Текст книги "Тонкая нить (сборник)"

92. Цыгане шумною толпою

Теперь слушай про цыган. Вхожу я однажды в большое помещенье кассы цирка на Цветном бульваре разузнать, в какой день мне постоять за билетами для детей. И тут в эту пустую залу вваливается цыганский табор. Высокий красивый цыган лет пятидесяти с гаком, с роскошной седой бородой, обводит картинным жестом человек пятьдесят цыган и заявляет тоном, не допускающим возражений: «Моя семья!!! хочет пойти сегодня в цирк». Наверное, я встретила цыганского барона.

Меня цыгане видят насквозь. Цыганка в Петергофе бежала за мной, выкрикивая на бегу: «Хорошего человека бросила, плохого взяла! Иди, иди, я с тебя такой и денег не возьму». Сама неплохо гадаю по руке. Линии же собственной моей ладони так далеко просматриваются, что едва лишь махну, показывая дорогу, а уж мне цыгане всё расскажут.

Жили мы с детьми на озере Удомля, на полпути от Москвы до Петербурга. Нам открыли ветеринарную аптеку на берегу, а деревня была далёко. Варили мы на костре. На наш огонек приезжали цыгане на двух телегах. Кто сидел с нами и пел, а кто с другого бока вынимал незаметную дощечку и влезал из подпола в дом воровать конские снадобья.

93. Новенькая

Меня вообще хорошо видно. Подхожу это я в магазине к кассе. Кассирша подымает голову и говорит: «Вы родились 11 ноября». Верно. Это, говорит, один такой день, когда мир подновляется. Отработавшие свою карму во многих воплощеньях уходят невесть куда, а приходят новенькие. Вас де не было в предыдущих рожденьях, потому и видите всё как бы впервые. Вот как она сказала. Мои же студенты, коим я читаю математическую логику, говорят, что 1111 есть знак абсолютной истины. Верь мне, читатель.

94. Экстрасенс

Дело было в горнолыжном лагере. На стене висел альпинистский башмак и фотографии всех восьмитысячников. Рядом – Шхельда, под ней плоскогорье с глубокой расщелиной и спинами форелей, виляющими внизу в узком потоке. У меня была травма позвоночника с резкой болью. Пришел такой же лыжник, врач-реаниматор новой волны. Постукал меня по спине, строго сказал, что все в порядке, и велел встать. Через несколько минут боль ушла, я пошла к нему в комнату сказать спасибо. Он сидел скрючившись с выраженьем муки на лице, со лба его капал пот. Понимай как знаешь, мой усомнившийся читатель. За что купила, за то и продаю. Видно, он в своей реанимации нащупал неформальный способ взять болезнь на себя и перебороть ее в себе.

95. Сталкер

А работа, учрежденье, оно-то как же? Я себя в нем чувствовала сталкером. Какая-то нескончаемая дьяволиада. Никогда не знаешь, какова будет реакция враждебной тебе и непознаваемой в своей алогичности системы, на чем ты подорвешься. У нас был директор, коего я уподобляла дурно запаянной схеме, где все провода не к той клемме приляпаны. Разумных реакций не просматривалось. Но, подобно сталкеру, я бесстрашно двигалась в зоне, я была жива, кормила детей, и у меня даже были кой-какие грошовые успехи.

96. От сумы да от тюрьмы

Был у меня начальник по имени Светлан Григорьич. Поехали это мы с ним в командировку в Ухту. Там спускались в клети в единственную в стране нефтяную шахту. Внизу ходили по рельсам. Когда навстречу шла вагонетка, надо было успеть добежать до специальных углублений в стене и стать по одному в нише. Обратные билеты нам достались в общем вагоне, полном отсидевших срок зэков. Я сразу им сказала, что де от сумы да от тюрьмы не зарекайся. И хорошо было после того Светлану Григорьичу ехать за моей спиной. Зэки с беспокойными глазами поили его водкой, меня же кормили шоколадными конфетами.

