Текст книги "Лампа паладина"

Я огляделась по сторонам и увидела возле стены длинную доску. Вроде ничего себе досочка, крепкая еще.

Я с трудом подхватила эту доску и, с ней под мышкой, пошла за Ираидой.

Та обернулась на меня и удивленно проговорила:

– А это еще зачем? Куда ты тащишь эту доску? И вообще, я тебе сказала – стой у двери!

– Где надо, там и буду стоять! – твердо сказала я. – Хватит уже указывать, сами говорили, что времени мало!

Я сама удивилась своему тону, никогда раньше я не разговаривала так со старшими, а уж тем более с Бастиндой. Да ей не то что возражать, вообще никаких звуков издавать нельзя. Но Бастинда сама так удивилась, что буквально разинула рот. И смотрела на меня так, будто заговорила прикроватная тумбочка или кухонная табуретка. Потом она громко сглотнула и пробормотала что-то невразумительное, а я встала чуть поодаль.

Ираида фыркнула, достала скальпель и стала соскребать дерево с колена кариатиды.

В точности так же, как в моем видении…

– Записывай, – проговорила она озабоченно. – Структура древесины рыхлая… с многочисленными повреждениями… надо же, а с виду еще ничего…

– Это тоже записывать – что с виду?

– Нет, конечно! Думай своей головой, что писать, а что нет!

Я старательно записывала ее слова и в то же время следила за полом и кариатидой.

И вскоре увидела, что пол под весом Ираиды начал с негромким скрипом прогибаться… Ну да, забыла сказать, что Ираида Павловна у нас – как бы это помягче выразиться – дама весомая, то есть не то чтобы под сто килограммов, чего нет, того нет, зря врать не стану, но если и меньше девяноста, то самую чуточку.

Так что пол потихоньку прогибался, и в то же время кариатида стала чуть заметно наклоняться, словно хотела рассмотреть того, кто нарушает ее многолетний покой.

Ираида Павловна продолжала скоблить деревянное колено и диктовать мне свои комментарии.

Пол тем временем прогибался все сильнее, а кариатида уже заметно накренилась…

Тут раздался громкий треск, и многострадальная кариатида начала падать…

Бастинда в последний момент заметила движение деревянной статуи, подняла голову и застыла от ужаса…

Дальше события стали разворачиваться молниеносно, как в ускоренной съемке.

Я метнулась к кариатиде и подставила под нее доску, тем самым задержав ее падение. В то же время я схватила окаменевшую от испуга Ираиду за локти и буквально выдернула ее из-под падающей кариатиды, оттащила на безопасное место…

В это время доска не выдержала веса падающей статуи и подломилась. Кариатида с грохотом обрушилась на пол, и тут же сверху на нее рухнула потерявшая опору деревянная галерея.

Образовалась груда деревянных обломков, над которой поднималось облако пыли.

Мы с Ираидой сидели на полу в паре метров от этой груды, переводя дыхание.

Наконец к Ираиде вернулся дар речи, и она произнесла изменившимся голосом:

– А с виду все выглядело достаточно прочно!

– Не всегда можно верить первому впечатлению! – подала я голос.

Бастинда покосилась на меня и смущенно проговорила:

– А ведь ты была права… галерея обрушилась, как ты и говорила… у тебя есть интуиция, а интуиция в нашей работе – самое главное! Из тебя выйдет хороший специалист!

Я промолчала – не рассказывать же ей про старинную лампу и посещающие меня видения…

А Ираида Павловна немного помолчала и смущенно добавила:

– И спасибо тебе… ты ведь меня спасла… я в какой-то ступор впала, и если бы не ты…

Я опять промолчала – не знала, что ответить на такие слова. Не скажешь ведь «пожалуйста» или «всегда к вашим услугам».

– Удивительно, как ты быстро отреагировала на опасность! Я и не представляла, что у тебя такая реакция!

Что я могла на это сказать? Что я и сама не представляла? Или что я так быстро реагировала, потому что была готова к подобному развитию событий?

А она еще добавила:

– А как ты догадалась прихватить доску?

