Текст книги "Риторика"

Наталья Горская
Риторика

© Н. Горская 2015

© ООО «Написано пером», 2015

* * *

Природа речей такова, что является возможность об одних и тех же предметах трактовать на разные лады, важные вещи делать маловажными, незначительным придавать значение, старое представлять по-новому, а о недавно происшедшем сказать по-старому, в таком случае больше нельзя избегать говорить о том, о чём раньше сказали другие, но лучше них следует попытаться сказать.

Из панегирика афинского оратора Исократа

Ещё Гоголь объяснял, почему нельзя платить копейки людям, живущим в Петербурге. Да и не только в Петербурге, но и в России в целом, так как есть у всех россиян один сильный враг: «Враг этот – ни кто другой, как наш северный мороз». А для защиты от него надо тепло одеваться и хорошо кушать. Но если россиянину теперь и копеек своих, кровных не получить, то как ему быть? Власти всё это объясняют ему чарующими словами: дескать, имеются для этого «объективные причины». А что за причины такие, и почему они вдруг объективные? Может, они как раз субъективные, потому что некоему субъекту захотелось на деньгах миллионов «руки нагреть»? Не говорят. Да и что толку говорить – словами сыт не будешь.

А на дворе начало 90-х – начало подлой, беспросветной эпохи, которую через десять лет назовут «великой эпохой таких нужных народу реформ». Какому именно народу – так и не уточнят. А пока воровство и беспредел власти становятся нормой, судебная система для борьбы с ними совершенно не развита. Нельзя, например, подать в суд на заплывших жирком чиновников, которые нагло тратят своё рабочее время на что угодно, но только не на работу. ЖКХ загибается, но на него тоже некому жаловаться. И не просто жаловаться в смысле какого-то теледебатного скуления, а чтобы конкретный результат был. Чтобы суд мог своей железной рукой встряхнуть эту, не просыхающую от пережора, свору, и заставить быть людьми… Хотя через десять лет тоже негусто появится ситуаций, чтобы ограбленный люд сумел вернуть себе то, чего он был лишён «на законных основаниях»: сбережений, зарплат, нормальных условий жизни. Самой страны был лишён.

Зато появятся слова о «правовом государстве» да «гражданском обществе», об «оппозиции власти» да о какой-то «вертикали». Тоже власти, разумеется. Теперь повсюду одни слова, слова, слова. Ведь слова – главное оружие новой эпохи: больше у неё и нет ничего, если присмотреться повнимательней.

Начало девяностых – как же далеко до рассвета!.. Хотя в то время казалось, что это и есть рассвет. Отгремела Перестройка, по стране гуляет гласность, в России появились такие достижения цивилизации и свободы, как публичные дома, порнография, наркотики. Рекламу алкоголя и сигарет крутят по телику чуть ли не каждые десять минут.

И погода на улице не лучше: сволочной дождь идёт с утра. И это при поганом северо-западном ветре! Облака так быстро перемещаются по небу, словно при ускоренной съёмке. Холодно, сыро, а если ещё и голодно, то совсем абзац.

– До чего ж подлая погода нынче, – не выдерживает стука дождевых капель в окно бригадир Кондрашкин. – Убил бы её, кабы мог!

– Погода, что ж с неё взять, – зевает мастер цеха Лопахин. – Я её вообще давно не замечаю. Мне кажется, что она всегда такой была: всё дожди да дожди.

– А потом ещё морозы пойдут! – оторвал голову от стола технолог Женя и мечтательно зажмурился от какого-то ему одному ведомого удовольствия, которое он нашёл вдруг с чего-то в морозах.

– Я морозы ещё больше не люблю, чем слякоть эту, – резко вступил Илья Алексеевич Нартов, тоже технолог. – Да и какие тут у нас могут быть морозы? Так, изморозь одна. От той же сырости.

– А я люблю дожди, – мрачно заявил вдруг Паша Клещ.

– Под них и пьётся хорошо, и повод есть. А при солнечной погоде так погано пьётся! Солнце слепит до одури, только глаза болят.

