Текст книги "Дар царицы Савской"

Есть у них и квартира двухкомнатная в большом доме, жили они там, пока мать совсем с катушек не сошла. Пришлось съехать оттуда и сдавать ее, чтобы с голоду не умереть, потому что с работы Василиса уволилась. Нельзя мать такую одну оставлять, она может дом спалить или голой на улицу выйти. Бывали уже случаи…

Мать уронила ложку на пол, и Василиса очнулась от безрадостных мыслей.

– Мама, – спросила она, – ты наелась? Тогда давай оденемся и пойдем.

– Куда? – требовательно спросила мать. – В магазин? Сама сходи. Я не хочу.

– Гулять пойдем! – сказала наученная горьким опытом Василиса. – Сядем на лавочку, будем песни петь.

– Ну ладно… – Мать с грохотом швырнула на пол алюминиевую миску из-под каши.

«Господи, и когда это кончится!» – вздохнула дочь.

– Ну что, Машка, – спросила Татьяна, тщательно рисуя перед зеркалом изрядно поредевшие брови, – пойдем к хозяйке бывшей на поклон? Как она вчера сказала – с визитом?

– Может, не надо… – протянула ее сестра, – зачем мы туда пойдем? Что мы ей скажем?

– Ну, вот еще, не ходить! Зря я, что ли, с Райкой Саватеевой сменами поменялась? У нее мужик из командировки вернулся, а ей в ночную идти! Говорит, если ее дома не будет, он обязательно по бабам побежит! А то и домой какую-нибудь приведет. Так что как раз удачно вышло, успеем мы к тете Ане зайти!

– Какая она нам тетя? – фыркнула Мария. – Мы ей не родня, это дядя Коля покойный родственником считался.

– Считался? – Татьяна провела неудачную линию, чертыхнулась и бросила карандаш. – Да какая он нам родня! Как в деревне баба Катя говорила – наш плетень горел, а ихний дед задницу грел! Тоже мне, осчастливил, облагодетельствовал, взял мать в прислуги. Лет пятнадцать мать на него горбатилась, все придирки его жены сносила, а что получила взамен?

– Ну, деньги он ей платил по тем временам хорошие, жила на всем готовом, на еду не тратилась, хозяйка хоть и вредная, а кой-какую одежду нам отдавала.

– Ага, обноски всякие!

– Ну, Танька, ты даешь! Сама за шмотки импортные готова была в ножки ей кланяться! А помнишь, как мы с тобой из-за кофточки подрались?

– Помню, и кофту изорвали, никому она не досталась, – хмуро ответила Татьяна.

– И зря ты на дядьку покойного злишься, все-таки вытащил он нас из деревни. Там бы мы как жили? Папаша вечно пьяный, он и дом-то по пьянке поджег, заснул с папиросой. И Жулька сгорела…

– Вечно ты эту пустолайку вспоминаешь! Тьфу на нее!

– А я знаю, отчего ты из деревни уезжать не хотела, – после некоторого молчания сказала Мария, – все Вовку Шушлякова забыть не могла. Видела я, как ты к нему ночами на сеновал лазала. А потом к бабке Алене бегала, чтобы выкидыш вызвать.

– Ну да, дала бабка травки какой-то, все и вышло… – неохотно призналась Татьяна. – А с Вовкой у нас любовь была с четырнадцати лет, я, может, если бы в деревне осталась, замуж бы за него вышла! Другую бы жизнь прожила!

– Да ладно, его в армию забрали, он с тех пор и глаз в деревню не казал! В городе все же лучше, чем в деревне в навозе ковыряться, коровам хвосты вертеть.

– Да чем лучше? – Татьяна снова схватила карандаш. – Как мы жили? Сначала в общежитии при фабрике шесть девок в комнате. Потом, когда хозяева смотались, маманьку чуть не на улицу выбросили!

– А вот не ври! Дом сгорел, и оказалось, что дядя Коля маме квартиру однокомнатную выбил перед отъездом.

