Текст книги "Инязовки. Феноменология женского счастья"

Глава 9. Вечер испанской кухни

Второй курс испанского отделения проявил необычайную активность в подготовке вечера испанской кухни. Были приглашены студенты политехнического института. В помещении интерклуба на покрытых скатертью столах красовались приготовленные вскладчину салатики «хирасолы» (подсолнухи), украшенные «семечками» из кусочков маслин и «лепестками» из поджаренной картошки. В укромном месте дожидалась своего часа большая кастрюля «испанского блюда». Это была сборная солянка с колбасками, ветчиной, зеленым горошком и другими доступными компонентами.

Вступительная часть была короткой: присутствующих не стали утомлять долгим рассказом о традициях испаноязычных народов. Бравые «кубинские» ребята, Женя Клыкова и Таня Илюшина, перебирая в руках самодельные сомбреро, исполнили «Гуантанамеру». Гибкая, как тростинка, Лиза Яворская, облаченная в красно-черное платье с воланами и рюшами по низу подола, прошлась в болеро между столиками, нагнетая испаноязычную атмосферу встречи. За танцем последовали стихи Гарсиа Лорки «Когда я умру, оставьте балкон открытым…», песня «Поедем на ярмарку, моя смуглянка из Сан-Андреса». Наконец, приступили к угощениям и танцам, и приглашенный народ, как по указанию, сбросил с себя первоначальную скованность.

Когда веселье достигло самого разгара, появился высокий парень в голубой рубашке. Он примкнул к своим друзьям и органично вписался в круг танцующих, легко поддаваясь ритмам музыки, не делая усилий над своим телом. «Наш человек!» – одобрительно подумала я и вдруг встретилась глазами с его летящим поверху взглядом. Это был Борис. Неожиданно он сделал шаг навстречу и притянул меня к себе: «А эту девушку я знаю!» Казалось, он для того только и появился, чтобы забрать меня в свою «охапку».

Наступил момент истины. Все вдруг стало неважным: музыка, танцы, веселье. Все, что происходило вокруг, поблекло, перестало существовать. Имело значение только то, что мы, когда-то потерявшись, по воле того же случая встретились снова. Мы взялись за руки, не сговариваясь, как тогда, на танцплощадке, и покинули клуб. Отыскали тихую рекреацию на этаже.

– Судьба милостиво подарила нам еще один шанс? – спросила я, устремляя на него счастливые глаза.

– Ты думаешь, наша встреча – случайность? Я искал тебя, – признался Борис. – Что-то подсказало мне, что на этом вечере мы встретимся. Я стоял в коридоре и смотрел на танцующих. И вдруг увидел тебя. Если бы тебя там не было, я не стал бы даже заходить.

Мы приникли друг к другу в бесконечном поцелуе, как жаждущие странники, обнаружившие в пустыне родник с ключевой водой. От пережитых страстей вдруг пришла смертельная усталость. Борис присел на корточки и усадил меня на колени. И так, в объятиях друг друга, мы сидели долго-долго, боясь вспугнуть свое счастье, не имея сил, чтобы расстаться.

С этого дня вся моя жизнь превратилась в сплошное ожидание встреч. Куда бы я ни шла и что бы ни делала, Борис присутствовал в моих мыслях как идея-фикс. Бывало, что я задерживалась в институте и, вернувшись в общежитие, узнавала, что он приходил, ждал меня, выражал недоумение по поводу моего длительного отсутствия. Девчонки развлекали приятного гостя разговорами, перенимали у него приемы спортивной борьбы, устраивая в комнате веселую потасовку, этакую кучу-малу, в которую он складывал всех поочередно.

Я испытывала колючую ревность, слушая их рассказы, страдала от того, что не обрела радости от пропущенной встречи. Довольствовалась запиской, в которой Борис просил дождаться его в следующую субботу. В назначенный день я не покидала комнату, но он не появлялся. Когда, потеряв надежду на встречу, я шла по своим делам, он приходил и снова не заставал меня дома. Однако, радость, что он есть и думает обо мне, не оставляла сердце. Я летала, как на крыльях, и неведомый кураж распирал душу.

