Текст книги "Город с названьем Ковров-Самолетов"

То, что он сейчас строчит, я назвала бы поэтической прозой. Бумага, утащенная из казенного дома еще в настоящем 1971 году, весело стелится ему под руку всю недолгую апрельскую ночь. И наконец перед зарею, склонясь усталой головою, на модном слове «идеал» тихонько Ленский задремал.

Проснулся очень скоро – из мягкого кресла вылез старинный инкрустированный нож для разрезанья бумаги, давно таившийся в сгибе между двух подушек. Уколол Нестреляева, чтоб тот не проспал каких-то важных событий в своей жизни. Старинные часы в старушкином отсеке пробили семижды: встань, встань, встань, встань, встань, встань, встань. Нестреляев не спеша открыл глаза и увидел солнце через, увы, довольно грязное стекло. С беспокойством вспомнил, что мыть свое единственное окно по весне – его святая обязанность. Ногти, волосы растут, пуговицы отрываются, сор в углах катастрофически прибывает – ужасно. Чуть что выполнишь все настоятельные требованья жизни – как раз станешь идиотом. Но все же Божий свет весною лучше созерцать через чистое стекло. Осторожно выглянул, вышел из своего укрытия. Старушки не было ни в комнате, ни на кухне. Куда это так рано занимали очередь в 71-м году? Нестреляев набрал воды и приступил к мытью окошка.

По-разному моет окна человек пишущий и не пишущий. Последний просто протирает стекла, пока, прозрачные, они не исчезнут, растворившись в весеннем воздухе. Тогда обнаружится, что мытье – это само по себе занятие поэтичное. Пишущий человек поминутно подбегает к раскрытой тетради, хватает мокрыми пальцами карандаш и записывает пришедшее в голову, а подтеки воды сохнут как попало на стекле. Тоже хорошо. Будто некие магические знаки проявились в светлом небе. А под нестреляевским окном уж стоит цыганка в розовых юбках, похожая на гвоздику, и со своей стороны делает ему магические знаки. Кричит: «Бриллиантовый! Про любовь думаешь, а свободы-то у тебя нету!» Нестреляев похолодел.

Похолодел. Путаясь в словах, запросил наконец прямо свой внутренний internet – который у нас год от Рождества Христова? Ему ответили: 1971-й. А я – я сейчас разведен или как? Пришел безжалостный ответ: С. С. Нестреляев состоит в законном браке. Он не поверил. Полез мыльными руками искать паспорт, раскрыл – вот он штамп. И только тут все в деталях вспомнил.

Они с женой (первой по счету) и сыном уж лет пять как жили в коммуналке на Соколе. В один прекрасный день жена заявила ему о служебном несоответствии и испросила себе свободы в столь категоричной форме, что ему пришлось немедленно уйти. Не в собачью конуру, но снимать жилье на Сретенке, где он только что в блаженных грезах мыл окно. Жена отправила сына к своим родителям и жила одна, стоя той порой у себя на работе в жилищной очереди, что, как известно, дело долгое и неверное, но она была не робкого десятка. Просила Нестреляева пока что не искать развода, чтобы им на троих дали двухкомнатную квартиру. Ей с сыном вдвоем реально досталась бы однокомнатная, она хорошо знала существующую практику. Предполагалось так, что Нестреляев потом развод оформит, а размена не потребует. Но кто-то после Нестреляеву подсудобил. Уже когда квартиры были распределены и грызня стихла, некая комиссия задержала выдачу ордеров. Чудом поспел срочно начатый развод, жена сумела оформить ордер на двоих, и Нестреляев получил в полное распоряженье комнату на Соколе. Лютый сосед, необъяснимо пасовавший перед бойкой женой, загрыз разведенного Нестреляева, вымещая на нем свои жилищные разочарованья по поводу не освободившейся комнаты. Но все это было еще впереди. А сейчас Нестреляев как подкошенный рухнул в кресло, подпер голову рукою – ни дать ни взять мраморный крестьянин в беде, и стал медленно ворочать мозгами. Сяду я за стол да подумаю, как на свете жить сиротинушке. С чем он пойдет на Чистые Пруды, что скажет?