– Ага, халупу эту несчастную, где мы сейчас живем? – Татьяна снова в сердцах бросила карандаш. – Как мать парализовало, так мы сюда переехали. Ты вспомни еще, когда мы втроем тут помещались! Друг у друга на голове! Мать стонет, запах от нее жуткий, окна открыть нельзя – ей сквозняки вредны… А потом, как мать похоронили, ну что это за жизнь в однушке-то. Мужика не приведешь…

– Тебе лишь бы мужика привести! – Мария наконец потеряла терпение. – Как начала в четырнадцать лет – так остановиться не можешь, маманька, может, из-за этого и в могилу раньше времени сошла! Сколько ей крови попортили жены твоих хахалей!

– Да где же я неженатых-то возьму? – искренне удивилась Татьяна. – Как кто поприличнее – так обязательно с хомутом на шее! Ладно, идем к хозяйке бывшей! Может, она раздобрится и кой-какое жилье нам отпишет! У нее, говорят, денег – куры не клюют. А куда ей? Оставить некому, а с собой в могилу не унесешь…

– Ну не знаю… – Мария с сомнением поджала губы. – С чего это ей вдруг нам такие подарки делать? Мы ей никто, и маманьку она всегда не любила…

Эльвира вошла в большую комнату, которая в этом номере исполняла роль гостиной, и быстро, незаметно огляделась. Ей показалось, что номер шикарный: в глаза так и бьет позолота и дорогая обивка на мебели. Да, вот если бы в таком номере они встречались с… нельзя произносить его имя даже в мыслях, он строго запретил. Шифруется, и приходится встречаться с ним не в приличной гостинице, а в какой-то задрипанной квартирке. Там пыльно, душно и вечно воняет бензином от соседней заправки. Словом, тот еще клоповник, который она же еще и оплачивает.

Эльвира мысленно вздохнула и придала лицу радостно-озабоченное выражение. Точнее, ей так казалось.

В углу все еще стояли несколько нераспакованных чемоданов, при виде которых Эльвира ощутила самую настоящую зависть. Вот зачем этой старухе, которая, считай, уже одной ногой в могиле, такое богатство?

Старуха смотрела на нее выжидательно.

– Тетя Аня, – проговорила Эльвира прочувствованно, – я пришла, чтобы сказать вам – мы с Михаилом так рады вашему возвращению… так рады… на свете нет ничего важнее семейных уз!

– А где же Михаил? – Старуха демонстративно огляделась. – Что-то я его не вижу!

– Ну, Михаил… он всегда занят. Ну и вообще, вы же знаете этих мужчин. Они совсем, совсем не ценят семейные узы. Это мы, женщины, хранительницы домашнего очага… вот я и подумала, что мы с вами, две женщины, лучше найдем общий язык. Мы больше дорожим семейными ценностями…

– Ах, ценностями! Вот ты о чем! – оживилась Анна Ильинична.

– Но я не в том смысле…

– А в каком же?

– Вот, кстати, я испекла для вас пирог с лимоном. К чаю. Это мой фирменный, семейный рецепт. Он хранится в моей семье уже несколько поколений… передается от матери дочери или даже от бабушки внучке… – С этими словами Эльвира положила на стол пакет в шуршащей бумаге, развернула его.

– Несколько поколений? Надо же! Так он, должно быть, уже давно зачерствел!

– Ах, вы неправильно меня поняли. Я имела в виду не сам пирог, а рецепт…

– Ах, рецепт! А не такой ли точно пирог я видела в пекарне на углу? Кажется, он называется «Большие надежды»…

– Ах, что вы! – Эльвира покраснела. – Ничего общего! Я же говорю – это мой фирменный рецепт.

– Впрочем, это неважно. Давай выпьем чаю, раз уж ты принесла пирог. Ты ведь не откажешься от чашки чаю со старухой?

– Конечно! Я очень рада!

Анна Ильинична поставила на круглый столик две синие фарфоровые чашки с золотыми узорами, нажала кнопку на электрическом чайнике и искоса взглянула на гостью:

– Кстати, о семейных ценностях… я тут разбирала свои вещи и нашла кое-что очень интересное. Ты ведь натуральная блондинка?

– Да, конечно… – Эльвира снова вспыхнула.

– Так вот, я думаю, что это тебе должно подойти…

С этими словами Анна выдвинула ящик туалетного столика и достала оттуда бархатную коробку.

Глаза Эльвиры загорелись, как тормозные огни автомобиля, она не смогла с собой совладать.

– Ты посмотри, посмотри! – усмехнулась Анна Ильинична.

Эльвира осторожно открыла коробку, при этом руки ее дрожали.

