Текст книги "Скатерть Лидии Либединской"

Война кончилась, и больше Лидия Борисовна никогда не расставалась с мужем.

Лидия и Юрий Либединские. Ялта, 1959

«Сразу после войны мы стали жить на Беговой в крошечной двухкомнатной квартире, – вспоминают дочери. – К тому времени нас уже было трое детей, папа, мама и бабушка. Потом мы переехали там же в трехкомнатную. Бабушка получила свою отдельную “комнатку” в доме, расположенном через двор от нашего, но жила фактически с нами. Еще у нас жила няня Настя с семилетней дочкой Галей. Они были откуда-то из глухой деревни, как и многие, заброшенные войной в Москву. Она сочиняла всякие прибаутки. Кажется, она потом ушла работать к кому-то еще там же на Беговой (это я узнала из переписки родителей с бабушкой). Еще до рождения нашего брата Сашки в августе 1948 года у нас в доме появилась Нина – жилистая, некрасивая женщина, еще совсем не старая, она была доброй, но, кажется, была единственной в семье, которая на нас громко и часто кричала, но мы ее совсем не боялись. Папа и бабушка, кажется, никогда не повышали на нас голос, а мама затянувшиеся капризы изредка пресекала решительными мерами – совала наши головы под кран с холодной водой. После этого затихал не только сам подвергшийся экзекуции, но и весь дом надолго погружался в тишину».

Отлучалась Лидия Борисовна из дома и расставалась с мужем только тогда, когда появлялся новый член семьи. У Лидии Борисовны с Юрием Николаевичем помимо старшей дочери Маши[32]32
  Мария Юрьевна Говорова (р. 1939), вдова поэта А.А. Говорова.


[Закрыть] родилось еще четверо детей: Татьяна (Тата[33]33
  Татьяна Юрьевна Губерман (р. 1943), филолог; жена поэта Игоря Губермана. С марта 1988 года с мужем и детьми живет в Израиле. Далее – Тата Либединская.


[Закрыть]), названная в честь обеих бабушек, Лидия (Лола[34]34
  Лидия Юрьевна Либединская (р. 1944), редактор; жена физика А.Г. Лескисса. Далее – Лола Либединская.


[Закрыть]), названная Юрием Николаевичем в честь любимой жены, Саша[35]35
  Александр Юрьевич Либединский (1948–1990), инженер-математик; муж актрисы Н.Д.Журавлевой.


[Закрыть], названный в честь ближайшего друга Либединского, Александра Фадеева, и Нина[36]36
  Нина Юрьевна Патлас (р. 1952), лингвист; жена Рава Цви (Григория Патласа). С октября 1979 года живет с семьей в Израиле.


[Закрыть] – в честь прабабушки Нины Алексеевны, матери Татьяны Вечорки.

О времени, когда Лидия Борисовна пребывала в роддоме, был написан маленький рассказ Юрия Николаевича.

Прогулка

Август в этом году был сухой, солнечный, а нам пришлось жить в городе. Мы отвезли Лиду в родильный дом, и жить нам стало без нее скучно.

В один из тихих солнечных дней пошли мы в зоопарк. Я вел за руку маленькую четырехлетнюю Лидочку (дома ее звали Лола), а впереди восьмилетняя Маша вела пятилетнюю Тату. У нас так водилось издавна: старшие девочки, взявшись за руки, шли впереди, Тата, не очень-то ловко ворочая языком, спрашивала, а Маша тут же отвечала. Иной порядок был просто немыслим: если бы рядом с Татой не было Маши, старшие не могли бы ни о чем говорить, а только отвечали бы на Татины вопросы:

– Откуда в кишке, которой поливают улицу, берется вода?

– Почему дяденька идет и шатается, когда нет ветра?

– Почему велосипед на двух колесах и не падает?

– Почему мороженое холодное, а на палочке дымится?