– Да и для кожи лица солнце вредно! – нашла ещё один плюс в дождливой погоде Зинаида Олеговна, инженер с очистных.

– А как хорошо дрыхнуть, – пошёл дальше развивать тему Паша, – особенно на рабочем месте, когда сумерки почти весь день, и дождь по жести на карнизах звонко так: кап-кап, кап-кап…

– Но долж ны же наст у пить хоть когда-то прояснения! – хлопнул массивной ладонью по столу нервный Кондрашкин.

– Да ну тебя, Боря! – вздрогнул Клещ. – Всю поэзию смял.

И всеобщий смех, местами усталый и больше похожий на кашель, местами молодой и звонкий, хотя бы немного разрядил обстановку.

По радио кто-то хрипел про: «ай вонт ю» и «ай лав ю».

– Вот и по радио вроде как похабное что-то поют, – вслушался Кондрашкин.

– А про что же петь? – насмешливо спросил Паша. – Про строительство коммунизма?

– Зачем коммунизма? Коммунизм мы уже построили, – и бригадир указал мозолистой дланью в сторону свалки ржавых листов обшивки, из-за которой выглядывал облупившийся фасад котельной. – Такой коммунизм, что и смотреть на него страшно, а не только петь.

– Пить! – поправил Клещ.

И опять взрыв хохота.

На Заводе забастовка. Уже второй день народ сидит в Красном уголке и ждёт неизвестно чего. Некоторые, правда, бегают, силятся наладить некую смутную коммерцию, чтобы совсем ноги не протянуть, продают друг другу, у кого что есть. Бывший электрик какого-то разогнанного театра Ворохов, который недавно устроился на работу к нам, предлагает всем купить у него ножки порося для студня – тёща из деревни прислала. Он без всяких комплексов теперь вот так влезает чуть ли не в женские душевые, вытаскивает из-за пазухи полиэтиленовый, прозрачный мешок с какими-то копытами, и интересуется:

– Мосталыги тут никому не нужны? Берите-берите, у меня ещё есть! Хотите – закажите: тёща ещё пришлёт.

Ворохову даже завидуют. Оптимизму его завидуют. Потому что у многих уже и скептицизма не осталось.

Уже второй день народ упёрся рогом, и не хочет вкалывать задарма: долги по зарплате не погашены ещё за прошлый год, а уже осень этого года. Власть тоже упёрлась рогом, власть доказывает, что это не она виновата, а сам народ, который ленив и глуп, что не хочет работать. В конце концов, сам народ такую власть выбирал, поэтому он теперь вообще кругом виноват!

– Мы не воров выбирали, – негодует народ, ошалевший от наглости воров «при корочках», – а профессионалов, которые умеют работать! Так, во всяком случае, вы перед выборами себя выдвигали. А оказалось, что вы ничего не умеете, кроме как быть содержанками народа и сидеть на шее у страны!

– А вы… вы работать не умеете! – обиженно ретируется власть.

Они теперь так и обмениваются «любезностями» на каждом шагу, телевизор лучше не включать. Там если не реклама пойла, то вот эти политические теледебаты, которые хоть диспутом назови, а по сути – обычный лай и скубёж.

Забастовки по всей стране. И все понимают, что толку от них не будет. Кого-то снимут, кого-то с работы попрут, а так ничего не изменится. Выдадут зарплаты за прошлый год, зато потом будут так же год тянуть выплаты за этот. И где бы люди ни работали, всюду одна и та же картина: зарплаты не платят вообще нигде! Более того, людей даже отучили спрашивать о них у начальства, как о чём-то неприличном. Не платят учителям и врачам, рабочим и совхозникам, военным и инженерам, строителям… Строителей вообще ликвидировали, как класс: в стране давно ничего не строится, и через десять лет этих профессионалов, специалистов высшей категории, заменят полуграмотные гастарбайтеры, плюс которых будет лишь в том, что они согласны работать только за продление визы. Лишь бы не платить работникам – вот главное кредо новой власти!

– Ни гроша не уступим народу! – тупо держат оборону против страны чиновники.

