Текст книги "Полозовка"

Наталья Энте
Полозовка
Повесть

Другие книги серии «Сказания Арконы»:

«Серебряная клятва». Екатерина Звонцова

«Обращенный к небу». Василий Ворон

«Пути волхвов». Анастасия Андрианова

«Кровь и серебро». Соня Рыбкина

«Год змея». Яна Лехчина

«Змеиное гнездо». Яна Лехчина

«Мертвое царство». Анастасия Андрианова

Корректор: В. Марьина

Выпускающий редактор: М. Илларионова

Неприятности начались, когда родная кафедра послала меня собирать фольклор в глухую деревню. Зимой. Вообще-то пасторальная жизнь в мои планы входила, но я собирался насладиться ею летом: посидеть вечерами на завалинке, всхрапнуть на сеновале, а коли захочется, так и сгонять на пруд за карасиками.

Не вышло. Сеновал и завалинка с карасиками полетели к чёрту, потому что однажды меня угораздило брякнуть при нашей завкафедрой о недописанной последней части научной работы, основанной исключительно на деревенских сказаниях, доживших до наших дней со времён докрещенских. «Ну что же, похвально, – отозвалась наша кафедральная мама и, смерив меня строгим взглядом поверх маленьких очков, добавила: – Только зачем же так долго ждать? Особой работы у вас сейчас нет, нагрузки тоже. Вот и отправляйтесь».

Отправляться не хотелось. Деревня, где я рассчитывал на практике полной ложкой почерпнуть материал для работы, находилась почти за две сотни километров от дома. Это если по прямой. И летом, когда загородная жизнь только радует и приносит исключительно положительные впечатления.

Но зимой…

Поскрипев зубами от досады на начальство, ситуацию и самого себя, я решил, что одному пропадать пропадом в заснеженной и забытой всеми деревне не годится, позвонил старому приятелю Диме – великому мастеру по части компьютерного железа – и принялся его уговаривать составить мне компанию, рассыпаясь про необходимый ему отдых, великолепную возможность этот отдых обеспечить и сменить декорации.

Убедил. На уговоры ушло два дня, обещание раздобыть Дмитрию Бáтьковичу пару шабашек и телефон одной моей фигуристой знакомой. Через пару дней мы мчались на моей «девятке» на северо-восток, ежели судить по Димкиному навигатору, в далёкую сторону, где находилась деревенька под смешным названием Полозовка.

Экипировались мы знатно. Это только в фильмах показывают, что интеллигенту для работы нужны только пара непрочитанных томов, блокнот для записи свежих впечатлений и запасные окуляры. У нас было не так. В машине кроме нас ехали два рюкзака со снедью, один с железками, спальные мешки и кой-чего для «сугреву» и настроения. На магазин в деревне, если он и был, мы надеяться не стали.

В поле примерно за семь километров до пункта назначения машина заглохла. Причём без видимой на то причины. Мы давно уже съехали с основной трассы, поэтому рассчитывать на водительскую выручку не приходилось. Подождав немного чуда в виде какого-нибудь «уазика», я покрутил головой и выругался – заковыристо и смачно, как и положено человеку, несколько лет положившему на алтарь филологических наук. Димон поскрёб макушку под вязаной шапкой и крякнул.

– Придётся идти в деревню за помощью, – вздохнул я и принялся потуже заматывать шарф.

– Ну уж нет. Я по сугробам пилить не желаю, – заявил Димон. – И потом, это ты у нас спец по малым деревенским народностям и способам их убалтывания, филолух как-никак, поэтому общий язык отыщешь запросто. А я пока в твоём «бентли» посижу. Лениво мне.

Отпустив несколько неласковых слов в адрес своей «ласточки», я заверил товарища, что кроме общего языка найду ещё и трактор, и затопал к Полозовке. Впрочем, слово «затопал» тут не подходит. Топают обычно по асфальту или по хорошо утоптанной грунтовке, а мне приходилось продираться по сугробам, коих было немало. «Ёлки зелёные! Да как бы я тут проехал!» – мелькнуло в голове.

Дорога в Полозовку погибла под толстым слоем снега окончательно и бесповоротно. До поздней весны. Ранней весной путь затопит липкой жижей, поэтому считать дорогу живой в этот сезон было тоже бессмысленно.

