Электронная библиотека » Наталья Александрова » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Батумский связной"


  • Текст добавлен: 17 декабря 2014, 01:51


Автор книги: Наталья Александрова


Жанр: Исторические детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава вторая

Борису снилось, что он умирает от тифа. С тех пор как он с трудом выжил, ему часто снилась болезнь. Опять во сне он ехал в поезде, в набитом вагоне. В его распоряжении оказалась вся верхняя полка, потому что никто не хотел сидеть рядом – боялись заразиться. Задыхаясь от жара, Борис под унылый стук колес терял сознание, потом ненадолго приходил в себя, просил пить, никто не подходил к нему, тогда он опять начинал бредить. Смутно помнит Борис, как поезд остановился в чистом поле, слышались крики, выстрелы, ржание лошадей. Всплыло и загуляло по вагону страшное слово «махновцы». Сунулась наверх страшная рожа в мохнатой шапке с заплывшим глазом, грозила револьвером. Последнее, что помнит Борис, – это как его тащили за ноги по вагону и выбросили на подтаявшую мартовскую землю.

Через некоторое время от холода он пришел в себя. Махновцы к тому времени нагрузили подводы награбленным добром и ускакали. Поезд тоже потихоньку тронулся к ближайшей станции. У полотна валялось несколько трупов – мужчина в офицерской форме без сапог, старик, раздетый до белья, еще какие-то люди, одна женщина…

Борис встал на ноги и, шатаясь, побрел вдоль полотна вслед поезду. В будке путевого обходчика старуха напоила его чаем с малиной и разрешила отлежаться несколько дней. Тифа она не боялась. Борис сам удивлялся, как выжил, видно, не судьба была ему тогда умереть.

Разбудил его скрип открываемой двери. Надзиратель принес ведро воды с кружкой, привешенной на цепочке. Обитатели камеры, как муравьи, поползли на водопой. Борис выпил кружку теплой железистой воды и почувствовал себя лучше. Голова прошла, пока он спал. Дверь снова открылась, впустив немолодого приземистого солдатика.

– А вот который Ордынцев! – весело крикнул он. – Выходи!

Борис поднялся и молча пошел к выходу. По камере пронесся тяжкий вздох.

На улице солнце клонилось к закату. Было жарко и пыльно, каменные дома выпускали накопленный за день зной.

– Куда, дядя, пойдем? – спросил Борис хмуро.

– Известно куда, – охотно отвечал солдат, – в контрразведку, вот куда.

– Тогда веди подольше, – вздохнул Борис, – мне спешить некуда.

Они пошли через пустеющий базар, где солдат разрешил Борису купить у припозднившейся торговки пирог с луком и яйцами, причем Борис, доставая деньги, встал так, чтобы солдат их видел.

– И-и, матушка, ты мне так не говори, что у меня пемадоры дороже! Это у тебя такое сумнение! – втолковывала толстая загорелая торговка унылой женщине в черном. – Ты-то, матушка, тут недолочко, а мы уж всякого повидавши. И при курултае[7]7
  Курултай – крымско-татарский парламент, созванный в декабре 1917 г. мусульманским исполкомом как высший орган татарского самоуправления. На заседании курултая создано крымско-татарское национальное правительство. Вооруженные силы курултая разбиты в январе 1918 г. красногвардейскими частями.


[Закрыть]
ихнем, татарском, в Крыму жили, и при Сулькевиче, и при господине Крыме жили, и при красных, прости Господи, привелось… Вот уж когда, матушка, не то что дорого, а и вовсе нечего было на зуб положить! Куда что подевалось – ни тебе хлебца даже купить. А как энти-то, деникинцы, пришли, тут тебе сразу и булки белые появились. А ты говоришь – пемадоры тебе дорогие! Вон, господин повар английский, тот уж если берет, то не торгуется ни трошечки. Хороший такой господин, даром что по-нашему ни слова, а в провизии понимает… Может, кавунчика недорогого хочешь?

