представив, как она свалится с этой табуретки и что-нибудь себе сломает. И что мне с ней потом делать?

– Ты?! – Она взглянула на меня недоверчиво. – Нет уж, я сама!

Видно, ей никого не хотелось подпускать к своим сокровищам.

С огромным трудом она взгромоздилась на табурет, открыла дверцу антресолей и принялась там рыться. Наконец нашла то, что искала, закрыла антресоли и спустилась, прижимая к груди картонную коробку из-под печенья «Красная Москва».

– Вот они, Лидины вещички! – проговорила тетя Шура таким тоном, как будто нашла на своих антресолях золотой самородок или жемчужное ожерелье. – Пользуйся! – И она с явной неохотой вручила мне заветную коробку.

Я вернулась на кухню, поставила коробку на стол и открыла ее.

– Все равно Армен Ованесович это не взял, – повторила тетя Шура, встав у меня за спиной и внимательно следя за моими руками, как картежник за руками шулера.

Я осмотрела содержимое коробки.

Там была потертая, порванная с одной стороны матерчатая косметичка, пустой пузырек синего стекла, одна черная вязаная перчатка на левую руку, сломанная шариковая ручка и одноразовая зажигалка, наверняка не работающая.

Тетя Шура в очередной раз убедилась, что в коробке нет ничего сколько-нибудь ценного, вздохнула с сожалением и села на прежнее место за столом.

Перехватив ее озабоченный взгляд, я плеснула в рюмку коньяку и достала из коробки косметичку.

Косметичка была, как уже сказано, старая и потертая. На углу ее были вышиты инициалы В и Д. Значит, или эта косметичка принадлежала не Лидии Карасевой, или это, как и в моем случае, была не настоящая ее фамилия.

Я расстегнула молнию и высыпала содержимое косметички на стол.

Тетя Шура опять вытянула шею, чтобы взглянуть на мои находки, но тут же снова утратила интерес.

В косметичке нашелся пустой тюбик из-под помады, дешевенькая облезлая пудреница, пакетик сахара из тех, какие дают в кофейнях (с названием кофейни – «Эсмеральда»), начатая пачка бумажных носовых платков и несколько мелких монет. Причем здесь были не только российские монеты, но и несколько евроцентов.

Я еще раз перетрясла содержимое косметички и почувствовала под подкладкой какой-то небольшой твердый прямоугольник, что-то вроде банковской карточки или дисконтной карты, какие дают в магазинах.

Тетя Шура следила за мной, как коршун, поэтому я не полезла за подкладку, а с самым равнодушным лицом сказала:

– Я эту косметичку возьму.

– Зачем это?

– Ни за чем. Так просто. На память.

Глаза тети Шуры подозрительно блеснули. Она проговорила:

– Можешь взять, только, само собой, не даром. Даром только кошки родятся.

– И сколько же вы за эту дрянь хотите?

– Десять тыщ.

– Тетя Шура, да возьмите же себя в руки! – Я искренне возмутилась. – Это барахло и десяти рублей не стоит! Здесь же нет ничего ценного!

– А это еще как посмотреть! Раз ты хочешь ее взять – значит, плати! А нет так нет! Мы еще не при коммунизме живем! Спрос, как говорится, порождает предложение!

– Ну, вы прямо экономист!

– Ты меня всякими-разными словами не обзывай! В моем-то доме! – всерьез обиделась она. – Отдай-ка! – И тетя Шура потянулась за косметичкой.

– Да ради бога! – Я пожала плечами. – Если даже Армен Ованесович не взял – кому это нужно?

Рука тети Шуры зависла над косметичкой. Тетя Шура быстро, оценивающе взглянула на меня и проговорила примирительно:

– Ну, ладно, пускай пять тысяч. Это хорошая цена. Вижу, что согласна. По рукам?

– Нет, не по рукам. За пять тысяч сами пользуйтесь, – я сделала вид, что собираюсь уходить.

В первую нашу встречу на вокзале тетя Шура мигом меня вычислила: что я боюсь всех и всего, что плохо ориентируюсь в городе, что денег у меня мало – в общем, я ее контингент. Теперь же я малость пришла в себя, а она сама явно не в лучшей форме, так что, взглянув на мое индифферентное лицо, она поняла, что я и правда уйду.

– Постой! – Тетя Шура придержала меня за руку. – А за сколько же ты хочешь?

– Пятьсот рублей, так и быть, заплачу.

– Пятьсот? – Тетя Шура скривилась, как будто надкусила лимон, который она, кстати, и нарезать забыла. – Ты шутишь, наверное? Пятьсот! Это мне даже обидно слышать! Пятьсот рублей – не деньги!