Когда мы встречались, я не умела, как другие, тихо наслаждаться своим счастьем. Мне обязательно надо было показать свой непростой характер. Заставить Бориса «побегать» за мной. Дать понять, что его победа будет нелегкой. Я боялась, что стану скучной для него, и изощрялась в выкрутасах, чтобы не было «застоя» в отношениях. И все от излишней уверенности в том, что этот парень никуда от меня не денется.

Борис не умел разбираться в тонкостях моего насмешливого тона, даже не догадывался, что на самом деле я всячески пыталась скрывать свои подлинные чувства. Все испанское отделение знало, как я его любила. Он один не знал. Почему-то из меня так и лез этот самый кураж, вызывая у парня замешательство. Он получал «встряску» и не мог понять линию моего поведения. Будь он мудрее, он принял бы меня такой, какая я есть. Вся «шелуха» в виде непонятных выходок отвалилась бы сама собой. Но этот парень тоже знал себе цену.

Наступил новый год. Когда кремлевские куранты пробили полночь, все – и обитатели общежития, и их гости – повалили в коридор. Разбивали о бетонные полы бутылки из-под шампанского и стаканы. Чем больше стекла и звона, тем больше веселья и счастья обещалось в наступающем году. В коридорах царило столпотворение. Обнимались все подряд: знакомые, незнакомые. Вся общага в экстазе встала «на дыбки». Вакханалия веселья и радости среди битого стекла и новогодней мишуры наутро закончилась грандиозной уборкой коридора.

Началась зимняя сессия, которая в свете новогодних праздников имела свои отличительные черты: днем спали, а ночью готовились. Экзамены сдавали на пределе человеческих возможностей.

На самый разгар сессии пришелся мой день рождения, когда я могла собрать под свое крыло всех близких моему сердцу людей. Когда этот день наступил, комната не вместила собравшихся. Одноклассник Новоселов, приглашенный исключительно по просьбе Женьки, привел своих друзей, «чтобы девчонки не скучали». Борис тоже пришел не один, с товарищами. Все они были маленького роста и рядом с ним не выдерживали конкуренции, а потому в кавалеры не годились.

Увидев в комнате столпотворение, Борис растерялся. Однако оторопь его длилась всего один миг. Ему хватило считанных секунд, чтобы выработать верное решение. Он вынул из кармана пачку денег, отсчитал несколько купюр и отправил посыльного за вином. Тот вернулся с чувством выполненного долга, влача тяжелую авоську «противотанковых» бутылок. Досадное недоразумение с избытком незваных гостей прошло незамеченным. За столом не сидели – непозволительная роскошь при нехватке мест! Гости стояли плотным кольцом, плечом к плечу, протягивая руки за закуской. Все приготовленные блюда смели в два счета. Оживленные голоса, музыка, смех – все слилось в единый гул веселья и радости.

Под действием вина во мне открывались невидимые шлюзы: душа не умещалась в телесной оболочке и радостью выплескивалась через край, я со всеми хотела поделиться своим прекрасным настроением.

– Лю-ю-ди-и! Я вас люблю! – кричала я, высунув голову в форточку. Мое счастье в тот вечер просто зашкаливало. Оставив гостей, забыв про все на свете, мы с Борисом целовались в темной рекреации. Мой безгранично счастливый полет в небесах не вызывал пресыщения. Когда вернулись в комнату, веселье угасало, как прогоревший костер, и самый большой наплыв гостей разошелся по домам. Пришла пора укладываться спать. На узких кроватях, взволнованно перешептываясь, разместились по парам. Общение продолжалось в темноте, под приглушенную музыку.

– Я хочу тебя! – Борис горел желанием немедленно приступить к делу, не заботясь о романтичной обстановке торжественного в жизни каждой девушки момента.

– Я тоже хочу тебя! – отвечала я, не зная, куда деться от его настойчивых рук. – Хотеть человека – это желание видеть его, дышать одним воздухом, смотреть в глаза и быть рядом. Просто быть рядом. Любовь – это глубокое понимание того, что кто-то завершает тебя, делает тебя замкнутым кругом.