Вроде бы Амуру не за что было отметить Нестреляева в черной своей книге. Бывало он, неприкаянный, шатался по темным московским улицам не со счастьем своим, как еще вчера, а с очередным несчастьем, гнавшим его из дому. Тогда еще влюбленные не уступили бандитам ночных тротуаров. Встречая двоих в часы своих бессонных дежурств, Нестреляев мысленно призывал благословенье на их головы. Он не был завистлив. Вечный несчастливцев, он был широко отзывчив к счастью.

Не брани меня, читатель, что я так люблю его. Не пеняй мне, захотевшей сделать своего героя благополучным в каком-то другом измеренье. Его так трудно осчастливить в реальном мире. Не кори за то, что не вдруг заговорила я про любовь. Так уж народная песня поется. Долго-долго про что-то другое, а концовка ни к селу ни к городу любовная. Я не спорщица с русской песенной традицией, уволь. На том выросли.

Не укоряй за названье. Проводит, спровадит Нестреляев тысячелетье. И оно его проводит – ох, не добром. Это я предчувствую, хоть еще и не знаю толком, что сломает моего героя на стыке времен. Не вижу пока ясно, в чем беда. Наверное, в априорной иллюзорности любви. Давно живу, о многом догадываюсь.

Пока я этак сокрушаюсь, мой Нестреляев поднялся из-за стола. Clavelita в розовых юбках все еще стоит под окном, ждет. Увидала его головушку посреди разноцветных фиалок, в ладошки заплескала – улыбается полными розовыми губками, обещает: «Бриллиантовый, я твою беду руками разведу! Наша с тобой краля – тоже птица вещая, вроде нас с тобой. Ей твоя правда будет как на ладони видна. Иди, не горюй, а мне оторви да брось в подол розовый цветок». Нестреляев сорвал из цветочного горшка розовую фиалку с мохнатыми листочками, бросил в окно. Не попал в широкий подол с оборками. Цветок звонко стукнул об асфальт крупной золотой монетой, покатилась монета. La clavela метнулась за нею, взвившись вихрем юбок. А Нестреляев уж выскочил, счастливый, из дому. Снова принялся дуть беспокойный ветер. Конец тысячелетья прикидывался концом времен. Цыганка еще стояла с нестреляевским золотым на ладони, но уж не та, в гвоздичных юбках, а зловещая старуха. Схватила его руку и заговорила темными словами с того треснувшего камня на богатырском распутье. Ох, не к добру. Что, читатель, не сама ль недолговечная любовь приходила розовым утром под нестреляевское чистое оконце? Ах, когда б я прежде знала, что любовь творит беды. Ох и ах. Покуда я каркаю, Нестреляев уж бежит, как ошпаренный, на Чистые Пруды.

Бежит, и смятенный ум его запрашивает свое глобальное информационное поле о той, на которой свет клином сошелся. Она уступчива в мелочах и несгибаема в серьезных ситуациях. Не имеет мнения по бытовым вопросам, а все больше по общечеловеческим проблемам. Легко сдает позиции до какой-то черты, около которой окапывается и держит оборону намертво. Весела просто от хорошей, сильной энергетики. А так веселиться не с чего. Какого-то химического вещества у нее в крови много, от которого неизбалованный человек радуется любой мелочи и без которого потасканного сибарита ничем не обрадуешь.

Читатель, тебе надоело? Ты спрашиваешь, скоро ли свадьба? А я не знаю, существует ли вообще Сильфида. Ты же не поведешь к венцу химеру. Ну тебя, иди смотри телесериалы.

Да, она жила там в коммунальной квартире на Чистых Прудах, ранее принадлежавшей целиком их семье. Жила с прелестной старорежимной матерью, также похожей на синичку. С сестрой, двумя годами моложе и немногим хуже ее самой. Жаль, что невозможно было осчастливить браком их обеих. Сильфида сама открыла дверь, сразу узнала Нестреляева, впустила и выслушала, почти не проявив удивленья. Сказала – хорошо, когда бы ни был оформлен этот развод, его можно дождаться, время вещь относительная. Вот пока ее рука, а там дальше будет видно.