И сердце у нее взволнованно забилось.

В коробке на черном, как осенняя ночь, бархате лежали брызги южного моря… капли лазурной, оглушительной синевы…

– Это малая парюра, – проскрипела старуха, наслаждаясь впечатлением, которое произвело на Эльвиру содержимое коробки. – Сапфиры и бриллианты. Как видишь, серьги, браслет и перстень. Бриллианты, правда, небольшие, но сапфиры очень даже ничего. Те, что в серьгах, по четыре карата. Другие поменьше.

– Это… это мне? – пролепетала Эльвира, с трудом справившись с дыханием.

– Тебе, тебе, милочка! – проговорила тетка снисходительно. – Ведь ты ко мне пришла, проведала одинокую старуху… хотя ты мне, в общем, не родня, но все же парюра в семье останется…

Она быстро и внимательно взглянула на Эльвиру:

– Ведь она останется в семье? Ты ее не продашь? Не пустишь по ветру? Я могу на тебя надеяться?

– Ну что вы, тетенька… конечно, тетенька… как вы могли такое подумать!

– Смотри у меня!

Едва Эльвира покинула гостиничный номер, прижимая к груди коробку, в дверь снова негромко постучали.

– Ну, кто там еще… – недовольно пробормотала Анна Ильинична и повторила громче: – Кто там? Горничная? Я никого не вызывала! Я вообще просила сегодня меня не беспокоить!

Она прекрасно помнила, что просила вчера всех этих, с позволения сказать, родственничков нанести ей визиты, но решила притвориться беспамятной старухой, так проще.

– Никого не принимаю! – снова закричала она.

Дверь тем не менее открылась, и на пороге появились две женщины – опирающаяся на суковатую палку старуха в темном платке и особа помоложе, с водянистыми рыбьими глазами и узкими, бледными, жалостливо поджатыми губами.

Старуха вцепилась скрюченными пальцами в плечо своей рыбоглазой спутницы, оглядела комнату неодобрительным взглядом и громко спросила ее:

– Куда это мы пришли? Где это мы? Кто это? Варвара Петровна из собеса?

Спутница покосилась на нее испуганно и проговорила вполголоса, но вполне слышно:

– Мама, не начинай! Ты же мне обещала!

– Ты говорила, что гулять пойдем, на нашей скамейке посидим, будем песни петь, а сама куда меня притащила? Что это за ведьма раскрашенная, как покойница?

– Мама! – Дочь не слишком уважительно дернула ее за руку. – Прошу, замолчи!

Затем она повернулась к Анне Ильиничне:

– Здравствуйте, тетушка!

– Садитесь! – не столько предложила, сколько приказала хозяйка номера, указав на два стула, и, внимательно приглядевшись к посетительницам, проговорила, скривив губы в некое подобие снисходительной улыбки:

– Это, значит, Вера… Мало изменилась! А ты, милочка, кто такая? Что-то я тебя не признаю!

– Я – Василиса… – отозвалась рыбоглазая особа, – дочка Веры Ивановны… я же вам на вокзале уже говорила… я вам там уже представилась…

– Что? – Анна Ильинична удивленно подняла брови. – Дочка? На вокзале говорила? Извини, милочка, я запамятовала. В нашем возрасте, знаешь ли, такое бывает.

– Да, мне ли не знать… – Василиса быстро, озабоченно взглянула на мать.

– Дочь, значит… А я было подумала, что Веруся на старости лет стала лесбиянкой!

– Как вы могли такое подумать? – Рыбьи глаза округлились, лицо побагровело. – Как вы такое только могли подумать?

– А что еще я должна была подумать? – Анна Ильинична изобразила смущение. – Наша Верочка замужем никогда не была, а по молодости лет очень даже увлекалась… впрочем, не будем об этом! Все мы не без греха! Главное, вовремя остановиться…

– Пойдем отсюда немедленно! – прогремела старуха и ударила в пол своей клюкой. – Наслушалась уже песен!

– Мой отец погиб перед самой свадьбой… – пролепетала ее спутница, потупив взор.