– Ты совсем маленькая, не понимаешь, да? Если девушка ложится в постель с мужчиной, это значит, что она согласна на близкие отношения. Ты думаешь, я смогу всю ночь пролежать, не прикасаясь к тебе? По-твоему, я железный?

– Но ведь мы не одни в комнате! Тебя это не смущает?

– Им нет до нас дела. Возможно, они заняты тем же.

– Здесь никто и никогда, по крайней мере, при мне не занимался подобными вещами! По-твоему, это можно позволить каждому, кто лег в твою постель?

– Ты хочешь сказать, что я для тебя «каждый»? Скажи, а ты пошла бы за меня замуж?

Я могла бы сказать в ответ, что жить и дышать без него не могу, неужели он этого не видит? Но, посчитав вопрос риторическим, я промолчала… Утром все разом проснулись. По количеству пустых бутылок, раскатанных по углам, и затоптанному полу оценили размах вчерашнего веселья. На дне трехлитровой банки, приспособленной под аквариум, жалко трепыхались рыбки – кто-то из гостей выпил воду… Засучив рукава, я, как виновница торжества и сопричастного с ним беспорядка, взялась за уборку.

Через неделю мы получили от Бориса ответное приглашение в гости. В аскетически скромной, чисто убранной комнате общежития был накрыт стол: красивые бутылки, приличная по студенческим меркам закуска.

Вино теплым током уже бежало по «проводам», оживляя скучные стены общежития, когда Борис куда-то исчез, прихватив с собой Илюшину. Какая-то тайна соединяла их: за столом они заговорщицки переглядывались, не считая нужным посвящать кого-либо в свои дела. Может быть, они отправились искать по общежитию Юрку? А может … (тут я просто цепенела от ужасных видений) целовались в укромном местечке? Может быть, с того времени, когда они в мое отсутствие старательно «отрабатывали» приемы спортивной борьбы, млея от телесных прикосновений, их души неудержимо потянулись навстречу друг другу? Я бросала на дверь тревожные взгляды и мучительно ожидала их возвращения.

Все разошлись. Изрядно захмелевший приятель Бориса, игравший роль услужливого денди, оставил свои ухаживания и – не успела я опомниться – впился в мои губы долгим поцелуем. В это время в комнату зашел Борис. Он был чем-то расстроен, однако увиденная картина потрясла его еще больше.

– А ты, мой самый близкий друг, как ты мог?

После того вечера Борис забыл к нам дорогу. Перестал приезжать, как ножом отрезал. Я не могла найти себе места. Мне было очень плохо. Хуже не бывает. Ермошка тщетно пыталась войти в резонанс с моим настроением.

– Ты меня любишь, Настена? – спрашивала она, доверяя мне сокровенные тайны. Я пропускала мимо ушей ермошкины секреты. В голове был один Боря, как свет в окошке. « Я Борю люблю, – отвечала я, – люблю так, что если бы я умерла, и он прошел мимо моей могилы, из самой глубины земли я услышала бы его шаги». Галка почему-то обижалась.

Экзамены зимней сессии не были нашей единственной заботой, требующей полной самоотдачи. Я занималась журналистикой на факультете общественных профессий, и зарисовка о сельской учительнице была моим зачетным заданием. В жгучий январский мороз я отправилась в село Мамоны. В семье учительницы меня встретили с необычайным радушием: накормили, напоили, обогрели. Удивительные люди! Они восприняли меня, как светлый лучик, нечаянно промелькнувший в однообразной жизни. Прощаясь, хозяйка стала заворачивать в газету кусок сала и в ответ на мой полный недоумения взгляд решительно заявила: «Бери, бери! Девчонки поедят», а муж, забыв про мороз, кинулся насыпать картошку. Маленькая девчушка стояла у двери, готовая заплакать, ей не хотелось расставаться с городской гостьей. В ожидании обратного автобуса я промерзла на остановке до костей, но душу согревало тепло гостеприимного дома.