– На что мне твой кавунчик? – подала голос унылая вдовица. – Это коли бы я в удовольствие свое жила, взяла бы я у тебя кавунчика. Раньше, когда в Курске жили, мы с Авдеем Микитичем покупали кавунчика, уважал покойник. С чаем любил пить. Сядет, полсамовара усидит и цельный кавун… Была-то жизнь, да нисколько не осталось. А что сюда нас Деникин евакуировал, то это только для того, чтобы нам здесь помирать… Что тут за места такие – одни татаре кругом да другие всякие разные… Земля, как доска, сухая, лесу не видать, зверя-птицы не слыхать, коровок и тех редко когда увидишь… Одни тебе овцы да козы, прости Господи! Да и козы как-то не по-русски блеют, видно, татаре их по-своему научили… Ладно, матушка, давай свои пемадоры.

– А что, дядя, денег-то небось мало вашему брату солдату платят? – спросил Борис.

– И-и, барин, куда там много! – вздохнул солдат. – При царе-то платили семь рублей пятьдесят копеек в месяц, а нынче, если на «колокольчики» пересчитывать, то меньше выходит…

Борис жевал пирог, поглядывая по сторонам. Базар прошли, начались грязные узкие улочки, поднимающиеся постепенно вверх, к центру. Борис скосил глаза назад. Солдат закинул винтовку за плечо и вытирал разгоряченный лоб.

– Ты вот что, дядя, – повернулся Борис к конвойному, – ты отведи меня тут, в сторонку куда-нибудь. Приспичило мне, а на улице-то ведь не будешь…

– Знамо дело, – откликнулся солдат, – на улице несподручно…

Они зашли в небольшой тупичок, отгороженный с двух сторон высоким забором. Борис вынул деньги и протянул их солдату. Тот выпучил глаза и взял с сомнением, а Борис уже, не тратя времени даром, рванул с его плеча винтовку.

– Ты погоди, погоди, – забормотал солдат, – ты дай мне по носу. Слабый у меня нос, чуть что – сразу кровища хлещет…

Борис, не примериваясь, двинул солдата кулаком по носу. Кровь и верно хлынула сразу. Солдат упал на колени, выпустив винтовку. Борис перебросил винтовку через высокий забор и услышал, убегая, как она шлепнулась на каменные плиты двора.

Он выскочил из тупичка на узкую улочку, в конце ее показались два юнкера. Борис замедлил было шаг, но в это время солдат показался из тупичка, весь в крови, и, заметив юнкеров, заверещал тонко, по-бабьи:

– Уби-или! Держи вора!

– Стой! – закричал юнкер, и вслед Борису рассыпались револьверные выстрелы.

«Принесла же их нелегкая! – думал Борис на бегу. – Ох, возьмут меня мальчишки эти…»

– Заходи с той стороны! – донеслось сзади. – В обход его возьмем!

Борис свернул в первый попавшийся проход, пробежал, топая и поднимая пыль, затем нырнул в открытую калитку чьего-то двора, пролез с трудом под веревками, завешанными свежевыстиранными простынями, рубашками и исподним, с размаху заскочил на забор и спрыгнул вниз, на другую улицу, столкнувшись нос к носу с мальчишкой-юнкером. Тот с испугу выстрелил, и пуля обожгла Борису руку возле плеча. Борис взглянул в румяное, почти девичье, лицо, в глаза, наполненные ужасом и восторгом, и с размаху ударил крепким английским ботинком юнкера под дых. Тот икнул странно и осел в пыль.

– Будешь знать, паршивец, как в людей стрелять, – пробормотал Борис и побежал прочь не оглядываясь.

Он долго блуждал по лабиринтам переулков, никто его не преследовал. Борис старался забирать выше, к центру. Солнце садилось в море, дома отбрасывали длинные кривые тени, жар спадал понемногу. Руку возле плеча жгло, и Борис чувствовал, как под рукавом тужурки течет кровь и впитывается в рубашку.

«Чертов юнкеришка, мало ему досталось!» – злобно думал Борис.

Он достал из кармана записку Аркадия Петровича и остатки денег. В записке было несколько слов: «Карантинная слободка, пятый дом от солеварни, Марфа Ипатьевна». Под руку попала и та карточка, что подобрал Борис под кроватью в номере гостиницы. Теперь в косых лучах солнца Борис прочел: «Батум. Мариинская улица. Кофейня Сандаракиса». И на обороте карандашом было нацарапано имя – «Исмаил-бей».