Не слышно, правда, о забастовках самих чиновников и депутатов. Видимо, это – единственная категория населения, которая не знакома с такими явлениями, как задержка зарплаты и создание невыносимых условий жизни и труда.

Уже давно никто не звонит в бухгалтерию – отшили раз и навсегда. А то раньше рабочие каждый день названивали: «Когда будут деньги?». И сначала им даже что-то объясняли, вежливо. Потом стали отвечать просто: «Положь трубку!». Тогда находчивый пролетариат стал представляться, на время забыв хриплые интонации и мат, заглушив сдавленные смешки: «Это из Управления (а то и из министерства!). Не подскажете, когда вы планируете выдать своим работникам деньги?». На том конце провода немеют, теряются и отвечают. На этом конце – гогот.

Но позже в бухгалтерии научились «раскусывать» даже такой изощрённый обман: «Какого… управления?! Какой дурак додумается звонить из Управления по поводу зарплаты, если ОНИ же нам её и задерживают!».

Теперь только Нартов умудряется туда дозвониться. Он любезно представляется:

– Здравствуйте. Вам звонит Константин Сергеевич.

– Какой ещё Константин Сергеевич?

– Станиславский. Не подскажете, будет ли зарплата?

На том конце смутно вспоминают, что не знают, кто такой Станиславский, но помнят только, что это явно кто-то такой, кому грубить нельзя. Поэтому растерянно отвечают:

– Да!.. То есть, нет! Ка ка я зарплата, Константин Сергеич, где она сейчас вообще есть?!

– У нас в Кремле всегда есть.

Спрашивать высокое начальство о выдаче зарплаты было делом уже настолько устаревшим, что это самое высокое начальство даже пугалось, если слышало:

– А когда же это… когда же… когда же деньги-то… деньги-то когда же будут выдавать?..

– Да вы в своём уме, что ли?! – царственно сверкали грозные очи начальства. – Дела не знаете? Всё кто-то за вас должен решать, да? Чего вы лезете с такими пустяками?!

То есть «неслабый» такой намёк, что это ваше личное дело, – раздобыть денег. Иные из сотрудников Завода этот намёк понимали так, что и в самом деле вскоре выходили, что называется, на большую дорогу. Некоторые предлагали начальству создать какие-то временные кооперативы на территории предприятия, чтобы хоть как-то пережить «эпоху великих реформ», но умные люди их справедливо отговаривали:

– Ага, ляпни вот так, при начальстве-то. Будет тебе «поощрение»… в виде отпуска зимой, например.

Именно в те годы российские мужчины стали отращивать волосы. Раньше это было непривычно, если человек не был, конечно же, битломаном, а тут даже наш комендант оброс, что называется: отпустил бороду и хвостик. Его увидел как-то начальник Завода:

– А ты чего это с косичкой?

– Так денег нет на парикмахера. Да и лезвий не на что купить.

– А ты знаешь, тебе идёт! Так и ходи.

– То есть я так понимаю, что зарплаты ещё долго не будет?

– Ха-ха-ха! А как ты догадался?

Удивительно, но почти никто не увольняется. Некуда! К нам бегут с других предприятий, но уже окончательно разваленных, и рассказывают, что на востоке страны предприятия вообще разгоняют с помощью вооружённых налётов! Многие люди уже и не возмущаются, не бастуют – понимают, что всё бессмысленно. Просто в обморок падают от голода на рабочем месте. За работу держатся от зарплаты до зарплаты и, как много позже напишет Ходорковский; «…когда «от» давно закончилось, а «до» и не думает начинаться, тихо, сознательно, по-пионерски отдают концы».

Так называемые «биржи труда» только-только появляются, и представляют собой мошеннические конторы под видом всяких липовых департаментов по трудоустройству, которые никто не контролирует. Некоторые доверчивые граждане по полгода стоят там в очереди, но им так и не находят работу, зато уж сколько денег с них выцыганили! Заставляют заполнять какие-то идиотские, и непременно платные анкеты: кто вы по гороскопу, да совпадёт ли ваш знак зодиака с будущим рабочим коллективом, да какой род деятельности соответствует вашему психотипу. Психотип, естественно, определяет некий «специалист», которому тоже надо заплатить. В результате всем предлагают работу продавца мороженого или кондуктора в троллейбусах и трамваях, – больше вакансий по городу нет, как таковых.