На все вопросы Маша отвечала почти не задумываясь, складно и звонко, иногда только взглядывая на меня за подтверждением. Так было и в зоологическом саду, когда Тата около обширного вольера, в котором жили медвежата, спросила, что они делают.

– Танцуют! – без промедления ответила Маша. – Их обучили танцевать, видишь, они танцуют!

И тут же на всякий случай взглянула на меня. Похоже, что медвежата и правда танцевали, обняв друг друга. Один белый и гладкий, поменьше, тянул в воду, а другой, бурый, лохматый, старался вытянуть своего собрата из воды. И ему это удалось бы, если бы вдруг белый не навалился всей тяжестью на бурого, маленькие, накось поставленные лапы которого заскользили, и он плюхнулся в воду. И тут же белый стал его топить, а бурый, пуская пузыри и разметывая брызги, – отбиваться…

– А зачем он так делает? – спросила Тата.

– Он его утопит, утопит! – запричитала чувствительная Лидочка.

Но бурый не утонул, через минуту он уже сидел на цементированном берегу и отряхивался, урча и повизгивая.

По соседству с медведями находился бассейн, в котором жили морские львы – блестящие, скользкие ловкие звери. У них в бассейне плавал мяч, и они острой своей мордой выбрасывали его наверх – один выбрасывал, взметнув ластами, и, чуть не вставая на хвост, ловил мяч на кончик носа, и мяч снова летел вверх. Публика, стоявшая вокруг бассейна, одобряла каждую удачу.

– Аут! – кричали мальчишки, и морские львы всем своим блестящим телом выскакивали из воды; им нравилось, что их хвалят.

Мы уже хотели уйти от морских львов. Но один из мальчиков сказал Маше, что сейчас их будут кормить. Мы задержались, и, правда, откуда-то из глубины вольера пришел человек в нахлобученной на брови кепке, с двумя ведрами в руках и, даже не глядя на то, что проделывают морские львы, выплеснул из ведра в бассейн живую рыбу…

Игра была заброшена, в ловле рыбы морские львы показывали куда больше проворства, чем в игре мячом: они настигали добычу под водой и в воздухе, когда рыба выплескивалась наружу.

Но один из четырех зверей, находившийся в дальнем конце бассейна, обрадовавшись тому, что мяч оказался в полном его распоряжении, продолжал ловить и подбрасывать его – и прозевал обед. Когда же он спохватился, почти вся рыба была уже изловлена и съедена его сотоварищами. Он вылез из бассейна и, ковыляя на своих ластах и хвосте, кинулся догонять служителя, неторопливо уходившего с ведрами в руках. Он забегал перед ним, блестящий и гладкий, как огромная пиявка, он подпрыгивал, махал ластами и даже издавал какие-то слабые повизгивающие звуки. Он настолько выразительно объяснял, что остался без обеда, что Лидочка крикнула:

– Ему не досталось!

– Да, да, ему не досталось! – закричали из толпы.

Но служитель отмахнулся от вертевшегося перед ним акробата.

– А, поди ты!.. – сказал он и ушел.

Это была грустная история. И хотя я пробовал доказать детям, что зазевавшийся морской лев сам виноват: когда зовут завтракать, нельзя заниматься игрой, – сочувствие девочек было на стороне пострадавшего.

Так мы шли неторопливо вдоль вольеров и клеток, и если не считать вопроса Таты относительно удава: «А из него тоже вода льется?» (она спутала удава с кишкой для поливки улиц), то до клетки со страусами никаких происшествий с нами не случилось.

Но тут Тата спросила, кто это такие, Маша ответила, что это такие особенные гуси, и Тата вполне резонно возразила, что у гусей таких ног не бывает. Между девочками разгорелся спор.