Зарисовку напечатали в газете «Ангарские огни». Статья получилась большая и принесла мне кусочек славы. Заведующий кафедрой журналистики пел мне хвалебные оды и даже предложил выступить на областном слете селькоров. Я отказалась, не соблазняясь даже дополнительными каникулами. Мне было не до выступлений. Борис мне снился каждую ночь. «Поехали ко мне в гости, я покажу тебе Зиму, – настаивал он. – Поехали, я серьезно!» Я просыпалась радостная, окрыленная верой. Однако его каникулы заканчивались, а он так и не появился.

Окончание экзаменов отметили большим праздником. Веселье било ключом. Я едва нашла в себе силы, чтобы добраться до своей кровати, но, как только пришла в себя, стала собираться в дорогу: «Я поеду к Боре!» Все уговоры не делать этого оказались бесполезными.

– Я полна решимости разрубить, наконец, этот гордиев узел и узнать, куда подевался мой парень, – упрямо твердила я. Ермошка, единственная трезвая голова, вызвалась меня сопровождать. Долгая поездка в холодном трамвае на другую сторону Ангары оказалась безуспешною: в комнате Бориса никого не было.

Домой на каникулы я поехала с Галкой и Женькой. Я знала, что и я, и мои подруги – все одинаково будем обласканы маминой заботой и вниманием. Выходя из самолета, я была уверена, что сразу увижу отца среди встречающих. Так оно и было – его служебный «уазик» терпеливо поджидал нас в аэропорту. При всей своей занятости отец оставлял дела ради того, чтобы встретить любимую дочь. Дома ожидал искусно приготовленный завтрак и… la sonrisa de mama (улыбка мамы), полная радушия и гостеприимства.

Три дня промелькнули, как один миг, сменой картинок в пестром калейдоскопе. Вот мы на санно-лыжной трассе, и похожие на завернутых кукол саночники, ведомые огромной скоростью по крутым виражам, стремительно проносятся мимо, обдавая наши восторженные лица легкими снежными брызгами. Вот мы расслабленно сидим за столиком бара и, обозревая с высоты одиннадцатого этажа панораму города, неспешно тянем через трубочки коктейль. А вот мы уже на плотине Братской ГЭС. Спускаемся по крутой натоптанной тропинке, ведущей к месту, где отвесные скалы, поросшие редкими столбиками сосен, прямо под ногами обрываются в бездну. И вдруг глазам открывается потрясающая великолепием картина: полный обзор реки, перегороженной гигантской плотиной. Покорившись воле человека, Ангара несет свои воды величественно и важно. Среди заснеженных берегов, под сумрачным ненастным небом, они кажутся темными и печальными.

Согласно легенде, Ангара была единственной дочерью старика-Байкала. В давние времена могучий Байкал имел добрый и веселый нрав. Пуще своего сердца он берег свою красавицу-дочь, никуда от себя не отпускал. Но однажды своевольная Ангара решила убежать к своему возлюбленному Енисею. Проснулся отец, гневно всплеснул волнами. Поднялась свирепая буря, почернело небо, звери в страхе разбежались по всей земле, рыбы нырнули на самое дно, а птицы улетели к солнцу. Только ветер выл, да бесновалась вода. Могучий Байкал ударил по высокой скале и бросил ее вслед убегающей дочери. Скала упала прямо на горло красавице. Взмолилась Ангара, задыхаясь и рыдая, стала умолять отца дать ей хоть каплю воды. «Я могу дать только свои слезы», – ответил Байкал. И с тех пор уже тысячу лет бежит Ангара к Енисею слезами старого Байкала…

Памятным снимком в лучшей фотостудии города завершают свое пребывание в Братске мои гостьи. Но вот они уехали, а я осталась в одиночестве, мечтая о том, что Боря когда-нибудь приедет ко мне, и я поведу его по своим любимым местам.

Каникулы закончились. С нетерпеливой радостью я летела в Иркутск. Если бы у меня были крылья, я летела бы быстрее самолета. В тот же вечер мы с Женькой поехали к Борису. Около общежития я вдруг оробела, представляя нашу встречу, но мои переживания оказались напрасными – его опять не было дома. Сказали, что уехал в Зиму. Зачем?! Никто не считал нужным объяснять.