И всё это делается так спокойно, будто не они – мошенники, а те, кого они обманывают. Дескать, умные люди вранью не верят, а ежели вы дураки, так мы не виноваты! Они словно бы твёрдо знают, что никто их «за руку не схватит», всё-то у них «схвачено», всё со всеми согласовано.

Некуда бежать! Начальство это хорошо чувствует. У нас был такой слесарь, Гостинцев, который раньше всегда пугал руководство, что уволится, если ему не повысят категорию. И это работало! Он ещё в советское время, когда рабочий класс имел статус гегемона общества, выбил себе таким макаром пятый разряд. Разряд тогда просто так не давали, но он периодически к своему мастеру подходил и грозился: уволюсь, мол. А слесарь хороший, жалко терять такого работника, людьми тогда на производстве дорожили. Поэтому ему каждый раз повышали разряд. С экзаменом, естественно. А тут он подходит со своим «уволюсь», – шестой разряд себе захотел, – а начальник ему и отвечает: «И увольняйся. Кому ты нужен?». Такой облом, что и словами не выразишь!

Работодатели новой России не платят деньги месяцами, где-то счёт уже на года перевалил! – и даже не волнуются, что работники куда-то пропадут. Потому что некуда. И это самое тягостное.

– Да куда вы денетесь! Кому вы и где нужны?! – эту насмешку хотя и не часто осмеливаются озвучить вслух, но она так и светится в глазах высшего руководства.

У кассы на полу пыль – здесь давно не ступала нога человека. Табличку на окошке кассы «Денег нет» заклеили бумажкой с надписью: «Бедность – не порок, нищета – тоже не предел». Кассирша Катя как-то, сама того не замечая, получила прозвище «Катя-и-не-спрашивай». Она уже старается никому не попадаться на глаза, но если её всё же увидят, то у всех к ней один и тот же вопрос: когда будет зарплата? Потом этот вопрос сократился до одного слова: «когда». Катя сначала разражалась длинной руладой, что она такой же человек, как и все. Что ей вообще оклад не повышают, как самому третьестепенному персонажу предприятия. Что она ничего не может сделать, если в кассе денег нет, и не из своего же кармана она выдаст зарплаты всем сотрудникам!.. Но потом она выдохлась вот так, каждому, объяснять простые истины, потому на это «когда?» стала отвечать просто: «И не спрашивай!». И так девку выдрессировали, что даже когда её никто и не спрашивал, она уже заранее, завидев кого-то, так отвечала. Довели! До автоматизма у неё эта фраза выработалась.

– Кать, сколько этот салат стоит? – спросят её в столовой.

– И не спрашивай! – быстро отвечает она под общий хохот.

Народ продолжает ходить на работу, за что власть, чуть ли не открыто, начинает называть его тупой сволочью. Новые хозяева жизни вопят:

– Ну, чё вы ходите, если вам не платят?! Если вам чего не нравится, так иуя… вайте отселева!.. Нет, вот ходят и ходят на работу, как бараны какие, ей-богу! Рабская нация… Перестрелять их всех, что ли, а? Поставить вот так роту автоматчиков у ворот и палить по этому быдлу.

Тактика такая: сначала руководство делает смурную харю: «Убирайтесь ВСЕ вон! Да вы нас благодарить должны, что мы САМИ вас не выгнали!». Но потом, сменив гнев на милость, разрешает… ещё немного поработать. Разумеется, бесплатно. «Да какое там платно может быть, если эти рабы и так нам должны руки целовать, что МЫ их тут ещё держим?!».