97. В чужой шкуре

Полетели мы на Самотлор. По времени от Тюмени до Нижневартовска лететь столько же, сколько от Москвы до Тюмени. Вот такая глубина на север у этой по всем статьям удивительной Сибири. Мучимые севером сосны под крылом самолета заваливались с кочек в топь. В аэропорту сидели по нескольку суток измотанные женщины с больными детьми. Пока мы, с полсотни человек, с помпой поехали автобусом на Самотлор, данный нам спецрейсом самолет угнали. Нижневартовский аэропорт самовольно вывез женщин с детьми, а мы теперь сами сидели вместо них, не смея роптать.

98. АСУ

Я сделала одно время бросок в сторону от нефти, и очень некстати. Уверяю тебя, мой читатель, нефть хорошо пахнет, а АСУ, с твоего позволенья, пахнет дерьмом. Знаешь ли ты, мой читатель, что такое АСУ? Нет, ты не знаешь этого. Представь себя в брежневском времени, именуемом застойным, знаменовавшемся словоблудием и очковтирательством. Был такой анекдот, что де наш паровоз вперед летит, а впереди заносы снежные. Все вожди в хронологическом порядке предлагают свои меры сообразно своей природе. Леонид же Ильич говорит – мол, не надо и ехать. Вы только качайте вагон и приговаривайте: «Чух-чух-чух».

Так вот, невесть откуда, возник лозунг АСУ – автоматизированные системы управленья, и никто не знал, о чем речь. Разведка, что ли, донесла о разработке компьютеров нового поколенья и компьютерных сетей? Да, но мы не знали и принципа их. Дали огромные деньги неведомо подо что. Возникла бездна должностей, подразделений, институтов – гигантская Панама. А чем же отчитываться? Слышим звон, да не знаем, где он. Отчитывались описаньем конкретных бюрократических процедур и неопределенными прожектами их компьютерной поддержки. Это на старых-то вычислительных машинах! Зато чиновникам открылось новое поле деятельности. Туфта длилась более двадцати лет и тихо упразднилась, оставив в здравых умах недоумение и отвращенье. Только увидав персональный компьютер с монитором, я поняла, о чем тут собственно могла бы идти речь.

99. Земля горит под ногами

Грешный человек, я пошла в АСУ и через три года с треском вылетела. Поделом, нечего было иронизировать. Я искала работу с энергией отчаянья. У меня обувь на ногах горела. Одни туфли развалились на бегу, и гвоздь вонзился в ногу.

100. Не шуба, а аллегория

Развалилась на мне и синтетическая шуба. Она вдруг стала издавать омерзительную химическую вонь и полезла полосами. Не иначе как на нее выпал химический дождь антагонистического состава. Я засунула эти зловонные клочья в раскопанную канаву у Курского вокзала, вскочила в метро и поехала домой раздевши. Вот так, мой читатель, в брежневские времена произошла некая необратимая реакция, в результате которой всё это полезло уже не по швам, но по целому.

101. Рвение

Вот я на новой работе. Намучившись в поисках, держусь за нее обеими руками. Это снова нефть, вдыхаю ее привычный запах. Он сладок мне, как дым отечества. Набираю подразделенье, будто бы на веки вечные. Пытливо всматриваюсь в молодые лица, ношу им какие-то книги. Страсть к просветительству обуревает меня раз и навсегда.

102. Евгений Романыч, удав и беглый солдат

Мой новый коллега знаменит тем, что привез в авоське удава из Африки. Удав в самолете потел мерзкой слизью и дурно пах. Чтобы он не был агрессивен, ему надо было постоянно раскрывать пасть и разбивать в нее сырые яйца. По приезде удав выполз в коридор коммуналки, за что был даром отдан в зоопарк. Евгений Романыч навестил было его в террариуме, но не узнал в общем клубке. И удав его тоже не признал.