Глава 10. «Рыжий гринго» и другие

Потянулись учебные будни. Заканчивались занятия, и я шла в читальный зал, где, укрывшись за томиком всемирной литературы, просиживала до самого закрытия. Здесь никого не интересовало, что с моим лицом. Никто не подшучивал над моей привязанностью к легкомысленному парню, не ругал за слабохарактерность, за неумение жить сегодняшним днем, отбросив в сторону неприятности, осложняющие жизнь. Тихий шелест страниц, приглушенные перешептывания – и мысли, подхваченные чужими страстями и переживаниями, уносятся далеко-далеко, в выдуманный мир книжных героев.

Я покидаю читальный зал вместе с последними посетителями, медленно бреду по темной улице. Не несут меня ноги в общежитие, где каждая мелочь напоминает о Борисе. Тяжело жить, когда чувствуешь себя никому не нужным. Когда пришел «рыжий гринго» Афанасий, я обрадовалась ему, даже просияла.

– Какая ты хорошая сегодня! Целую вечность тебя не видел, – он радостно обнимал меня, удивляясь моей покладистости. – Соскучился по тебе ужасно. Хорошо отдохнула дома? Все у тебя в порядке?

Афанасий когда-то учился в нашем институте, но был отчислен за пропуски и теперь приходил в общежитие «по старым адресам». Рядом с собой я его никогда не представляла. Униженная исчезновением Бориса, я с недоумением наблюдала, какой восторг вызывало у Афанасия одно мое присутствие. Как-то вечером он задержался в нашей комнате. Девчонки выключили свет и, пошептавшись, вскоре затихли. Интимная обстановка прибавила парню смелости.

– Можно я прилягу рядом? Возьму и скажу всем, что ты моя жена.

– Ни один мужчина не ляжет на мою постель! – ответила я жестко.

– Ты меня не понимаешь! Ты хоть что-нибудь чувствуешь? Жестокая ты! Садистка! Я понял, насильно мил не будешь! – с этими словами он мрачно покинул комнату.

Пришла весна. Таял снег. Бежали звонкие струйки из водосточных труб, под которыми мы с Женькой мыли сапоги и яблоки, совершая продолжительные прогулки по городу. «Эх, Боря! Сколько воды убежало, сколько растаяло снега, а ты ко мне не приходишь, а ты ко мне не едешь!» – восклицала я, вдыхая чудесный весенний воздух. В моей жизни ничего не менялось, кроме погоды.

Когда мне становилось очень грустно, так, что хотелось плакать, я сочиняла письма, чтобы прочитать их глазами Бориса и порвать. А одно даже хотела отправить. «Боря! – писала я и далее цитировала монолог Росарио из „Доньи Перфекты“: – На деревьях уж птицы утра зашевелились. Седая ночь умирает на остром камне. Пойдем, отыщем темный угол, где я смогла бы тебя любить. Поверь, что не страшны мне люди и яд, который бросят в нас. Увы! Минуты нет, когда б к тебе я не стремилась. Меня влечешь ты – я иду, ты говоришь, чтоб я вернулась, но я по воздуху лечу тебе вослед былинкой легкой. Я буду спать у ног твоих, стеречь все, что тебе приснится. Нагая, буду я смотреть на поле, как твоя собака…» Как хорошо, что я вовремя одумалась! Чувственная откровенность, свойственная героям испаноязычной литературы, могла шокировать несведущего парня.

Женька повезла меня в Зиму, где в приземистой избушке, словно стукнутой «по шапке» и ушедшей по самые окна в землю, жила ее мать. Мне хотелось ощутить дух города, где Боря провел свои детские и юношеские годы, попытаться что-то понять, переосмыслить.

В небольшом провинциальном городке, подарившем миру знаменитого поэта Евтушенко, царило удивительное спокойствие. Мы ходили по Зиме с утра до вечера, но Бориса не встретили. Местные пареньки, низкорослые крепыши, обращали на них много внимания, все здоровались и улыбались. Даже пожилые мужики оборачивались вслед: «Ах, какие красавицы! Был бы я помоложе!» Совершенно бесхитростный зиминский народ! Для этих людей наше появление стало «событием». Вот почему Борис Барханов, выходец из этого простодушного народа, отказывался понимать мои причуды.