Борис засунул карточку подальше в карман, потому что сейчас некогда было о ней думать. Пройдя еще немного, он отважился спросить дорогу у торговки, которая сидела в своем доме и торговала прямо из окна всякой всячиной. Торговка предложила ему ведро помидоров, но Борис предпочел за ту же цену две самодельные папиросы.

– А ты иди по Итальянской, – зачастила баба, – все прямо и прямо, а потом вверх и влево забирай. Там увидишь на холме водокачку. Это и будет Карантинная слободка, мимо не пройдешь, не сомневайся!

– А где Итальянская-то? – не подумав, ляпнул было Борис, но встретил полный изумления взгляд торговки и прикусил язык.

Главная улица города, Итальянская, по мнению горожан, должна быть известна всем. И человек, задавший такой невежливый вопрос, выглядел подозрительно. Так что Борис, прихватив свои папиросы, скорее устремился прочь и, весьма удивленный, вышел-таки вскоре на Итальянскую и пошел мимо закрывающихся магазинов, мимо старой колоннады Гостиного двора, где раньше был огромный ковровый торг. Он очень неудачно выбрался на Итальянскую, теперь придется пройти ее всю, чтобы найти Карантинную слободку. Не дело это – тащиться открыто по главной улице города, когда его, наверное, уже ищут. Но поскольку магазины понемногу закрывались, то народу становилось все меньше, и Борис решил рискнуть. Рубашка заскорузла от крови и теперь больно царапала кожу. Руку по-прежнему жгло, и голова снова начала болеть. Он шел по Итальянской, держась ближе к домам, и читал вывески, чтобы иметь вид более беззаботный. «Кондитерский магазин „Бликнер и Робинзон“. Шоколад, печенье и конфекты». «Дамская парикмахерская ЖОЗЕФ», и внизу помельче и не таким красивым шрифтом: «Художественное исполнение дамских причесок, разного постиша и маникюр по последним парижским модам». У ювелирного магазина прямо под вывеской «Михаил Серафимчик. Продажа и покупка бриллиантов, золота, серебра и часов» сидел солдат с винтовкой и скучал. Заметив Бориса, он посмотрел на него лениво и отвернулся. Борис сжал зубы и собрал волю в кулак, чтобы не побежать опрометью от того места. Мимо проехал фаэтон, набитый офицерами и визжащими дамами. Борис миновал дамскую мастерскую «Изящные корсеты, удобные бандажи, модные подвязки и бюстодержатели по моделям Парижа, мастерская мадам Коко». У дверей стояла, надо полагать, сама мадам, необъятных размеров, и грубым голосом выговаривала за что-то сторожу. Сторож, пожилой татарин в войлочной шапке, кивал почтительно и кланялся, тряся жидкой бороденкой.

Время шло, темнело, магазины закрывались. Оживленная часть Итальянской закончилась. Народу совсем не стало. Пахнуло дешевой едой. Вот и трактир, из тех дешевых трактиров, где лестница облита сверху донизу не то водой, не то помоями. Буфетчик с курчавыми волосами, портреты, намалеванные смелой твердой русской рукой, которая не привыкла ни над чем задумываться, зеркала, украшенные паутиной, и сам паук, целеустремленно спускающийся на грязную салфетку. Половые и мальчики, диваны с протертой до дыр обивкой, а сверху над потолком успели уже намалевать портрет Деникина во весь рост с окладистой бородой.

У крыльца трактира стоял пьяный и некрасиво показывал всем, что водку он только что закусывал винегретом. Выскочил половой и замахнулся на пьяного щеткой.

От запаха ли обжорки, от раны ли, но Бориса замутило. Слабость накатывала волнами, очевидно, он потерял все же достаточно крови. Улица наконец пошла вверх, да так круто, что он с трудом передвигал ноги. Последний освещенный домик оказался аптекой, и Борис, плохо уже соображая от слабости, решился зайти туда. «Аптека Гринбаума», – прочел он машинально на двери, и дребезжащий колокольчик пригласил его войти.

На звук вышел из внутреннего помещения старый еврей с грустными глазами больной собаки и вопросительно уставился на Бориса.

– Укрепляющего какого-нибудь и рану перевязать. – Борису показалось, что он произнес эти слова громко, но на самом деле он едва прошептал.