Вот, значит, Евгений Романыч сидел вечером у себя на первом этаже возле кинотеатра «Патриот», горюя об удаве. В окно постучали – под ним стоял солдат с разбитым в кровь лицом. Евгений Романыч впустил его, умыл, аки милосердный самаритянин, накормил и уложил спать. Солдат жалобно просил штатского платья, но Евгений Романыч удержал его до утра, а утро вечера мудреней. Сердешный вернулся в часть, где ему было несладко. Но, на погосте живучи, всех не оплачешь.

103. Елик Евсеич

Казакевич была его фамилия. Учитель военного дела у сыновей, отставной чин охранных войск. Поставил возле школы грибок, натянул колючую проволоку и записал моих детей в военкомате в охранные же войска – в лагерях стоять на вышке с автоматом. Сыновья мои со товарищи под Новый год взяли пилу и кусачки. Грибок спилили, проволоку перерезали. Было дознанье, но никто не выдал.

104. Краснодар

А вот физрук у них был умница. Летом он возил ребят в трудовой лагерь под Краснодар убирать помидоры. Говорил – если де они у вас дома курят, скажите прямо, я не стану копья ломать. Но уж чего они у вас дома не делают, так у меня небось не начнут, я не попущу. Прямо из Краснодара через Керчь паромом забирала я детей в Коктебель на Киселевку. В первый год мы встречались на вокзале в Краснодаре. Ехала я из Москвы с тремя рюкзаками – палатка, надувные матрацы, спальные мешки. Физрук по моей телеграмме прислал ребят к моему поезду с вещичками, и мы тут же отбыли в Феодосию. На второй год любимый физрук уже отпустил их одних по моему письму с вложенной официальной распиской. Мы встречались прямо в Крыму. Физрук выдал моим ребятам заработанные деньги. Там хватало доехать до Коктебеля и еще на неделю жизни. Проверил купленные ими билеты до Феодосии и приказал на кухне зажарить им в дорогу курицу. Отца родного не надо.

Дети прибыли на Киселевку ранее меня, бо краснодарский лагерь уже сворачивался, а мой отпуск еще не начинался. Я с палаткой приехала тремя днями позже. А уж какие приключенья с ними произошли за те три дня, когда ни мой, ни физруков бдительный глаз за ними не следил, даже ты не сможешь себе вообразить, мой уже привычный ко всему читатель. Придется тебе выслушать это от меня, крепись.

105. Киселевка

Итак, моим детям предстояло прожить три дня на обширном чердаке Киселевки, где стояло два десятка утащенных ночью с пляжа лежаков. Кормиться им надлежало на оставшиеся у них в наличии деньги под горой в столовой. Название последней было «Левада». Ехидные же киселевцы присоединили к нему спереди еще одну букву, и без того не очень хорошую. Видит бог, столовая этого не заслуживала. На Киселевке уже стоял целый сервиз посуды с общепитовским клеймом из достославной «Левады». Голодные киселевцы были рады знакомым лицам. В первый же день они проели ребячьи деньги. На другой день они уж послали моих детей воровать пирожки на двадцать душ в столовую дома творчества союза писателей – «Дома Волошина». Совершенно одинаковые ангелоподобные пятнадцатилетние мальчики должны были пройти по накрытым столам и собрать пирожки в сумку. Ты, конечно, догадываешься, мой читатель, что задание было выполнено с блеском, иначе они не были бы моими детьми.

Дальше – больше. На третий день киселевцы послали моих бедных ребят в магазин воровать какие-то паршивые брикеты пшенной каши. Больше в магазине ничего не было, а это было несъедобно, то никто и не караулил. И с этим справились мои талантливые дети. Тут, к счастью, приехала я и конечно же поняла, что трясу бедой. Свои проделки полбеды, детские полторы беды. Киселевцы, когда я вошла, уж наливали им что-то в стакан. Я бросилась, как голкипер, через весь стол. Перехватила стакан, выплеснула, и мы пошли ставить палатку как можно подалей.