– Какой фольклор! – вырвалось у меня после очередной серии прыжков в снегу. – Вытащим машину и домой!!! А если эта мегера очковая хоть что-то попытается сказать, я ей такое устрою!..

Полозовку я заметил, когда уже совершенно промок, но не от снега, а от пота, который в тридцать три ручья стекал в меховые ботинки. Деревня оказалось даже меньше, чем мы рассчитывали – всего несколько домишек и сараев.

С единственным желанием – только бы тут можно было раздобыть трактор – я постучал в первые попавшиеся ворота. Со двора – ни звука, только собака залаяла где-то в стороне. Постучал ещё, сильнее. Покричал. Подождал, перевёл дыхание и только было собрался заорать что есть мочи, как дверь рядом с воротами отворилась, и прямо передо мной появилась низенькая бабулечка. Я далеко не богатырь, но мне аборигенка, закутанная в несколько слоёв одежды, поверх которой был намотан толстенный платок, доставала едва ли до плеча. Посчитав, что бабушка так долго не открывала, потому что была туга на ухо, я принялся громко объяснять, кто я и зачем мне нужен трактор. Всё время, пока говорил, бабка строго смотрела на меня маленькими глазками, а потом вдруг выдала:

– Чего разорался-то?

На миг я почему-то опешил. А зря. У бабушки оказалось всё в порядке не только с ушами, но и с головой:

– Ну, застрял, ну, человек тебя ждёт. Чего непонятного? Да и сам замёрз, поди. Да ты не стой, пошли, чаем напою, потом будешь дальше говорить.

Через пару минут я уже сидел на табурете в небольшой избушке. Под низким потолком помещались небольшая печка, стол под выцветшей скатертью, полка с кастрюлями, шкаф без одной створки и старый, советского производства телевизор, накрытый вышитой цветными петушками салфеткой. Бабулька суетилась у стола, шустро перемещаясь от печки к закопчённому чайнику мелкими шаркающими шажками. Остановилась только тогда, когда передо мной на столе образовались кружка с чаем, краюха чёрного хлеба с постным маслом и сахаром.

Я поднёс кружку к губам и глотнул. Горло обожгло так, что на глазах выступили слёзы. Но чувствуя, как по телу растекается тепло, я сделал ещё несколько глотков. От кружки пахло травами и сушёными ягодами. Да… такой заварки в магазине не встретишь. Наверняка из сборов, которые бабка по стенам развесила. Ишь сколько гербария насобирала.

«Это ж каждый цветок запомнить надо, чтоб не перепутать. А то придут недужные с простудой, а им слабительную травку по незнанию», – подумал я, уминая под чаёк горбушку. Напиток действительно согревал, и я так этому обрадовался, что не сразу заметил, что произошло что-то неладное.

Той избушки, где я находился, больше не было. Я по-прежнему сидел под низким потолком, только уже не на табурете, а на лавке, и за дощатым длинным столом. Плитка, совдеповский «ящик» и шкаф исчезли. Вместо них появились русская печь, крытый ковриками сундук, прялка и всякие лопаты с ухватами. На столе дышал жаром начищенный до блеска медный самовар. Позади послышались лёгкие шаги.

– Бабуль?

Чуть не пролив на себя чай, я резко обернулся, но увидел только пшеничную косу и ясные смешливые глаза на круглом лице. Неизвестно когда и как взявшаяся девонька метнулась в сени и пропала.

Соображал я секунд десять. Потом вскочил и только собрался выйти из-за стола, как нос к носу столкнулся с бородатым дедом, сверлившим меня недобрым взглядом из-под кустистых бровей.

«И этот пялится!» – только и успел я подумать, как незваный гость проскрежетал:

– Девочку нашу никак обидеть собираешься?

– Вы что?! – от возмущения я даже забыл удивиться неожиданно возникшему передо мной деду, хотя отметил про себя, что росту в старике было ещё меньше, чем в угощавшей меня бабульке, а вот одёжа была знатная: хоть и поношенный, но богатый тулуп, шапка поверх густых и почти не тронутых сединой волос, лапти. И длинный, красного цвета кушак, концы которого свисали до самого пола.