Им невдомёк, что у людей просто есть совесть: надо работать, надо сделать всё, чтобы предприятие продолжало жить. Но «хозяевам» это совершенно не нужно, это им даже мешает, поэтому честный и исполнительный работник объявлен полудурком, а лодырь и хапуга – примером для подражания. Более того, они нам говорят прямо в лицо, что только «неизбывное рабское желание, хоть что-нибудь стибрить у государства, побуждает нас не пропускать ни одного рабочего дня»! Они, которые у государства «стибрили» само государство, обвиняли нас, что кто-то упёр из цеха пару лампочек! Хотя, очень может быть, что их спёрли как раз они сами.

«Хозяева» эти теперь частенько к нам в гости таскаются из своих шикарных кабинетов. С их подачи то и дело наезжают всевозможные, и какие-то совершенно идиотские, инспекции, дебильные проверки, плановые и даже внеплановые осмотры. Мотают нервы рабочему люду проверкой знаний каких-то износов стали. При этом каждая крыса в бездонных подвалах Завода знает: даже если эта сталь износится до дыр, то её нечем менять, так как к власти пришли откровенные сволочи, решившие разорить дотла всё, что им ни подвернётся. И где-то сталь именно до дыр изнашивалась, но, как ни странно, продолжала эксплуатироваться, словно становилась русской по национальности: такой же упёртой и упрямой, дотягивающей до самого последнего вздоха.

Завод лихорадочно продолжал производить какие-то плашки, как клетки организма, находящегося в состоянии клинической смерти, переходящей уже в биологическую. Но клетки ещё живут, молекулы ещё продолжают вращать своими атомами, внутри которых тоже кипит работа. Все уже знают, что организм умер, что ему это уже ничего не нужно, но… Планеты нашей Галактики тоже продолжают вращаться вокруг Солнца, хотя кому это там нужно?

И вот Завод остановлен окончательно. Исчез ни с чем несравнимый запах Завода: пряный аромат стальной окалины, кислый вкус медных накладок. Пропали металлический шорох стружки после обточки и гул высокого напряжения. Отловили последних штрейкбрехеров, кого-то даже отметелили, образумили примкнуть к большинству. Кто-то так и не примкнул, но на работу тоже не ходит – некоторые даже дома сидят, а то бастующие коллеги ещё убьют, чего доброго: прецеденты были. Уже никто не шутит на эту тему.

Прискакал кто-то из Управы, из самого «генералитета» вчерашней советской, тяжёлой промышленности, и начал вещать: «Мы сдюжим, мы вытерпим, мы и не такое, панимашь, осиливали, когда враг стоял под воротами города!». Но противопоставление «мы – они» в схему «мы – мы» так и не переходит. Все начинают понимать, что никакие «они» не мы, и никогда они нами и с нами не будут.

– ВАША храбрость, ВАША бодрость и решительность принесут НАМ победу!

Ну, вот это уже ближе к истине.

Все они – вчерашние члены КПСС, главари каких-нибудь горкомов ВЛКСМ или ВЦСПС, – то есть, преимущественно вся та шушера, которая и в учёбе, и в работе не столько училась и работала, сколько продвигалась «по общественной линии». Балаболки, каких поискать! Не на каждой лавке у подъезда таких найдёшь: могут болтать часами, в буквальном смысле ни о чём. Иногда такое мелют, что я невольно достаю блокнотик и начинаю записывать. Некоторым ораторам это страсть как нравится, и они начинают даже для усиления сказанного грозить пальцем в сторону блокнота. Хотя иные пугаются, закрываются портфелем: «Вы меня рисуете, чё ли?!». Ага, чё ли! Нужен ты мне. Для стенгазеты.

– Из нас, как из пыльного ковра, выбили нашу Историю (каков перл!). Её отутюжили, и мы затерялись где-то там, в правильных складках (записать срочно!).

Ах, как кружевно говорит! Грех не зафиксировать. Особенно гениально у них получаются фирменные речи, которые начинаются словами «как вам не стыдно!». Речь эта универсальна на все времена, потому что в России так принято, что рядовым людям всё время должно быть стыдно за наглость других, нерядовых. «Как вам не стыдно план не выполнять!» сменило «Как вам не стыдно за копейки работать!». Они могут толкать эту речь так самозабвенно, что она растягивается на часы, вновь возвращается к поднятому вопросу, и опять уходит петлять в недостижимую даль, так что слушатели забудут, чего они изначально спрашивали у болтуна.