Долгие прогулки по городу, по-домашнему уютные провинциальные вечера, убийственно крепкий сон на старом диване – все это до боли обострило мои чувства.

– Как бы я хотела жить с Борей вдвоем в такой избушке, чтобы на этом диванчике он обнимал меня каждое утро, – признавалась я Женьке. – Чтобы у нас родился похожий на него пацан. Пойми, Женька, мне очень нужно это. Иначе для чего влачить свое жалкое существование, потакая греху чревоугодия?

Временами в сердце моем, пустом и холодном, уже не гнездились пылкие страсти. Мне казалось, что я больше не смогу никого полюбить. Я никак не могла поверить, что этот парень способен оказаться негодяем. Почему же он издевательски молчал? Если бы могло на нем отражаться то, что я думаю, тяжесть моих мыслей придавила бы его, такого сильного и здорового.

Мама жалела меня. Ее воображение рисовало жуткую картину автомобильной аварии, в которой пострадал любимец дочери, и как следствие – длительное пребывание несчастной жертвы на больничной койке. Она написала Веронике, чтобы та помогла разобраться в причине исчезновения Бориса и избавила сестру от душевных мук. Ох, материнское сострадательное сердце! Если бы можно было все проблемы решить с помощью ближнего человека, какой простой оказалась бы наша жизнь! Не поеду я к нему. Зачем? Унизиться, чтобы стало легче? Добиваться счастья всеми средствами? У завоеванного счастья привкус горечи. Почему же я должна сложить к его ногам свою гордость? Пусть он добивается моего расположения. Слишком большая трещина образовалась между нами.

Таня Илюшина каждый вечер ездила к Юрке ночевать, и они собирались снимать для себя комнату, чтобы жить вместе. Женька печалилась, что подруга отдалилась. Я же носила в себе «секрет», который тяготил меня, но никому – даже под пытками – я бы не открыла его. Как-то Юрка пригласил меня на танец и сказал, прижимая к себе: «Ты стала другая. Задумчивая». Без сомнения, он был красивым, но лицо его, круглое, белое, с усиками над яркими пухлыми губами, казалось слишком холеным и самодовольным. Мне он напоминал кота, отъевшегося на сметане, и было неприятно, что руки его тесно прилипали к моему телу.

– Ты темпераментная. Мне это нравится. Я сразу понял, когда увидел тебя: вот девчонка, которая нужна мне.

– А как же Таня? – спросила я и вспомнила Илюшку, плачущую за шторкой, ее счастливое щебетание вокруг Юрки, когда тот появлялся после долгого отсутствия, их совместные ночевки в пустой комнате и совершенно взрослые отношения, до которых мы еще не доросли.

– Я знаю, она любит меня, последнее мне отдаст, но я все больше убеждаюсь – это не мое. Да и не одна она у меня, скажу честно. А вот ради тебя я бы всех бросил.

– Да как ты можешь? – возмутилась я. – Давай сделаем вид: ты мне ничего не говорил, а я – не слышала!

– Я подожду, пока ты выбросишь из головы своего парня. А пока ничего не говори Тане. Пусть это будет нашим маленьким секретом.

– Никаких секретов у нас быть не может! – отрезала я и повела его в комнату к Тане. Спали они опять вместе, и пока он не ушел, я была не в своей тарелке.

Афанасий не появлялся целую вечность и вдруг опять пришел.

– А я хочу и хочу быть с тобой! Пойдем со мной, будем вдвоем в комнате.

Он выглядел таким смешным, этот «рыжий гринго» – долго-долго копит свою нежность, чтобы передать ее в пронзительно-грустном взгляде, в одном прикосновении щекой к щеке. Я молча развернулась и закрыла дверь, потому что у меня почему-то застучали зубы. Он опять приходил, стучал, но я не открыла.

Он стал захаживать в нашу комнату каждый вечер. Днем играл в футбол возле общежития, а вечером напивался, ходил по коридору и пел песни. Как-то сон сморил его, и он уснул, сидя на моей кровати. Я с трудом привела в вертикальное положение его тяжело обмякшее тело.

