Текст книги "Шутка костлявой девы"

Наталья Чердак
Шутка костлявой девы

© Наталья Чердак, 2016

© Интернациональный Союз писателей, 2016

* * *

К читателю

Зачем люди пишут книги? Чтобы подбросить работягам новую макулатуру для чтения. Это дар людям, которые встают рано утром и мчатся в тесных, набитых до отказа клетках, на работу. Я не раз видела таких: ни свет ни заря они уже на ногах; люди со слипшимися глазами и полной кашей в голове под шум и грохот вагонов возвеличивают мусорных авторов. Не буду врать, эта книга не для тех, кто привык к страницам, усыпанным сложно произносимыми терминами. Оставим занудные книги надменным выскочкам.

Я играю всего 33-мя буквами и втягиваю в игру тех, кто хочет почувствовать атмосферу Санкт-Петербурга с его пышными фасадами старинных зданий и дешевыми кабаками; узнать про тайные места города, в которых побывала я лично. Помимо прогулки по мрачной Северной столице автор приглашает вас в путешествие по экзотическим странам, в которых герои попадают в довольно необычные ситуации.

Когда вы прочтете последнюю страницу, возникнет вопрос: правда или выдумка? Решать только вам.

Идея написания романа пришла в тот день, когда близкий мне человек вернулся из похода в горы. Путешествие к вершине может выдержать не каждый, только сильнейшие осиливают подъем к солнцу. Слушая вечерами рассказы мужа и просматривая неиссякаемый поток фотографий, я решилась на создание этой истории. В ней все личное, либо пережитое кем-либо из моих родных или друзей. Ведь писать молено только о том, что знаешь. Если автор кривит душой, это сразу же бросается читателю в глаза; уникумы, которые ценят свое время, тут же закрывают фальшивку.

По моральному закону, который, на мой взгляд, устарел, открывать книгу детям младше восемнадцати не стоит. Исходя из личной позиции, думаю, читать подобные вещи молено и шестнадцатилетним подросткам. Если вы моложе указанного возраста, пожалуйста, поставьте томик туда, где взяли: еще рано.

Книга предназначена как для женской половины, так и для мужской. Первая часть ведется от первого лица. Автор – молодой мужчина. Вторая отражает позицию женщины. Далее бразды правления возвращаются ко второму после Бога и находятся в его руках до самого конца.

Я затронула обе стороны – женскую и мужскую психологию. Зачем? Чтобы история раскрылась перед вами как цветок: лепесток за лепестком. Милые, ранимые дамы, блюстительницы нравственности, дети с неустоявшейся психикой, – закройте книжку. Закомплексованные мужчины, вас это тоже касается.

За последствия не ручаюсь. Читайте и пугайтесь, удивляйтесь, наслаждайтесь эмоциями и послевкусием. Любая из книг – просто вампир. Именно так живут авторы: подпитываясь эмоциями других, мы чувствуем себя чуть менее бесполезными.

Ваша Наталья Чердак

Часть I
Евгений

Когда все осточертело и дни не приносят радости, иди в горы, друг, и прими свою судьбу.

Глава I. Голый Макс

Если ты родился и вырос в городе ливней и сквозняков, утро редко бывает добрым, но сегодня погода – меньшее из зол. Моя голова кажется мне грецким орехом, а пробуждение – молотком.

Хрясь!

Добро пожаловать в боль.

Открываю глаза. Вижу лицо человека, с которым пришлось делить ночь. Пухлые губы его похожи на напомаженные алые лепешки, щеки кажутся выжженным летним полем с торчащими иглами небритой сухой травы, нос по форме напоминает бугристую картошку. Из-под одеяла торчит грубая, будто неживая, вырезанная наспех из дерева нога. Ступню венчают длинные, толстые, чуть желтоватые ногти.

Макс прижимает меня к стене – огромный, липкий. От него воняет. Центром картины является его голый зад.