– Когда будет зарплата?

– Как вам не стыдно?!

– Зарплату верните!

– А я спрашиваю: как вам не стыдно? Вы меня хорошо слышите? Вы знаете, что в Сибири на таких же заводах люди в три раза меньше вас получают? Знаете? И они не ропщут, а вы… вы!..

– Куда вы дели наши, заработанные НАМИ, деньги?

– Как вам не стыдно?! Я вот после института сто двадцать рэ получал и не жаловался, а вы зажрались! Мы вам оклады сделали по две тыщи рублей, а вы всё ноете! Как вам не стыдно?.. Я не представляю даже, как же вам так не стыдно?! Да я бы со стыда сгорел на вашем месте!..

– Вы всю страну разворовали, но ни одна харя не покраснела даже.

– Я?! Мы?! Да вы!.. Да как же вам не стыдно?! Вы хоть знаете, что такое русская душа? Русская душа умеет и невозможное пережить, и неодолимое перебороть…

И так бла-бла-бла до бесконечности. Ещё примеры приводят, как где-то люди на дорогу до работы тратят в месяц две тысячи рублей, а получают только полторы: «А вы зажрались: получаете на пятьсот рублей больше, чем вам надо на дорогу и ещё чего-то требуете?! Стыда в вас нет, вот что я вам скажу!». Вся речь построена на этом «стыдно»! Гениально, до одури! Выстраивать какие-то логические ответы бесполезно: оратор на тебя не смотрит, а выдаёт это «как вам не стыдно», закатив глаза. Как гидравлический пресс ритмично штампует и куёт детали, так и этот оратор быстро выдаёт один бесполезный аргумент за другим. Они могут обесточить и обезводить ваш квартал, и тут же орать:

– Как вам не стыдно без воды жить! А без электричества обходиться – это вообще дикость! Такого даже в Африке давно нет. Это же нормы прошлого века! Нормы, а не роскошь!

– А чего нам-то должно быть за это стыдно?! – сходят с ума люди от такой «постановки вопроса». – Это нашим властям стыдно должно быть, но им-то как раз ехало-болело. Это не наш позор, это – позор власти, что они настолько всё разворовали. Мы исправно платим за воду, ни одного месяца не было, когда бы мы не заплатили. Да, есть неплательщики, но их не так и много: в нашем доме, например, всего две квартиры не платят. Две из ста восемьдесяти квартир. У нас периодически вывешивают списки неплательщиков, так что мы знаем, сколько их – их единицы. А если воду выключают, то это последствия какого-то самого позорного воровства. И пусть за него будет стыдно тем, кто в нём активно участвует. Хотя им стыдно никогда не будет, потому что они «без комплексов». Это мы все закомплексованные: живём в одной семье всю жизнь, работаем, детей растим. В то время как эти незакомплексованные по чужим кроватям развлекаются, воруют, бездельничают!..

Бесполезно так распаляться. Переживать, доказывать, спорить. В ответ эти неугомонные говоруны нагромоздят слушателям на головы кучу специальных терминов, от которых у нормальных людей возникает состояние сначала лёгкой, а потом и затяжной депрессии. Под простотой они понимают фамильярность, под раскованностью – расхлябанность. И страсть как любят употреблять «умные» словечки! Беда, что при этом не всегда понимают их значение. Вместо подлинности скажут «аутентичность». Вместо краткости – «лапидарность». Вместо неповторимый – «эксклюзив». Вместо примечания – «маргиналии» (не перепутай с маргиналом!). И вот уже намечается солидная претензия на интеллект! Уже более понятные слова в их речи самым неожиданным образом замещаются троюродными: эффектный-эффективный, невежа-невежда, абонент-абонемент. Таким людям нравится быть непонятными, это словно бы возвышает их над окружающими. Непонятность – их новая модная религия. Им кажется, что если они будут говорить понятно, то их сразу разоблачат. И всего-то надо сказать: «Шиш вам вместо зарплаты!». Ан нет, нельзя так с народом. Надо учитывать психологию и особенности контингента.