О том, чтобы оскорбить мать какими-либо вольными отношеньями, не могло быть и речи. Но к самому факту наличия штампа в паспорте старенькая синичка отнеслась на редкость спокойно. Приняла как данность. И как данность следовало принять, что новый брак можно затевать, лишь полностью устроив прежнюю семью. Это такая эпитимия на всякий случай. А то ведь, как благородно рассуждал Пьер Безухов, в разводе всегда виноваты обе стороны. Такая версия была принята Нестреляевым с бурным восторгом.

Теперь он и впрямь был жив ветром и букетами. Нескончаемая заговоренная весна, отцветшая в Палестине и южнорусских степях, здесь еще была во всем своем блеске. И были первые дни еврейской пасхи. Или она в 71-м году была попозже, или так время остановилось. Они ходили вдвоем к еврейским хороводам на Большой Спасоглинищевский, то бишь улицу Архипова. Сильфида была еврейка по отцу – его сцапали по делу врачей, и с концами. Нечистокровная, бедный гадкий утенок, и не русская тоже. Она вообще не была цельной натурой. Сложная, как композитный аромат. Необъяснимо легко полетели дни счастливого ожиданья, которым никто не знал меры.

Нестреляевская неразведенная жена как-то зашла на Сретенку. Хорошо, Сильфиды не было, а то они часто сидели здесь в милых беседах, листая альбомы с картинками и строя друг другу умильные рожицы. Наконец-то оба могли дать волю своей инфантильности, не вызывая насмешек. Хлопотливая хозяйка приносила им чай. Она уж обожала Сильфиду и с упоеньем потворствовала несовременному роману жильца. Так вот, зайдя, экс-жена пристально поглядела на похорошевшего Нестреляева, от которого так и веяло здоровьем. Тот призвал на помощь все небесное воинство, сгорбился и скроил несчастную рожу. Обошлось. Remake «Дворянского гнезда» не состоялся.

Сын. Осторожными наводящими вопросами Нестреляев восстановил всю картину. Сын по-прежнему жил у родителей жены. Там был довольно чиновный госплановский тесть. Диссидентству его дочери это не мешало. Бывало, Андропов у своей дочери изымал самиздатовские странички. Тесть сразу предупредил Нестреляева, что если тот сунется в его владенья, он созовет медкомиссию и упечет зятя в психушку на всю оставшуюся жизнь. А что, и упек бы. Жена иногда звонила Нестреляеву, когда мальчик бывал у нее на Соколе. Нестреляев летел туда. Но это случалось крайне редко. Так что пока вся жизнь его замкнулась на Сильфиде.

Прошлое Сильфиды не интересовало Нестреляева, хотя она сразу сказала, что таковое было – два неудачных романа, оставивших одну горечь. Он велел своему суперинтернету заблокировать соответствующий информационный блок и никогда на эту тему не проговариваться. Успокоился, утих. Постоянная мрачная неудовлетворенность, мучившая его в течение всей жизни с короткими передышками, когда он бывал устроен, сдалась и отступила. Значит, на нее есть управа.

Тут ни с того ни с сего оба стали загодя извиняться, предупреждая друг друга, что в сексе они отнюдь не корифеи. Особенно Сильфида почему-то беспокоилась по этому поводу – совестливая, как всегда, она пыталась предварить события и охаять себя заранее. Но Нестреляев, тотчас забыв о собственном многолетнем несовершенстве, возразил ей с новой твердостью. Дескать, когда человек поднатореет, если он вообще когда-нибудь поднатореет, то уж и не радуется. Сильфида заметила на то, что высказана точка зрения хоть и очень светлая, но не очень верная. Вопрос был снят до особого распоряженья. Не всем же быть суперменами и супервуменшами. Похоже, их мученья ушли в прошлое на глазах сочувствующего лебедя Борьки. Тот, в свою очередь, передал их счастье на храненье старушке-хозяйке, участвующей в заговоре. Если Агасфер и шлялся ночами по Сретенке, позвякивая наручниками, то Нестреляев, рано проводив Сильфиду на Чистые Пруды, с ним не встречался. Все это длилось еще только две недели – хвостик апреля и майские праздники плюс девятое мая, между ними ничейная земля, когда никто толком не работает. И это время кончилось.