– Отчего же не деньги? За пятьсот рублей две бутылки водки купить можно!

– Водку? Что я, алкоголичка? Я больше коньяк… – Тетя Шура покосилась на недопитую бутылку. – Кстати, что это ты не наливаешь? Выдохнется же!

– Не выдохнется! – Я снова наполнила ее рюмку и продолжила торг:

– Коньяк за пятьсот тоже можно купить, который попроще. А если совсем дешевый – так и две бутылки. Своих немножко добавишь – и хватит…

Тетя Шура прикрыла глаза и зашевелила губами – видимо, считала, сколько ей придется добавить.

– Ладно, смотрите! Или пятьсот, или ничего! Или я ухожу, мне некогда тут с вами торговаться, я девушка работающая. Это вы тут сидите на всем готовом, а надо мной начальник есть. Как лучше?

Тетя Шура решительно кивнула:

– Ладно, давай пятьсот. Пользуйся моей добротой. Видно, такая уж я уродилась добрая. Жизнь меня учила-учила, а я все к людям по-хорошему… хотя и зря!

Я протянула ей бумажку, взяла косметичку и убрала к себе в сумку.

Тетя Шура посмотрела бумажку на просвет и спрятала. Потом взглянула на бутылку:

– Разливай, что ли, остатки… не пропадать же добру!

– Сами разольете! А мне действительно пора! – Я поднялась из-за стола и направилась к двери.

– Ну, Ленусик, до скорого! – сказала мне вслед тетя Шура. – Ежели что – заходи!

– Надеюсь, больше не увидимся! – ответила я, и покинула ее квартиру, не дожидаясь ответа.

Выйдя на улицу, я огляделась по сторонам, высматривая нужную маршрутку.

На улице резко похолодало, откуда ни возьмись налетел ледяной ветер, так что пешком разгуливать не хотелось.

Маршрутки сейчас ходят плохо, и ни одной подходящей не было в пределах видимости.

Я медленно пошла по улице, обдумывая результаты своего визита к тете Шуре.

Я унесла с собой косметичку Лидии Карасевой. Но дает ли мне это что-нибудь?

Под ее подкладкой что-то спрятано, может быть, что-то важное, но с этим придется подождать, не будешь же подпарывать подкладку прямо на улице…

Тут у меня возникло неприятное ощущение, что кто-то смотрит мне в спину. У меня хватило ума не вертеть головой, вместо этого я с независимым видом запустила руку в сумку и нашарила там пудреницу Лидии Карасевой. Достала ее, открыла, будто собиралась припудрить нос, и быстро оглядела в зеркало улицу у себя за спиной.

Позади мелькнула какая-то фигура, но тут же скрылась в дверях аптеки, так что я не успела разглядеть лицо. Ну, может, это был случайный прохожий, а у меня просто развивается паранойя. Ничего удивительного после того, что случилось вчера и сегодня утром!

Я закрыла пудреницу, но она как-то странно щелкнула и вдруг открылась с другой стороны. При этом из нее выпало что-то небольшое, блестящее и со звоном упало на тротуар.

Я удивленно охнула, огляделась по сторонам, наклонилась и подняла упавший предмет.

Это был небольшой плоский металлический ключик. На нем была выгравирована цифра «8».

Интересно… судя по тому, как хитро этот ключ был спрятан, он открывает что-то важное… знать бы только, где та дверь, которую он открывает! Судя по размеру ключа, это, скорее, не дверь, а маленькая потайная дверца.

Я спрятала ключик в карман, убрала пудреницу и пошла вперед, оглядываясь по сторонам.

На углу был торговый центр.

Я машинально окинула взглядом укрепленные на его стене вывески расположенных внутри магазинов и ресторанов и среди них увидела яркую надпись «Кафе «Эсмеральда».

В косметичке Карасевой была пара пакетиков сахара с названием этого кафе. Может быть, это не случайность?

Правда, проверить эту мысль сейчас трудно – все кафе и рестораны закрыты на карантин. Да и почти все торговые центры закрыты, но как раз вход в этот был открыт, потому что на первом его этаже находился работающий супермаркет.

Я вошла внутрь – так, оглядеться. Вдруг в голову придет какая-то мысль…

Лестница, ведущая наверх, к магазинам и ресторанам, была перекрыта яркой полосатой лентой, как место преступления. В кафе, естественно, не попасть. Но на первом этаже, возле входа в супермаркет, было несколько человек с хозяйственными сумками и тележками. Одна женщина средних лет подошла к стойке с секциями хранения, достала небольшой ключ и открыла ячейку, чтобы достать из него сумку.

