Текст книги "Проклятие Осириса"

– Да что ты, Дмитрий Алексеич, выдумал! – недовольно закричал Легов. – У нас ЧП, некогда мне по этажам бегать!

Панибратское «ты» вовсе не означало того, что Легов испытывает к Старыгину дружеские чувства, Легов, будучи зол, «тыкал» всем сотрудникам, исключая, конечно, начальство. Судя по голосу, сейчас Легов был не просто зол, а серьезно озабочен и рассержен по вполне определенной причине. Да он и сам сказал, что в Эрмитаже случилось что-то серьезное. Но Дмитрий Алексеевич, в принципе, был не робкого десятка, просто не любил скандалов, сейчас же ему Легов был действительно необходим.

– Пришлите кого-нибудь из своих людей потолковее, – твердо сказал Старыгин, упорно называя Легова на «вы», так он безуспешно пытался его перевоспитать, – но лучше сами зайдите. Это срочно.

Легов понял по его тону, что дело и вправду важное, однако пробурчал что-то недовольно и отключился.

Старыгин снова огляделся. Теперь, когда он пробыл в комнате достаточное время, беспорядок не резал глаз, и он смог подсчитать потери. В работе у него было три картины, самая ценная – неизвестного итальянского мастера флорентийской школы «Мадонна с младенцем и Иоанном Крестителем». Картина датировалась первой половиной шестнадцатого века и была в весьма плачевном состоянии. Именно с ней Старыгин собирался работать долго и тщательно. Неужели ее украли? Но нет, вон выглядывает из вороха бумаг головка младенца и материнская рука, нежно ее поддерживающая.

С замиранием сердца он потянул на себя уголок. Все в порядке, на первый взгляд ничего страшного с картиной не случилось. Просто сбросили со станка.

Была еще работа одного голландца – пейзаж небольшого размера, на первом плане развалины мельницы, река, а сзади поля и рощи.

Пейзаж Старыгин нашел в дальнем углу также неповрежденным. От сердца отлегло, потому что третья картина стояла на станке. Это было странно, потому что она-то как раз была засунута Старыгиным далеко в шкаф, уж очень не хотелось ему ею заниматься.

Малоизвестный французский художник XIX века Луи Жироде Триозон, ученик Жан-Луи Давида. Картина называлась «Гадание Иосифа перед фараоном», и, на взгляд Старыгина, не было в ней ровным счетом ничего интересного. Картину эту вытащили из запасников, где она пролежала больше двадцати лет, отданная когда-то в дар Эрмитажу. В экспозицию музея картину тогда же решили не выставлять, поскольку она была в неважном состоянии. Висела явно в жилой комнате возле батареи парового отопления, да еще и свет прямо падал на нее из окна. Краски выцвели, лак потрескался.

Однако несколько месяцев назад из Москвы пришло указание картину найти, отреставрировать и вывесить в экспозицию, поскольку в Германии обнаружился родственник той самой старушки, что отдала в свое время картину в Эрмитаж. Родственник этот оказался не простым, а очень богатым человеком, крупным бизнесменом и находился едва ли не в приятельских отношениях с российским премьер-министром, который пригласил его посетить Петербург ближайшей осенью. Как-то бизнесмен упомянул в разговоре про свою двоюродную бабушку и про картину, вот и решили сделать ему сюрприз к приезду.

Старыгин не любил никакой срочности и штурмовщины – мол, бросай все, занимайся только этим, оттого и оттягивал реставрацию картины.

Дверь распахнулась, как от сквозняка, и на пороге появился Легов.

– Ну, что тут у тебя за пожар? – недовольно спросил он.

Старыгин не ответил, впрочем, ответа и не требовалось.

– Та-ак, – медленно протянул Легов, – взлом? Кража? Вандализм?

– Взлом, – со вздохом согласился Старыгин, – но насчет кражи я в сомнении…

– Мне сомневаться некогда! – отрубил Легов. – Прошу предоставить точную информацию, что у вас пропало! Какие единицы хранения?

– Все единицы на месте, – уверенно ответил Старыгин, – то есть ничего не украли, но…

– Порча ценностей?