На Чистых Прудах Нестреляева еще в лоб не спрашивали, где он работает, и сам он не помнил. Сменил казенных домов уж никак не меньше, чем нежели жен или мест проживанья. Пришлось запросить свое ГИП. Ответ пришел почему-то в прошедшем времени: С. С. Нестреляев в 1971 году работал там-то по такому-то адресу. Вот туда он и пошел после праздничка в четверг. Пропуска соответствующего он не отыскал, взял что придется. Вахтеры не любили Нестреляева. Все они были как бы слегка гебешные. А от него густо несло превосходством, несмотря на худобу, скромность и обшарпанность. Попадись он им в застенке, что бы они с ним сделали! Избави Бог! Вообще, несовершенные и ненавидящие ему не спускали никогда. Дежурный вахтер внимательно изучил нестреляевский пропуск, но в нем на глазах проявились названье данного учрежденья и нужная печать. Как с тем ключом. Нечисто что-то.

Пошел Нестреляев по лестнице, где уж стояли парами и курили томимые бездельем сослуживцы. Иные узнали его и поздоровались. Он с натугой вспомнил имена ответить им. Встрелся ему в женском халате электрик Федор. Какое-то уж гаснущее мистическое воспоминанье ожило в нестреляевском мозгу, и он пошел на неприятного Федора грудью. Тот попятился от окрепшего неясно каким путем хлюпика.

Ноги по инерции привели нашего героя в нужную ему комнату, где он бодро плюхнулся на свое рабочее место за шкафом, тяжело уронив налитые силой руки на стол. Что он должен тут делать? Запросил ГИП. Ответили, что С. С. Нестреляев придумывал математические модели для отчетов, статей начальника и диссертаций его аспирантов. Ходил на овощную базу, ездил в колхоз на картошку. Выполнял отдельные поручения начальства, как то: выносил на вход разовые пропуска, вставлял формулы в отчеты, писал за начальника отзывы на присылаемые авторефераты. Ты, читатель, не удивляйся. Время было геронтократическое, а маленькая собачка – до старости щенок. Тридцатилетний непробивной Нестреляев, конечно же, числился на побегушках. Тем более что дела как такового не было.

В общем, грустно отметил наш герой, всё упирается в начальника. А кто, позвольте спросить, у него сейчас начальник? Может статься, он будет почище Пашки Тигролапова. Задействовал таинственный internet.

Узнал имя-отчество-фамилию и титулы начальника. Ничего, не самый плохой вариант, бывало хуже. И вообще, – подумал Нестреляев, поигрывая новыми мускулами, – в крайнем случае пойду разгружать вагоны. Или буду его низводить, как Карлсон фрёкен Бок. Что ж, допоможи, Боже, нашому телятi вовка з'iсти. Своих новых необыкновенных способностей Нестреляев решил пока не обнаруживать, чтоб не вышло как с тем Алешей из «Черной курицы». Тут пришла раздатчица и потихоньку выдала ему деньги. Оказывается, он прогулял зарплату, но все обошлось. Начальник перед праздниками не появился, а между праздниками тем более, уж как водится. Нестреляев тихонько разглядывал чудные старые деньги, мысленно переводя их – в букеты для Сильфиды.

В каких-то полчаса Нестреляев приладился писать свое за шкафом. Начальник, утомленный долгими праздниками, его не беспокоил. А потом и вовсе уехал в нескончаемую загранкомандировку. Его зам следил только за посещеньем, придумать же Нестреляеву работу у него не хватало фантазии. Летели светлые майские дни, в них было все – и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь.

Сильфида работала так же точно, не бей лежачего, территориально вблизи Ударника. Вязала на работе Нестреляеву свитер. Заданную ей, крошечке-Хаврошечке, сроком до октября месяца программистскую работу Нестреляев с его оборудованной головой сделал за десять минут. Попутно обнаружил, что у него теперь в мозгу не просто глобальный информационный справочник с выходом в мистику, но и вообще мощный компьютер с неформальными эвристическими ходами. Ладно, пока затаимся.