– Ну, не знаю… интуиция…

– Вот именно! Я же говорю – интуиция в нашем деле важнее всего!

Надо же, все-таки есть в ней что-то человеческое, может испытывать благодарность.

– Ну устрою я прорабу этому, утверждал ведь, что все тщательно проверил, а тут такое! – Ираида сокрушенно покачала головой, глядя на обломки галереи, скрывшие кариатиду. Вторая кариатида смотрела на гибель своей сестры довольно равнодушно. Ираида же выглядела бледновато.

Делать было нечего, мы выбрались на улицу и уселись на крыльце. Нужно было звонить прорабу, но Бастинда что-то медлила, и я поняла, что у нее просто нет сил. То есть до нее понемногу доходило, что сейчас она лежала бы там, под обломками, и в лучшем случае ее ждало бы пожизненное кресло инвалида.

– Выпейте водички! – предложила я, это мама настояла на том, чтобы я всегда носила с собой бутылку воды, она прослушала передачу о том, что вода – это жизнь, и усиленно выполняла все рекомендации. Надо же, в кои-то веки пригодилось!

Ираида вцепилась в бутылку, как будто пробыла в пустыне дней десять, выхлебала одним махом половину, потом закурила, причем, что характерно, разрешения не спросила, из чего я сделала вывод, что она пришла в себя.

Так и оказалось, потому что после перекура она позвонила сначала прорабу, а потом – начальнику. Вот тут я отошла в сторонку, поскольку слушать ее цветистую ругань мне было неинтересно. И это еще были относительно приличные выражения, обычно наша Бастинда и матом не брезгует.

Я достала телефон и обнаружила там пять или шесть непринятых звонков от мамы. Меня кольнуло беспокойство: что-то явно случилось. Я упросила Ираиду Павловну ехать отсюда к цивилизации, не дожидаясь прораба, она открыла было рот, чтобы произнести свои обычные хамские речи, но своевременно одумалась, прикусила язык и тронула машину с места.

Мужчина неопределенного возраста, в черных очках, с коротко стриженными белыми волосами подошел к трансформаторной будке, огляделся по сторонам и открыл железную дверцу с изображением черепа и грозной надписью: «Высокое напряжение. Опасно для жизни».

За дверцей оказалось хитросплетение разноцветных проводов. Мужчина без опаски взялся за эти провода и потянул в сторону, как дверцу шкафа-купе.

Провода вместе с задней стенкой отодвинулись, и за ними оказалась уходящая под землю железная лесенка.

По этой лесенке мужчина спустился, открыл еще одну дверь – она была заперта на ключ, нажал на кнопку выключателя.

Вспыхнул свет.

Мужчина находился в обычной, скудно обставленной комнате без окон.

Здесь были рабочий стол с компьютером, пара стульев, небольшой шкаф, узкая кровать, еще один стол, на котором стояли электрический чайник и кофеварка. Был еще отгорожен уголок, где помещались душ и унитаз.

Первым делом мужчина заправил кофеварку, засыпав в нее двойную порцию кофе. Когда кофе был готов, он выпил его двумя глотками, затем сел за рабочий стол, поставил перед собой настольное зеркало, снял темные очки.

В зеркале отразилось худое костистое лицо с пугающе белыми глазами без зрачков.

Мужчина усмехнулся и вынул белые линзы.

Теперь глаза у него были обыкновенные, блекло-голубые, с обычными круглыми зрачками. И все лицо его при этом утратило свою пугающую загадочность.

Мужчина провел длинными пальцами по лицу, как бы снимая с него усталость.

Затем он выдвинул ящик стола и достал оттуда резную шкатулку из темного дерева. Открыв эту шкатулку, он достал из нее четыре вещи – толстую старинную книгу в потертом кожаном переплете, на каком-то загадочном древнем языке, старинный серебряный канделябр на две свечи, хрустальный шар размером с теннисный мяч и массивный серебряный перстень.

На этом перстне был выгравирован странный символ – восьмиконечный крест, вписанный в пентаграмму.