Со всей возможной осторожностью встаю. Медленно, так, чтобы не разбудить Макса. Перешагиваю тушу. В голове шумит, тело ломит, мир кружится, неловкая попытка удержать равновесие на краю дивана заканчивается полетом на пол. Ушибленное колено мало меня заботит, главное, чтобы храп великана не перерос в реплику «Привет, дружище». Я этого совсем не хочу.

Однако Макс продолжает спать, а его храп всё больше напоминает землетрясение с эпицентром в моей голове. Боль усиливается. Тошнит.

Некоторое время продолжаю смотреть на друга, не в силах пошевелиться. Какой же он здоровый! Макс – ярый поклонник сетей фаст-фуд. Все эти многочисленные складки на его боках заставляют вспомнить студенческие времена, когда меня угораздило поработать в парочке таких «ресторанов». Опыт не прошел даром, теперь я предпочитаю обходить их стороной, в том числе желая забыть улыбчивую, лживую внутреннюю кухню.

Спасибо, что без сдачи. Ждём вас снова.

Вот что я… ненавижу.

Но не таков был Макс. Несмотря на мои насмешки над его весом, ежедневные завтраки в чертовых забегаловках так и продолжали оставаться ритуалом. Этаким утренним кофе. Казалось, избавить его от этой зависимости невозможно, на все мои заверения «эту дрянь есть нельзя», жирдяй только скалился в широченной улыбке. Но именно благодаря мне походы за чизбургерами сократились до трёх в неделю – помог случай.

Однажды Макс нашел у меня весы. Новые. Электронные. Точные. С функцией измерения процента жировой ткани. С дизайном, роднящим их с магазинами «Apple» и автомобилями «Porsche». Венец технической мысли, они измеряли вес с точностью до грамма за три секунды. Им бы ещё уметь в нужный момент соврать.

«Я. Не. Жирный»!!!

Остатки прибора разлетелись по всей комнате.

– Подойди к зеркалу и повтори это ещё раз, – ответил я, рискуя лишиться ещё и зеркала.

С тех пор он старался блюсти хоть какую-то диету, а я не держал весов.

Возвращаюсь в настоящее. Вчера мы здорово повеселились. Помимо головной боли и стойкого запаха перегара этот факт подтверждают многочисленные лужицы на полу. Я вляпался в одну из них при падении.

– …, – матерюсь я сквозь зубы. Я грязен. Мне нужно в душ.

Рывок, непонятно зачем застываю посреди коридора, поворот влево… повсюду следы веселья: разбросанные полотенца, бутылки, окурки – часть из них в пепельнице. Сверху – недокуренный косяк. Зеркало треснуло.

Мыть придется всю квартиру. Но лучше сразу сделать ремонт. Или снести всё здание к чертям и отстроить заново.

Дохожу до ванной. Мягко тяну на себя дверь, главное – не издавать шума, чтобы Макс не проснулся. Пахнет лавандой, мёдом и ещё чем-то девчачьим. Запах как в магазине, торгующем парфюмом. От него мутит.

Встаю на шершавый поддон душевой кабины – мне нужно привести себя порядок раньше, чем очнется мой друган-боров. Разговаривать с ним нет никакого желания.

И снова теряю равновесие: цепляюсь за штору, она скользит меж; пальцев. Не выдерживают петли… я грузно плюхаюсь вниз. Ложусь. Закрываю глаза. Пять минут спокойствия и тишины – вот чего я хотел. Я их получу. Некоторое время лежу. Затем нащупываю ногой рычажок, толкаю вверх.

Вода бьёт мне в лицо.

Вот так. Наконец я полностью расслаблен, даже могу искренне улыбнуться.

Но пару минут спустя в мою голову закрадывается одна навязчивая мысль, такая, с которой несовместима гармония. Открываю глаза: в них застыл ужас.

«Для нормального мужика это целая трагедия», – твердил мне отец. Я верил. Плечистый полковник под два метра ростом с голосом как у пароходной сирены и кулачищами, больше похожими на кувалду, чем на человеческие руки. А ты сопливый мальчишка с торчащими лопатками, как у неощипанного цыпленка, и безграничной верой в этого исполина. Отец говорил что угодно, я отвечал «Есть!». Пусть не вслух.