И я успела разглядеть ключик в ее руке. Он был очень похож на тот, который выпал из косметички Лидии.

Ну, вообще говоря, все такие ключи похожи. Но если учесть пакетики с сахаром из кафе «Эсмеральда», которые лежали в той же косметичке, вероятность повышается.

Я представила, как Лидия Карасева (если это и правда ее имя) положила что-то в ячейку, а потом зашла в кафе, чтобы выпить чашку кофе и привести мысли в порядок…

Ну, может, все было и не так, но проверить эту гипотезу проще простого: вот камера хранения, а ключ от ячейки, возможно, у меня в сумке…

Я подошла к стойке, опасливо огляделась по сторонам, достала из сумки ключ.

Восьмая ячейка была закрыта.

Я попыталась вставить ключ в скважину, но с первого раза он не вошел.

Ну да, конечно, этот ключ вовсе не отсюда. Вообще, глупая была идея…

На всякий случай я повернула ключ другой стороной и еще раз попыталась вставить его в скважину…

И он вошел.

Я повернула его, ячейка открылась.

От волнения руки мои стали влажными.

Я снова огляделась, распахнула дверцу, заглянула в ячейку.

Внутри был яркий пластиковый пакет, в котором лежало что-то размером с кирпич, но более легкое. Я достала пакет.

Это был фирменный пакет, на котором был изображен брюнет с медальным профилем, в морской фуражке, с обмотанным вокруг шеи белым шарфом. Поперек его изображения шла надпись разноцветными пляшущими буквами:

«Двенадцать стульев. Мебель и аксессуары».

Ну, ясно, – это великий комбинатор Остап Бендер! Владельцы мебельного магазина решили использовать его образ для рекламы своего предприятия.

А что же внутри?

Я не хотела заглядывать в пакет в таком людном месте, отошла от входа в супермаркет и тут увидела недалеко от него работающий приемный пункт химчистки.

На двери этого пункта висела табличка «Просьба заходить по одному». Ну да, карантин, социальная дистанция… снаружи, перед дверью химчистки, стояла скамейка для ожидающих своей очереди. Внутри, за стеклянной дверью, уже находилась одна клиентка, и я с полным правом села на скамью, как будто дожидаясь своей очереди.

Поблизости никого не было, и я наконец открыла пакет и проверила его содержимое.

В пакете была толстая книга в яркой обложке, на которой изображен тот же великий комбинатор.

«Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».

И что – эту книгу нужно было прятать с такими сложными предосторожностями?

Я достала книгу из пакета и внимательно осмотрела – не спрятано ли в ней что-то?

Книга была заложена листочком розовой бумаги, на котором аккуратным женским почерком было написано:

«Привет, Артурчик! Точнее – пока-пока, надеюсь, мы с тобой больше никогда не увидимся! И не обижайся, ничего личного – это только бизнес! Ты меня тоже хотел кинуть, но я оказалась умнее.

С лучшими пожеланиями, твоя Л.К.»

Так… очень интересно.

«Л.К.» – это, разумеется, Лидия Карасева.

Хотя я все больше убеждаюсь, что это – не настоящее ее имя. Впрочем, должно быть, тот человек, которому она оставила книгу и записку, наверняка знал ее именно под этим именем…

Дальше.

Судя по всему, книга в пакете – это намек, насмешка. Намек, кстати, весьма прозрачный. Книга посвящена великому мошеннику, значит, Лидия намекает, что является его наследником и продолжателем. То есть, она кого-то здорово облапошила.

Чтобы у неизвестного Артурчика не осталось сомнений, она эту книгу положила в пакет с соответствующим изображением и надписью. Кроме всего прочего, свою записку она надушила – от листочка до сих пор нещадно пахло пряными духами.

На всякий случай я взглянула, в каком месте книги была вложена записка. И что вы думаете? Это был почти самый конец романа «Двенадцать стульев». Тот эпизод, в котором Остап Бендер, найдя последний стул, насмехается над Ипполитом Матвеевичем и говорит, что не даст ему больше десяти процентов добычи.

Что ж, это тоже наверняка намек. Лидия дает понять своему сообщнику, что не собирается с ним делиться. Уж по крайней мере, не поровну…

У меня в голове сложилась такая картина событий.

Лидия Карасева (кто бы она ни была на самом деле) провернула какую-то операцию вдвоем с этим самым Артурчиком, но на финише этой операции решила Артура тоже обвести вокруг пальца. Должно быть, она сказала ему, что в ячейке спрятана их добыча, а сама положила туда книгу с прощальной запиской, и была такова…

Или она только собиралась скрыться с добычей?