– Пойдем, Афанасий, я провожу тебя до пятого этажа.

В холле он неожиданно пришел в себя и захватил меня в крепкие тиски, тщетно пытаясь выжать ответное чувство любви. Сопротивление было бесполезным. Я укусила ему руку.

– Ну, кусай, кусай! Больно, да, но я ничего не скажу.

– Одного не пойму, Афанасий, откуда у тебя берутся нечеловеческие силы, чтобы лезть ко мне?

– Я же мужчина – и не какой-нибудь дохляк. Мне хорошо с тобой. Я тебя пальцем не трону, только стой рядом. Были у меня девчонки, но ни с кем мне не было так хорошо.

– Найди себе сговорчивую женщину.

– Глупая ты. Мне никого не надо. И тебя я никому не отдам! – Он обнимал меня так сильно, что трещали кости. – Твой я!

Мне стало смешно. Боря тоже так говорил. И где же он теперь? Я стояла спокойно у окошка, скрестив руки.

– Тебе не кажется, Афанасий, чем больше слов говорит человек, тем меньше он чувствует?

– А ты… совершенно спокойна, да?!

Он предпринял очередную попытку захватить меня и прижать к своему возбужденному телу. Алкоголь придавал ему неимоверную силу.

– Ты одна только можешь так мучить и дразнить!

– Немец ты! Гестаповец! – возмущалась я, пытаясь обрести свободу. – Жестокий, сам садист. Больше ко мне не приходи!

– Да? А я и не приду!

Но он приходил среди ночи, стучал так настойчиво, что мне становилось страшно.

– Девчонки, пустите! Я хочу увидеть ее! Пустите! Только посмотрю, как она спит, и уйду! Она здесь, да?

– Уходи, у нас не вокзал! – неумолимым голосом отвечала Илюшина, подходя к двери.

– Девчонки, пустите! – ломился неудачливый ухажер. – Все равно позову на свадьбу.

Дверь трещала от его ударов. Просыпался весь этаж.

Мы не открывали. Он уходил, через какое-то время возвращался и опять стучал. У меня сжималось сердце. Какой дурак! Через пару дней, стоя на трамвайной остановке, я увидела, как он двигался в сторону инязовского общежития, чтобы порадовать его обитателей очередными подвигами. Подошел ко мне и поздоровался, как ни в чем не бывало.

– Опять будешь выступать вечером? – спросила я.

Он был пока еще трезвый, поэтому мой вопрос его очень обидел. Все, кончено с ним, решила я. Пусть пьет свою водку и лезет к другим девочкам. Только, чур, не ко мне! Алкоголик – не человек.

Прошло три месяца, как я не видела Бориса.

В этот день я танцевала одна. Сначала «Борин танец». Передавала его движения, соразмерную с ритмом музыки пластику, темперамент. Девчонки остались у парней в общежитии. А мне никто не нужен. Честной я стала и правильной: три месяца ни с кем не целовалась. Все во мне, каждая клеточка моей души любила Борю. Пока живу, я верю. Пока верю, я буду ждать его. Мой! Разве не для того он родился и вырос, чтобы я крепко-крепко его полюбила? Я видела перед собой его глаза, улыбку. Хотела протянуть руку и ощутить его рядом. Истязала себя волнующими воспоминаниями. После шестичасового звучания магнитофон разогрелся и готов был в любую минуту вырубиться.

В конце апреля на улице выпал снег. Безобразие. Даже не верилось, что неделю назад был настоящий летний день. Окно было открыто, и шторки шевелились от легкого дуновения ветерка. И вдруг резко похолодало. Ночью налетел порыв ветра и неожиданно распахнул окно. С подоконника упала на пол и разбилась стеклянная банка. Я почему-то подумала, что в нашей жизни что-то круто изменится. Грохот разбитого стекла всех перепугал. Женька, не просыпаясь, перебралась ко мне под одеяло. Да, это у меня будут перемены, потому что из трех кроватей она выбрала мою.