– Да вроде ничего и не попортили… – растерянно промямлил Старыгин.

– Да? – недоверчиво взглянул Легов. – А за каким чертом, извиняюсь, они тогда к тебе залезли?

– А я откуда знаю! – рассердился наконец Дмитрий Алексеевич. – Вот вы и выясняйте, зачем и заодно кто такие они!

Его вспышка возымела действие, Легов спросил спокойным голосом, что изменилось в мастерской.

– Да разбросали все и картины местами поменяли. Эту – сбросили, а эту – на станок поставили.

– Эту? – Легов внимательно поглядел на картину.

Картина Луи Жироде Триозона представляла сцену из Библии, где Иосиф Прекрасный растолковывает египетскому фараону его сон.

Французский художник изобразил просторный зал во дворце фараона, пышный и одновременно мрачный. Высокие гранитные колонны скрываются в высоте, стены покрыты богатой золоченой резьбой и узорными барельефами. Сам владыка Египта восседает на величественном золотом троне в окружении многочисленных вельмож и придворных. Иосиф, красивый, благообразный юноша в ярком восточном одеянии, стоит перед ним в свободной, непринужденной позе и что-то говорит, показывая правой рукой на большое полукруглое окно. Фараон слушает его весьма благосклонно, и даже спустил одну ногу в золоченой сандалии со ступеньки трона, словно собирается встать и подойти к привлекательному еврейскому юноше, чтобы возвысить его, приблизить к себе и дать ему важный государственный пост.

За спиной у Иосифа перешептываются несколько седобородых стариков – должно быть, египетские маги и жрецы, не сумевшие должным образом растолковать своему владыке его сон. Лица этих старцев выражают зависть и явное неодобрение по отношению к удачливому молодому сопернику.

Собственно, для французского художника библейская тема послужила лишь предлогом для того, чтобы изобразить людей в пышных экзотических нарядах – таких, какими он представлял себе древних египтян и персонажей Священного Писания.

Глядя на картину, Старыгин мимолетно подумал, что во времена Триозона Наполеон уже завоевал Египет и бурно началось исследование этой древней колыбели цивилизации, выдающийся французский египтолог Франсуа Шампольон уже работал над расшифровкой иероглифов, египетские древности попали в музеи Европы, но люди, изображенные на картине, не имеют ничего общего с жителями страны Миср, Древнего Египта, какими мы представляем их сегодня. Их наряды и сам облик явно были придуманы художником.

– Картина называется «Гадание Иосифа перед фараоном», – пояснил Старыгин в ответ на вопросительный взгляд Легова.

– Это что – из египетской жизни? – оживился Легов.

– Ну… кажется, так…

– Вот у меня где эти фараоны! – пожаловался Легов. – Слыхал – в отделе Древнего Египта тоже происшествие – вскрыли витрину, вытащили статуэтку, ничего не взяли, а мне теперь разбираться…

– Вот как? – поднял брови Старыгин. – А охрана, стало быть, спала?

– Да нет, дежурному по голове дали, так с пяти утра и провалялся там на полу, пока его не хватились… И вот еще что… – Легов обежал комнату быстрым взглядом, потом отогнал Старыгина и присел на корточки перед станком, где стояла картина.

Не найдя на полу ничего интересного, он пошарил рядом и выпрямился с торжеством во взоре, держа в руках лист бумаги.

– Да это же мой отчет по командировке! – ахнул Старыгин.

– Какой отчет! – отмахнулся Легов. – Ты сюда смотри!

На обороте четко отпечатался след ботинка примерно сорок третьего размера. Обычный ботинок, неясный рисунок подошвы.

Легов наклонил голову и уставился на ботинки Старыгина.

– Хорошие ботиночки! У вас какой размер?

– Ну, сорок третий, а что?

– Подметку предъявите! – рявкнул Легов, так что Старыгин вздрогнул и снял ботинок.

Подошва была так сношена, что рисунка не разобрать.

– Они итальянские, удобные очень… – пробормотал Старыгин, – вот и заносил…

– Все ясно, след преступник оставил!