– Вы прекратите эту вашу триаду! – оборвут они любого оппонента, если что, и даже никогда не узнают, что надо было сказать «тираду».

Доходит даже до ситуальной скандации!

С ними можно препираться бесконечно, но так ничего и не добиться. И все эти диалоги очень похожи на стихотворение Игоря Талькова «Собрание в ЖЭКе»:

 
А затем последний съезд
Процитировал нам весь,
Речи, прения, доклады
Зачитал, как они есть.
Про бригадный про подряд
Всё строчил, как автомат,
Про согласность и про гласность,
И вообще про всё подряд.
Он ревел, как самосвал,
И пыхтел, как самовар,
Объявив нам в заключенье:
«Завтра будет семинар.
При себе иметь тетрадь —
Буду лично всех гонять
По вопросам Перестройки
И куда её внедрять».
 

И ответной репликой тут может быть только приблизительно следующее:

 
Я на ваши семинары
Болт с резьбою положил,
Я, ни много и ни мало,
Три режима пережил.
Поначалу тоже вроде
Верил в разные слова
О заботе, о народе —
Аж звенела голова!
Ну и где забота, где же?
Мне седьмой десяток лет,
Ну, а я ещё и не жил,
А уж впору на тот свет.
 

И таких дерзких ответов становится всё больше и больше, что заставляет ораторов всё чаще и чаще восклицать: «Как вам не стыдно?!». Орунов этих иногда били, но даже это не могло подавить в них тягу к ораторству.

А я забастовки… люблю. Потому что я учусь в институте на вечернем, и когда на работе «стоп всем машинам», можно спокойно решать варианты задач по физике и математике, писать рефераты к сессии, просто читать – тоже без проблем. У кого нет такой лафы, как учёба без отрыва от производства, те просто сидят по кабинетам и говорят, говорят, говорят… О той же проклятой политике, о ворах «при погонах» и просто в дорогих костюмах, о маньяках и разных извращенцах, которые теперь тоже стали свободно разгуливать по улицам, как главный признак «правового государства» и «гражданского общества».

Я поступила в институт, когда система нашего высшего образования переживала своеобразные изменения: из неё стали спешно удалять всё, что было связано с марксизмом-ленинизмом. Нас тогда всех погнали в институты, а то наплыв в вузы на заводские специальности резко упал. Конкурса даже как такового не было – два-три места на абитуриента! Красота! Три экзамена при поступлении, два из которых можно было сдать на «тройку» – и брали! За взятку, конечно же, но брали! Я сдала все на «четвёрку», а сочинение вообще написала на «пять», так что и взятку давать не пришлось, а на приготовленные для взятки деньги купила себе зимние сапоги. У соседки – им на работе тогда как раз зарплату сапогами выдавали. Им все завидовали, потому что другим зарплату могли выдать чем-то вообще неудобоваримым: от полусгнивших корнеплодов до запчастей к каким-то тумблерам, которые уже лет десять нигде не используются.

Такие «зарплаты» вообще не зависели от рода деятельности человека. Учителям какой-нибудь сельской школы могли выдать по мешку турнепса. Что учителю с ним делать – никого не интересовало. Учителя бросались в ближайшую деревню и обменивали его там у тех частников, кто держал коров, на молоко. Потом и с молоком надо было что-то делать. Но руководство это интересовало ещё меньше.

Нам один раз вместо зарплаты выдали банки с чёрной и очень ядовитой эмалью для окраски каких-то остовов: «Радуйтесь, что ещё не станину какую-нибудь всупонили». Дома в быту её было некуда употребить: и так-то не особенно радостно, а тут ещё такая чернота! К тому же эмаль не держалась на штукатурке и дереве, а была предназначена исключительно для металла. Потом кто-то у нас договорился, и мы всю эмаль отдали работникам с кладбища. Они делали ограды на могилы и красили их в чёрный цвет. Но у них тоже не было достаточного количества денег, поэтому они на радостях чуть ли не предложили нам взамен гробы и венки! Наши заводские остряки даже шутили:

– Уж лучше сразу место для могилы со скидкой!