Судя по тому, что пакет с книгой все еще лежит в ячейке, Артур здесь так и не побывал.

Значит, что-то пошло не по плану… но вот что?

Об этом оставалось только гадать.

К моей скамейке подошла озабоченная женщина.

– Вы в химчистку? – спросила она, стоя на положенном расстоянии.

– Нет, извините, я квитанцию забыла… – Я встала и пошла к выходу из торгового центра.

Дверь детской распахнулась. На пороге возник высокий человек в черном бархатном камзоле, с некрасиво оттопыренной нижней губой. Из-за этой губы вид у него был надменный и недовольный.

– Донья инфанта, – проговорил он торжественно, – его величество желает вас видеть!

Маленькая Исабель испуганно оглянулась на свою няньку Хуаниту. Его величество отец не часто приглашал ее к себе, и девочка на какое-то мгновение растерялась.

– Не бойся, ангел! – вполголоса сказала Хуанита и заботливо поправила кружевной воротничок на платье Исабели. – Синьор советник проводит тебя к его величеству.

Исабель подошла к синьору советнику, слегка поклонилась ему, как ее учили.

Он тоже поклонился ей – куда почтительнее, как особе королевской крови, и вышел в коридор.

Они довольно долго шли по темным и холодным комнатам и коридорам дворца, поднялись по узкой лестнице и, наконец, остановились перед закрытой дверью.

Перед этой дверью стоял стражник в сияющих доспехах, с невозмутимым лицом и холодными, внимательными глазами.

Синьор советник сказал ему что-то неразборчивое. Стражник посторонился, открыл дверь.

Исабель вошла в комнату.

В этой комнате было светло и жарко натоплено.

Возле большого стола сгрудилось несколько человек в парадных, расшитых серебром камзолах, они что-то разглядывали на столе и громко переговаривались между собой.

Синьор советник откашлялся и торжественно произнес:

– Ее высочество инфанта Исабель!

Люди вокруг стола замолчали и повернулись к двери.

От толпы отделился высокий сутулый человек в черном бархатном камзоле, с крючковатым носом и зоркими, внимательными глазами хищной птицы.

Отец. Король.

Он подошел к девочке и положил руку ей на голову.

Исабель не привыкла к знакам королевского внимания. Она невольно вздрогнула.

– Ты боишься меня? – спросил отец насмешливо, но в то же время сочувственно.

– Нет, ваше величество! – ответила она, поклонившись, как ее учили, но не опуская глаз. – Мне просто немного холодно.

– Холодно? – переспросил король, подняв брови. – Надо велеть истопнику натопить как следует!

Он помолчал недолго, затем убрал руку и проговорил:

– У тебя глаза такого цвета, как морская вода в полдень. Как у меня. Как у всех из дома Трастамара.

Затем он запустил руку в замшевый кошель на поясе, порылся там и что-то достал, протянул девочке:

– Возьми эти четки. Они принадлежали моей матери, а до того – ее матери. А до того… до того о них говорили разное. Береги их.

– Слушаюсь, ваше величество, – проговорила она тихо, не смея опустить глаза, чтобы разглядеть подарок короля. – Я буду беречь их как зеницу ока.

Придворные за спиной короля зашептались. Что значит этот знак внимания к дочери? Может быть, король решил отстранить от трона старшего сына и сделать наследницей эту зеленоглазую девочку? Хотя это вряд ли возможно.

– Ладно, можешь вернуться к себе, – проговорил король с прежней холодной интонацией и вернулся к столу, вернулся к своему важному и серьезному разговору.

Синьор советник подошел к девочке, проводил ее до двери, почтительно спросил:

– Вы найдете дорогу в свои апартаменты, донья инфанта?

Исабель твердо взглянула на него и ответила недрогнувшим голосом:

– Конечно найду.

Он кивнул и вернулся в комнату – к королю и придворным.

А Исабель испуганно огляделась.

Она редко бывала в этом крыле дворца и, конечно, не помнила дорогу назад. Но не могла же она признаться в этом придворному! Не могла уронить перед ним свое достоинство! Ведь она – дочь короля, одна из дома Трастамара! Она найдет дорогу в свои апартаменты, найдет сама, ей не нужна ничья помощь!

Но сначала она рассмотрит отцовский подарок.

Исабель разжала руку и взглянула на четки.

Это был розарий – традиционные католические четки, которые уже двести пятьдесят лет делают по образцу тех четок, которые Дева Мария подарила святому Доминику, явившись ему во славе своей. Четки, воплощающие четыре великих таинства.

На тонком шелковом шнурке были нанизаны крупные жемчужины, чередующиеся с прозрачными, как родниковая вода, бусинами из горного хрусталя.