Как все добрые люди, Нестреляев звонил Сильфиде в конце дня на работу, встречал ее поодаль на улице, и они шли мимо вкусно пахнущих решетчатых окон фабрики Эйнем – Красный Октябрь на стрелку. Байдарки там тогда уже не плавали, но все равно было уютно. Не торопи меня, читатель, я незримо побуду с ними. Долгая любовная прелюдия меня не утомляет, не знаю как тебя. Знаешь, в их отношениях поразительный баланс. Ну просто невозможно определить, кто кому делает одолженье. Все держится на соплях, или на деликатности, и как держится! Карточный домик замер в хрупком изяществе своих конструкций.

И жилищная очередь на работе экс-жены Нестреляева замерла. Хорошо, что вспять не шла, и так бывает. Но в варианте однокомнатной квартиры не оставалось никакой надежды, что мальчик будет жить с матерью и отец сможет с ним регулярно видеться. А в случае двухкомнатной квартиры была. Вся очаровательная троица с Чистых Прудов очень одобряла Нестреляева в его решимости ждать и дождаться.

Июнь пришел, такой же безоблачный. Казалось, что в жизни только и есть, что клумбы, да фонтаны, да светлые вечера, да ретроспективы фильмов хороших режиссеров. В ранней юности Нестреляеву приснился зеленый сон. Огромная лужайка, яркая трава – зеленый платочек от господа Бога. Он идет со своей неведомой возлюбленной, и оба смеются, обратившись лицом друг к другу. Ему приснился рай. Пусть они с Сильфидой немного попасутся на этой лужайке. Пока их гнать не за что. Я должна признать, что Нестреляев меня обхитрил. Его своевольный выбор лучше, чем я могла бы придумать. Получился просто суперкласс.

Теплыми июньскими вечерами Нестреляева дома устойчиво не было, и если кто и вспоминал о нем, то застать не мог. Застал настойчивый Сашка Егупецкий, третий наш экскурсант в этот не совсем 71-й год. У Сашки прелестные живые карие глаза, он весь похож на эрдельтерьера – почти квадратный, кудрявый, рыженький. Позднее, перед отъездом, он успел стать раздражительным и неадекватным. Должно быть, отъезд тяжело дался ему. А сейчас он так мил в своем всеобъемлющем жизнелюбии. Немного врунишка, коэффициент доверия 40 %, от повышенной эмоциональности и буйной фантазии.

Этот Сашка – прирожденный читатель, с прекрасным художественным вкусом и сильной интуицией. И сам почитай поэт. Он прихватил Нестреляева вечером, когда тот уж возвращался с Чистых Прудов, отконвоировав Сильфиду домой. Было здорово поздно. Но неформалу Сашке нипочем уйти пешком к себе на Староконюшенный и после закрытия метро. Он вошел вместе с Нестреляевым, прочно сел на коммунальной кухне, затихшей и опустевшей. Пока Нестреляев караулил чайник, Сашка объяснял ему, как хорошо на Брайтон Бич. Нестреляев уж видал пресловутый Брайтон, но не мог рассказать об этом Сашке. Да и сам теперь толком не знал, было это во сне или наяву. Мистический опыт путешествия с Агасфером уж начал стираться под сильным воздействием такого реального или хотя бы правдоподобного счастья. Нестреляев вежливо слушал.

Потом пошли на цыпочках с чайником к Нестреляеву в каморку. Добренькая старушка крепко спала. Сашка шепотом читал стихи, полез к Нестреляеву на письменный стол за пером что-то записать. Быстро разглядел наметанным глазом в бумагах Нестреляева, что он там понацарапал. На следующий же день схватил друга в охапку и поволок силком в какое-то литобъединенье. Нестреляева там так разругали, что от огорчения он забыл здесь, в подъезде на Сретенке, сумку с продуктами, прицепив ее за перила, пока отпирал дверь. Не в укор будь сказано будущему соседу дяде Игорю, авоська провисела в неприкосновенности, доколе Сильфида не пришла приводить мила друга в чувство. Они там сказали, что написанное цинично. Я вся трясусь от гнева. Уж коли мой Нестреляев циничен, то кто тогда целомудрен. Сильфиде сразу пришла в голову здравая мысль: литобъединенья для того и существуют, чтобы вовремя заметить, отловить и уничтожить все талантливое, поднимающее голову.