Некоторые в такой кураж входили при всех этих обменах «шила на мыло», что влипали в самые неприятные истории. Зато какая радость была, когда удавалось наконец-то получить настоящие деньги, продав или обменяв полученные в качестве зарплаты сапоги, покрышки, кастрюли, пряжу, лампы и прочий хлам, которому и названия-то не подобрать!

Но больше всех завидовали тем, кому платили алкоголем. И это был даже не алкоголь в пищевом значении этого слова, а какой-нибудь спирт-сырец для «технических целей». Но некоторые его пили со страшной силой, и я так думаю, – да нет, я точно знаю, что никто даже никакой статистики не вёл насчёт того, сколько десятков тысяч человек тогда загнулось от такой «зарплаты».

Как мы учились – сказать сложно. Нам всюду говорили прямо в лицо: «Куда вы прётесь, идиоты, вы всё равно будете никому не нужны!». Но мы были молодые и наглые, и весь мир оценивали не с плаксиво-бабьей позиции «никому-то мы, горькие, не нужны!», а больше интересовались, кто нужен нам и, вообще, нужен ли. Мы, говорящим это, заявляли прямо в их растерянную морду:

– Да мы ещё сами вас к себе не возьмём!

Лет через десять-пятнадцать эти же провокаторы начнут вопить: «А куда это подевались все инженеры? А почему нынешняя молодёжь не хочет идти в рабочие?! Все по офисам сидеть теперь хотят! Избаловались! Зажрались!». Начнут вяло восстанавливать и создавать заново заводы, поднимать промышленность. И всё это под эгидой прогресса и чего-то неслыханно нового, хотя это «новое» было у нас только что. Буквально в прошлом веке.

Говорят, что пока нормальные страны просто спокойно развиваются и живут, в России заняты танцами «шаг вперёд, два назад»: то что-то разрушают, то это же восстанавливают, потом опять разрушают и вот опять уже восстанавливают. Иногда прямо на руинах разрушенного. То сносят главный храм страны, то вот уже выделяются миллиарды на его восстановление. И никто не даст гарантии, что очередной снос не повторится, за которым последует очередное же восстановление. И каждый раз с помпой, под звуки оркестра и дурацких речей, а главное, – непременно с почётным разрезанием памятной ленточки! А над всем этим непременно колышется какой-нибудь, совершенно дурацкий, транспарант, типа «Прогрессивные технологии – в массы!» или «Мы – впереди планеты всей!» (пока только по идиотизму). И сколько бы ни кромсали эти ленточки на память, а каждый раз память не помнит, что всё это уже было много раз.

И пока мы вот так «танцуем», весь мир просто нормально живёт и постоянно развивается. А нам развиваться некогда, потому что надо выполнять какую-то нелепую и очень трудоёмкую работу, как в анекдоте, где один человек роет канаву, а второй за ним следом её закапывает. Зачем – не знает никто. Была директива, вот они и выполняют последнее «постановление партии и правительства».

Когда я училась, нам всюду предлагали заплатить: за лабораторную, за зачёт, за реферат, за экзамен, за сессию. Сразу оптом. Тогда стала исчезать та естественная неловкость, какую люди с непривычки испытывают при даче взятки. Тогда на таких стали смотреть, как на дураков: «Ну, что это вы, на самом-то деле, и «на лапу дать» грамотно не можете! Ну, нельзя же так, проворней надо быть! Ну же, смелее!». Несогласных срезали без жалости:

– Кому ты нужен со своими знаниями?! Ты дурачок, что ли, совсем? Ты решил, что нам твои знания нужны, да? А нам нужны деньги! У нас, вон, первый этаж канализация заливает, а пятый корпус не ремонтировался аж полвека! Плати и отваливай! Нам неинтересно, что ты знаешь какие-то дурацкие матрицы и умеешь план перевозки радиоактивных грузов начертить.