Верил без разговоров и вопросов. Ровно до тех пор, пока не прогулял уроки и не вернулся из школы чуть раньше. Мать продавала постельное белье на рынке, вечерами мыла полы в школе, а папаша как раз подыскивал новое место – попал под сокращение. Наверное, его поиски длились слишком долго. Наверное, он отчаялся. Наверное… Лучше признать себя неудачником, засыпать под ворчание жены, чем потерять уважение сына. В моём детском сознании не умещалась та сцена: генерал, из тех, что изредка у нас бывали, пристроившись к отцу сзади, отчаянно долбил того в задницу. Он пыхтел и охал так, будто шли последние секунды его жизни, а дальше только инфаркт и гранит с оградкой. Я ничего не сделал. Ничего не сказал. Я шмыгнул в прихожую быстрее, чем они успели меня заметить. А отца вскоре восстановили на службе.

Мои шестнадцать – последние мгновения детства. И когда я в очередной раз услышал слова про нормального мужика и трагедию, то, не в силах жить среди лжи, через месяц уехал из отчего дома. Так что учиться самостоятельности я начал рано. Денег ни у матери, ни у отца-педика с тех пор не брал. Пришлось зарабатывать.

Кроме того, преуспел и с девушками – молено сказать, пользовался популярностью. Совратил красиво одну, и брошенная, но полная впечатлений о головокружительном романе, она бежит к подружке, не зная хвастаться ей или плакать, и рассказывает все вплоть до цвета моих трусов и привычки чесать нос после секса. Подружка героически прослушает монолог длиной в вечер, еще и по плечу похлопает, а потом прямиком в постель к разрекламированному неутешной охотницей самцу. Вот пара советов. Даже после быстрого секса в парке любезно подвези её до парадной и шепни пару слов. Оставайся галантной скотиной, они это любят. Я почти никогда не сомневался в себе, разве что с чересчур красивыми и недоступными на первый взгляд стервами. Но сдавались и они.

И если сегодня произошло нечто вопиющее, то моя самооценка пошатнется.

«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Сидя под душем, я силюсь ответить на ребром поставленный вопрос: было или нет? Я ничего не помню. Я бы сидел так вечность, если бы не протяжный крик: «Же-е-ня-я!»

Моё имя.

Не хочу откликаться.

Не горю желанием идти в спальню: «Спи, Макс, усни. Не нужно нам разговаривать». Но вопрос требует ответа. И я иду на свою Голгофу.

Причина моих терзаний сидит на розовой простыне в голубую ромашку, той самой, выбранной Кирой 3 литра спиртного назад. Воспоминание о ней, ускользнувшей от меня, пославшей мои признания в тартарары, заставляет мой лоб наморщиться ещё сильнее.

– Дружище, – тянет Макс, расплываясь в улыбке, – ты чего руки напряг? Драться собрался?

Я и не заметил, что сжал кулаки.

А он уже рядом. Возвышается надо мной.

– Макс… – начинаю я неуверенно, – скажи, ты помнишь вчерашнюю ночь четко?

Друг хмурится.

– Вроде да. А ты разве нет?

Лицо Макса – шутовская маска, его ничто не смущает.

– Не уверен в этом, – растягиваю слова. Будто секундная пауза может исправить положение. Смешно.

Морщины на лбу Макса – уродливые прыщавые впадины; от усилий вспомнить детали вчерашнего вечера он становится похож; на свою собаку – у неё тоже не морда, а сплошные складки колеи. Он так любит этого пса, что не водит домой женщин. Его последняя пассия была изгнана за истерику, дескать, ей показалось, что собаку любят больше, чем её. Коварная интуиция. С тех пор я ни разу не слышал о женщинах в его постели. И это наводило на определенные мысли.

«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Лицо приятеля светлеет.

– Раз в твоей голове дырка, я смогу быстро освежить воспоминания. – С этими словами он бухается на диван и губы его растягиваются в гадкой улыбке.

Глава II. Идеальная женщина

– Представь себе идеальную женщину, – говорит Макс и запихивает в рот очередную гренку с чесноком.