Мужчина прижал перстень к губам, прошептал несколько слов на загадочном языке, затем надел его на указательный палец правой руки. В канделябр он вставил черные свечи, зажег их и бережно взял в руку хрустальный шар.

Он стал медленно поворачивать шар, глядя сквозь него на пламя свечей, и тихо произносить странное заклинание на незнакомом гортанном языке.

Вскоре внутри шара заклубилось золотистое облачко.

Это облачко сгустилось, меняя форму.

На какое-то время оно стало похоже на старинную масляную лампу… затем оно изменилось, теперь в нем можно было увидеть женское лицо… и снова облачко изменило форму, оно стало похоже на какой-то небольшой дом, но тут же смешалось и утратило форму.

Мужчина выругался на незнакомом языке, встряхнул шар, посмотрел сквозь него на пламя…

Но в шаре по-прежнему клубилось только бесформенное золотистое облачко.

Тогда мужчина положил шар, не оправдавший его надежд, открыл старинную книгу и начал читать ее вслух, нараспев произнося странные гортанные слова.

Так он читал около получаса, и его голос в процессе чтения становился все сильнее и громче.

Постепенно голос его изменился.

Теперь казалось, что не он читает древнюю книгу, а сами ее страницы оживают и звучат странным, гипнотическим голосом, не имеющим возраста и даже пола.

Наконец этот голос замолк, и в комнате наступила тишина.

Мужчина встряхнул головой, словно стряхивая с себя гипнотическое оцепенение, вызванное древними словами.

Он снова вставил в глаза белые линзы, взглянул на себя в зеркало и удовлетворенно ухмыльнулся.

– Придется сделать все самому!

Татьяна Михайловна Соловьянинова была женщиной энергичной и справедливо полагала, что от любых неприятностей нужно спасаться работой. Желательно физической. Ну, разумеется, не таскать камни в гору, как Сизиф, и не копать огород (которого, кстати, у нее никогда не было).

Нет, работа должна быть по силам. Ну, к примеру, уборка квартиры, которая всегда на ней.

Дочка, эта тетеха и размазня, никогда ничего не успевает. А все потому, что не умеет правильно организовать свое время. Ну что делать, уж такая ей досталась, никуда теперь не денешься. Как люди говорят: с мужем можно развестись, с детьми же – никогда. Это ее крест, нужно его нести до конца.

Вспомнив про двух своих мужей, с которыми пришлось развестись, Татьяна Михайловна слегка расстроилась.

Не потому, что было жалко этих двоих – один со временем стал законченным алкоголиком, причем так удачно маскировался, что она разглядела его пагубное пристрастие, когда уже поздно было что-то делать.

Нет, все эти беседы с наркологами и психологами не для нее, она сочла правильным поступком немедленно с первым мужем развестись, не тратя свои силы и нервы на никчемного человека, который при прощании только и смог сказать, что от такой, как она, любой мужик запьет и он еще долго продержался.

Следующий муж был полной противоположностью первому, то есть вообще не брал в рот спиртного, не курил, не играл на гитаре, не убегал надолго общаться с друзьями, которых, надо сказать, у него и не было вовсе. Он принимал душ два раза в день и сам стирал свои носки. Он мыл посуду после завтрака, чтобы поставить чашки из-под кофе ручками обязательно в одну сторону. В ящиках стола у него был абсолютный порядок, равно как и на полках платяного шкафа.

Ну да, он сразу же постановил, что отделения в шкафу у них будут раздельные.

Надо отдать ему должное: он заранее предупредил свою будущую жену, что главным в своей жизни считает порядок. Она с радостью согласилась выйти за него замуж, потому что, откровенно говоря, никаких других претендентов и не было – у нее же была Аня.

Неприятности начались через несколько месяцев, когда она уже была беременна Марьяшей. Кстати, это муж так назвал дочку, пускай будут Анна и Марианна, как в фильме про Золушку.

Короче, своей патологической любовью к порядку муж стал Татьяну Михайловну безумно раздражать. Глядя, как он ставит чашки ручками в одну сторону, ей хотелось бросить все чашки на пол и растоптать их ногами. А когда она в который раз наблюдала, как он запихивает в стиралку свои носки (отчего-то непременно белые, других он не носил даже зимой), то поймала себя на мысли подбросить в машину, к примеру, малиновую, жутко линяющую прихватку.