– Ну конечно! Или в космос улетел, с концами, – подхватила Анна Ильинична, откровенно наслаждаясь моментом. – До сих пор летит в межзвездном пространстве… наверное, как раз пролетает мимо альфы Центавра…

– Пойдем отсюда! – сурово повторила старуха. – Я чувствую ее греховные помыслы…

– Всяк судит по себе…

– Пойдем уже! Зря мы пришли! И вообще, у меня суп на огне оставлен…

– Подожди, мама… – прошелестела Василиса. – Ничего у тебя не оставлено. И вообще, мы должны проявить смирение… христианское терпение… мы должны быть выше этого… как говорил отец Никодим, наша сила в вере…

– Все равно от нее никакого проку не будет! Зря мы только шли сюда! Вот Элька перед нами приходила – та небось с ней легко договорилась, ишь, какая довольная уходила! Ну да – они одного поля ягоды! А мне от этой вавилонской блудницы и не нужно ничего! Я с этой Иезавелью не хочу иметь ничего общего! Мне ее деньги противны! Я к ним вообще не прикоснусь, даже если она меня будет уговаривать…

– Мама, какие деньги! – всерьез испугалась дочь. – Мы же не из-за них пришли!

– Какая принципиальная позиция! – проговорила Анна Ильинична. – И какая похвальная откровенность! Значит, вы пришли в надежде разжиться у меня какими-нибудь деньгами или чем-нибудь ценным? Ну, в общем, кто бы сомневался!

– Как вы могли подумать? – воскликнула рыбоглазая Василиса.

– Повторяешься, милочка!

– У нас и в мыслях ничего подобного не было… разве только если вы хотели пожертвовать на богоугодные дела…

– Пожертвовать? А впрочем, коли уж зашел разговор о чем-нибудь ценном… у меня для Верочки действительно кое-что приготовлено. С учетом ее интересов.

Она повернулась, открыла один из чемоданов и достала оттуда какой-то небольшой плоский предмет, завернутый в мягкую ткань, и протянула его Василисе:

– Вот, это икона семнадцатого века. Или даже шестнадцатого, точно не помню. Чудо святого Георгия. Поразительная вещь, и кстати, очень ценная, московская школа, мастерская Иоанна Схимника. Во всем мире таких две или три. Серебряный оклад, все дела. Мне за нее два миллиона предлагали…

– Долларов? – Глаза Василисы хищно сверкнули.

– Фунтов, милочка! Дело было в Лондоне. Предлагал один олигарх из наших, но я отказалась. Зачем мне лишние два миллиона? А так – вещь красивая, пускай лучше в семье останется.

– Да, конечно, лучше в семье… впрочем, это не имеет значения… – Василиса приглушила блеск глаз. – Важно, что это икона, святая вещь… мы можем пожертвовать ее храму…

– Принимаете, значит, подарок от Иезавели?

– Не принимайте мамины слова так близко к сердцу… вы же понимаете, это у нее возрастное…

– Возрастное? Да она моложе меня лет на пять!

Василиса развернула платок и впилась взглядом в икону.

– А теперь уже и правда можете идти, – проговорила Анна Ильинична, и на ее лице проступила усталость. – Мне нужно отдохнуть… прилечь… я устала…

– Пойдем, мама! – Василиса завернула икону, вскочила. – Пойдем… не будем мешать Анне Ильиничне…

Старуха поднялась, бросила на хозяйку номера странный взгляд и направилась к двери. Потом остановилась, круто развернулась и вдруг рассмеялась.

– Я вспомнила! Я тебя узнала! Знаю, кто ты такая! Анька-пустоцвет, вот ты кто!

– Что ты сказала? – По лицу хозяйки номера пробежала тень, губы ее плотно сжались, глаза вспыхнули, она рванулась было к старухе, но удержала порыв.

Тут Василиса схватила мать за плечо и буквально вытолкала ее за дверь.

– Идите уж отсюда, дайте покой!

Однако, когда дверь за посетительницами закрылась, Анна Ильинична не легла. Напротив, она оживилась, на лице ее проступило какое-то лихорадочное нетерпение. Она переоделась в темный брючный костюм и вызвала горничную.

Когда та появилась, Анна Ильинична проговорила строго:

– Милочка, ты умеешь держать язык за зубами?

– Это моя работа, – ответила девушка без удивления.

– Отлично. И я тебе за это хорошо заплачу.

– Слушаю вас.

– Здесь ведь есть запасной выход, только для персонала?

– Конечно.