А мне ответ Маши напомнил странную и старую историю, случившуюся во времена гражданской войны в знаменитом ныне заповеднике Аскания-Нова. Там тоже развели между прочим и африканских страусов. На Асканию-Нову напали белобандиты, они стали стрелять зубров, антилоп и овцебыков, наделали много переполоху. В это время страусиха высидела несколько страусят, и один из них, наверное, самый трусливый и нервный, кинулся бежать. Страус умеет бегать со скоростью курьерского поезда, и, когда, пробежав более ста километров, страусенок приостановился, он оказался уже в окрестностях украинского села Чаплыньки, где о страусах никогда не слыхали. Появление столь страшной птицы с конскими ногами и гусиной шеей было воспринято местными жителями как предвестие конца света и страшного суда.

Страусенок с унылым курлыканьем ходил по пустому селу, и неизвестно, сколько бы времени он так ходил, если бы какая-то собачонка не выскочила на улицу и с отчаянным лаем не кинулась на страусенка. И он снова ринулся бежать и благополучно прибежал домой к себе в Асканию-Нову…

– Ой, Лолка упала к страусам! – вдруг отчаянно крикнула Тата.

Я оглянулся. Лидочка была уже по ту сторону сетки; страусы стояли кругом и шипели. Я кинулся к сетке и выхватил Лидочку. Все это произошло так быстро, что девочка подняла крик уже после того, как я ее вытащил.

– Как ты там оказалась?

Пока я рассказывал старшим девочкам историю про страусенка, Лидочке захотелось поближе рассмотреть страусов. Она со скамейки, где мы сидели, перелезла на урну для окурков, перешагнула через сетку и кувыркнулась к страусам.

– Они шипели, как ситро! – кричала Лола

– А почему они ее не защипали? – спросила Тата.

– Потому что у них шеи длинные, и мысли по ним идут медленно, – ответила Маша.

До слонов мы добрели изрядно усталые, но уйти, не посмотрев на слона, мы не могли.

Слона мы увидели только одного. Он топтался возле дверей огромного сарая. А где слониха? Нам сказали, что слониха рожает в сарае, а слона туда не пускают.

Но слон не хотел с этим мириться. Он не пытался сломать окованные железом двери и не кидался на них – нет, он концом своего хобота, словно трехпалой рукой, осторожно ощупывал ту тоненькую щель, которую образовывали створки плотно закрытых дверей, как будто понимал, что здесь находится секрет человеческой мудрости.

И с каким сочувствием я следил за его осторожными движениями, как понимал я его! Все эти дни я также ходил возле запертых дверей родильного дома. Но я хоть мог получить записку и получить ответ. А слон?

Помучившись минут десять у двери, слон отошел к маленькому пруду, погрузил туда хобот, набрал воды и, подняв его над головой, окатил водой свой выпуклый лоб мыслителя и работника.

А через несколько дней впервые в Москве в Зоопарке родился слоненок Москвич. А у нас дома появился мальчик Саша.

1958

Елка на Беговой. 1947.

Слева направо: первый ряд – Аня Левина (Герасимова), Сережа Неклюдов (Либединский), Лола Либединская, Вова Караваев; второй ряд – Наташа Яшина, Алена Рогова, Злата Яшина, Тата Либединская; третий ряд – Ира Шторм, Соня Ефимова, Наташа Суходрев, Маша Либединская, Наташа Чистякова, Юра Ефимов; стоит сзади – Геля Елькин (племянник Ю.Либединского)

Лола, Маша, Тата Либединские и Сережа Неклюдов. Елка на Беговой. 1947

Либединские с Машей и Татой. 1944. Фото М.С.Наппельбаума

Лола Либединская с подругой Ирой на фоне карты мира в «костюмах» индианок. 1953

Лидия Борисовна ездила с Юрием Николаевичем в санатории и Дома творчества; ему нужен был покой для работы, и, кроме того, после войны он нуждался в постоянном укреплении здоровья.

«Родители часто уезжали, – вспоминает Тата, – но их незримое участие всегда чувствовалось в нашей жизни, и тоже благодаря бабушке. Они писали часто, иногда каждый день, все письма читались нам вслух и обсуждались. Иногда родители посылали нам забавные открытки и рисунки, и бабушка под нашу диктовку писала им ответы. Сама она им писала тоже чуть ли не каждый день, описывая и нашу детскую нехитрую жизнь. Каждое их возвращение домой превращалось в праздник. Иногда нас брали на вокзал встречать и провожать родителей.