Напротив нас танцует стриптизерша. Ночная нимфа изгибается так, будто у нее отсутствует позвоночник.

– Она прекрасна, она соблазнительна, – продолжает друг, – тело, покрытое неясной теплой кожей, – бархатный плод наслаждения. Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи. Они обещают намного больше, чем любые из тех жалких утех, которые ты испытывал до встречи с ней.

Мы сидим, будто приклеенные птицы на своих подогретых местах.

Он говорит, а я стараюсь отвлечься и не представлять ничего. Сам бы я навряд ли выбрал для посиделок стрип-бар, но Максу только дай повод. Если он хочет расслабиться, на чужое мнение ему чихать. Чужие проблемы его мало интересуют, только собственные, часто надуманные. С его точки зрения, раз уж мы поссорились с Кирой, то паузу в отношениях нужно использовать на все сто – отдохнуть как следует. Когда надоест шлепать однотипных девок и захочется уюта, можно помириться и жить как жили.

Я бы с большим удовольствием остался дома, но Макс умеет настаивать: он буквально заставляет поверить, что без развлечений впадет в меланхолию, и «если ты не черствый сухарь, немедленно помоги другу».

Так мы оказываемся здесь.

– Чего желаете? – любезно спрашивает женщина. Она подкрадывается незаметно: удивительная легкость при ее габаритах – впрочем, эта матрона тут же плюхается на соседнее место будто мешок с картофелем, отчего впечатление изящности пропадает.

– Вон та черненькая – настоящий огонь! А блондинка – искусница по части ласк! – хрипло нахваливает она. – Да и по цене сойдемся, милок.

Невольно смотрю на девушек. Одна из них настолько худая, что молено пересчитать выпуклые спицы ребер. Другая же – обладательница пышных форм – явно не в моем вкусе. Ее искусственная грудь смотрится слишком идеально. Фальшивка.

Еще одна ловко забирается на шест и тут же прыгает на другой, повиснув вниз головой, широко расставляет ноги, демонстрируя тощие ляжки. Еще секунда – и она уже падает вниз, и кажется, будто вот-вот разобьет голову, но в последнюю секунду цепко хватается ногой за пилон и застывает в невообразимой позе – скрюченный йог. В ее быстрых движениях нет ни капли эротизма. Обезьяна. Конечно, сверхгибкость впечатляет, но меня никогда не заводили макаки.

– Спасибо, – выдавливаю я, – пожалуй, нужно еще выпить.

Макс поддерживает меня: улыбается во весь рот и бормочет про «красавицу», «выпивку» и «поживей».

Губы мошной «мамы» расплываются в любезнейшей из улыбок. «Если надумаете, я недалеко», – она указывает рукой на темный угол в глубине бара. Мягкой походкой удаляется, но, свернув на полпути к своему месту, подсаживается к другому столику. Видимо, с тем же предложением.

– Удивительные существа – женщины, – продолжает Макс.

Сегодня приятелю нужно выговориться. Моё дело – слушать. Затягиваюсь кальяном – во рту мягко разливается яблочно-ментоловый вкус, в голове царит удивительная легкость. Всё не так уж плохо. Внимательно наблюдаю за действиями на сцене и иногда поглядываю на друга, чтобы не казаться безучастным.

– Идеальная женщина, – напоминает он. – Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи, обещающие больше, чем любое из тех жалких наслаждений, которые ты испытывал до встречи с ней. Гармоничная внешность и душа развратной шлюхи, перевоплощающейся при случае в неясную мать. Ты понимаешь, о ком я?

Девушки танцуют вяло и без желания, только та обезьянка-худышка все скачет с шеста на шест. Поворачиваю голову к Максу, спрашиваю: «О ком ты?» Просто потому, что нужно что-то спросить.

Молоденькая девушка приносит напитки и, улыбаясь краем губ, ставит перед нами на липкую поверхность стола. Друг загребает миниатюрную стопку покрытой толстым слоем волос ручищей и быстро опрокидывает себе в глотку.

– Лилит, – на одном дыхании произносит Макс и делает манящий жест официантке.