Она сама удивлялась таким желаниям и списывала их на беременность. Но когда родилась вторая дочка, стало еще хуже.

Все знают, что с грудным ребенком никакого порядка в доме быть не может, всюду разбросаны памперсы, соски и бутылочки. Так вот, муж по-прежнему только расставлял чашки и стирал носки, а всего остального требовал от Татьяны Михайловны.

Зарабатывал он не настолько хорошо, чтобы нанять няню или хотя бы женщину для уборки, приходящую раз в неделю. А когда Татьяна Михайловна заметила, что он смотрит на своего ребенка с досадной брезгливостью, то совсем пала духом.

И раздражение, которое она испытывала к нему во время беременности, теперь не прошло, а потихоньку превращалось в самую настоящую ненависть.

Все-таки пару лет они продержались, а когда она поняла, что больше просто не может его видеть, что ее раздражает в нем буквально все: как он ест, как с задумчивым видом трогает кончик носа, как чистит зубы, и эти проклятые носки, черт бы их взял совсем…

Так вот тогда она сказала, что хочет развестись. И до сих пор помнит, какое немыслимое облегчение промелькнуло на его лице, когда он услышал ее слова.

Он честно платил алименты, но не изъявлял никакого желания видеться с ребенком. То есть если бы она попросила, то, возможно, он выполнил бы все, что положено. Но при виде бывшего мужа на пороге их с детьми квартиры у нее начиналась сильнейшая зубная боль, которая проходила только на следующий день. Так что посещения мужа понемногу сошли на нет, и он был только доволен. Вот так они и расстались – без шумных скандалов и взаимных оскорблений.

Разумеется, Татьяне Михайловне было тяжело с двумя детьми, но помогали родители, а через некоторое время выяснилось, что тот, первый, муж, вместо того чтобы окончательно спиться, как она предрекла ему при расставании, отчего-то взялся за ум, бросил пить, организовал свой, хоть и небольшой, бизнес – в общем, пошел в гору. И нещадно баловал Аню, свою единственную дочку.

С Татьяной Михайловной же первый муж упорно общался только по телефону, и то предпочитал писать сообщения. Однако она стала подумывать о воссоединении с ним.

Ну что, в самом деле, раз он оказался приличным человеком, так почему бы и нет? Не то чтобы сразу бежать в загс, но можно же ведь встречаться, общаться, проводить время семейно… Да. Сколько пар вот так воссоединяются после развода, дело житейское, не зря говорят, что старая любовь не ржавеет.

Короче, когда она ненавязчиво пригласила бывшего мужа к ним на день рождения Ани, чтобы отметить его в узком семейном кругу, он ответил, что прийти никак не сможет, потому что уезжает в длительную командировку.

А потом как-то явилась сияющая Анька с запоздалыми подарками ко дню рождения и сообщила, что папа скоро женится. Свадьба будет скромная, но ее пригласили.

Один бог знает, чего стоило тогда Татьяне Михайловне удержать лицо. А это чудовище, ее старшенькая, злорадно описывала подробности – и какая новая жена отца замечательная и красивая, и как хорошо к ней относится, и вот это дорогущее платье она помогала выбирать. И вообще они с ней как подружки.

Ну скажите, за что она так с родной матерью, что Татьяна Михайловна ей сделала плохого?

Что ж, Татьяна Михайловна сумела перенести этот удар достойно, тем более что через некоторое время Анька стала жаловаться, что ее мачеха была добра к ней только до официальной свадьбы, а потом вежливо, но твердо дала понять, чтобы она не лезла к ним в семью.

Татьяна Михайловна вновь вычеркнула первого мужа из своей жизни и занялась детьми и работой.

Сейчас она очнулась и в сердцах выругала себя за то, что вместо того, чтобы заниматься делом, она поддается унынию и грусти. Ну уж нет, это не для нее.