106. Слово не воробей

Конечно же, мы вскоре пришли в гости на диссидентскую Киселевку. Обитатели ее сговаривались делать ремонт. Кто-то сказал: «Я люблю красить». Я же бездумно продолжила: «А я люблю красть». Киселевцы хором сказали: «Ага!!!» Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Один из подвигов Геракла заключался в краже некоей телки. Меня же послали в хозяйственный магазин красть крестообразную отвертку из дорогого комплекта инструментов. За мной шли двое киселевцев следить, чтоб я ее часом не купила. Я шла как на закланье, честя в сильных выраженьях язык мой, он же враг мой, что для красного словца не пожалеет ни матери, ни отца. Мне вспоминалась кража табакерки Евгением Баратынским на пари в пажеском корпусе, положившая конец его еще не начавшейся военной карьере. Мы вошли в магазин. Мучители мои стали поодаль, я же робким голосом спросила посмотреть некий садовый набор на картонке. Под прикрытием этой последней я безошибочно вытащила требуемое из витрины не хуже Соньки Золотой ручки.

Киселевцы встретили меня с почестями, ибо два свидетеля моего подвига бежали гонцами впереди меня. Постановили, что нечаянно вырвавшееся слово я отработала, и меня оставили в покое. Но только меня. Себе же киселевцы роздыха не дали. В честь моего геркулесова подвига они украли целого живого барана. Зажарили его, прикрутив проволокой за ноги к лому, и устроили пир на весь мир. Они были не из тех, кто оставляет последнее слово за другими.

107. На крыше кинобудки

В Коктебеле у нас денег как всегда в обрез. Мы забираемся темными южными вечерами по стволу дерева на крышу кинобудки в летнем кинотеатре, стелим плед. Ложимся на брюхо, подперев головы руками. Однажды чуть было не постелили пледа – ай, ноги прилипли. Будку нашу помазали варом.

108. Поступаем в архитектурный

На это я исподволь науськала ребят. Потом у меня сердце щемило – все гуляют, а они сидят чертят. Первые классические рисунки, которые они принесли с подготовительных курсов, были так дурны, что у меня сердце упало. Я вообще превратилась в одно сплошное сердце, и оно жаждало их успеха. Появились и проблески, и кой-какие успехи. Вот уж я напутствую их перед экзаменом – мол, сорок веков смотрят на вас с пирамид. Они, растерявшись, забыли экзаменационные листы. Я бегу за ними вслед, успеваю вскочить в тот же автобус, и дверь так прищемляет мне локоть, чтоб я сорок лет помнила свою болтовню про сорок веков. Ан глядь – уж мы в институте, только локоть ноет да сердце еще колотится.

109. Ушац

Давным-давно в архитектурном институте учился студент по фамилии Ушац. В институте же была так называемая чертежка – комната с чертежными досками. Однако ж мест в ней не всем хватало, особливо в экзаменационную сессию. Об эту пору студенты с утра спешили занять места в чертежке, прикнопив к доскам свои неоконченные симфонии. Ушац же, милый мой читатель, распорядился на свой счет иначе. Он раз и навсегда прикнопил к одной из досок пустой листок со своей фамилией. Студенты не в шутку рассердились и поначалу прикнопили ко всем доскам в чертежке такие же листки с фамилией Ушац. Потом расшалились и написали ушаца на всех дверцах в туалетных комнатах. Это еще не все. Картонные таблички с курьезной этой фамилией появились на дверях ректорского и проректорских кабинетов. И наконец – боже мой – ушаца нацарапали на статуе раба, разбивающего оковы, при входе в институт. Чего же ждать дольше? На доске появился специальный приказ, чтоб фамилии этой отнюдь нигде не писать, и даже в журнале посещаемости лекций на месте ее сделать прочерк. Но под приказом рядом с ректорской подписью уже стояла вторая – Ушацъ с твердым знаком.