– А то, – мрачно изрёк дед. – Плохо тебе будет очень. Уж мы с Овинычем постараемся.

В окно стукнуло, потом стук раздался где-то в сенях, куда и умчалась девушка, что-то прошуршало у печки и, обернувшись, выдохнуло: «Постараемся».

Я так и сел. Сказать, что испугался – ничего не сказать. В трёх шагах находилось нечто неопрятное, лохматое, неряшливое и очень злобное, готовое кинуться на меня в любую секунду.

– Э-э-э… Просьба не злиться! Никто тут ничего плохого не хотел! И вообще…

– Да он и не злится. Пока, – заявил дедок и шустро забрался на лавку. – Замёрз просто в своём доме-овине. Там, коли не лето, студёно больно, вот и суров наш Овиныч без меры.

– Овиныч? Овинник то есть?

– Он самый.

Мне понадобилась пара секунд, чтобы вспомнить, кто такие овинники, или гуменники. На Руси издревле считали, что в каждой среде живёт свой дух-хозяин. В лесу – леший, дома – домовой, а вот в овинах обитают овинники – народец не особенно дикий, но со сложным характером. Иногда таким, что овинники бывают злее самого распоганого дикого духа, обитающего за тридевять земель и всеми кудыкиными горами.

Следом пришло прозрение: я сошёл с ума. От нелёгкой дороги по сугробам у меня точно помутился рассудок, если вместо хоть и захолустной, но настоящей деревни, куда я пришёл за помощью себе и бедному оставшемуся одному Димону, я вижу странные вещи и не менее странных существ.

– А что такое «Димон»? – поинтересовался устроившийся на лавке дед.

До меня дошло, что я разговаривал вслух.

– Товарищ. Вместе ехали.

– Зачем это?

– За фольк… Сказки слушать.

Что-то подсказало, что дед вряд ли бы понял, что такое машина, фольклор и кафедра, поэтому говорить я решил проще, без современных словечек. «Шут её знает, эту деревню, может, все они тут того».

– За сказками? Вот это да. Это дело, конечно, хорошее. Сам послушать люблю, да и знаю немало. Да только зачем тебе сказки? Ты, сразу видать, человек нездешний, занятой, поэтому вряд ли тебе будут интересны наши сказки. Ты лучше ответь, где ж твой товарищ?

– Да в снегу, семь километров… э-э-э… вёрст пять отсюда. Застряли, так он с телегой остался, а я сюда – за помощью.

Дед охнул, стащил шапку, затеребил бороду:

– А с кобылой что?

– Сдохла!

Бородатого как ветром с лавки сдуло. Забегал у стола, заплескал рукавами.

– Овиныч! Выручай, сосед, в беде ведь человек. Да и животина-то пострадала. Ты уж не откажи, сделай милость.

От печки донеслось недовольное и неразборчивое ворчание: видимо, гуменник отказывался высовывать нос из натопленной избушки и топать по сугробам. Тем более – выручать кого-то.

– Ну нельзя так!

То ли голос деда так подействовал на Овиныча, то ли действительно совесть проснулась – не дикий же дух лесной, с человеком рядом живёт, поэтому и жалость к нему иметь должен – но гуменник исчез. Буркнул что-то напоследок и как сквозь землю провалился.

У меня отвалилась челюсть.

– Ну? Так какие сказки тебе нужны, мил человек? Весяна!

Последнее дед крикнул куда-то в сени. Почти сразу же послышался дробный топоток, и прибежала та самая – с ясными васильковыми глазами. Тряхнула русой косой и с любопытством уставилась на меня.

– Чаю нам налей, – с девчушкой дед разговаривал куда ласковее, чем с непрошеным гостем. – Только без этих твоих штучек.

От чая, приготовленного девчушкой, тоже пахло травами, но к этому запаху примешивался стойких дух то ли реки, то ли болота. Закрыть глаза, так вообще лягушки мерещиться начнут. Да и заварка подозрительно походила на ряску: не тонула, как положено порядочным чаинкам, а плавала сверху.

– А что ты хотел? Кикимора – она кикимора и есть.

– Чего?!