Так мы и жили, пока не наступил страшный ноябрь 1959 года. 19 ноября у папы случился инсульт, и, несмотря на все старания врачей, семьи, друзей, он, практически не приходя в сознание, умер 24-го числа; через две недели ему бы исполнился шестьдесят один год. И жизнь наша не просто перевернулась – она стала чужой и незнакомой.

Ю.Н.Либединский, А.А.Жаров, Л.Б.Либединская с Ниной, В.А.Герасимова. Переделкино, 1954

Только раз в жизни мама впала в беспредельное отчаяние – после папиной смерти. Когда папа умер, мне было шестнадцать лет. Помню ночь в ЦДЛ, после гражданской панихиды, похороны должны состояться на следующий день. Мама наотрез отказалась оставить папу. Бабушка не могла с ней остаться, должна была ехать с малышами. Осталась я с мамой. Если бы кто-нибудь научил нас молиться, наверное, нам было бы легче. Несколько месяцев подряд я ночевала с мамой на раскладушке в родительской спальне, мама не спала по ночам почти год. Мама закончила папину повесть “Воспитание души”, начала писать “Зеленую лампу”. Бабушка взяла полностью на себя хозяйство. Жизнь продолжилась уже совсем по-другому, но продолжилась.

Юрий Либединский с сыном Сашей. Переделкино, 1958

Сейчас оглядываюсь назад, и мне кажется, что единственный человек, которого мама по-настоящему любила, – это наш папа. Ко всему, что хоть как-то имело отношение к папиной жизни, к папе, она относилась трепетно. Даже к папиным детям от других женщин.

Кроме нас, у папы было еще трое детей – Миша[37]37
  Михаил Юрьевич Либединский (1931–2006), сын Либединского и Марии Берггольц. Экономист. Автор работы «От пращуров моих…».


[Закрыть], Наташа[38]38
  Наталья Львовна Крылова (р. 1930), дочь Ю.Н.Либединского. Логопед. Автор букварей и дидактических пособий. С 1992 года живет в Израиле.


[Закрыть] и Сережа[39]39
  Сергей Юрьевич Неклюдов (р. 1941), сын Ю.Н.Либединского и О.С.Неклюдовой. Профессор РГГУ.


[Закрыть]. Сережина мама, к сожалению, не позволила ему общаться с нашими родителями, так что и мы лишились этого брата. Незадолго до маминой смерти умер папин старший сын Миша, и мама мне говорит: “Ты скажи Наташе, чтобы она простила Мишку, чтобы ему на том свете легче было!” Наташа, наша сестра, живет в Израиле, а на Мишку она обиделась за его воспоминания».

Лидия Борисовна и Юрий Николаевич успели прожить не очень длинную, но очень счастливую жизнь. У них родилось четверо детей. Старшую дочь Лидии Борисовны, Машу, Либединский удочерил и всегда считал своей родной. Юрий Николаевич скончался от инсульта 24 ноября 1959 года.

После его смерти Лидия Борисовна написала:

 
Я не знаю, где ты, что с тобою,
Ночь ли там иль сияние дня?
Ты за что не взял меня с собою?
Если можешь, позови меня!
 
 
Не вернешь воды на дно колодца,
Не срастется порванная нить.
Все забрали. Только остается
Страшная обязанность – дожить.
 

«Вот и все. Нет, не все. Остались неоконченные книги. Остались дети. Над книгами надо было работать. Детей надо было растить. Надо было жить. И я жила. Я плохо помню эту зиму. Помню только, что старалась до предела заполнить сутки поездками, делами, встречами. Старалась жить бегом, чтобы не дай бог не остановиться, не оглянуться. А когда остановилась и оглянулась, была весна. Ярко светило солнце, вдоль тротуаров бежали звонкие струйки воды. По утрам в скверах громко кричали птицы, а на закате долго и розово отсвечивали окна домов, обращенных на запад.