– Так вот, милочка, вызови мне такси, причем чтобы оно подъехало к этому запасному выходу…

– Нет проблем.

– А если меня в ближайшие два-три часа кто-то будет спрашивать, безразлично кто, говори, что я отдыхаю у себя в номере и просила меня ни в коем случае не беспокоить. И чтобы ни для кого никаких исключений! Все понятно?

– Абсолютно понятно.

– Ну и отлично, милочка. И вот тебе за такую понятливость… – она протянула девушке крупную купюру.

Однако едва горничная вышла, в номер Анны Ильиничны снова постучали.

– Ты что-то забыла? – недовольным голосом проговорила женщина. Она решила, что стучит горничная.

Но дверь открылась, и в комнату вошел сухопарый пожилой человек в аккуратно выглаженном, хотя и заметно поношенном костюме, вышедшем из моды лет двадцать назад.

– Ах, Рома, это ты! – Анна Ильинична демонстративно взглянула на часы. – Вообще-то я спешу…

– Ты же сама просила зайти. Впрочем, если тебе и правда некогда, я не буду навязываться…

– Нет, раз уж ты пришел… вы ведь с Колей были друзьями, очень близкими друзьями!

– Это правда… мы с ним со школы… за одной партой сидели… – Взгляд Романа Андреевича затуманился.

– Да, Ромочка, да… сколько лет прошло… – Анна Ильинична похлопала гостя по руке, – и как быстро прошли эти годы… ты, кстати, очень неплохо выглядишь. Для своего возраста.

– Ты тоже.

– Ох, не надо мне льстить! Я на такую грубую лесть давно уже не ведусь. У меня, знаешь ли, есть зеркало!

– Нет, это правда…

– Кстати, насчет правды, – Анна Ильинична быстро и внимательно взглянула на мужчину. – Какая кошка пробежала тогда между тобой и Николаем?

– О чем ты?

– Ведь вы за несколько месяцев до нашей… до нашего отъезда перестали общаться. Как будто оборвали все связи.

– Что ты говоришь? Честно говоря, я не помню… – Роман Андреевич невольно отвел взгляд. – Наверное, у нас просто была настолько разная жизнь, что не о чем стало говорить. Пропали все точки соприкосновения… нет, не помню.

– Не помнишь? Ну, в нашем возрасте это неудивительно. Ладно, не помнишь и не помнишь. Зато я помню, что Коля хотел подарить тебе одну вещицу… он говорил, что ты ее очень хотел иметь. Думаю, что тебе будет приятно получить ее на память о старом друге.

– Вещицу? – переспросил Роман Андреевич заинтересованно. – Ты говоришь о…

– Да вот она! – Анна Ильинична выдвинула ящик туалетного столика, достала оттуда большой конверт из плотной желтоватой бумаги и протянула его посетителю.

Тот взял конверт с недоверчивой радостью:

– Неужели это то, о чем я думаю?

– А ты сам посмотри! Лучше, как говорится, один раз увидеть…

Роман Андреевич достал из кармана кожаный очечник, вынул из него очки, надел их и только после этого открыл конверт и взглянул на его содержимое.

Это был аккуратно вложенный в тонкий пластиковый файл лист пожелтевшей от времени бумаги, покрытой выцветшими от времени зеленоватыми чернилами. Почерк был аккуратный, старательный, но многие буквы незнакомые, орфография старинная, давно забытая. Внизу листа стояла размашистая подпись с завитком на конце и расплывшаяся сургучная печать.

Роман Андреевич поправил очки и начал негромко читать:

– Мы, Божьей милостью государь, царь и великий князь Деметриус Первый… Это оно… – проговорил мужчина дрожащим от волнения голосом, прервав чтение. – То самое письмо… единственное собственноручное письмо Лжедмитрия Первого…

– Тебе виднее! – Анна Ильинична улыбнулась уголками губ.

– Я не знал, что оно было у Николая… он тогда советовался со мной, купить ли его, но потом вроде бы отбросил эту идею… Значит, все-таки купил…

– Ну, ты рад?

– Но оно бесценно! Ты и правда хочешь мне его отдать?

– Что я хочу – дело десятое. Важно, что этого хотел Николай, мой Коля. А для меня его желание – закон.