– А вы думали, что я?

– Разрешите? – в комнату заглянул помощник Легова, Севастьянов. – Ну, в общих чертах все ясно, сигнализацию преступник отключил, а дверь отмычкой отпер.

– А как он в музей ночью попал? – не выдержал Старыгин.

– Да тут, понимаете… – замялся Севастьянов, – два такелажника чушь какую-то несут. Дескать, носили они ящики вчера вечером, так якобы кто-то был в ящике, оттуда выскочил и одного вырубил. А когда второй вернулся, то того, из ящика, и след простыл. Ну, ребята решили, что им все привиделось, и пошли домой лечиться…

– Понятно, – вздохнул Легов, – допьются до белой горячки и не помнят, что делали и на каком они свете. Какой еще ящик? Господи, ну отчего даже в музее все такелажники алкаши?

– Ящик и вправду лишний… – кашлянув, сообщил Севастьянов, – их по накладной должно быть восемь, а на самом деле – девять. То есть от девятого остатки…

– Кто принимал по описи? – загремел Легов.

– Николаев, он с сегодняшнего дня в отпуске…

Старыгин хотел ехидно сказать, что таким образом можно и атомную бомбу в музей пронести, раз никто не проверяет, но взглянул на расстроенное лицо Легова и промолчал. Хоть они находились не в самых лучших отношениях, все же у Евгения Ивановича сейчас большие неприятности, ведь именно он головой отвечает за безопасность мировых шедевров.

– Напишите все свои соображения по поводу случившегося, – сухо бросил Легов на прощание и вышел.

Оставшись один в мастерской, Старыгин внимательнейшим образом исследовал картину, стоящую на станке, и не заметил в ней ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание преступника. Правда, в чужую душу не влезешь, и вкусы у людей разные, был же случай лет пять назад, когда из отдела французской живописи украли картину художника Жибера[3]3
  См. роман Н. Александровой «Бассейн в гареме».


[Закрыть]. Картину не нашли, и до сих пор сотрудники удивляются, кто мог позариться на довольно-таки заурядную вещь. В свое время Старыгин по этому поводу высказал догадку, что просто кто-то стянул, что плохо лежит, а потом – спрятал картину, потому что после разразившегося скандала продать ее было невозможно.

Но в данном случае картину не украли, ее просто внимательно рассматривали. Старыгин еще немного полюбовался на картину, потом вздохнул и перевернул ее. Открылся старый подрамник, пыльный и засиженный мухами. Никаких надписей на нем не было, только в левом нижнем углу Старыгин увидел светлое пятно, как будто дерево слегка почистили. Так оно и было, и на светлой древесине, очищенной от многолетней бытовой грязи, нарисован был странный значок – эллипс и палочка. Фигура была похожа на глаз, густо подведенный к виску. Сравнение с глазом получилось оттого, что значок был нарисован черной тушью, яркой, несмотря на годы.

Старыгин пожал плечами и задумался. Минувшей ночью в Эрмитаже произошло два преступления, которые связаны между собой, это очень наглядно продемонстрировал ему только что Легов, показав след от ботинка сорок третьего размера. Здесь, в мастерской, Старыгин посмотрел на картину и отыскал на подрамнике странный значок.

Что было нужно преступнику в отделе Древнего Египта? Поскольку замок оказался неповрежденным, а никаких указаний ему не давали, Старыгин аккуратно запер дверь своего кабинета и отправился длинными коридорами и лестницами вниз, в отдел Древнего Египта. Там уже улеглась суета, собрали безделушки, выпавшие из витрины, замели осколки. Статуя каменного писца стояла пока на том же месте, где оставил ее неизвестный злоумышленник, двери в зал заперли и посетителей не пускали.

Старыгин прошел мимо двух каменных саркофагов, в которых должны были быть похоронены военный полководец Яхмес и его мать, царица, мимо групповой статуи правителя Фив с женой и матерью. Все трое уютно сидели рядышком на каменной скамье, и совершенно невозможно было определить, которая из женских фигур является матерью, а которая – женой. Старыгин остановился еще перед витриной, заполненной каменными статуэтками богов, кошек и птиц. Каменные кошки Древнего царства вели себя совершенно так же, как его Василий: сидели, аккуратно подогнув под себя лапы, лежали, развалившись на солнышке, как кот на диване, и умывались, подняв к небу заднюю лапу.