– В вашем возрасте, милостивый государь, нужно– таки заботиться о своем здоровье, – скрипучим голосом начал хозяин аптеки. – Потому что в моем возрасте о нем заботиться уже поздно. У вас отечность под глазами и желтый цвет лица, это говорит о плохой работе почек.

«Еще бы, когда так по почкам бить!» – подумал Борис.

– Правда, учитывая все эти неприятности, – старый еврей красноречиво повел рукой вокруг себя, – вы вряд ли доживете до моих лет.

Аптекарь подвигал бровями, побренчал склянками и налил Борису в рюмочку чего-то противно пахнущего. Борис выпил залпом. В глазах потемнело, он пошатнулся и сел на лавку. Аптекарь достал из шкафчика бинт, вату и удалился внутрь. Борис вытер выступившую на лбу испарину и расположился поудобнее. Тошнота прошла, в глазах больше не плясали злые мухи. Даже рану жгло не так сильно. Он поймал себя на том, что задремывает и стал читать плакатики, развешанные по стенам. Плакатики были старые, выцветшие, из прежней довоенной жизни. На одном предлагали от запоров, катара, геморроя, вялости кишок чудодейственное средство КООРИН, утверждали, что он абсолютно безвреден и поможет оздоровиться. На другой картинке была нарисована дама в паричке и предлагали требовать всюду духи, цветочный одеколон и мыло «БУКЕТ МАРКИЗЫ» (чудный, тонкий аромат цветов, парфюмерной фабрики товарищества С.И. Чепелевецкой с сыновьями). Дама была бы хороша, если бы какой-то шутник не пририсовал ей кавалергардские усы. Третий плакат рекламировал АРМАТИН – радикальное средство против гонореи, излечивающее окончательно и в короткий срок.

Борис с интересом исследовал плакаты. Слабость прошла, и он сообразил, какую сделал глупость, что зашел в аптеку. Вдруг он спохватился, что прошло уже много времени, а аптекарь все не выходит. И что он там делает? И не послал ли он кого-то предупредить полицию, и теперь, пока Борис тут благодушествует, в аптеку нагрянет контрразведка и возьмут его здесь как миленького…

Борис вскочил на ноги и прислушался. Из внутреннего помещения доносилось звяканье инструментов и звон стекла.

«Непременно он, подлец, нарочно время тянет», – подумал Борис, перегнулся через прилавок, схватил пук ваты побольше и вышел, придержав колокольчик, чтобы не звякнул. На улице, расстегнув тужурку и рубашку, он приложил вату к ране. Идти стало легче – мягкая вата не царапала рану. Кроме того, ему помогло средство, что дал аптекарь, – прибавилось сил, голова не болела и не кружилась.

Солнце село, и в городе быстро становилось темно. Освещенная часть Итальянской осталась позади, домики стали ниже и стояли реже. Окна прикрывали ставни, так что Борис едва видел перед собой дорогу.

«Черта ли найдешь в такой темноте, а не водокачку!» – сердито подумал он и зашагал быстрее.

Дорога забирала влево и в гору, и наконец он увидел на холме силуэт водокачки. Внизу у холма белели мазанки, каждая окружена была забором в человеческий рост. Борис запутался, с какого края от солеварни отсчитывать пятый дом, сунулся наугад, наткнулся на колючий куст и был облаян собакой. Слыша в собачьем лае угрозу, залились все собаки Карантинной слободки. Заборы были высоки, калитки все заперты – в слободке не любили случайных гостей.

Обычно в слободках живут старухи, которые гадают на картах и кофе, старухи, которые пьянствуют, и старухи, которые берутся вылечивать всевозможные болезни. В этой же Карантинной слободке жили железнодорожники, которых деникинское командование сняло с насиженных мест под Курском, их посадили семьями в теплушки и прикатили к Черному морю. Теперь эти железнодорожные куряне обжились в Феодосии на карантине, стали там совсем своими и обратно ехать не собирались. Теперь они занимались или продажей овощей, ягод, молока, или перетаскиванием тряпок из слободки на толкучий, где за гривенник сбрасывается весь этот хлам и покупаются продукты, необходимые для поддержания своей жизни.

Чувствуя, что опять теряет силы, Борис отсчитал от того места, где стоял, пятый дом и стукнул в калитку.

– Чего надо? – прорвался сквозь лай мужской голос.