Татьяна Михайловна засучила рукава и принялась за уборку квартиры. И прежде всего сунулась в комнату дочери…

Ну что же это такое!

Душно, дочка забыла открыть форточку. Ну да, ночью шел дождь, а сейчас-то ясно!

Впустив в комнату свежий воздух, Татьяна Михайловна отдернула шторы и огляделась.

Так, легкая пыль, и подоконник не мешало бы протереть, и покрывало на диване сбито на сторону, пижама почему-то валяется на полу… А чем это пахнет?

Татьяна Михайловна втянула носом воздух и поморщилась. Пахло чем-то непривычным, не то индийскими благовониями, не то церковным ладаном. Да нет, пожалуй, не то…

И тут она вспомнила, что ночью ее ненормальная доченька зажигала эту штуку, которую она принесла вместо вазы авторской работы. Вот уж подарочек так подарочек!

Надо же, мало того что эту дуреху обманули цыгане, так она еще и зажигала эту, с позволения сказать, лампу ночью! Ведь пожар могла устроить, спалила бы всю квартиру!

Господи, привычно подумала Татьяна Михайловна, и за что мне такое наказанье? Ну совершенно никчемушная девица уродилась. Анька хоть замуж вышла…

Однако мысли о старшей дочери тоже не привели Татьяну Михайловну в хорошее настроение. Муж у Ани так себе, ни рыба ни мясо, ни денег с него больших, ни любви особой не получить.

Анна, конечно, матери ничего не рассказывает, только денег то и дело просит вроде как случайно, к слову, но Татьяна Михайловна, как всякая мать, все видит.

А Марьяна, когда услышала, как она зятя критикует, только плечами пожала – мол, оставь их в покое, пускай сами разбираются.

Между делом Татьяна Михайловна орудовала пылесосом, а потом решила отодвинуть диван, чтобы уж окончательно расправиться с пылью. И что вы думаете? В самом дальнем углу валялся сверток из старых газет. Ну так и есть, эта лентяйка и тетеха не выбросила лампу! А ведь обещала, слово давала. Грош цена их словам!

Татьяна Михайловна не стала разворачивать лампу, она положила сверток в старый полиэтиленовый пакет и вышла из дому, всунув ноги в тапочки на резиновом ходу. Открыв дверь аккуратного домика, где стояли баки для мусора, Татьяна Михайловна запихнула пакет с лампой в самый дальний бак и вздохнула свободно.

Нет, правильно говорят: если хочешь, чтобы дело было сделано, – сделай его сам!

Еще выйдя из лифта, Татьяна Михайловна услышала, что за дверью ее квартиры заливается телефонный звонок. С трудом справившись с замками, она пробежала до телефона и успела схватить трубку.

– Алло, я слушаю!

– Это Татьяна Михайловна? – спросил в трубке незнакомый мужской голос.

– Ну да, а что вы хотели? – Татьяна Михайловна была женщиной недоверчивой, какое уж тут доверие, когда столько телефонных мошенников развелось.

– Я говорю с Татьяной Михайловной Соловьяниновой? – голос был сухой и абсолютно безликий, из чего Татьяна Михайловна инстинктивно сделала вывод, что сейчас ей сообщат нечто неприятное. Телефонные мошенники обычно разговаривают голосами приветливыми и сладкими, как малиновый сироп.

– Да-да, я вас слушаю! – ее голос против воли дрогнул.

– Меня попросила позвонить ваша дочь Марианна!

– Что такое? – Татьяна Михайловна ощутила, как ноги ее подламываются в коленях, и опустилась на плитки пола в прихожей. – Что с ней?

– Вы только не волнуйтесь, но она попала в аварию… такси влетело в столб…

– Она… она… – Татьяна Михайловна осознала, что не может выговорить страшное слово.

– Она пострадала, но не так сильно, как другие… она в сознании и просила вам позвонить.

– А вы кто? – в голове Татьяны Михайловны зашевелились подозрительные мысли. Знаем мы эти звонки по телефону, сейчас денег будет просить. – А почему она сама не может позвонить?