Дальше располагался деревянный саркофаг, найденный при раскопках могилы жреца, а в стеклянном ящике – его мумия. Старыгину всегда было совестно смотреть на мумию. Жил человек хоть и очень давно, потом умер, его похоронили, как положено по обычаю древних египтян – положили в саркофаг ценные вещи, все, что может понадобиться в Царстве Мертвых, снабдили множеством статуэток – ушебти, которые будут помогать покойному. Потом заперли все это в каменный саркофаг, а его в свою очередь поместили в гробницу. И оставили в полной темноте и безмолвии. А через много лет пришли археологи, распотрошили все, растащили по музеям и выставили мумию на всеобщее обозрение. Иногда Старыгин ловил себя на мысли, что на месте мумии жреца он обязательно бы ожил и делал окружающим всяческие гадости – только так можно отомстить людям за то, что лишили могилы.

Каменный писец был хорош, несмотря на почтенный возраст – больше четырех тысяч лет. Он сидел, удобно подогнув колени, и прилежно писал каменной палочкой на каменной дощечке. Лицо его было сосредоточенным и вполне современным. Старыгин поразился этому факту.

Заведующая отделом Мария Антоновна подошла неслышно.

– Любуетесь?

– Да я и сам, Мария Антоновна, погорелец, – признался Старыгин, – тоже в мастерскую залезли, но ничего не взяли, только беспорядок устроили.

– Чудные дела, – вздохнула хранительница, – хорошо, что ничего не взяли, а то уж не знаю, право, как и жить-то…

Солнце скатилось с лиловеющего небосвода и скрылось за изломанными хребтами Западных гор – в бескрайней, безжизненной пустыне, где не может уцелеть ни одно живое существо, где, как все знают, располагается Царство Мертвых.

Стихли последние звуки торжественного гимна, которым жрецы на пороге храмов провожали великое светило, и редкие группы людей заспешили к берегу Нила, где их дожидались лодочники. Они спешили к реке, чтобы как можно скорее вернуться на правый, восточный берег великой реки, туда, где теснились лачуги бедняков, скромные дома простолюдинов, туда, где возвышались великолепные дворцы знатных людей, где днем и ночью не затихала жизнь Города Живых, столицы фараонов – златовратых Фив.

Здесь, на левом берегу Нила, в Некрополе, Городе Мертвых, остались только те, кто служил мертвецам – жрецы и храмовые прислужники, стражи могил и плакальщицы, бальзамировщики – тарихевты и нечистые парахиты, чьей работой было вскрывать тела мертвых перед тем, как тарихевты приступят к священному ритуалу бальзамирования.

Парахит Хоту вышел на порог своей жалкой лачуги и жадно вдохнул вечерний воздух, напоенный ароматами влаги и свежести, принесенными с Нила. Днем он не решался лишний раз выйти из своего жилища – ведь люди его профессии считались нечистыми, встреча с парахитом предвещала несчастье, и любой прохожий мог обругать его, а то и огреть плетью, раздосадованный таким недобрым предзнаменованием.

Зато теперь, с наступлением ночи, он не боялся ничего – темнота скрывала знаки нечистой профессии на его лице и руках, ночь была его временем. Да и те случайные прохожие, которые могли повстречаться ему днем, давно уже покинули Город Мертвых и уплыли на правый берег Нила, и дружные голоса гребцов затихли в сумерках.

В сгущающемся воздухе стаями проносились летучие мыши – для них, как и для Хоту, началось лучшее время суток, время охоты. Они проносились в воздухе в погоне за мошкарой и мелкими насекомыми, едва не задевая лицо старого парахита.