– К Марфе Ипатьевне, – безнадежно ответил Борис и не успел удивиться, когда калитка отворилась и тот же невидимый голос пригласил:

– Заходи уж!

Опомнился он уже сидя в крошечной прохладной кухоньке на стуле. Ласковые женские руки разрезали на нем рукава тужурки и рубашки.

– Водички бы, тетенька, – простонал Борис.

Хозяйка подала ему ковш воды и наклонилась низко. Борис со стыдом увидел, что она еще женщина не старая, несмотря на по самые брови повязанный платок и две скорбные складки у рта.

– Тоже еще нашел тетеньку, – сердито гудел мужской голос.

– Да не бубни ты, Саенко, а посвети лучше, – рассердилась хозяйка.

Она обмыла рану, наложила какой-то мази и туго завязала чистой холстиной.

– Что там?

– Да ничего, царапина сильная, до свадьбы заживет. Ахметка, на-ка, во двор отнеси, завтра сжечь надо. – Она протянула в угол остатки Борисовой одежды.

В углу кухни шевельнулось что-то – собака или еще какой зверь, но оказалось это мальчишкой лет десяти. Мальчишка посматривал хитрыми раскосыми глазенками и улыбался.

– Иди, иди, басурман. – Саенко нагнулся, чтобы легонько шлепнуть мальчишку, от резкого движения керосиновая лампа в его руке зачадила и чуть не погасла.

– Тише ты, черт косолапый! – вскрикнула хозяйка.

Марфа Ипатьевна усадила Бориса на лавке, сама вышла куда-то и вернулась с чистой рубашкой и форменным кителем железнодорожника.

– Надень-ка, милый, – обратилась она к Борису, – в самую пору тебе будет. Это мужа моего покойного вещи, не для кого беречь-то теперь…

Борис перехватил ревнивый взгляд Саенко, тот засопел сердито и уселся в углу чистить картошку. Хозяйка помогла Борису надеть рубашку, он благодарно погладил ее руку. Женщина улыбнулась ему белозубо и сразу помолодела лет на десять, потом подошла к столу и прикрутила чадящую лампу.

– Ох, и подлый народ эти караимы, – гудел в углу Саенко, по-старушечьи тонко срезая кожуру с крупной картофелины, – ведь клялся, что керосин хороший. Я ему говорю: если опять плохого керосина продашь, сволоку тебя в контрразведку. Клянется, бородой своей трясет… Но я так думаю, что все равно разбавляет. Ох, и подлая же нация…

Вернулся со двора Ахметка, сощурил глаза на свет лампы и замычал что-то быстро, размахивая руками.

– Немой он, – пояснила хозяйка в ответ на вопросительный взгляд Бориса, – но слышит и все понимает. Подобрал его Саенко в порту, сирота он. Аркадий Петрович с ним занимается иногда, говорит, что вылечить можно. Что, Ахметушка, идет он?

В ответ раздался скрип калитки. Собака на Горецкого не залаяла, видно, знала, что свои.

Борис поднял тяжелую голову и увидел в дверях Аркадия Петровича.

– Сидите, сидите, Борис Андреевич. – Горецкий понял его движение как попытку встать при появлении старшего. – Сидите, вы устали и, как я вижу, ранены. Саенко, ужин готов?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – гаркнул Саенко.

«Высокоблагородие» он выговаривал скороговоркой, и получалось у него «сковородие». Горецкий кивком пригласил Бориса пройти в комнату. Комнатка тоже была маленькая, но очень чистая, и пахло в ней свежестью и душистыми травами.

– Однако, Аркадий Петрович, неужели вы помните мое имя? Как, кстати, прикажете вас называть – по прежнему званию вас следовало титуловать «ваше высокородие», как статского советника, теперь вы стали ниже чином, когда в военную службу перешли, – «высокоблагородием» величать?

– Ах, голубчик, оставьте, я и раньше-то этих величаний не любил. Что чин теперь ниже, так ничего удивительного – в Добровольческой армии полковники рядовыми служат. А зовите меня Аркадием Петровичем – проще и не подлежит уценке. Вот Саенко – человек традиций, зовет меня «сковородием» и ни на какие новации не поддается. Правда, Саенко?