– Ее телефон пропал, я звоню со своего, я врач скорой помощи, сейчас мы везем вашу дочь в больницу. Она не может говорить, потому что я сделал ей укол успокоительного, она спит. Так что вы не волнуйтесь, помощь ей оказали…

– В какую больницу ее везете? – закричала Татьяна Михайловна не своим голосом. – Адрес говорите!

– Комаровская больница, это…

– Я знаю, где это, это же очень далеко!

– Уж как положено, везем в дежурную больницу, – сухо ответил доктор и отключился.

Татьяна Михайловна заметалась по квартире, собирая вещи и деньги, ох, паспорт же дочкин еще нужен!

Найдя в ящике стола красную книжицу паспорта, она взглянула на фотографию. Совсем молодое и довольно глупое лицо, глаза смотрят на мир испуганно…

Ох, ну это же ее дочь, плоть от плоти, а она вечно ею недовольна и ругается. Ох, вот и сглазила…

Как только мы с Бастиндой въехали в цивилизацию, в телефоне появился сигнал. И я набрала маму. Однако ее телефон не отвечал, то есть сообщил мне равнодушным голосом, что выключен или находится вне зоны действия сети.

Что такое? Это у меня вечно проблемы с телефоном, он разряжается в самый неподходящий момент, а мама в этом смысле строга, она трепетно следит за своим телефоном и от меня требует того же.

Я набрала номер домашнего телефона, и никто не взял трубку. Слушая долгие гудки, я начала волноваться.

То есть мамы нет дома. Это-то еще ничего, мама – женщина активная, ушла в магазин или еще куда-нибудь, в такую погоду грех дома сидеть, по ее же собственному выражению. Но для чего она мне звонила пять… нет, шесть раз?

– Ты чего ерзаешь? – недовольно спросила Бастинда. – И все по телефону звонишь, хахаль, что ли, бросил?

– Какой еще хахаль? – непритворно рассердилась я. – Вы хоть иногда думаете, что говорите?

Ираида до того удивилась, что чуть не въехала в идущую впереди «газель», чертыхнулась, свернула в первый попавшийся карман и остановилась. Я подумала, что сейчас она меня высадит, да и черт с ней, надоело терпеть ее бесконечное хамство, но она неожиданно спросила вполне человеческим голосом, что у меня случилось. И я ответила, что не могу дозвониться маме и волнуюсь.

– Звони соседям, может, они в курсе!

Однако одни соседи по площадке в отпуске, а другие недавно только купили квартиру, мы с ними толком и познакомиться не успели. Да еще маме эта пара отчего-то не понравилась, так что вряд ли она к ним обратится за помощью. Однако я решила позвонить тете Оле, в надежде, что она что-то знает.

Трубку схватили сразу же, и голос у тети Оли был радостный и оживленный.

– Да, Герочка, нас разъединили, мы не успели договорить!

Когда ситуация разъяснилась, из голоса тети Оли мигом пропали радостные интонации. Она довольно сухо ответила, что с мамой они уже несколько дней не созванивались и что она понятия не имеет, куда она подевалась.

Ираида, увидев мое лицо, сказала, что отвезет меня домой, потому что работы с меня в таком состоянии как с козла молока, а с начальником она сама все уладит.

Надо же, оказывается, она может быть нормальным человеком, когда захочет!

Мы долго ехали из-за пробок, я все время пробовала звонить маме и домой, но никто не отвечал. Я до того разволновалась, что даже забыла толком поблагодарить Ираиду Павловну, выскочила из машины и помчалась наверх, не дожидаясь лифта.

Дверь в квартиру была широко открыта, и сердце мое тотчас ухнуло вниз. Ограбили или маме стало плохо и ее увезли на скорой…

Очень осторожно я приоткрыла дверь и увидела маму, сидящую в прихожей на пуфике. Она подняла глаза и посмотрела на меня странно, как будто не веря.

– Марьяшка, это ты?

И я даже не стала ставить ей на вид за «Марьяшку». Дело в том, что я терпеть не могу мое имя Марианна. Это папочка удружил, и больше ничего я от него не получила. А теперь всю жизнь страдать должна, потому что вспоминаю этих ужасных сестер из старого фильма и их мамашу.