Прошло несколько лет, злополучный Ушац окончил институт, но все же заняться зодчеством не дерзнул, а стал работать в журнале «Крокодил». Его анекдотическую подпись под карикатурами я быстро нашла. Теперь везде, куда только досягала нога питомца архитектурного института, на всех предметах, имеющих касательство к зодчеству или ваянию, ищи имя Ушаца, мой настойчивый читатель, оно там непременно есть. Начни от памятника Карлу Марксу в Москве, оно там сзади на постаменте, и продолжай свои поиски в любом направленье – они обречены на успех.

110. Мастерская

В ванне у нас теперь мок ватман для натяжки на подрамники. На подоконниках терлась китайская тушь. На лыжной палке с моторчиком крутился объемный плакат. В почтовом ящике лежали архитектурные журналы. Я доставала их с веселым чувством причастности к хорошему делу. На сундуке толкались боками несколько человек архитектурных студентов. Они обсуждали идею для завтрашней клаузулы – завершения в присутствии преподавателя начатой накануне работы. Я была допущена в их совет, и мои идеи тоже обсуждались.

111. В плохих руках

Тут я сковырнулась с копыт долой, и советская медицина приняла меня в свои объятья. Врачевало нас тогда поколенье, поступавшее в медицинский институт за взятки, что нам всем было хорошо известно. Чуждые призванью, жестокие и беспринципные. Я повидала в больнице, как врачи припрятывают казенные лекарства и выдают их за деньги. Как пишут ложь в истории болезни, чтобы скрыть свои грубые ошибки. Под конец врач взяла с меня огромные для меня в то время деньги, обещав отдать рентгеновский снимок, на котором было видно, что же на самом деле было у меня при поступленье. Я надеялась потом найти хорошего врача. Однако снимка мне не отдала, сославшись на то, что он горючий и может стать причиной пожара в моем доме. Я догадалась более градусника под мышку не совать. Через пару дней дети забрали меня, слабенькую и тихую. Отвезли на такси домой, положили пластом в гнездо из старых шуб. Больше я к врачам не заходила, за исключеньем зубного. Бог не без милости, все обошлось.

112. Полет над гнездом кукушки

Моя одноклассница работала лечащим врачом в больнице имени Кащенко. Когда диссидентов стали массово сажать в психушку, я пригласила ее в кафе и завела об этом речь. Она сказала так: «Мы госпитализируем только общественно опасных. Вот один мой пациент, старый холостяк. Образовал бытовую коммуну из таких же холостяков, для разделения домашнего труда. На стекле же написал – коммуна. Люди невесть что могут подумать. Если бы написал – бытовая коммуна, мы бы его, конечно, не госпитализировали».

113. Отмазаться надо

Я сидела после долгой болезни на лавочке, отойдя немного от своего дома на солнышко. К открытому телефону-автомату рядом со мной подошел молодой человек. Обращая на меня внимания не больше, чем на дохлую собаку, он так сказал в трубку: «Марья Иванна, дай мне до завтра десять кусков – у меня руки черные, отмазаться надо». Это было двадцать лет назад. Не диссидентам, а криминальной торговой «элите» брежневских времен принадлежит честь упраздненья советского строя. Вот такого благодетеля человечества я, чуть живая, и видела.

114. Сад имени Шредера

Этот сад был заговоренный. Я его поначалу то находила, то теряла. А когда твердо приметила к нему дорогу, никак не могла в него проникнуть – слова не знала. Внутри Тимирязевского леса, старого парка Петровско-Разумовской академии, был высокий сплошной забор. За ним скрывался изящный сад английской планировки, совершенно безлюдный и недоступный. Семидесятыми годами прошлого столетья веяло от его круговых дорожек. Это был пейзажный парк с разными тонами зелени – темными дубами, светлыми лиственницами и еще много чем другим. В нем находилась могила Вильямса, а это, не в обиду никому будь сказано, для Тимирязевской академии вроде мавзолея Ленина. Наверное, оттого сад так намертво закрыли. Его сторожил молодой юрист Валерий Иваныч, переболевший менингитом и отошедший от дел. Он не всегда там пребывал, но только лишь появлялся, сразу же изгонял меня из рая. А рай был совершеннейший. Я безраздельно владела заросшим прудом. В моем персональном распоряженье находилась лодка. Мне принадлежало полдюжины старинных скамеек с перильцами, расположенных с полным пониманьем красоты пейзажа. У меня была собственная береза чуть что не в два обхвата, издали узнававшая о моем приближенье и трепетавшая мне навстречу.