– Кто это? – без особого интереса осведомляюсь я.

– Как? Не знаешь? – удивляется он и всплескивает бревнами с пальцами на концах так эмоционально, что стакан с пойлом падает и разбивается.

По моему растерянному виду можно без труда определить: да, не знаю.

Макс смотрит на ловкую, но не сексуальную стриптизершу, затем поворачивается ко мне и делает широкий жест руками. Начинается бешеное вращение глаз. Наконец он успокаивается и с явным удовольствием начинает свой рассказ. Макс растягивает слова, смакуя каждое из них.

– Из темноты ночной выходит Лилит – первая жена Адама. Женщина, которая между ролями верной любовницы и супруги выбрала свободу. Первое упоминание – пролог вавилонской эпопеи «Гильгамеш». Представляешь, сколько времени прошло?

Друг явно выпил лишнего, раз его понесло с такой силой. Впрочем, с ним это бывает. Послушаю, может, расскажет что-то и впрямь интересное. В любом случае нужно хотя бы не казаться безразличным сухарем к его воодушевленной пьяной болтовне. Напрягаю слух, поворачиваю голову к Максу. Ему это нравится, приятель хватает стакан с пивом, отпивает половину и продолжает с большим энтузиазмом:

– У нее нет души – того светлого, что делает женщину женщиной. Лилит не захотела покоряться, вместо этого решила улететь от второго после Бога – заместителя Главного в райском саду – от Адама. Свободное существо – дьяволица, повинующаяся главному древнему инстинкту.

Стакан пуст, взамен пива приятелю приносят водку. Он быстро опустошает стопку и прежде, чем официантка уходит, просит еще.

Молоденькая девушка смотрит на меня вопросительно. В ее глазах мелькает капля сострадания. Макс чувствует себя отвратительно, и она это видит. Удивительно, что в стрип-бар нанимаются настолько сентиментальные девочки. Кто и сколько пьет, как выглядит и что говорит. Какая разница?

– Неси, милая, не жалей, – рокочет пьяный Макс и с силой шлепает девочку по крепкому заду. Она обиженно дует губы и уходит.

Никаких нервных смешков или грубых шуточек в ответ. «Новенькая, наверное», – заключаю я.

Будто читая мои мысли, друг произносит:

– Ничего, скоро привыкнет. Так вот, не будем отвлекаться по пустякам… – спокойно произносят его блестящие, будто напомаженные губы, – мы говорили о времени… той точке в истории, когда эта вселенская зараза начала распространяться. Женщина – дьяволица, безжалостная и сексапильная… Есть еще неясная Ева – спокойная и молчаливая рабыня, рожавшая без остановок отпрысков мужу, чье сердце принадлежало явно не ей. Несчастная простушка наблюдала, как ее детишки вырастают и спят друг с дружкой, что, к слову сказать, по Библии запрещено. Наблюдающая, как на молодой земле резвятся братья и перерезают друг друга, будто лишних котят. Если бы Ева знала, к чему заведет ее желание угодить Адаму, пожалуй, она бы наложила на себя руки, – говорит Макс и вздыхает. Его глаза косятся в сторону, губы растягиваются в улыбке. Две жирные намасленные лепешки раскрываются и обнажают зубы.

К нам подходит обиженная официантка и с силой стукает стопкой о стол, четверть содержимого проливается.

– Характерная душка, – обращается к ней Макс и глушит принесенную водку.

За вечер это уже далеко не первая порция спиртного. Как только заканчивается пойло, он тут же подзывает девушку.

В этот раз ее милое личико искажается гримасой злобы, затем она, сделав над собой усилие, расслабляет мышцы лица и спрашивает с такой колючей любезностью, на которую способна только сильно обиженная женщина:

– Счет, сэр?

– Птичка, я буду тут сидеть и заказывать еще и еще, чтобы лишний раз посмотреть на твои прелести, – гогочет Макс.

Я тоже изрядно пьян, но все же делаю попытку:

– Макс, старина, не приставай к девушке.

Он отмахивается от моих слов, как от комаров, которые пищат над самым ухом и мешают смотреть телевизор.