– Ты не представляешь, как это для меня важно… я так благодарен тебе…

– Ну вот и хорошо. Делать добрые дела приятно. А теперь извини, меня и правда ждут…

Однако и на этот раз Анне Ильиничне не суждено было уйти, потому что едва Роман Андреевич вышел, в дверь тут же просунулись две головы. Анна Ильинична прищурилась и узнала двух сестер, дочерей домработницы Нюры.

Несмотря на то что одна была очень светлая блондинка, про таких говорят «белобрысая», а вторая от души выкрасилась в ослепительный рыжий цвет, сестры были похожи. Глазки маленькие, носик пуговкой, губки поджаты, только у одной брови нарисованы карандашом и на ресницах едва ли не пуд дешевой комковатой туши, а у другой бровки белесые и ресницы коровьи.

– Вы кто? – спросила все же Анна Ильинична. – Вы дверью, что ли, ошиблись? Господи, ну и гостиница, сняла ведь целый этаж, а тут шляются все кому не лень!

Сестры промолчали, только старшая, рыжая, выразительно ткнула другую в бок – говорила же тебе! На что белесая ответила таким же выразительным взглядом – а не надо было вообще сюда идти, ничего хорошего нам тут не обломится.

От Анны Ильиничны, которая, как уже говорилось, обладала острым не по возрасту зрением, не укрылся этот обмен взглядами, и она сменила тактику.

– Ну, девушки, заходите, раз пришли!

«Девушкам» было в районе пятидесяти годков, но они не стали спорить, вошли в комнату и рядком уселись на диване, как птицы на проводе.

– Помню мать вашу, Нюрку из Голубевки, – начала разговор хозяйка, – помню, как перед мужем моим задом вертела, все хотела, видно, мое место занять. Ан не вышло.

– Она умерла, – пробормотала белесая сестра, – давно уже.

– И как умирала, легко? – полюбопытствовала Анна Ильинична.

– Тяжело, – ответила рыжая, – плохо маманька умирала, девять месяцев лежала, стонала очень, пролежни были…

Тут младшая пихнула ее в бок и встала с дивана.

– Мы, пожалуй, пойдем!

– Куда это собрались? – удивилась хозяйка. – Вроде и разговор-то не начинали.

– На работу торопимся, на фабрику. Спасибо на добром слове, тетенька, только недосуг нам, на жизнь зарабатывать нужно.

– Ты за меня, Манька, не говори! – окрысилась на сестру рыжая.

– Вот что, девочки, я вашу мать не любила, потому как уж больно мужа моего она завлечь пыталась, место свое не знала, – миролюбиво заговорила хозяйка, – но вы-то не виноваты. И хочу я перед тем, как покину этот мир, доброе дело сделать. Знаю, что плохо вы живете, трудно, вдвоем в квартирке однокомнатной. А женщины вы молодые, надобно вам личную жизнь устроить, а то как бы поздно не было. А для личной жизни нужно что… известно что: жилплощадь.

– Золотые ваши слова, Анна Ильинична! – обрадованно завопила рыжая Татьяна.

– И вот решила я вам квартиру отдать, которая при фабрике находится, мы с Николаем там раньше жили. Квартира, конечно, так себе, запущенная очень, но вы молодые, руки у вас хорошие, так что живо ее в порядок приведете!

– Тетенька Аня! – Татьяна вскочила с дивана с намерением заключить хозяйку в объятия. – Да век будем за вас Бога благодарить! А ремонт сделаем, лишь бы крыша над головой была!

– Ну-ну… не стоит благодарности. Нужно людям добро делать… на этом земля держится…

И Анна Ильинична протянула им лист гербовой бумаги, на котором отпечатано было, что она, такая-то, передает квартиру там-то и там-то в пользование двум сестрам на правах собственности… фамилии и паспортные данные упомянутых сестер прилагаются. И подпись нотариуса, и большая круглая печать.

– Все, девушки, идите уже и больше меня не беспокойте. Отдохнуть я хочу.

Всю дорогу домой Татьяна едва не плакала от радости.

– Вот не ждали – не гадали, а привалило нам счастье!

Роман Андреевич вышел из гостиницы, огляделся по сторонам.

Он спешил домой. Конверт, который лежал у него за пазухой, был бесценен. Скорее домой, скорее спрятать его в надежное, безопасное место…

Вернувшись к себе, он первым делом запер дверь, задернул шторы на окнах, отодвинул от стены старый продавленный диванчик, подцепил пилочкой для ногтей половицу. Под ней в полу был тайник. Там лежал маленький черный сундучок.