Сильфида читала всю его писанину как равная. Замечаний не делала, но часто словесно продолжала написанное как свое. Она вообще не была склонна к поклоненью. А вот к полному единомыслию с ним приходила совершенно естественно. Казалось, сейчас сядет и напишет нисколько не хуже. Однако ж не садится. Стоит как стрекозка над его головой, трепещет крылышками. Видно, силы потайные, силы великие определили ей роль нестреляевской музы, к которой она отнеслась так же естественно, как ко всему на этом свете и в потустороннем мире. Будто ясный, неискаженный отклик пришел наконец на его голос, отраженный от всего сущего. Ровно стерлась мучительная граница между внутренним его миром и внешним. Словно он прорвал блокаду и соединился со всем сотворенным. Эти два поэтических созданья – Нестреляев и Сильфида – образовали такую устойчивую конфигурацию, что теперь ему хоть кол на голове теши. Никакая неприязненная критика не могла его пронять, если Сильфида говорила иное. Слишком очевидно пряма, нельстива и умна она была.

Кроме всего прочего, Нестреляеву крупно повезло с квартирной хозяйкой и соседями «из бывших». Его графомания скоро сделалась очевидной и тактично замалчивалась, если не молчаливо поощрялась. Но бывшие есть бывшие, они помягче нонешних. При другом составе жильцов бессонные занятья Нестреляева скоро снискали бы в квартире классовую ненависть.

Тут два отдела кадров синхронно спохватились, что у Нестреляева и Сильфиды накопилось по два неиспользованных отпуска. У них обоих долго не было настроенья ездить в одиночку. Обнаружив оплошность, кадровики двух институтов полдня дружно рвали и метали. Вдруг приказом выгнали наших двоих на месяц в отпуск с послезавтрашнего дня. В начале июля, а не в декабре, как водится. Еще кой-какие отгулы за прогулы у них набрались, даже довольно много. И щуку бросили в реку. Не иначе как цыганка в розовых юбках руку приложила.

Собрались в один день, с безоговорочного благословенья седенькой синички, по северным городам. Один саквояж несли с двух сторон за две ручки. Когда удалялись с Чистых Прудов, в небе выстроились ангелы, трубили в трубы и пели примерно так: «Чудным огнем пылает сердце нежно, счастье такое лишь только Бог дает». Из обоих окошек смежных комнаток, где обитал прелестный триумвират, виднелись две разномастные головки и махали изящные руки. Вместо дружного трио остался тихий дуэт.

Я надеюсь, читатель, что тебе еще не наскучило слово «счастье», которое пошло употребляться чуть что не в каждом абзаце. Ну дай им побыть счастливыми, не дыши, не спугни чуда. По-видимому, оба они представляют образцы человеческой породы, не утвержденные естественным отбором. Для жизни требуется что-то другое, более жесткое. Или они должны быть защищены каким-то другим общественным устройством, в котором наиболее тонкое особо выделено. Сама по себе природа не поощряет их к тому, чтобы именно они оставили потомство. А вообще-то я буду рада, если ошибусь. Может быть – сильное и твердое не победит.

Так вот, они пошли, держа за две ручки саквояж, который связал Нестреляева с Сильфидой – так еще недавно наручники сковывали его с Агасфером. Энергетическая дуга стояла между ними поверх саквояжа. Она была похожа на радугу, но увидала ее только одна цыганка в розовых юбках, встретившаяся им сразу же по выходе из дома. Поглядела на них, сначала улыбнулась гвоздичными пряными губами. Потом махнула рукой, отвернулась, вздохнула украдкой в сторону, а когда они отошли подалей, заплакала им в спину полным голосом со всей цыганской переменчивой страстностью.