Вообще-то после гуменника я думал, что удивляться больше нечему. Но как только дед назвал румяную – кровь с молоком – девушку кикиморой, глаза у меня точно стали размером с блюдца.

– А что тебя удивляет? – заботливо спросил старик, шумно отхлебнув пару раз. – Тоже, никак, впервые увидал?

– Впервые, – честно признал я. – Увидел впервые, но всю жизнь думал, что кикиморы – они страшные, худые и скрюченные…

– Так молодая ещё! – фыркнул дед. – А что до болота – так холодно сейчас. Сам поди поживи на льду – волком взвоешь. Правда, Весянка?

Присевшая было на лавку девушка кивнула и, озорно глянув на меня, опять ускакала в сени, откуда вновь послышался весёлый серебристый смешок.

– Так они ж, кикиморы, – проговорил я шёпотом, чтобы не услышала девушка, – плохие! На воде морочат, даже во дворах животину замучить могут, пакости всякие хозяевам строят.

Дед отставил от себя опустевшую кружку, чинно вытерся бородой и в упор уставился на меня:

– Ну, на это я тебе так скажу. Пакости строить, во дворе-избе хозяйничать так это я не дам. Моё это дело – порядки тут наводить. А что до «плохая-хорошая», так среди вас, людей, тоже всякие есть – и плохие, и так себе, и вообще позор рода человеческого. Точно так же и у нас. Ничем не отличаемся.

– Так вы тоже? Того…

– Домовой он, – глухо раздалось от двери, после того как она захлопнулась, запустив в избу порцию морозного воздуха.

Внутри у меня тоже похолодело. «Вот тебе и Полозовка! Вот тебе, бабушка, и фольклор!»

– Ты чай-то не плескай. И Весяну обидишь, и напиток хороший переведёшь. Хоть, конечно, не по-моему заварен, но с морозу знатно согревает, – с этими словами гость, закутанный в одёжу, словно из мха и меха шитую, отобрал у меня чашку и глотнул чаю.

Странное дело, но ступор, который был всего минуту назад, прошёл. Я с любопытством таращился на пришедшего, стараясь определить, кто это такой пожаловал. В принципе, долго стараться не пришлось. «Говорящий» наряд с головой выдавал лешего в самом что ни на есть расцвете лет. Чинно отвесив поклон деду, гость стряхнул с одёжи снег, устроился у печи прямо на полу и скинул обужу. Скоро запахло нестиранными онучами или что там лешие носят.

Домовой нахмурился и покачал головой:

– Ну, сколько ж тебе говорить, Лексей!

Тот, кого назвали Лексеем, проворно напялил лапти обратно и почему-то уставился на меня, как будто это я ему замечание сделал.

– Гость. За сказками, – ответил Домовой на незаданный вопрос.

– Угу, – буркнул леший. – Известно, за какими сказками ошивается. Я вот давеча троих таких «сказочников» из лесу выкинул. Деревья без спросу пилили. И ладно бы себе на избу, а то так – продавать собирались.

– Не-не, мы точно за сказками! – внутреннее чутьё подсказало, что с этим гостем шутки плохи. Каждый с детства знает, как леший в своих владениях народу нервы трепать умеет. Кругами водит, морочит голову так, что, если не выругаешься крепко, живым не уйдёшь.

– Так он тут не один?

Бахнула дверь, охнула Весяна. Лексея как сквозняком сдуло. Через пару минут в сенях послышался грохот, а потом в избе появился Димон под конвоем Овиныча. Правда, последний выглядел не столько злобно, сколько раздосадовано.

Димон еле держался на ногах, видимо, тоже, как и я, умаялся идти по сугробам. Но кроме этого невооружённым глазом было видно, что в запасе, прихваченном для «сугреву», одной посудинки уже точно нет.

Вскоре выяснилось, что Овиннику не пришлось топать за человеком к машине. Товарищ, посидев немного в дохлой и холодной «ласточке», решил сам двинуться в деревню, благо знал, в какой стороне она находилась. К Полозовке Димон вышел, уже шатаясь от спиртного и усталости. И встретился с Овинычем.