Представляюсь я Мариной, и на работе, и все знакомые знают, что Марианной лучше меня не называть. Вроде бы и с мамой мы договорились… ну ладно.

– Что случилось? – задала я традиционный вопрос.

Мама невнятно забормотала что-то про аварию, про такси и про больницу.

– Ты была в больнице? – испугалась я. – А отчего тебя так быстро выписали? Неужели ты самовольно ушла? Мама, это может быть очень серьезно! И что у тебя с телефоном, звоню-звоню, а он…

Мама по-прежнему смотрела как-то странно, потом зачем-то потрогала меня, отстранилась, снова провела рукой по лицу, повернула и оглядела сзади.

Уверившись, что вид у меня совершенно обычный – ну, если не считать того, что джинсы и рубашка здорово грязные после того, как мы с Ираидой Павловной повалялись на даче купца Семирылова, то есть как его там на самом деле…

Так вот, убедившись, что со мной все в порядке, мама шумно втянула носом воздух, закрыла входную дверь и повернулась ко мне с грозным видом.

– Где ты была? – вопросила она вроде бы спокойным голосом, но я-то отлично знаю свою маму, так что сразу поняла, что она находится в крайней степени ярости. И разговаривать с ней можно только спокойным голосом. А лучше вообще не разговаривать, а просто пожать плечами и уйти в свою комнату.

Но в данном случае такая тактика неприемлема, да и вообще, мне как-то расхотелось помалкивать. Тут явно что-то случилось, и на душе у меня было неспокойно.

– Как где? – я сделала вид, что удивилась. – На работе, где же еще, я вообще-то работаю…

– Почему ты не отвечала по телефону? – взвизгнула мама. – Я звонила тебе раз десять, и ты не брала трубку!

– Потому что я находилась вне зоны действия сети. Мы выезжали за город, в отдаленное место. Ты прекрасно знаешь, что я не сижу в офисе, ты ведь сама устроила меня на эту работу.

Это верно, когда я поняла, что больше никогда-никогда не смогу переступить порог школы, мама, по ее собственному выражению, села на телефон и очень скоро нашла мне работу. Через своего бывшего одноклассника, как оказалось, он с нашим шефом соседствует на даче.

Мама по-прежнему смотрела на меня странным взглядом.

– Ты можешь объяснить, что же случилось? – тут я заметила в прихожей некоторый беспорядок и грязные следы на коврике возле двери. Следы были явно мужские.

– Случилось? Случилось, что мне позвонили и сказали, что ты попала в аварию, что такси врезалось в столб! – закричала мама.

– Такси? Какое такси? Ты прекрасно знаешь, что я не езжу на такси, я столько не зарабатываю!

Но мама меня не слушала, она продолжала рассказывать про то, как поехала в больницу, как искала там меня, как ей хамили, а потом отправили в морг, и только в морге нашелся нормальный человек, который дал ей понюхать что-то отвратительно пахнувшее, а потом подсадил в труповозку, которая, к счастью, была без содержимого, а только ехала за очередным покойником.

– Мам, ну тебя просто разыграли, я жива-здорова… – Я подсела к ней на пуфик.

– Если бы ты отвечала на звонки… – начала мама.

– Да я потом звонила тебе сто раз, а у тебя телефон, как назло, разрядился!

– А ты что, думаешь, что в таком состоянии я могла вспомнить про зарядку?

– Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается. А это что? – я показала на следы. – Тебя внесли домой санитары из морга?

Мама быстро отвернулась, но я-то прекрасно знаю свою мать, так что сумела прочесть все, глядя ей в затылок.

– Нас ограбили? – спросила я. – Вскрыли квартиру и обнесли ее? Да отвечай же ты толком!

Под моим давлением мама призналась, что, придя домой, нашла дверь квартиры открытой. И не очень удивилась, потому что сообразила уже, что ее нарочно выманили из дома звонком о фальшивой аварии. А по-настоящему удивилась она, когда проверила кое-какие деньги и золотые вещи, а также свою шубу и нашла их нетронутыми, а больше у нас и красть нечего.