Валерий Иваныч взял свои меры против моего вторженья. Он забил все щели, вымазал поверху забор мазутом, запер в сторожку весла, прикрыл листьями подрастающие белые грибы. Он равнял каждый день мои следы на песчаных дорожках и озабоченно мерил их, обнаружив назавтра снова. Он проверял с пристрастьем, не раздавила ли я улиток, совершающих свое многодневное путешествие по замкнутым кругам дорожек. Он ходил по саду с вилами наперевес, зорко всматриваясь в кусты жимолости. Я же беззвучно смеялась, сидя на ветке дуба и глядя на эти тщетные предосторожности. Слезала я лишь тогда, когда он запирал ворота с другой стороны. Война длилась полгода с переменным успехом и окончилась моей полной победой. Однажды он застал меня и разрешил остаться. Вскоре я переехала в Серебряный бор, не известив его, и стала дриадой другого парка. Долго ли, коротко ли, я вернулась навестить свой потерянный рай. Валерий Иваныч так обрадовался мне, что ему стало плохо, и он пошел в сторожку принять валерьянку.

115. Мальчик-с-пальчик

В олимпиаду детей посылали работать в буфет продуктового магазина. В заднем помещенье стоял ящик хороших конфет, припрятанных от покупателя. Студенты их потихоньку подъедали. Кирилл же Сельвинский набросал в темном коридоре след из конфетных бумажек, как мальчик-с-пальчик. След привел к их буфету, и им была выволочка.

116. Ура директору завода «Водоприбор»!

Вот уж мои дети женаты. Чтобы ты, мой участливый читатель, не беспокоился, сразу скажу тебе, что мои невестки – вознагражденье мне за собственные мои неудачи. Аленушка – моя жаленушка, Наташа – мое имечко, светлые головки! Дела вдаль не отлагая, обе собрались родить. Сыновей же моих той порой послали рушить и перекладывать перегородку в детском саду завода «Водоприбор». Но ты уже этому, читатель, не удивляешься.

Порушили и снова сложили они злополучную перегородку. К тому времени у обоих родилось по сыну, с разницей в 18 дней. На радостях новоиспеченные отцы по собственному почину расписали перегородку, испросив для этого краски. Представь себе, мой чадолюбивый читатель, развесистое дерево, на ветвях коего возлежат в разных позах различной масти коты с разноцветными бантами. Директор завода «Водоприбор» зашел, увидел и умилился. Сыновья же мои сказали, что расписали стену по усердию к детям, кои теперь и у них есть. Директор поманил моих сыновей пальцем в отдел кадров и приказал там выписать им трудовые книжки. Этого студентам никак не полагалось. Действие сие было противозаконное, но благое. Теперь лишь Андрюша с Митей могли сами зарабатывать деньги для Феди с Мишей. А ты-то, мой читатель из будущего, знать не знаешь, что такое трудовая книжка. Это, милый мой, такой трудовой паспорт. В нем за печатью записывается весь послужной список человека. Выговоры, увольненья по статье, то есть принудительные увольненья с указанием причины номер такой-то: прогул и хуже. После школы с аттестатом зрелости на руках человек мог ее получить впервые. Но пока аттестат лежал заарестованный в вузе (высшем учебном заведении, мой друг), человек получить ее не мог, шалишь. Теперь он подлежал принудительному распределенью после окончания института, и нигде в другом месте никто оформить его на работу не имел права. Понял ли? То-то. И трудовая книжка у человека была одна на всю жизнь. А у Андрюши с Митей их было по две – там, куда их распределили, им выписали еще по одной, законной.