Ну, слушай дальше, читатель, этот романс о влюбленных. Их ждут белесые вечерние озера, зубчатые еловые леса и бревенчатые часовенки. Маршрут сентиментального путешествия пролегал через Новгород и Псков, Кемь, Кижи, Соловки. Заканчивался в Санкт-Петербурге, – да не будет он назван так, как звался в 1971-м призрачном году.

Теперь в течение полутора месяцев весь день принадлежал им. Господи, до чего же весело глядеть, как любимый человек на глазах хорошеет. Как изменилась Сильфида еще на вокзале! Сколько грации явилось вдруг во всех ее движеньях. Как она пожимала худенькими плечами, затрудняясь в ответах. Как клала прелестные уже загорелые руки чуть не по локоть в огромные карманы вечной юбки из художественного салона. Карманы столь обширные, что в таком спокойно можно было принести новорожденного ребенка. Щеки округлились, брови пошли затейливой дугой. Вся она стала походить на ангела с гентского алтаря. Ее фарфоровое лицо хотелось раскрашивать акварелью. Нестреляев едва удерживался, чтоб не нарисовать ей голубую розу на виске. Сколько тонкости было в ее гримасах, а необычайно выразительно очерченные губы жили словно отдельно от лица. Лицо было сложно, как она сама. Глядеть, глядеть без конца на красоту, тобою вызванную – награду твоей любви.

Итак, очень красивая Сильфида и очень счастливый Нестреляев сели с вечера в поезд Москва – Новгород, и никто их не провожал, кроме Купидона. Послушай, милый читатель, что произошло дальше, и постарайся поверить. Так вот, проснувшись одновременно еще довольно светлой июльской ночью, уже посевернее Москвы, наши герои констатировали следующие факты, перечисляемые и корректируемые мною в порядке обнаружения новых обстоятельств дела:

а) что поезд стоит;

б) что их вагон вообще отцеплен, он-то и стоит;

в) что стоит он отнюдь не на рельсах, а на лесной поляне, в траве по самую подножку;

г) что поезд-беглец уже куда-то смылся;

д) что они в вагоне одни;

е) что это не тот вагон, в который они садились с вечера, а нечто вроде рабочего вагончика-бытовки.

Конечно же, они не удивились. Они считали, что фантастика человеческих отношений куда круче мелких сопутствующих чудес. Они просто вышли из вагончика, взявшись за руки, и оказались среди купавок, колокольчиков, папоротников, светлячков и шорохов. А надо тебе сказать, любезный читатель, что была как раз ивановская ночь – под Ивана Купалу. Рождество Иоанна Крестителя, 24-го июня ст. ст., в тот же день празднуем память святого Иоанна Новгородского. Вот нашим двоим и довелось к нему побывать. Самое время было папоротнику цвесть, лиловому колокольчику звенеть и всякой нечисти являться добрым людям.

Нечисть не замедлила явиться. Она теснилась во мгле по обочинам поляны, висела на ветвях деревьев, аукала и шикала. Все это представленье могло бы напугать робкую Сильфиду, но никак не стреляного воробья Нестреляева. Однако ж вышло так, что и пугаться не пришлось. В белесом тумане посреди поляны уж стояла цыганка в розовых юбках, с алым светящимся цветком папоротника в зубах и препорядочным грузом золотых монет в переднике. Похоже, она уж успела в эту ночь взять клад, и теперь ей был сам черт не брат. Нисколько не дорожа добычей, удовлетворенная самим успешным процессом поиска, она швырнула деньги под ноги нашим счастливцам. Уронила с поцелуйных губ цветок в освободившийся передник, воскликнула грудным голосом: «Вот и жених с невестой нас порадовали». Поклонилась им в пояс, примолвила: «В добрый час, пожалуйте к венцу». После чего вся нечисть сконфуженно убралась в чащу, из которой стройно выступили эльфы-цвёльфы и вообще пристойного вида действующие лица: амуры, зефиры et cetera. Видно, тут парадом командовала clavelita. Жених с невестой открыли рты и стали ждать продолжения спектакля.