Лидия Либединская на могиле мужа на Новодевичьем кладбище. Ноябрь 1960

Был шестой час весеннего дня, когда я вышла из издательства. Золотилось небо. Лужи по краям прихватило легким вечерним морозцем, и в воздухе, нагретом за день, чувствовалась весенняя пронзительность – по вечерам еще побеждал холод. Я шла, спокойно думая о том, что сейчас дойду пешком до Садового кольца, сяду в троллейбус и поеду домой. Я все так и сделала. Опустила две двадцатикопеечные монеты, оторвала билет, спросила пассажиров, сходят ли они на нужной мне остановке. А потом снова медленно шла по сухому тротуару, слушая, как с шуршанием проезжают автомобили и хрустят под ногами песок и колкие льдинки. О чем я думала? Не знаю. Самое главное в те дни было ни о чем не думать. Иногда мне это удавалось. Кажется, удалось и тогда.

Я вошла в ворота, старенькие, покосившиеся. Пустой дворик, знакомые выщерблинки на асфальте, криво начерченные мелом “классы”. Поднялась по шатким, щелястым ступеням, на обитой фанерой двери нашарила рукой знакомую кнопку звонка. В тот год я ничему не удивлялась. А удивляться было чему. Ведь я шла домой. Впрочем, я и пришла домой…

Милый, старый, желтый, как прошлогодний лист, дом в Воротниковском переулке. Откуда-то из глубины сознания он позвал меня.

Я села на крыльцо и долго сидела, пока мне не стало очень холодно. Я ни о чем не думала в тот вечер, ни о чем не вспоминала. А когда поднялась, небо было ярко-синее, и на западе блестели две холодные белые звезды, одна побольше, другая поменьше. В чьем-то чужом окне загорелась зеленая лампа.

Может быть именно в тот вечер мне и пришла в голову мысль написать эту книгу?..

Конец.

Март, 1964 год».

С этого времени и началась «Зеленая лампа».

Закатная любовь Михаила Светлова

Светлов встал, протягивая мне руку:

– Подождите. Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал. Я подумал, что для тех лет это немалая заслуга – потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду».

Из воспоминаний В.Шаламова

Михаил Светлов вытеснил из памяти современников свое комсомольское романтическое прошлое, оставшись автором ярких шуток и афоризмов, притч, каламбуров, передаваемых по сей день из уст в уста. Под конец жизни миру явился ироничный мудрец, с печальной усмешкой оглядывающийся на свое и общее наше прошлое. Правда, за его плечами была «Гренада», которой завидовал Маяковский, «Каховка», которая стала символом советской власти с ее вечным бронепоездом, стоящим на запасном пути.

Ольга Берггольц вспоминала, как в конце 1920-х годов в поэтической группе «Смена» «нередко бывал молодой Светлов, черноволосый, с неистово синими глазами, в длиннейшем полушубке со множеством сборок на талии, похожем на бабью юбку или ямщицкий кафтан. Вот в этом полушубке (на верхотуре нашей было холодно) он и прочел нам однажды недавно написанную им “Гренаду”. Он был несколько старше нас, он, счастливец, успел повоевать на Гражданской… Несколько дней мы ходили как завороженные, вслух и про себя повторяли: “Гренада, Гренада, Гренада моя…”».

Марина Цветаева писала Борису Пастернаку в 1926 году:

«Передай Светлову (“Молодая Гвардия”), что его “Гренада” – мой любимый – чуть не сказала: мой лучший – стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори – пусть Есенину мирно спится».