Саенко вошел следом за хозяйкой, неся в руках миску с дымящейся картошкой. Марфа Ипатьевна собрала на стол, ступая неслышно, но уверенно. Чувствовалось, что, не будь здесь Бориса, она села бы за стол на свое хозяйское место, как случалось не раз. Но сегодня она только внимательно окинула глазами стол, проверяя, не забыла ли чего, и вышла, повинуясь невысказанному желанию подполковника.

– А насчет того, что имя ваше помню, – продолжал Горецкий, – так это у меня профессиональное. Хороший преподаватель каждого своего ученика должен помнить, иначе грош ему цена. Если в ученике личность видишь – как же можно его забыть? Вы ешьте, ешьте, в тюрьме нашей гостеприимство известное.

Борис вспомнил, что голоден, и набросился на еду. Однако, немного утолив голод, он не удержался от вопроса:

– Отчего… отчего вы помогли мне, Аркадий Петрович?

Горецкий вздел на нос пенсне, сразу став как будто домашнее и знакомее, и проговорил с некоторой долей смущения:

– Как же мне не помочь одному из прежних своих учеников? – Затем, снова сбросив пенсне и став из профессора подполковником, продолжил: – Ситуация у нас непростая. Мы в Крыму только второй месяц, здесь действует множество подпольных групп и организаций самого разного толка – кто-то не вполне враждебен Добровольческому движению, но есть и крайне опасные. Здесь же, в Крыму, действует агентура многих иностранных держав. Антон Иванович – я имею в виду Деникина – наиболее близок с англичанами, они весьма помогают нам деньгами и оружием. Турецко-германские агенты, напротив, ведут здесь опасную и враждебную нам игру. От нас рукой подать до Батума, и хоть оттуда турки ушли в январе, там, разумеется, их агентура чувствует себя как дома. Генерал Кук-Коллис, английский генерал-губернатор Батума и прилегающих к нему областей, давно пытается покончить с турецким влиянием в Аджарии, и мы всемерно стараемся ему помочь. Но турки не теряют надежду опять занять Батумскую область, ведь ровно год назад, в августе восемнадцатого, она была отдана Турции приказом султана «на вечные времена». И вот из Батума прибыл связной английской секретной службы со списком турецких агентов в Крыму, и по иронии судьбы его-то как раз и находят убитым в вашем номере… Понятно, что контрразведка не может остаться в стороне. Произведенный на месте убийства обыск не дал результатов: список агентуры пропал.

Борис порывисто поднялся. Кровь прилила к его лицу.

– Аркадий Петрович, Богом клянусь, не убивал я этого человека и про список ничего не знаю!

– Не волнуйтесь, голубчик! – Горецкий успокоительно похлопал Бориса по руке. Он снова стал профессором, пенсне посверкивало у него на носу. – Я вам верю. Я научился в людях разбираться, поэтому и попал на теперешнюю свою службу. Но внешние обстоятельства дела говорят, к сожалению, не в вашу пользу. Как случилось, что убитый господин оказался в одной с вами комнате?

Борис смущенно развел руками и ответил:

– Я и сам порядком удивлен… Несколько дней назад только прибыл в Феодосию из Ялты, никого здесь не знаю…

– А позвольте спросить, с какой целью путешествуете? – Горецкий задал этот вопрос тоном скучающего попутчика, но Борис видел, с каким интересом смотрели его глаза сквозь пенсне.

«Не верит, – пронеслось у него в голове, – считает подозрительным».