Роман Андреевич открыл этот сундучок, мельком взглянул на его содержимое, но не стал терять время. Положил туда же бесценный конверт, закрыл сундучок, положил на место половицу, придвинул диван на прежнее место.

Так, можно немного успокоиться.

Здесь конверт никто не найдет, а через несколько дней он созвонится с нужным человеком и увезет этот конверт в Москву.

И его жизнь волшебным образом изменится…

Он знает, кто заплатит за этот документ настоящую цену!

Пусть ему осталось не так уж много лет, но эти годы он проживет как человек!

Интересно, Анна знает, сколько стоит этот документ? Наверное, нет, иначе она не отдала бы его…

Хотя… она богатая женщина, для нее это ерунда. Может, и отдала бы – ведь этого хотел Николай…

Хотя вряд ли он этого действительно хотел…

Тут Роман Андреевич вспомнил их разговор. Вспомнил, как она спросила, отчего они рассорились с Николаем. Буквально спросила, какая кошка между ними пробежала…

Неужели она знает?

Нет, если бы знала, она ни за что не отдала бы ему этот конверт… вообще не стала бы с ним разговаривать… значит, она ничего не знает, а спросила просто так, наугад…

Ксения посмотрела на часы – изящные дамские часики, которые вполне можно было принять за золотые, очень известной швейцарской фирмы, если не присматриваться, конечно. Что ж, пока она вполне укладывается в нужное время.

Сейчас лето, но ночь, судя по всему, не была слишком теплой, да и солнце нехотя выглядывает из-за облаков. Так что вполне подойдет достаточно короткая прямая юбка и пиджачок. Никаких ярких цветов, никаких контрастов, неявная скромная полоска. И топ с очень скромным вырезом.

Она – офисный работник, да не обычная секретарша, а успешная деловая женщина, с престижной, хорошо оплачиваемой работой, знающая себе цену.

Ксения зачесала волосы гладко и влезла в изящные лодочки. Каблук не слишком высокий, туфли хороши, вот на них она не поскупилась, никаких подделок. Сумка тоже известной фирмы, тут экономить нельзя, люди сразу на сумку смотрят.

Ксения вышла из квартиры и прислушалась. Ага, все тихо, соседи спят, а в этой квартире вроде бы в отпуск уехали, она вчера из окна видела их с чемоданами.

Это хорошо, что они уехали, поскольку муж уж больно к ней, Ксении, приглядывался. Помочь предлагал по хозяйству, когда она в эту квартиру въехала пару недель назад.

Совершенно ни к чему Ксении такое внимание. Ей нужно вести себя как можно незаметнее, чтобы никто ее не запомнил. И выполнять неукоснительно ежеутренний ритуал.

Итак, она спустилась на лифте, чтобы не стучать каблуками, а то старушенция, что живет под ней, жаловалась уже хозяйке на шум. Хозяйка – баба тертая и спокойная, у нее квартир этих, что сдает, штук пять, так что она от старухи попросту отмахнулась, но без хамства, а Ксении сказала, что бабка в принципе не склочная, в легком маразме, ей ерунду какую-нибудь подарить – дешевенькую шоколадку или яркую заколку для волос, она и заткнется.

Дом, в котором Ксения снимала квартиру, выглядел довольно прилично. Лестницу недавно отремонтировали, двери покрасили, отгородили внизу место для консьержки. Объявление даже повесили, но пока никто не согласился.

Это и к лучшему, подумала Ксения, будет какая-то тетка сидеть и от скуки всех жильцов разглядывать, сплетни по дому разносить. Ладно, пока найдут человека, Ксения уже отсюда съедет.

Она вышла из подъезда и быстро, внимательно оглянулась. Так и есть, мужчина с третьего этажа уже садился в свою машину. Он кивнул ей приветливо:

– Подвезти? – спросил традиционно.

– Спасибо, пройдусь пешком, это полезнее, – как обычно, ответила Ксения.

Он отвернулся без сожаления, и это хорошо, стало быть, просто из вежливости предлагает.

Ксения неторопливо прошла вдоль дома, пересекла двор и вышла через арку на улицу. Скосила глаза, чтобы оглянуться, не поворачивая головы.