Быстро темнело, на небе выступила ослепительная россыпь звезд. Среди редких лачуг, выступающих в темноте еще более темными массивами, и каменных осыпей замелькали гибкие, неуловимые силуэты – это шакалы, служители Анубиса, пришли в Город Мертвых за поживой, за ежедневной данью.

Те люди, которые приплывали ранним утром на левый берег великой реки, чтобы навестить своих умерших родственников, приносили на их могилы положенные дары – гусей и кур, рыб и черепах, коз и газелей, напитки и сладости, цветы и благовония – то, что позволял каждому его достаток. Ведь если мертвые будут тобой недовольны, они могут принести неисчислимые несчастья – болезнь и неурожай, пожар и засуху, гнев владыки или падеж скота.

Те, кому не по карману были дорогие приношения, покупали в лавках раскрашенные хлебцы в форме гусей или коз, чтобы с молитвой положить их на могилы предков и смягчить их хоть таким символическим приношением.

И когда шакалы по ночам пожирали оставленные на могилах дары, родственники умерших радовались – они считали, что их приношения угодны предкам, что те приняли их и теперь будут благосклонны к своим живым родственникам. Поэтому на шакалов не дозволялось охотиться, больше того – встретив их, следовало уступить дорогу, произнеся краткую молитву.

Честно говоря, эти обнаглевшие твари были просто опасны для одинокого ночного путника, поэтому с наступлением темноты жители Города Мертвых старались не покидать свои жилища.

Еще опаснее шакалов были двуногие хищники – шайки могильных воров, пробиравшиеся в Город Мертвых, чтобы вскрывать и грабить богатые захоронения знатных египтян. Их преследовала ночная стража Некрополя, но воры были хитры и неуловимы, как шакалы, и зачастую ускользали от стражников, скрываясь в горных пещерах и одним им известных тайных укрытиях.

Впрочем, этих двуногих шакалов Хоту нисколько не боялся – с него могильным ворам не было никакой поживы, а встречи с парахитом они опасались, поскольку были суеверны как никто другой.

А вот против четвероногих хищников у него была крепкая суковатая палка и Шасу – черный лохматый пес, тощий и вечно голодный.

Хоту вооружился своей палкой, окликнул пса и пошел по каменистой тропинке, взбегавшей к отрогам Западных гор, – старик хотел найти целебный корень, помогающий от ломоты в костях, донимающей его последние дни. Конечно, искать коренья в темноте – нелегкое дело, но знакомый травознай говорил ему, что только найденный ночью корень обладает целительной силой.

Шасу побежал вперед по тропинке, спугнул какого-то мелкого зверька и вдруг застыл на месте, угрожающе зарычал, прижав уши, вздыбив шерсть на загривке.

– Что ты рычишь, отродье Сета? – негромко проговорил парахит, догнав пса и схватив его за загривок.

И тут он увидел впереди, среди камней, медленно двигающуюся человеческую фигуру.

Это не был могильный вор – те одевались в короткие темные накидки, не мешающие движениям и скрывающие их в темноте, да и ходили они небольшими группами. Это не был и кто-то из стражей Некрополя – те носили короткие военные плащи и уж точно не ходили поодиночке. Кроме того, и воры, и стражники уверенно чувствовали себя в просторах ночного Некрополя. Это же был человек богатый и знатный, о чем говорила длинная белая одежда, и он наверняка первый раз шел ночью по Городу Мертвых – так медленно и неуверенно он двигался.

В первый миг Хоту подумал догнать этого ночного путника и предложить ему помощь в надежде на богатое вознаграждение. Но тут же он отказался от этой мысли – одинокий прохожий мог разглядеть знаки его нечистой профессии и прогнать старика. Кроме того, вряд ли его привело ночью в эти опасные места благое дело, на уме у него недоброе, и в таком случае случайному свидетелю не поздоровится.

Но врожденное любопытство не оставляло парахита, и он решил тайком проследить за незнакомцем, чтобы выяснить, что у того на уме и куда он направляется.

– Веди себя тихо, семя Сета, а то отдам тебя духам пустыни! – шепотом пригрозил он своему псу и крадучись двинулся вслед за таинственным путником.