– Я не путешествую, я сестру ищу, – сухо ответил Борис. – Видите ли, так получилось, что летом семнадцатого Варя, сестра моя младшая, гостила у тетки в имении Горенки Орловской губернии. Она болела зимой сильно, вот тетка и увезла ее на лето на воздухе пожить. А осенью сами знаете, что случилось, от них никаких вестей, я сам застрял в Петрограде – мать слегла, никак ее не мог оставить. Прошлым летом мать похоронил и решил сестру искать, у нас с ней больше никого нет. Как добирался – страшно вспомнить. По дороге тифом болел, еле выжил. Под Орлом чуть красные не мобилизовали. Приезжаю в Горенки – а там ни Вари, ни тетки Аглаи, ни самого дома уж нет. Егерь знакомый рассказал, что усадьбу летом восемнадцатого сожгли, но тетка с Варей еще раньше на юг решили подаваться. Решил и я – на юг. По дороге махновцы три раза поезд грабили, в степи спасался. Так ползком и фронт перешел. В Николаеве встретил жучка одного – клянется, что видел Варвару. Якобы тетка Аглая Тихоновна от сыпняка померла, а Варю взяло к себе семейство одно, Романовские… Вроде бы они в Ялту собирались. Обыскал я все гостиницы в Ялте – безрезультатно… Теперь вот сюда приехал… Ох, простите, отвлекся я. Так вот, остановился я третьего дня в этой, с позволения сказать, гостинице, а вчера привязался ко мне этот господин. Представился Георгием Махарадзе, но по его речи я сомневаюсь, что он грузин. И стал он меня всячески уговаривать сесть с ним в карты… Я вообще не играю, а в нынешнее время совершенно уже не до карт, но отвязаться от него не было никакой возможности. Пришлось играть… После лакей гостиничный – тот самый Просвирин, что позже привел штабс-капитана с его разбойниками, – принес нам вина. Махарадзе заказал. И выпили-то совсем немного, а только я больше ровным счетом ничего не помню…

– Так-так, – Аркадий Петрович сочувственно покачал головой, – трудненько вам будет убедить непредвзятых людей в истинности такой истории… Единственно, что могло бы спасти вас и оправдать в глазах властей, – это поимка настоящего убийцы. Однако боюсь, что не так это будет просто. Честно скажу, что нет у нас в этом деле никакой зацепки.

Саенко постучал деликатно и внес большой кипящий самовар. Аркадий Петрович налил себе и Борису крепкого чаю.

– Чрезвычайно удачно было бы, – продолжал он, накалывая сахар маленькими кусочками, – если бы самому вам удалось содействовать в поимке виновника, но для этого вы должны быть на свободе, с развязанными руками. Как этого добиться – ума не приложу. Хотя у меня и есть некоторое влияние в контрразведке, однако же не так оно велико, чтобы под одно мое слово отпустили человека, против которого свидетельствуют такие весомые улики.

Борис открыл было рот, чтобы спросить, какой же все-таки пост занимает подполковник Горецкий в контрразведке, но передумал. Он чувствовал в словах Горецкого какую-то подоплеку и двойственность. Несомненно же, что еще там, в контрразведке, подполковник Горецкий, увидев Бориса, уже принял решение ему помочь таким нетрадиционным способом, то есть он дал ему незаметно денег для побега. Для чего же теперь он затеял весь разговор? К чему он, собственно, клонит?

Аркадий Петрович задумался на некоторое время. Опять Борис поразился перемене, происшедшей с его лицом: черты потеряли мягкость и приобрели чеканность профилей на старых римских монетах.

– Позвольте полюбопытствовать, – неожиданно спросил Борис, – а почему вы в такой, простите, дыре живете? Ведь вам, Аркадий Петрович, по должности-то вполне приличная квартира полагается, в центре города.

– А мне, голубчик Борис Андреевич, здесь удобнее, чтобы не на виду. Мало ли какой гость зайдет…

Голос был профессорский, а вид – совсем другой, и от этого обычные слова приобретали иной смысл.

– Итак, слушайте и не перебивайте. Здесь, в Феодосии, несчетное число контрабандистов, которые за плату отвезут человека хоть к черту в пекло, а уж в Батум – и говорить нечего: там сейчас для них просто рай. Я дам вам еще денег, только теперь уже не «колоколов», контрабандисты их не возьмут, им теперь турецкие лиры подавай. И с документами что-нибудь придумаем.

Аркадий Петрович вытащил из портмоне несколько хрустящих купюр и протянул их Борису. От такого оборота дела Борис несколько растерялся и спросил:

– Но почему в Батум? Что мне там делать?

– Первое дело, дорогой мой, – там вы будете свободны.

– Но зачем мне свобода в Батуме? Мне нужна свобода передвижения здесь, в Крыму, мне нужно найти хоть какой-то след Вари… или получить твердую уверенность, что искать более незачем, – закончил Борис дрогнувшим голосом.