Все эти стихи и многие были достойны самых лучших антологий, а сам поэт-романтик мог бы так и остаться в том времени, когда победа коммунизма казалась такой заманчиво близкой, если бы у этого сильно пьющего человека не было поразительно трезвого взгляда на мир. Возможно, он появился, когда в 1930-е годы его и его товарищей стали приглашать к себе на беседы следователи НКВД, чтобы сделать из них осведомителей. Известно, что комсомольский поэт Николай Дементьев повесился именно под давлением этих чудовищных обстоятельств, Лидия Борисовна говорила, что именно Михаил Светлов вынимал друга из петли в общежитии на Покровке, где они тогда жили в одной комнате.

Михаил Светлов (в заднем ряду второй справа) с комсомольскими поэтами. Сер. 1920-х

В поэтической романтике тридцатых боролись две тенденции, которые ярче всего проявились в стихах Багрицкого: собственная смерть как залог возрождения к будущей жизни, что, по сути, было доведением до конца блоковского пафоса всеобщей гибели в пожаре революции, и соучастие в насилии, в убийствах и создание на этой крови нового мира. «Чтобы юность новая на крови взошла». Деление художников на палачей и жертв из литературной метафоры превращалось в тридцатые в уродливую, привычную реальность.

Светлов в ироническом стихотворении «Песня» взглянул на тему насилия парадоксальным образом. Он обыгрывает ту легкость, с которой произносятся самые жестокие и противоестественные слова. Стихотворение «Песня» – о матери. Лирический герой объясняет своим читателям, что надо делать, если она не пускает бойца на фронт:

 
В такие дни таков закон:
Со мной, товарищ, рядом
Родную мать встречай штыком,
Глуши ее прикладом.
Нам баловаться сотни лет
Любовью надоело.
Пусть штык проложит новый след
Сквозь маленькое тело.
 

Но это начало стихотворения. Дальше поэт объясняет, что на самом-то деле он любит мать и готов носить ее на руках:

 
И ты не бойся страшных слов:
Сквозь дым и пламя песни
Я пронести тебя готов
На пальцах в этом кресле.
И то, что в час вечеровой
В кошмаре мне явилось,
Я написал лишь для того,
Чтоб песня получилась.
 

Во второй половине тридцатых годов поэт не избежал шельмования и обвинения в «троцкизме».

И не только. Теперь опубликована справка НКВД о поэте М.Светлове «не позднее 13 сентября 1938», в которой утверждается:

«Светлов в 1927 году входил в троцкистскую группу М.Голодного–Уткина–Меклера, вместе с которыми выпустил нелегальную троцкистскую газету “Коммунист”, приуроченную к 7 ноября 1927 года… Семьям арестованных оказывал материальную поддержку… В литературной среде Светлов систематически ведет антисоветскую агитацию…

В 1934 году по поводу Съезда советских писателей Светлов говорил: “Чепуха, ерунда. Созовут со всех концов Союза сотню-другую идиотов и начнут тягучую бузу. Им будут говорить рыбьи слова, а они будут хлопать. Ничего свежего от будущего союза, кроме пошлой официальщины, ждать нечего”.

В декабре 1936 года Светлов распространил антисоветское четверостишье по поводу приезда в СССР писателя Леона Фейхтвангера».

Тут хотелось бы прервать интереснейшую цитату из доноса, чтобы напомнить читателю эпиграмму Светлова, авторство которой до последнего времени было не установлено.

 
Стоит Фейхтвангер у стены
с весьма неясным видом;
как бы и сей еврей
не оказался Жидом!
 

Продолжим цитату:

«По поводу репрессий в отношении врагов народа Светлов говорил: “Что творится? Ведь всех берут, буквально всех. Делается что-то страшное. Аресты приняли гиперболические размеры. Наркомы, заместители наркомов переселились на Лубянку. Но что смешно и трагично – это то, что мы ходим среди этих событий, ровно ничего не понимая. Зачем это, к чему? Чего они так испугались? Ведь никто не может ответить на этот вопрос. Я только понимаю, что произошла смена эпохи, что мы уже живем в новой эпохе, что мы лишь жалкие остатки той умершей эпохи, что прежней партии уже нет, есть новая партия с новыми людьми. Нас сменили. Но что это за новая эпоха, для чего нас сменили, и кто те, что нам на смену пришли, я, ей-ей, не знаю и не понимаю”».