В общем, как ты, мой читатель, уже догадываешься, весь этот синклит обвенчал наших героев вокруг елочки. Они приняли условия игры с восторгом и безо всяких угрызений совести. Загс их не впечатлял, а церковные венчанья в 1971 году как массовые не практиковались. Обряд же, предложенный им неведомыми силами, принимающими участие в их судьбе, был так поэтичен.

Рабочий вагончик от заблудившегося поезда, неведомо каким путем доставившего их к месту венчанья, давно аннигилировался. Лесная поляна вытянулась, посветлела и стала напоминать Ярилину долинку в канун того дня, когда податель тепла вступает в свои права и начинает лето. Цыганка, наигравшаяся в цветок папоротника и небрежно выбросившая его в кусты, выступала впереди процессии, неся два пышных венка. За нею шли брачущиеся. Высокие травы расступались перед ними, едва шелохнувшись от легких шагов их предводительницы. И тихо двигались им вослед блуждающие огоньки в руках эльфов.

Внезапно своевольная распорядительница остановилась, обернулась. Быстро положила им на головы венки, с какой-то страстной торопливостью нашарила колечки в кармане передника. Столпившиеся эльфы, встав на цыпочки, глядели из-за спин друг друга, как Нестреляев с Сильфидой разобрали кольца с цыганкиной ладони, надели каждый свое, поцеловались без указки. A clavelita уж настоятельно подавала им чашу, в которой благоухало нечто вроде вина из розовых лепестков. Чуть только они его пригубили, их головы закружились, и тут крик – нет, не петуха, а проводницы купейного вагона – рассеял чары.

Проводница предлагала умыться, пока не закрыт туалет, и сдать постели, ибо поезд прибывает в Новгород. Нестреляев с Сильфидой молча переглянулись. Они садились в спальный вагон, не в купейный. На пальцах у них поблескивали обручальные кольца, которых и в помине не было при отбытии из Москвы. Едва Нестреляев пошевелился, из кармана его выкатилась препорядочная золотая монета. Сильфида остановила ее босой пяткой, подняла – монета на ее ладони саморазменялась на советские деньги. Путешествие по воле нездешних доброжелателей превращалось в свадебное. Возражения не принимались. Вернее, возражений не было. Приснившийся им обоим сон следовало принять за явь, что и было сделано.

Старый нестреляевский саквояж перестал подчиняться земному притяженью и легко плыл по воздуху, придерживаемый нашими путешественниками с двух сторон, если проявлял излишнюю прыть. Новгород окружил их сразу всеми своими церквями, понастроенными на бессчетну казну через каждые два шага. Вон они остались в полях на месте бывших концов когда-то огромного города. Друзья Людмилы и Руслана, сочувствующие свидетели превращений Алисы, вы не удивитесь, если я скажу вам, что саквояж отлично выполнял роль экскурсовода. Он явно задался целью показать своим хозяевам наиболее интересное и выискивал его, как хорошая собака спрятавшуюся дичь. Наши молодые разинули рты и беспечно отдались яркому зрелищу.

В обеденное время умный баул не упустил случая толкнуться в двери маленького кафе, за что в его чрево был положен пакет с пирожками, и он с новыми силами пустился по ему лишь одному известному маршруту. Кой-где помедлил, дал нашим мечтателям погрузиться в родной мир прошлого. В Новгороде мы рядом с Ваней жили. У них был сад такой большой, тенистый. Как теперь гляжу на зеленый сад, где с милым дружком мы резвилися. Народу не только что нет изводу, а и порчи нет.

К вечеру самостоятельный саквояж устремился по топкой тропинке в скит на Ильмень-озеро, и трость-дерево всколыхнулось, скрывая его владельцев. Уж солнце садилось, гусельный звон стоял в усталых от чудес головах Нестреляева и Сильфиды. Рыжеволосая, зеленоглазая врубелевская Волхова пела свою колыбельную. Саквояжик помедлил на берегу, потом дал обратный ход и потянул их в лучшую в городе гостиницу.