Гуменник, которого послали выручать «незнамо кого», был сильно не в духе. Димон, успевший проклясть меня, машину, фольклор и собственную мягкотелось, тоже, поэтому поругались они знатно. Правда, вдоволь отыграться Димону не дали. Гуменник, видимо, вспомнив, что он нежить и в злобном виде куда сильнее человека, Димона скрутил, оттащил в избу и передал лешему.

– Не трогайте его, – взмолился я, чувствуя себя кругом виноватым. – Друг это мой, вместе сюда ехали, вместе отсюда и отправимся.

– Как пить дать, – язвительно произнёс Овиныч.

– Цыть!

На миг в избе потемнело, только сверкнули огни в углах. Это дед показал, кто в доме хозяин, как и говорил: «Моё это дело порядки тут наводить!» Димон сполз по стенке вниз, но на пол не упал. Откуда ни возьмись под ним появилась лавка. Сама. По своему хотению.

– А теперь по порядку.

Последние слова относились ко мне. Пришлось рассказывать. С самого начала. И про кафедральную маму, кактус ей под подушку, и про свою работу, и про подготовку к поездке: «Почему именно сюда? Да вышло так. На самом деле любая деревня сгодилась, конечно, если бы там осталось то, что сейчас зовётся фольклором, а раньше – баснями, побасёнками и былинами, песнями и сказаниями. К тому же Полозовка ближе к дому».

Услышав слово «дом», дед хищно подобрался. Сверкнули любопытством внимательные, совсем не старые глаза.

– Дом, говоришь? А ну-ка, мил человек, поведай, что у тебя там за хоромы? Хороши ли? Просторны?

Любопытство выпирало из Домового, словно тесто из кадки. Дед даже забыл про нового гостя. Я – нет. Поэтому вместо того, чтобы отвечать на многочисленные вопросы, я выразительно уставился на хозяина. Намёк остался незамеченным. Тогда я кивнул в сторону Димона, вздохнул и выдал то, чего сам от себя не ожидал:

– Что же вы правила-то нарушаете?

Домовой вытаращил глаза. Практически одновременно с Овинычем и меховым-моховым Лексеем. В глубине избы охнула Весяна, словно уже вовсю сожалела о незваном госте, с которым её друзья-товарищи за неосторожные слова такое сотворят, что и в страшном сне не придумаешь.

– Какие правила? – наконец ожил, заморгал Домовой.

– А такие. Любой ребёнок знает, что сперва добра молодца надо… Что?

– Что?

Обитатели избы и её окрестностей смутились, но изо всех сил постарались придать себе отрешённый вид. Это было смешно, однако показывать этого я не стал и на полном серьёзе быстро добавил:

– Сперва надо накормить, напоить, в баньке попарить, а потом уже и спрашивать!

В избе стало тихо. Так тихо, что было слышно, как в подполье шуршат и суетятся мыши. Потом неожиданно громко икнул Димон, распространяя вокруг запах выпитого «энзэ». Кустистые брови деда сошлись к переносице, не предвещая ничего хорошего, огромные квадратные ладони гулко хлопнули по коленям, внушительные ноздри со свистом втянули пропитанный теплом и травами воздух, рот распахнулся… И тут дед принялся хохотать так, что по избе ходуном заходили не только ухваты и горшки, но и лавки.

– Ловко! – хозяин вытер расшитым рукавом выступившие слёзы и снова принялся покатываться со смеху, то и дело поглядывая на своих друзей. – Эка! Вот уж уел так уел, гость дорогой. Не ожидал!

Отсмеявшись – на это ушло несколько минут – Домовой ещё раз треснул себя по коленям и со словами «Пошли уже, уважим» пошёл к двери. Я двинулся следом, то и дело оглядываясь назад: оставлять Димона в такой компании мне было страшновато.

– Не боись, – дед то ли прочёл мои мысли, то ли догадался. – Ничего с твоим товарищем не сделается. Лексей с Овинычем и разденут, и уложат, потому как в баню ему сейчас нельзя. От жары да от пара нетрезвому человеку плохо бывает. Банник хоть и ближе всех к людям живёт, а всё же пьяных на дух не переносит: так пошутит, что потом несколько месяцев ожоги лечить придётся. И это в лучшем случае.

– А в худшем? – спросил я.

Дед приостановился, посмотрел на меня, как на мальца несмышлёного, и хмыкнул:

– Хоронить.