Так, вроде бы все нормально, как в любой другой день. Во дворе на лавочке сидит тетка из соседнего подъезда со своей собачонкой, она полная, до сквера не дойти, вот и выходит рано утром, чтобы с жильцами не столкнуться.

Пробежал мимо Ксении широкоплечий парень в спортивной форме. Этот каждое утро бегает. Ох, она бы тоже начинала так день, но нынче у нее другая задача.

Ксения взглянула на часы и убыстрила шаг, прошла по улице, миновала большой жилой дом, весь первый этаж которого был занят офисами. Из пяти дверей три были заперты, и окна давно не мыты, что делать – кризис, люди переходят на удаленку, так выгоднее, чем за офис деньги платить.

Сразу за домом был проезд для машин, Ксения быстро его проскочила и свернула на вымощенную плиткой пешеходную дорожку, которая проложена была, чтобы граждане могли срезать путь до станции метро. Тут людей стало гораздо больше – все же будний день, люди на работу спешат, хоть и лето.

Выйдя на проспект, Ксения не стала сворачивать с основным человеческим потоком к станции метро, а перешла дорогу. Дома на проспекте были относительно новые, чуть в стороне стояло здание большого торгового центра.

Сам центр был еще закрыт, но кафе, что внизу, уже работало. С половины восьмого, на европейский манер, там подавали кофе, а с девяти – завтраки.

У входа Ксения снова взглянула на часы – ровно восемь двадцать. Что ж, все по плану.

Официант кивнул ей, как знакомой, хотя ходила она сюда всего неделю.

– Кофе? – весело спросил он. – Капучино с корицей?

– Без корицы, – ответила Ксения как обычно, – знаю, что она полезна, но не люблю.

– Как скажете! – Он развернулся и пропал из виду.

Ксения незаметно оглядела зал. Ничего необычного, сидят люди, кофе пьют. В основном поодиночке, хотя вон та пара, в углу, явно коллеги, перед работой встретились.

Официант материализовался с чашкой кофе на подносике. Кофе тут и правда варят отличный.

Сахар подавали в пакетиках, а не в сахарнице – так гигиеничнее, как объяснил официант в первый же день. Ксения развернула пакетик. Ничего, только светлый сахарный песок.

– Ах, простите! – Она положила надорванный пакетик обратно. – Мне нужен темный…

И в этом пакетике был обычный темный сахар. Что ж, это еще не конец.

Она не спеша пила кофе, делая вид, что просматривает что-то в телефоне. Время шло, и черед двадцать минут, ровно без пятнадцати девять, официант положил перед ней книжечку меню. Ничего странного, такой порядок.

Со скучающим видом Ксения развернула меню. Так, кафе предлагает разнообразные завтраки на любой вкус.

Как водится, всевозможные омлеты – с ветчиной, с помидорами, посыпанными прованскими травами, орегано, базиликом или красным перцем.

Да, это все не то.

Дальше, здоровый завтрак – хлеб из муки грубого помола с семечками, мусс из авокадо, а сверху – ломтики малосольной лососины. Вкусно, но тоже не то, что нужно Ксении.

Она закрыла меню и отложила в сторону.

– Завтракать не будете? – спросил подскочивший официант.

– Не сегодня, тороплюсь очень, – ответила Ксения, как отвечала каждый день в течение недели. – Счет, пожалуйста.

Она расплатилась наличными, оставив довольно скромные чаевые, и вышла из кафе. Еще один день пролетит в бесплодном ожидании. Ну что ж, можно считать это маленьким подарком судьбы и заняться собственными делами. А завтра – снова тот же ритуал, и так каждый день, пока не придет сообщение.

Но возвращаться сейчас домой ей нельзя, ведь для соседей она – деловая женщина, которая много и успешно работает, со всем, что отсюда вытекает. Ну ничего, у нее все предусмотрено. На то она и настоящий профессионал.

Григорий вошел в гостиную.

Здесь уже была вся шайка, вся, с позволения сказать, родня – и Михаил со своей неподражаемой супругой, точнее сказать – Эльвира с бессловесным мужем в нагрузку, и Вера Ивановна с рыбоглазой дочерью Василисой, и старый хрыч Роман Андреевич в своем неизменном костюме, и сестрицы Таня и Маня (знать бы еще, кто из них кто).