В «школу» не пошли: бесновались дома. Гонялись по пустынным коридорам, чтобы согреться. Приехавшая в гости Ермошка сидела на краешке кровати и с удивлением наблюдала, как мы имитировали борца Барханова, одержавшего на ковре очередную победу. Илюшина, представлявшая в своем лице спортсмена Бориса, после демонстрации его победоносных телодвижений ластилась ко мне, как котенок: «Му-урр!»

Мы хохотали до слез, до изнеможения, словно нас щекотали черти. Из нашей комнаты «108» постоянно доносились крики, визг, дружные раскаты смеха. Гостей, как ни странно, сюда тянуло магнитом, и все чувствовали себя, как дома. Мы сроднились, стали единым организмом, который без одной из нас уже не мог считаться полноценным. В моей душе проснулось столько радости, столько желания любить. Я уже не представляла, что у меня могло быть по-другому.

Жизнь наша была полна событий, каждый прожитый день нес в себе информацию, являлся частичкой общей картины нашего бытия. Одно оставалось неизменным: я по-прежнему думала о Борисе и проживала с ним каждый свой день. Дни стояли пасмурные. Выпал грустный дождь. После такого дождя обычно начинает все распускаться и хочется любить. Я ехала на рынок за картошкой и, ничего не купив, отправлялась слоняться по улицам, с любопытством разглядывая, как с пробуждением природы преображается лишенный ярких красок город. Домой возвращалась на речном пароходике, в одиночестве сидя на холодной, обдуваемой ветрами палубе.

В нашу комнату зачастили пятикурсники с магнитофоном и записями, привезенными с Кубы. Женька готовила на всех большую кастрюлю фирменного супчика – жиденького, но наваристого и вкусного. Они засиживались допоздна, разговаривая об испанском, о кубинской музыке. Студенты, прошедшие стажировку на Кубе, в наших глазах приравнивались к преподавателям и казались богами с высокой горы Олимп. Все, что рассказывали «кубинцы», мы впитывали в себя, затаив дыхание. Знание языка делало всех причастными к чему-то великому, прекрасному.

Поездка на Байкал стала самым ярким событием в череде прожитых дней. Какой чудесной была эта картинка, увиденная воочию, а не на иллюстрации! Скалы, камни, отшлифованные ветром и прибрежной волной, необъятная водная гладь и горы вдали, в синей дымке похожие на мираж. Дополнением к замечательному пейзажу явились местные мальчишки, которые великодушно таскали дрова для костра, а потом провожали нас на велосипедах.

Началась летняя сессия, и подготовка к экзаменам до конца июня заслонила все земные радости. Первым сдавали экзамен по медицине у «бабы Нади», вся хирургия которой состояла из «житейских случаев». «Вот был такой случай…» Некоторые «случаи» прочно вошли в копилку узнаваемых анекдотов. Однако на экзаменах «баба Надя», забыв о прежней фамильярности, была строга и придирчива. Особенно к тем, кто не проявлял интереса к ее богатому жизненному опыту и оставлял без внимания ее содержательные лекции. Я интересовалась медициной, потому негаданно попала в число счастливчиков, заработавших «автомат».

С наступившим теплом неудержимо поманил к себе остров Юности. Мы катались на лодках, бороздя вдоль и поперек небольшой залив, и с натертыми от весел мозолями на ладонях шли сдавать диамат, призывая на помощь все небесные силы:

– Дяденька Самбуров, не ставь нам троек!

Пригретые пекущим солнышком, мы загорали на зеленой травке, обложившись тетрадками и имитируя подготовку. В погоне за красивой порцией загара я становилась «вождем краснокожих», Пожарским и предметом всеобщих шуток, вызывая улыбку даже у строгих экзаменаторов.

Установилась нестерпимая духота, вызвавшая полный упадок сил. Окно в комнате было распахнуто день и ночь. Мы ходили в одних плавках и кутались в мокрые простыни, как древние римляне. Когда голова шла кругом от этих reglas de urbanidad (правил хорошего тона) и comidas (кушаний) и начиналась острая нетерпимость ко всякой информации, мы делали вылазку на танцы.