Последнее слово упало, словно хороший камень, – гулко и веско, напрочь отбило у меня всякое желание задавать вопросы. Так мы молча и шагали. Впрочем, шагать пришлось недолго. Баня – небольшая, сложенная из тёмных брёвен – оказалась недалеко, на краю нехоженого белого лоскута, обнесённого косыми кольями. «Огород, наверное», – решил я, и, как оказалось, правильно.

За пару-тройку шагов до бани дед остановился.

– Нехорошо без предупреждения, – ответ Домового опередил мой так и не прозвучавший вопрос.

– А разве о нашем приезде не знают? – я с улыбкой кивнул в сторону бани.

– Может, и знают, – серьёзно ответствовал дед, – но предупредить всё равно надо. Доброе слово, как говорится, и кошке приятно, а Баннику – тем более.

Не успел Домовой договорить, как дверь бани открылась, и на пороге показался худой дядька в длинной, почти до самых пят, рубахе. Поверх выбеленного полотна лежала тощенькая светлая бородёнка, придавая своему хозяину странноватый вид, потому как совершенно не стыковалась со смуглой кожей и такими же тёмными маленькими глазами.

Пока я, глядя на явившего себя Банника, пытался приставить на место отвисшую челюсть, эти самые тёмные глазки буравили меня, видимо, пытаясь не только разглядеть, но и запомнить минимум на веки вечные. Во взгляде хозяина бани явно читалось неприязнь к незнакомому человеку, но, явно уважая Домового, открывать рот и что-либо говорить Банник не спешил.

– Доброго здоровья, лёгкого духа, – чинно проговорил Домовой и указал на меня рукой: – Сделай милость, уважь, попарь дорогого гостя.

Банник стрельнул глазками в сторону деда, потом опять перевёл взгляд на меня. Засопел. Прищурился.

– Ходят тут всякие, ходят, – пробормотал он, обращаясь сразу и к деду, и к «дорогому гостю».

Я счёл за благо промолчать. Домовой, как ни странно, тоже, только чуть развёл руками, словно давал понять: ну стоит ли ссориться, ведь по чести просят. Банник опять засопел, с усердием почесал нос, вытер ладонь о рубаху и вдруг бодро и чуть ли не радушно произнёс:

– Да о чём речь! Попарим, порадуем молодые косточки! Чего стоишь колода колодой? Заходи!

Следовать за Банником я не спешил. Хозяин маленькой, но крепкой бани мне не нравился, да и я ему, скорее всего, тоже не внушал никакого доверия. Однако деваться было некуда. Потоптавшись на месте, я набрал полную грудь свежего морозного воздуха, досчитал до десяти, резко выдохнул и шагнул в тёмный проём двери.

Назад я не шагнул, а вылетел. Пулей. Прямо в снег. Не видя никого и ничего, я хватался за грозившее выскочить из груди сердце и пытался утонуть в снегу от жара и невыносимого крика.

– Живо-о-о-ой!!! – орали где-то совсем рядом.

Орали громко, надсадно, до хрипоты, но рассмотреть, кто же так рвёт связки, не удавалось – глаза застилали слёзы. Навести резкость удалось только в бане, куда я опять попал неведомым мне образом, и то только после того, как удалось влезть в чистую рубаху, отдышаться и смирить колотившееся сердце.

– Ну? – в сварливом голосе слышались добродушные нотки. – Чего так орал-то? Оглохнуть можно.

– Кто орал? Я?

– А кто же, – хихикнуло рядом, и передо мной нарисовался Банник – мокрый, усталый, но довольный. – Ты что, первый раз в бане паришься?

Вместо ответа я кивнул, потому что все слова просто исчезли, сгинули неведомо куда. По телу волной лениво, но неотвратимо, как рассвет после долгой ночи, разливалось блаженство. Накатывало, растворяясь в каждой клеточке, каждом нерве.

– Ох… – только и смог выговорить я.