– Я бы эту попку… – произносит он и тут же замолкает.

Официантка не в силах больше сдерживаться. Резким движением она бросается на него и дикой кошкой впивается в жертву.

– Пьянь! – орет официантка что есть силы. – Грубая скотина! – вопит она и, изловчившись, бьет Макса коленом в пах.

Я не в силах пошевелиться, что-то удерживает меня от вмешательства. Возможно, подсознательно я понимаю, что Макс сам напросился. Разум преобладает над чувствами: нужно растащить их. Одному богу известно, что он может с ней сделать после того, как перестанет корчиться от боли.

В зале наступает тишина. Стриптизерша с белесыми волосами от изумления раскрывает пухлые губы, тощая девушка орет: «Мэг, остановись!» А ловкая антисексуальная девчушка грохается со своего шеста. Похоже, она что-то сломала. Самое время: нужно уходить отсюда. К нам несутся охранники и грузная «мамочка». Кто-то подходит к девушке на сцене и помогает ей встать.

– Что происходит? – орет охранник на нашу троицу.

Мэг убирает когти от лица Макса. Макс весь в царапинах и кровоподтеках. Даже сейчас он пытается улыбнуться и сказать очередную пошлость, но я вовремя затыкаю ему рот, бросаю деньги на стол, и мы убираемся подобру-поздорову.

– Ты совсем ум потерял? – громко ору я ему в самое ухо. Видимо, он выпил сегодня достаточно, чтобы не чувствовать боли. Друг громко смеется и отмахивается от меня. Отчего-то мне тоже становится весело, и я смеюсь. Беззаботность, на которую способны разве что дети.

Спустя какое-то время успокаиваюсь, в то время как Макс продолжает гоготать. Но вот его голос становится тише и он отходит от меня. В свете фонаря я различаю, как он садится на скамейку и закрывает лицо руками. Его плечи подергиваются, из горла доносятся жалобные всхлипы. Чужаком стою в стороне. Опасаюсь, как бы у него не начался очередной взрыв откровения или ярости. Необходимо уехать отсюда, как можно быстрее попасть домой и лечь спать. Машину я оставил дома, такси нужно ждать… Не в наших интересах сталкиваться с охранниками клуба. Может, они решат выйти подышать воздухом и все-таки прояснить ситуацию.

Лучше не рисковать. Ныряю в метро, волоча за собой друга.

В подземке не происходит ничего сверхъестественного.

Разве что Макс пытается что-то говорить и при каждой фразе широко улыбается, обдавая меня зловонием. Его лицо исполосовано царапинами, на зубах тонкими линиями прорисованы следы желтого налета.

«У нее там бритвы, что ли, под ногтями?» – размышляю я, пока мы ждем поезд.

Движимый состраданием к другим пассажирам, прислоняю друга к колонне, чтобы он случайно не упал на кого-нибудь. Сам стою и с нетерпением всматриваюсь в темноту тоннеля. Со скамейки поднимается девушка… слишком поздно я понимаю, что она идет к нам. Черты ее лица становятся четче, вблизи ей молено дать лет 35. Женщина с грустным лицом сочувственно спрашивает: «Может, помочь?»

Я искренне не понимаю ее… Она что, ненормальная? Или ищет приключений? А может, ее заводят пьяные незнакомые мужики?

Макс смотрит на незнакомку и пытается что-то сказать, но его рот тут же извергает разноцветные радужные коктейли и море водки.

– Пожалуй, не стоит, – предостерегаю я.

– Как хотите, – безразлично произносит странная особа и уходит, обиженно цокая каблуками. В ее походке есть что-то искусственное и слишком напыщенное, будто она хочет дать нам пощечину.

Поезд все не идет. Минуты тянутся и кажутся мне часами… Наконец из громкоговорителей звучит объявление, из которого я понимаю, что на соседней станции очередной сентиментальный мудак бросился на рельсы.