А в центре, там, где обычно помещают самую крупную бусину или миниатюрное распятие, находилась полураспустившаяся роза, искусно выточенная из полупрозрачного, небесно-голубого камня.

Голубая роза, символ Девы Марии.

Четки были прекрасны.

Более того – они придали Исабели силу и уверенность.

Исабель глубоко вздохнула и пошла по длинному, полутемному, безлюдному коридору.

Вскоре коридор раздвоился.

Куда нужно идти – направо или налево?

Кажется, они пришли справа…

Исабель пошла направо.

Коридор тянулся и тянулся, он становился все темнее, стены были покрыты потеками сырости. И ни души вокруг, ни единого человека…

Она уже поняла, что ошиблась, и хотела повернуть назад – но тут увидела неплотно прикрытую дверь, из-за которой пробивалась узкая полоска света.

Исабель подошла к этой двери и приоткрыла ее пошире.

Она надеялась найти здесь кого-то из слуг или придворных, кто укажет ей дорогу к себе, в знакомую часть дворца.

– Есть здесь кто-нибудь?

В ответ раздалось негромкое ворчание.

В первый момент Исабель никого не заметила.

За дверью была большая полутемная комната с низким потолком, освещаемая только тускло-багровым пламенем в очаге. Но потом Исабель разглядела возле самого очага какое-то скрюченное, ссутулившееся создание.

Возможно, это собака?

Исабель с опаской шагнула вперед и снова огляделась.

Тут существо у очага распрямилось и оказалось человеком. Мальчиком примерно ее лет.

Однако в следующую секунду Исабель подумала, что обозналась.

Это не мог быть человек.

Косматые, нечесаные, спутанные волосы спадали на сутулые плечи, уродливое лицо тоже было покрыто волосами, длинные руки свисали почти до пола.

Существо было одето в грязный и местами порванный бархатный камзол, но оно то и дело одергивало этот камзол и морщилось, как будто он был неудобен.

Исабель подумала, что это, возможно, обезьяна, привезенная каким-нибудь мореплавателем в подарок королю.

Но тут существо быстрой, скачущей походкой подошло к девочке и протянуло к ней лапу… нет, человеческую руку, хоть и уродливую, со скрюченными пальцами.

Исабель невольно отпрянула, оглянулась на дверь.

– Боиш-шься? – прошептало существо, почти как король незадолго до этого.

Значит, это все же не обезьяна. Это человек, хоть и очень уродливый.

– Нет! – резко и решительно ответила инфанта. – Не боюсь! Еще не хватало!

– Сес-стра… – выдохнуло существо, словно примеряя, пробуя на вкус это слово.

Оно стояло совсем близко, и теперь Исабель смогла разглядеть его глаза. Зеленые, как морская вода в полдень, они очень заметно выделялись на его смуглом и косматом лице.

Такие же зеленые глаза, как у нее.

– Кто ты? – прошептала Исабель, не веря мелькнувшей в ее сердце догадке.

На это существо не ответило. Оно уставилось на четки, которые сжимала Исабель.

– У меня тоже есть четки! – ответило оно, и отступило. – Хочешь, я покажу?

– Хочу, – Исабель кивнула.

Ей было страшно, но она не хотела это показывать.

Существо подошло к очагу. Слева от него был расписной сундук-кассоне. Существо подняло крышку, достало что-то из сундука, протянуло девочке.

Это был шелковый шнурок, на который были нанизаны только две крупные бусины из твердого черного дерева.

Приглядевшись, Исабель увидела, что бусины представляют собой крошечные человеческие черепа с провалами глазниц.

– Почему их только две? – спросила она.

– Больше я не успел, – ответило существо с печальным вздохом. – Я еще слишком мал… слишком мал и слаб… но не беспокойся, со временем их будет больше, гораздо больше! Столько же, сколько на твоих четках! Или даже больше! И когда мои четки сравняются с твоими… Четки Ночи сравняются с Четками Дня… тогда… тогда наступит другое время… мое время… – Существо тяжело задышало, его зеленые глаза вспыхнули горячечным, болезненным пламенем.

– А хочешь, я тебе еще что-то покажу?

В его голосе прозвучало что-то такое опасное, такое жестокое, что Исабель вздрогнула.

– Не надо… – пролепетала она.

Но существо снова погрузило руку в сундук, достало оттуда какой-то небольшой круглый предмет и протянуло Исабели.

Девочка взглянула – и вскрикнула от ужаса.

Это был человеческий глаз.

– Красивый? – Существо подняло глаз так, чтобы на него упал отсвет от очага.

Исабель разглядела тускло-голубую радужку.