Но репрессивная машина почему-то не тронула бывших комсомольских поэтов: ни Светлова, ни Голодного, ни Уткина (правда, после гибели последнего на войне была арестована его сестра), ни Безыменского. Может быть, потому что агентурные разработки поэтов попали в НКВД и на стол к вождю в зыбкий период между концом 1937 года и серединой 1938-го, когда звезда Ежова закатывалась, начиналось время Берии.

Но в партийных записках все это время о Светлове не забывали:

«3 мая 1937. Кое-кто из писателей вообще бросил писать и замкнулся в свою скорлупу (Асеев, Светлов). Отсутствие воспитательной работы среди писателей, неумение направить их по нужному пути приводит некоторых из них к пессимизму, к неверию в свои силы, а иногда даже к внутренней озлобленности».

Михаил Светлов. Шарж И.Игина

В стенограмме от 4–5 мая 1937 года на заседании бюро поэтической секции Ставский восклицает: «И Уткина, и Светлова, и Суркова – всех надо критиковать, а у нас были такие товарищи, до которых мы боялись дотронуться. Тов. Сталин говорит, что сберегать людей – это значит их резко критиковать и вскрывать все их ошибки».

Наивная Маргарита Алигер в дневнике за 1939 год пишет: «9 января. Потом был клубный день. Читал Светлов. Мне его очень жалко. Вот ведь пишут на билетах: “Михаил Светлов. Новые стихи. Отрывки из песен и «Сказка»”. А когда доходит до дела, то выясняется, что никаких новых стихов нет. Те, что называются новыми, написаны три-четыре года тому назад. И дует он эти песенки из пьесы, “Изюм”, как он сам говорит. Очень мило, остроумно, талантливо, но все-таки не то. Не ладится что-то у этого поэта».

Что можно было писать под таким прессом?

Михаил Светлов. 1954. Фото А.Лесса

В сентябре 1961 года Лидия Борисовна рассталась с художником-карикатуристом И.Игиным, с которым всерьез хотела построить новую семью. Но богемная жизнь художника и невозможность найти замену ушедшему из жизни Юрию Либединскому не дали возникнуть этой семье. Игин в это время очень дружил со Светловым, они вместе делали книжку, и снова их встреча произошла спустя двадцать лет.

 
Лиде Либединской
Живого или мертвого,
Люби меня двадцать четвертого
Двадцать третьего, двадцать пятого,
Виноватого и невиноватого.
Как листву свою любят деревья,
И как хаты любят деревни,
Как природа любит живая,
Ты люби меня, не уставая.
 
 
Называй меня так, как хочешь, –
Или сволочью, или зябликом,
Я приплыл ведь к тебе корабликом,
Неизвестно, днем или ночью…
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И толпятся бочки раздумий,
Узнаваний и неузнаваний.
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу мою.
 

М.Светлов

10 сентября 1961

О его возвращении она написала в дневнике:

«И снова Миша, милый, верный друг всей жизни, самый мой любимый из людей, оставшихся на земле. Какое счастье пронести такую любовь друг к другу через двадцать лет! Он сказал: “Я тебе не муж, не друг, не любовник, а гораздо больше – я часть твоей биографии”. Это абсолютно точно. Каждая встреча с ним – праздник, потому что мы так легко разговариваем, все понятно. Но, Господи, как он несчастлив, и помочь ему нельзя. Ему нужно одиночество, но он очень страдает от одиночества, но он тоже страдает от отсутствия тепла душевного, он стар, болен и одинок».

Из дневника Либединской от 16 декабря 1961 года:

Автограф М.С.Светлова

«Вчера весь вечер рядом Миша, родной, большой, единственный такой на свете. “Где ты будешь встречать Новый год?” – “Наверно, в Клубе с Родам[40]40
  Родам Ираклиевна Амирэджиби (1918–1994), сестра грузинского поэта Чубуа Амирэджиби, жена М.Светлова, впоследствии – жена физика Б.М.Понтекорво.