В ответ донёсся тихий, но счастливый смешок. Смеялся Банник, смеялся так, как делал бы это любой человек, который хорошо потрудился и увидел, что работа его пошла только на благо. На какое-то время мне даже стыдно стало за своё откровенное недоверие к хозяину бани. Хороший же всё-таки чело… э-э-э… Банник! Просто замечательный! Надо бы его вслух похвалить, а то как-то нехорошо выходит…

Воздать похвалу вслух я не успел. Банник решительным жестом распахнул небольшую дверь и, не обращая внимания на морозный воздух, который ворвался в его владения, прокричал:

– Забирай, что ли! Готов! Как только что народился!

Как оказалось, кричал Банник деду, который обнаружился совсем рядом: ходил неподалёку, дышал свежим воздухом, то и дело поворачиваясь в сторону бани, словно опасался за гостя – а не захлещут ли его ненароком берёзовым веничком, а не обварят ли крутым кипяточком? Уж кто-кто, а характер своего соседа Банника Домовой знал хорошо. Не характер, а погода мартовская – то солнышком пригреет, то морозом ударит, то водой обольёт. И ладно бы ледяной. С него станется, с диковатого. А всё потому, что не в дому живёт, вот и одичал.

– Да не обидел я, не обидел, – проворчал Банник, стрельнув глазками в сторону дедка. – Что я, дитя малое? Не понимаю разве?

В ответ послышалось гулкое «Угу», которое можно было понимать как угодно. То ли Домовой соглашался с чистыми во всех смыслах намерениями своего соседа, то ли открыто сомневался в его хорошем поведении. На мой взгляд, сомнения было больше, но Банник – не я. Расцвёл первоцветом, погладил свою бородёнку, поморгал-поморгал и скрылся за дверью наводить порядок.

Вернувшись в избу, Домовой первым делом кликнул Весяну – чай подавать, а я кинулся поглядеть, как там мой товарищ. Оказалось, хорошо. Пока Банник гостеприимно принимал меня в своих владениях, Димона в избе определили спать, и сейчас он вовсю храпел на перине, брошенной на широкую лавку. Поверх мирно спящего друга лежало лоскутное одеяло, которое мерно опускалось и поднималось в такт дыханию.

– Пусть поспит, – махнул рукой Домовой. – Умаялся, хлебнул лишнего, так что оставь. А мы чайку попьём. Для тебя сейчас – самое оно.

Мелькнула Весяна. Тряхнула русыми косами, сверкнула голубыми глазами и ровными – мечта любой записной красавицы – зубами и вновь пропала. Только чай остался. По избе поплыл запах чабреца, зверобоя, мяты. В этот раз Весяна решила обойтись без ряски. Интересно, сама догадалась или подсказал кто?

От чая, который дымился в огромных кружках, я перевёл свой взгляд на деда и, наверное, упустил момент, когда произошло чудо. Стол больше не пустовал. Большие, чуть ли не с колесо, блины, сметана, мёд разных цветов и сборов, варенье, сушёные ягоды, орехи, репа, капуста, жареная и сушёная рыба, свежий, блестевший корочкой каравай – это и многое другое появилось в один момент и грозило обвалить стол и лишить меня рассудка, потому как от одного вида съестного у меня проснулся аппетит, которому позавидовал бы любой волк.

– Чем богаты, – развёл руками Домовой, приглашая начать трапезу.

Приглашал не только меня. Через пару секунд за столом собрались все, кто был в избе: завозился, забурчал что-то своё, устраиваясь на лавке, гуменник, скромненько примостился на самом краю так и не рискнувший повторно снять свою обувь Лексей, неслышно опустилась Весяна. Последним за стол уселся Банник. Пока все остальные занимали свои места, он неслышно юркнул в дверь, поставил у порога зачем-то прихваченное из своих владений корыто и теперь растерянно оглядывал угощение, то и дело дёргая себя за бороду.

– Ну…

Третьего приглашения не требовалось. Все собравшиеся за столом накинулись на еду, и я с удивлением обнаружил, что мои новые знакомцы отсутствием аппетита не страдают. Даже Весяна. Из вежливости отсидев положенное время, она весело стрельнула в мою сторону глазами и придвинула к себе немаленькую посудину с клюквенным киселём и пару добрых пирогов. «Дела», – только и успел подумать я, как крепкая широкая ладонь Домового стукнула меня по плечу.