Они обошли несколько бедных могил, миновали высокую скалу, которая стояла на краю Некрополя, как дозорный Западных гор, поднялись по пологому склону и свернули влево.

Только тогда Хоту догадался, куда идет незнакомец.

Он шел к лачуге Фетх, старой знахарки.

Парахит боязливо поежился – Фетх зналась с нечистыми духами, и ее опасались все жители Города Мертвых, даже могильные воры старались обходить ее убогую лачугу. Только те, кого гнала насущная потребность в ее тайных познаниях, рисковали посетить жилище старой колдуньи. Тем не менее незнакомец свернул к темному проходу среди камней, за которым обитала Фетх.

Из дверей ее хижины пробивался неровный колеблющийся свет. Фетх не спала, она занималась своим темным ремеслом, и Хоту почувствовал, как мурашки пробежали по его спине под покрывавшей его ветхой накидкой. Тарихевт Набу как-то шепотом рассказывал, что своими глазами видел, как старуха разговаривала с шакалом и тот отвечал ей человеческим языком.

Шасу тихонько заскулил, видимо, почувствовав испуг хозяина, но старик шикнул на пса, припал к земле и подполз еще ближе к ведьминой лачуге. Любопытство оказалось сильнее страха.

Незнакомец подошел к хижине Фетх и остановился на пороге, видимо, не решаясь войти внутрь – то ли из страха, то ли из отвращения: из жилища ведьмы доносились мерзкие запахи приготавливаемых старухой колдовских снадобий.

В свете, пробивающемся из хижины, Хоту смог разглядеть ночного путника. Это был, как он и думал, знатный человек. Выбритая, ничем не покрытая голова говорила о том, что он принадлежит к жреческой касте. Незнакомец был еще достаточно молод, должно быть, не больше тридцати раз видел он весенние разливы Нила. Он был высок, обладал правильным лицом с красивыми удлиненными глазами, но на этом лице лежала печать усталости и беспокойства.

– Эй, старая! – окликнул он колдунью. – Я знаю, что ты дома. Выйди поговорить со мной.

– Кого это принес Сет в такое неподходящее время? – донесся из хижины скрипучий голос знахарки.

– Тебе нет дела до моего имени, – недовольно отозвался незнакомец. – Пусть мое серебро скажет все за меня!

– Язык серебра я очень хорошо понимаю, – отозвалась Фетх и выбралась на порог своей лачуги, из-под руки разглядывая ночного посетителя.

Она была сгорблена и уродлива, как искривленное высохшее дерево, и так стара, что, должно быть, помнила времена Великого потопа. На ее лице, высохшем, изрезанном морщинами, как кора сикоморы, жили только яркие, внимательные глаза. Подняв в сухой руке пылающий факел, старуха осветила своего ночного гостя, внимательно оглядела его и проговорила своим скрипучим голосом:

– Ты – из высокой касты жрецов, это каждому видно. Об этом говорят твои белоснежные одежды и выбритая голова. На твоих одеждах не оставила следа едкая пыль пустыни, ты не испачкал их даже этой ночью, по пути к моей грязной лачуге. Но этого мало… клянусь зоркими глазами мудрого ибиса, птицы Тота, ты – один из посвященных в тайны небесной россыпи, один из обитателей Дома Чисел!

– С чего ты это взяла? – пробормотал ночной гость с явным неудовольствием.

– Мне сказали об этом твои зрачки, не сузившиеся при свете факела. Ты привык долгими часами вглядываться в бездонное ночное небо, привык подсчитывать небесные стада, читать по этой черной книге тайны прошлого и будущего.

– Не слишком ли много ты говоришь, старуха? – раздраженно проговорил жрец и бросил на землю перед знахаркой серебряное кольцо. – Возьми мое серебро и не болтай лишнего! Даже ночная пустыня подслушивает разговоры тысячей ушей!

– Спасибо тебе, знатный господин! – угодливо проскрипела Фетх, еще больше согнувшись и с жадностью подобрав кольцо. – Ты щедр, знатный господин, но скажи – чем я могу отплатить за твою щедрость? Чем может помочь глупая старуха такому мудрецу, как ты? Тому, для кого нет тайн ни на земле, ни на небе?