[Закрыть], но это будет в последний раз”.

Это не будет в последний раз, да ему и нельзя сейчас резко менять жизнь. Терпеть все, что терпит Родам, никто не сможет, и быть ему одному нельзя, очень уж он незащищенный, да и больной и старый, и все-таки никого на свете лучше его нету. Как я радуюсь, когда он мне говорит: “Может быть, ты – это самое чистое и лучшее, что у меня было в жизни”. А у меня самым лучшим был Ю.Н., а потом Миша…»

Надпись на этой фотографии: «Татьяне Владимировне. Гению от таланта. 13 февраля 1963»

Страничка из архива Л.Либединской:

 
Лидочка!
 
 
Выйди замуж за старика,
Час последний – он недалек.
Жизни взбалмошная река
Превращается в ручеек.
 
 
Даже рифмы выдумывать лень;
Вместо страсти и ожиданий
Разукрашен завтрашний день
Светляками воспоминаний.
 
 
Выйди замуж за старика!
За меня! Вот какой урод!
Не везде река глубока –
Перейди меня тихо вброд.
 
 
Там, на маленьком берегу,
Где закат над плакучей ивой,
Я остатки снов берегу,
Чтобы сделать тебя счастливой.
 
 
Так и не было, хоть убей,
Хоть с ума сойди от бессилья,
Ни воркующих голубей,
Ни орлов, распростерших крылья.
 

М.Светлов

1962

На обороте наверху:

«Мишенька, родной мой, – нет, нет и нет! Ты знаешь, как я люблю тебя, как многое нас связывает, но только не это. Я все для тебя сделаю, все, что ты хочешь, но ты же сам знаешь, мы возненавидим друг друга на третий день».

М.Светлов. Шарж И.Игина

На обороте внизу:

«Дурочка! Подумай хорошенько. Помни: главное в жизни – это отношение друг к другу. Часто ли это бывает? Нам уже не 18 лет!»

Из дневника Либединской от 21 декабря 1962 года:

«…С Мишей по-прежнему. Он три месяца не пьет и не курит, чистенький, родной. Но с 1-го опять запьет. Ушел от семьи. Живет один. Трудно ему, не знаю, на сколько хватит. Думаю, что вернется. Но мы с ним будем всегда дружить. Выдумщик – мы с ним 27 марта отмечали двадцать лет нашего знакомства, и, что было очень трогательно, целый день у него, потом в “Пекине”, потом в ВТО, утром в Ермоловском театре “Гость из ночи”».

Надпись на скатерти: «Прямо в сердце ты попала, И не с неба ты упала – Ибо Лиды – Не болиды! 12/XII 61. М.Светлов»

Страничка из архива:

Лида!

Не поздравляю тебя с Новым годом, потому что я ревную. Неужели ты будешь сожительствовать с ним целый год, но я тебе все прощу и приду к тебе в 1963 году. Тогда мы с тобой будем счастливы.

М.Светлов

Лидочка!

Это пишу тебе я – главный самец Советского Союза. От меня произошли все – начиная с Софронова и кончая домоуправлением. Как ты там?

Мне почему-то вспомнились письма Маяковского Лиле Брик. И через эти письма я понял психологию женщины. Женщины невыносят гения. Для женщины обыкновенный талант – это уже слишком много. Для женщины нужен человек, мечущийся между своими командировочными и отдельным заработком. Меня женщины никогда по-настоящему не любили. Они только будут писать обо мне мемуары. И я уйду от них в смертельную командировку, где командировочные платят только гениям. Мне ничего не достанется. Я только одолжу десятку у официантки, накрывающей столик у дверей рая, и никогда она этой десятки не получит. Вселенная будет говорить обо мне: он везде задолжал.

Да здравствует Вселенная и отдельные ее граждане!

Обнимаю тебя, Лидочка!

Миша