Самоубийцы – жуткие эгоисты. Как правило, они совершают прыжок в никуда как раз в тот момент, когда тысячи людей знают, куда им нужно попасть. Из-за суицидников молено получить выговор от начальника, не попасть на день рождения к другу или пропустить утренник в детском саду… Если сложить все то время, что люди ждут, пока остатки себялюбца уберут, может получиться целая жизнь. Каждый отдает бесценные минуты, и если их сложить, откроется, что человек не одинок. Толпа не только сочувствует, но еще и молча ненавидит его.

Делать нечего: придется ждать и просто наблюдать за людьми, пока бренные останки камикадзе не соскребут с недавно побеленных стен.

Хотя если это произошло на станции *** или станции ***, то процесс не затянется надолго, там повсюду кафель.

Друг медленно сползает вниз, ложится на пол и мурлычет. Принимаю решение пока его не поднимать, вряд ли сюда наведается полиция. Да и что удивительного в пьяном человеке? Пожалуй, кроме той странной девушки сегодня с нами никто не захочет связываться. Интересно, зачем она подходила? Что это: минутный порыв жалости или что-то большее?

А вот и она. Всего в нескольких шагах: стоит с молодым высоким мужчиной и, поднявшись на носки, заговорщически шепчет ему на ухо. Приторные слова срываются с ее сладких губ и вызывают у мужчины глуповатую улыбку.

До меня доходит запоздалое осознание того, что никакая она не наивная девчушка, решившая предложить помощь тем, кому она не нужна. Мы встретили обыкновенную ночную леди, рекламирующую свои услуги в подземке. Наверное, к нам она подошла, потому что решила, что мы – легкая цель. Затащить пьяных мужчин в ближайший отель и с утра убраться со всеми ценностями до того, как они проспятся, – вот ее план.

«Ну и потаскушка», – думаю я, провожая глазами тощий зад и неопытного парня, который, предвкушая дикую ночь, направился с ней к эскалатору. Воркует, прижимается, а сама того и думает, как бы его обмануть. Фу, противно!

Отворачиваюсь.

Вскоре приходит поезд. Лучи прорезают темноту. Поворачиваю голову и с полузакрытыми глазами поднимаю друга за подмышки. Поначалу он сопротивляется и даже пытается замахнуться на меня кулаком, но уже через секунду его ноги становятся чуть более послушными и он идет со мной как первоклассник, придерживаясь рукой за мое плечо. Когда двери открываются, затаскиваю его в вагон и плюхаю на кресло. Вокруг разносится едкий запах. Большинство людей зажимают рты ладонями и переходят в другой вагон, будто боятся заразиться. Чувствую себя не в своей тарелке. Лично я выгляжу адекватно, хворь – это Макс. Ну да черт с этим, так даже лучше – без людей.

«Осторожно, двери закрываются», – звучит из динамиков. За секунду до закрытия дверей некто очень быстрый заскакивает в соседний вагон. Двери чуть не защемляют его, но мужчины услужливо придерживают их руками, пока юркая женская фигурка не просачивается внутрь.

Когда поезд трогается, чувствую на себе пристальный взгляд, плечо будто жжет. Поворачиваю голову и вижу, как в соседнем вагоне женщина таращит на нас глаза. От такого внимания мне становится весело, в свою очередь показываю ей язык и улыбаюсь: мол, отворачивайся.

Но источник моей тревоги – не она. На соседнем кресле сидит та самая официантка, с которой повздорил Макс. Видимо, сразу после того как ее отчитали, она спустилась в метро и зашла в соседний вагон. Вероятно, это Мэг вбежала внутрь последней. Нас разделяет стекло, значит, мы в безопасности и не стоит захламлять голову. Но я не могу не смотреть на нее.

Она замечает мой внимательный взгляд. Девушка узнает меня: смотрит со злобой и ненавистью. Я пытаюсь улыбнуться. Похоже, получается, но так неестественно, что она, наверное, думает, будто я издеваюсь. Мэг изгибает пальцы и показывает мне средний, затем отворачивается.

Нам ехать еще несколько остановок, она же выпархивает на следующей и летит к эскалатору.

Поезд трогается, голова Макса сползает мне на плечо, затем он сгибается пополам и оставляет лужицу на и без того грязном полу.