– Ты стара, и ты очень много знаешь! – с заметным смущением произнес жрец. – Ты знаешь такое, о чем не догадываются мужи знаний, проводящие свои дни за чтением папирусов… о чем не догадываются обитатели храмов…

Он замолк, не решаясь продолжить, и старая Фетх проговорила вкрадчивым голосом:

– Должно быть, знатному господину приглянулась какая-то красавица из богатого и могущественного дома, такая, которой нельзя просто приказать: приди ко мне сегодня! Многие важные господа приходили с этой жалобой к старой Фетх, и я давала им любовное питье, которое делает просто чудеса! Достаточно влить один пузырек этого настоя в питье красавицы – и для нее не будет в мире ни одного мужчины желаннее тебя! Но то были старые, немощные господа, уродливые и морщинистые, как ствол баобаба из страны Нуб, а ты, мой владыка, молод и красив, как Осирис, и тебе достаточно улыбнуться, чтобы все красавицы златовратых Фив были у твоих ног! Зачем тебе любовное зелье, когда твоя кожа пахнет кардамоном, а голос звучит сладко, как голос ночной птицы?

– Умолкни, старуха! – оборвал ее жрец. – Не для того я пришел к тебе, чтобы слушать эти похотливые бредни! И не нужно мне твое любовное зелье…

– Тогда, может, знатному господину нужно другое зелье – то, от которого глаза закрываются навеки и человек засыпает таким сном, от которого нет пробуждения? Может быть, у тебя есть злейший враг, чья жизнь не дает тебе покоя, или недруг, из-за которого ты не можешь занять новую высокую ступеньку в Доме Чисел?

Жрец пробормотал что-то неразборчивое, схватил старую ведьму за край одежды и встряхнул ее:

– Что ты болтаешь, старая? Хорошо, что нас никто не слышит! Если ты скажешь еще что-то подобное, я проткну твое дряхлое тело кинжалом, как протыкают тело жертвенного животного, рассеку на сорок частей и разбросаю по всему Городу Мертвых, чтобы в загробной жизни ты и за тысячу лет не могла их собрать!

Старуха побледнела и затряслась, как древесный лист под западным ветром, ветром бесконечной пустыни: она уже не боялась смерти, но как всякий египтянин, невероятно страшилась того, что тело ее будет расчленено и в Царстве Мертвых не сможет стать обиталищем для души.

– Не слушай, не слушай глупую старуху, знатный господин! – пробормотала она своим скрипучим голосом. – Я сама не знаю, что говорю! Скажи мне, мой владыка, чего ты желаешь, и старая Фетх попытается сделать все, что в ее силах!

Жрец разжал руку, выпустил старую ведьму и заговорил тише, склонившись к ней.

Хоту с молодости отличался хорошим слухом, но даже ему пришлось подползти ближе, чтобы разобрать слова жреца.

– Я слышал, что в одной из гробниц Города Мертвых хранится великое сокровище, – начал он.

– О, мой господин, грабить могилы скверно! – заныла старуха. – Боги этого не прощают! Они наказывают грабителей страшными болезнями, от которых те слепнут и глохнут, теряют разум и умирают в ужасных мучениях…

– Дослушай меня, старая! – рявкнул ночной гость. – Мне не нужно золото мертвых, не нужны драгоценные камни и слоновая кость! Мне нужен только один папирус… может быть, ты слышала о нем. Его называют папирусом Тота, или Мудростью Мудрых…

Старуха замолкла, сжавшись в комок, будто ей стало холодно. Глаза ее испуганно забегали.

– Ты же сам говорил, щедрый господин, что у ночной пустыни тысячи ушей! – проговорила она, понизив голос. – Ты ругал старую Фетх за то, что она чересчур болтлива, а теперь сам говоришь такие ужасные вещи! Это опасно, очень опасно, особенно для такой беспомощной нищей старухи, как я!

Жрец понял намек на щедрость и бросил к ногам старухи еще одно серебряное кольцо.