– Да ты не стесняйся. В еде и в труде, как говорится… Тут и нам хватит, и товарищу твоему останется. А нет – так мы опять приготовим, – произнёс дед, пододвигая ко мне тарелки со съестным.

– Спасибо, – больше кивнул, чем произнёс я, потому как говорить с набитым ртом было трудновато.

Трапеза продолжалась долго. За столом почти никто не разговаривал, разве что леший пару раз толкнул в бок своего соседа гуменника, чтобы тот подтащил поближе туесок с сушёными ягодами, да Домовой ещё раз напомнил мне, чтобы я не стеснялся. Я подумал-подумал и согласился. Удивление, равно как испуг, давно прошли, а после бани я вообще чувствовал себя превосходно. Действительно, а что было удивительного в том, что напротив меня щёлкал зубами, выбирая ягодку покрупнее, леший? Или что такого необычного наблюдалось в болотной красавице Весяне, которая приговаривала уже вторую порцию киселя? Обычные лю…

Здесь я чуть не подавился. Кусок тёплого, щедро сдобренного густой сметаной блина стал комом в горле. Люди? Разве? Эк меня… Это бабку, которая повстречалась мне первой и потом невесть куда сгинула, можно было с уверенностью записать в люди. А здесь за столом сидели те, кого долгие века считали нечистыми духами. Добрыми, злыми – не важно. Главное – не людьми. Не человеками. А я, видно, совсем тронулся умишком, если считаю их такими же, как Димка (из-под разноцветья лоскутов донёсся приглушённый храп), как я.

Ошарашенный такой мыслью, я на некоторое время застыл, потихоньку осматривая своих новых знакомых. Не люди. Духи. Нечисть. Все вместе, за одним столом, в одной избушке, хотя по всем правилам каждому из них положено находиться в своём владении, а не собираться дружной толпой, чтобы разделить трапезу с незнакомым человеком, попавшим сюда исключительно из-за несчастливого стечения обстоятельств. Да и куда это – «сюда»? Что это за деревня? Полозовка? Так не настолько она дремучая, чтобы не иметь ни одного проявления цивилизации, хотя бы в виде одиноко стоящего посреди улицы фонарного столба. В домах, пусть и сложенных из брёвен, должно водиться хотя бы радио. Ну, или на худой конец какой-нибудь проводочек для него. Здесь же…

– Подавился? – прогудело над ухом.

Всё это время, пока я раздумывал, сидя с блином в руке, Домовой участливо смотрел на меня внимательными, абсолютно не стариковскими глазами. Чтобы не выдать нерадостных мыслей, я на всякий случай пару раз кашлянул, выпрямился и попробовал улыбнуться.

– Да ничего. Всё нормально.

Улыбка вышла кислой и фальшивой, но на большее меня не хватило. Да и есть как-то резко расхотелось. В голове вертелось только одно: надо выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Хрен с этой Полозовкой, с заданием, фольклором и завкафедрой. Дошедшие до наших дней предания и свидетельства говорили, что ни одно близкое знакомство людей с нечистой силой ещё не заканчивалось хорошо. Нечисть – на то она и нечисть, чтобы вредить. Пусть не сразу, не вдруг, но всё равно… Русалки – топят, лешие – заводят в чащу, гуменники – пакостят, кикиморы – с ума сводят. Во всех сказках, во всех легендах об этом написано. И нигде о том, что вся эта «братия» гостеприимно принимает людей, кормит до отвала и участливо интересуется человеческими проблемами. Ну, разве что Баба Яга. Но тут её нету.

– Дык её и летом калачом из лесу не выманишь, не то что сейчас, – проговорил дед, ловко выбирая из жареной рыбины косточки.

– Кого? – оторопело заморгал я.

– Ягу. Домоседка она. Отшельница. Раньше, веков этак триста-четыреста назад, ещё шустрила в ступе по миру, а теперь ничего и видеть не желает. Сидит сиднем на печи да вспоминает былые времена.

– Вы… Я… – слова мне давались с трудом, вернее, не давались совершенно.

– Мыслей не читаю, – веско уронил дед, чуть повернувшись в мою сторону. – Просто догадался, что ты именно про это и подумаешь. Разве не так?

– Так, – согласился я, – подумал.