Тут меня как обухом по голове стукнуло – лампа! Вот не спрашивайте, почему я о ней подумала, просто вдруг как-то стало мне тревожно, и я бросилась в свою комнату. И сунулась под диван, и, разумеется, не нашла там никакого свертка из старых газет.

Не веря своим глазам, я одним рывком отодвинула диван на середину комнаты и не нашла под ним даже пыли. Хотя в комнате был ужасный беспорядок – одежда вывалена из шкафа, ящики стола выдвинуты, постель скомкана.

Внезапно я осознала, что сижу на диване, пытаясь унять сердце, которое буквально выскакивало из груди. Руки тряслись, зубы стучали… где-то в голове всплыла разумная мысль, что это у меня такая реакция на стресс.

Что характерно, не было ни кашля, ни насморка, только слезы текли из глаз не переставая.

– Что с тобой? – мама стояла в дверях.

– Украли… унесли лампу…

Вот вы не поверите, но если бы мама удержалась и не издала странного звука «пфф!», я бы ничего не поняла, поверила бы, что воры унесли лампу, потом пришла бы в себя и жила спокойно дальше.

Что меня заставило вскинуть голову и посмотреть на маму, до сих пор не могу понять. Но когда я посмотрела, как она облизывает губы и отводит глаза, я все поняла.

– Это ты? – Я вскочила с дивана и подбежала к ней. – Это ты ее выбросила?

– Да что такое… – заговорила мама таким фальшивым голосом, что даже пятилетний ребенок понял бы, что она врет. – Ну что с тобой, успокойся, Мариночка…

Вот, вот это самое оказалось последней каплей. Как я ни боролась с мамой с самого детства, она никогда не звала меня Мариной. А только Марьяшей, говоря, что раз уж дано человеку имя, то нужно его с честью носить до конца, а не менять. Сначала захочешь одно, потом другое, а документы? Ты же все-таки не колхоз, чтобы тебя десять раз переименовывали.

Она меня не убедила, но сейчас я сразу поняла все.

– Ты ее выбросила? – спросила я зловеще.

Вот вы не поверите, но в первый раз в жизни мне захотелось схватить свою мать за плечи и трясти ее как тряпичную куклу, пока не признается во всем.

Впрочем, она и не думала ничего скрывать.

– Да! – сказала она. – Да, я ее выбросила! Но это должна была сделать ты! Ты сама! Все в этом доме держится только на мне! Я готовлю, я убираю, я слежу за счетами и за твоей одеждой, все я!

– Когда? – перебила я ее.

– А? – Мама остановилась посреди своей пламенной речи. – А, еще утром… Куда ты?

Я вылетела из подъезда в расстроенных чувствах.

Я никак не хотела понимать, что на маму не за что сердиться – я ведь сама обещала ей выкинуть лампу, и она понятия не имела, что эта лампа мне дорога… Да если бы я сказала, что мне нужна эта лампа, мама все равно бы не поверила.

А лампа мне действительно была очень дорога. Насколько дорога – я поняла только сейчас, когда лишилась ее.

А почему, собственно, я так расстроилась? Неужели я действительно верю, что эта лампа помогает мне заглядывать в будущее и предотвращать грядущие несчастья?

Но ведь это на самом деле так! Уже два раза лампа помогла мне! Благодаря ей мы с мамой не сели в автобус, который попал в страшную аварию, а потом благодаря этой же лампе мне удалось спасти Ираиду Павловну…

Как бы я ни относилась к Бастинде, но совершенно не желала ей увечья и уж тем более смерти! К тому же после происшествия в старом доме купца Синерылова Бастинда явно стала проявлять человеческие качества.

С другой стороны, такого просто не бывает! Не может старая, потертая лампа позволять заглядывать в будущее. Наверняка в обоих этих случаях сработала моя интуиция…

Да, но только прежде эта самая интуиция никак не проявлялась, а тут, с появлением лампы, – сразу два раза за несколько дней… это явно не совпадение!