– А ты постарайся вспомнить, старая, – и не будешь такой нищей! Вдобавок к этому серебру я дам тебе золото, много золота! Постарайся вспомнить, может, ты слышала об этом папирусе! Он содержит древние знания о науке чисел и о самом главном числе, которое заключает в себе тайну жизни и смерти!

– Что я могу знать о таких умных вещах? – проскулила Фетх. – Я простая старуха… я никогда не слышала о таком папирусе, я вообще не умею разбирать черные значки иероглифов… вот Габд-а-Батх, Шейх Ночи, он, должно быть, знает гораздо больше меня!

Хоту вздрогнул: он кое-что слышал о том, кого называли Шейхом Ночи, и эти слухи были страшными. Шейх Ночи был главарем самой большой шайки грабителей могил, самым удачливым и беспощадным. Он ловко уходил от стражей Некрополя, и его добыча всегда была велика, как ни у кого из ночных грабителей. Но не из-за этого так боялись его все обитатели Города Мертвых, не из-за этого произносили его имя со священным ужасом. Шейх Ночи часто уходил на запад, за горы, туда, где простиралась великая бескрайняя пустыня, и общался там со злыми духами, с потомками и прислужниками Сета. Именно они приносили ему удачу и богатую поживу. По крайней мере, такие слухи ходили о нем на левом берегу Нила.

– Сведи меня с этим человеком – и я заплачу тебе золотом! – высокомерным тоном произнес жрец, пристально поглядев на испуганную старуху.

– Я попытаюсь… – едва слышно ответила та своим скрипучим голосом. – Я попытаюсь, знатный господин, но не знаю, удастся ли мне это: ведь Шейх Ночи свободен, как ветер. Сегодня он может быть здесь, в Городе Мертвых, а завтра…

Знахарка понизила голос, а потом и вовсе перешла на шепот, так что Хоту не мог больше разобрать ни слова.

Шасу снова напрягся, уставившись в темноту, шерсть у него на загривке встала дыбом. Хоту взглянул в ту сторону, куда смотрел пес, и заметил среди камней какое-то едва уловимое движение. Сперва он подумал, что это голодный шакал крадется за добычей, но, внимательно приглядевшись, понял, что это не священный зверь Анубиса, а куда более опасное двуногое создание. Действительно, шакалы по ночам чувствовали себя хозяевами в Городе Мертвых и расхаживали по нему, не скрываясь: ведь их почитали как слуг Анубиса, и всякого, кто посмел бы нанести вред шакалу, ждала суровая кара.

Старый парахит перебрался чуть в сторону, забравшись на каменное возвышение, откуда можно было лучше разглядеть того, кто прятался в темноте. И действительно, он смог различить затаившуюся среди камней человеческую фигуру.

В слабом отсвете факела блеснула выбритая голова, белые одежды… это был жрец, и у Хоту не осталось сомнений, что он следит за своим собратом, беседующим со старой знахаркой.

Хоту схватил своего пса за загривок и скользнул в темную расщелину между двух скал: то, что здесь происходило, нисколько его не касалось. Если жрецы из Дома Чисел встречаются по ночам с ведьмой, если они следят друг за другом – это слишком опасные дела для такого беспомощного старика, как он. Лучше держаться от них подальше, лучше скрыться в свою жалкую лачугу, как мелкие зверьки пустыни прячутся в норы, когда по раскаленному от зноя песку и камням скользит тень орла.

Пес попытался заскулить и вырваться, его интересовали ночные шорохи и приглушенные звуки, но парахит только крепче сжал шерсть на загривке и хорошо знакомой тропинкой среди надгробий заспешил к своей хижине.

Ат Сефор выслушал старуху, бросил перед ней на каменистую землю еще одно кольцо – на этот раз золотое, как и обещал – и двинулся в обратный путь. Сегодня он не сможет встретиться с Шейхом Ночи, не сможет увидеть тот папирус, о котором так много слышал. Ну что ж, он и не рассчитывал на такой быстрый успех. Главное, что он сделал шаг в нужном направлении, а каждая дорога начинается с первого шага.