– От вас зависит, – прервал его Горецкий, – как вы воспользуетесь своей свободой. Судя по тому, что вы мне рассказали, человек вы неглупый, решительный, а главное – везучий. В скольких переделках бывали, а сумели вырваться и от красных, и от бандитов… Зачем в Батум, говорите? Да ведь агент-то из Батума прибыл. В Батуме и кроются корни сегодняшнего преступления. Но об этом, дорогой мой, мы еще потолкуем. Есть у меня кое-какие предположения, после я их вам изложу, когда вы выспитесь и отдохнете. А пока вы в Батуме будете, я уж тут постараюсь справки навести про сестрицу вашу, Варвару Андреевну…

Борис взглянул на Горецкого с благодарностью и уже открыл было рот, чтобы рассказать о карточке, что нашел под кроватью в номере гостиницы «Париж», но усталость брала свое, с трудом уже удерживал он глаза свои открытыми, неудержимо клонило его в сон. Он хотел извиниться перед Горецким и устроиться где-нибудь на сеновале или хоть на кухонной лавке, как вдруг злобно залился кобель во дворе, стукнула калитка, раздался топот нескольких человек по двору и бряцанье винтовок. Борис успел только мигнуть, окончательно просыпаясь, а Горецкий уже вскочил, прикрутив лампу на столе, и в руке его сам собой оказался «наган». В дверь забарабанили прикладами:

– Открывай!

– Кто такие? Это подполковника Горецкого квартира! – отлаивался в сенях Саенко.

– Открывай немедленно! – раздался знакомый голос штабс-капитана Карновича. – Беглого ищем, из контрразведки!

– Черт знает что! – воскликнул Горецкий. – Карнович, вы что, с ума сошли? Не волнуйтесь, я все улажу, – шепотом обратился он к Борису.

– Ну уж нет! – мгновенно озверел тот. – Хватит уже, посидел у вас в контрразведке. Не знаю, что вы за игру ведете, но я сам во всем разберусь.

Дверь между тем трещала под ударами прикладов, Горецкий сделал шаг в сени, Борис же в это время ловко проскочил у него под рукой, выхватив «наган», на который Горецкий уже не обращал внимания, услышав голос Карновича. В сенях Борис заметался, заскочил в другую комнату, где простоволосая хозяйка в одной рубашке схватила его за руку и подвела к окошку, что выходило в огород. Бесшумно растворив окно, она перекрестила Бориса и отошла. Борис спрыгнул в цветы, пробежался по грядкам с помидорами и затаился. Входную дверь отворили, на пороге возник сам Горецкий с фонарем.

Освещенная фигура его выглядела грозно.

– Как сметь… ко мне? – спрашивал он сдавленным от сдерживаемой ярости голосом.

– Ваше высокоблагородие, поступило донесение… видели его в этих краях… прикажите обыскать слободку… – бормотал Карнович.

– Да вы что себе позволяете? Завтра же на фронт! – Голос Горецкого набирал силу.

Борис почувствовал, как кто-то дернул его за штанину. Ахметка поблескивал в темноте узкими глазенками и манил за собой. Они проползли в самый темный угол двора, там у забора были сложены какие-то кули, прикрытые рогожей. Ахметка вскарабкался на кули, а Борис легко подтянулся и перемахнул через забор. Мальчишка приземлился рядом бесшумно. Они осторожно выглянули из-за угла. У калитки стоял солдат, остальные находились внутри дома и на дворе. Борис вытащил «наган», но Ахметка потянул его за рукав в сторону.

«Вот так-то, господин Карнович, – думал Борис, прибавляя шагу, – больше мы с вами не встретимся, а если встретимся, то один из нас этот свет вскоре покинет. Очень я не люблю, когда по почкам бьют».

Он сам удивился своим мыслям. Никогда раньше не был он агрессивным. Просто надоело ему бегать как заяц по всей России и прятаться от всех. Но сейчас-то он тоже бежит, возразил сам себе Борис. Но это в последний раз. Черт его знает, Горецкого этого, что он за игру затеял. И хоть помнил его Борис по довоенной жизни в Петербурге как человека несомненно порядочного, но столько всего случилось за эти годы, люди меняются и от меньшего. Устроил Борису побег, привел к себе, чтобы вызвать доверие… Борис сдуру наболтал ему про сестру… А если Горецкий не поверил ему и считает, что он причастен к преступлению? Упорно посылал в Батум… Что ж, в Батум так в Батум, там на месте определимся. А здесь все равно нельзя оставаться, земля под ногами горит.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации