Текст книги "Аромат колдовской свечи"

V

Ника резко открыла глаза и, моргая от яркого света, огляделась. Она по-прежнему находилась за столом, только теперь комнату освещала настольная лампа. Свеча опрокинулась вместе с чашкой, и на столешнице образовалась лужица темного воска. А нечеловеческие вопли, разрывающие тишину, оказались не чем иным, как полифонией «Крик диких зверей», которую Ника установила в мобильном на неопределившиеся вызовы. Получается, она просто «вырубилась» на некоторое время (судя по еще не застывшей лужице воска, ненадолго), увидела кошмар и пришла в себя от телефонного звонка и вспыхнувшего электрического света?

Спохватившись, Ника схватила орущую трубку, машинально отметив про себя, что мелодию звонка не мешало бы сменить.

– Алло?

– Ника? – Голос в трубке оказался мужским.

– Да. Го… Говорите! – пробормотала она и зевнула. Чувствовала себя Ника странно: голова слегка кружилась, неприятная слабость наполняла тело, немного подташнивало. Не заболевает ли она?

– Ника, это – Андрей. Андрей Никитин.

– П… Привет.

Он мог бы и не называть своей фамилии, ведь для нее существовал лишь один Андрей. Недомогание как рукой сняло. Ника вскочила на ноги и, прижимая мобильник к запылавшему уху, удивленно спросила:

– Откуда у тебя мой номер?

– Ольга дала, – признался Андрей и спросил: – Я тебя разбудил? Время уже довольно позднее.

– Нет-нет, я не спала! – поспешно заверила его Ника, в радостном возбуждении заходив по комнате. – Я еще работала.

– На это я и понадеялся, – повинился Андрей. – Ольга мне сказала, что ты часто пишешь свои статьи по ночам.

– Да, это так. Что-то случилось? – спохватилась она, подумав, что для такого позднего звонка должен быть веский повод.

– Нет, нет, – уловил в ее голосе тревогу Андрей. – Я тебе звоню с просьбой. Мог бы подождать с ней и до утра, но тут такая ситуация… Ник, тебе котенок не нужен?

– Котенок?

– Ну да, оказался у меня на руках такой симпатичный малыш – рыжий, маленький, смешной. Срочно ищу ему хорошую хозяйку!

– Откуда он у тебя?

– Всучили сейчас в супермаркете в качестве бесплатного приложения к пачке сигарет. Кто-то подбросил котенка на крыльцо магазина, продавщицы пригрели его, а потом предложили мне. Я принес котенка домой, но жена устроила настоящий скандал. Еле-еле уговорил Лильку оставить малыша до утра, а то она уже готова была вышвырнуть беднягу обратно на улицу…

Так необычно было слышать Андрея по телефону: раньше он никогда ей не звонил. Ника слушала его голос, наслаждаясь звучанием и почти не вникая в смысл слов.

– Я хотел котенка Ольге отдать, но сестра сказала, что у Вовки аллергия на кошек. И дала твой телефон, мол, может, ты возьмешь. Так как, Ника? Если нет, я пойму. Но малыш очень симпатичный!

– Я… не знаю, – растерялась она, думая о том, что частенько приезжает домой очень поздно – встречи, интервью, презентации. Взять котенка значило бы обречь того на одиночество. Но отказать Андрею было сложно. Он еще ни разу ни о чем не просил ее.

– Ладно. Извини за беспокойство… – с сожалением произнес Андрей, расценив ее затянувшуюся паузу как отказ.

– Нет, нет, подожди!

Мысль, что он, до этого ей не звонивший, сейчас попрощается и, возможно, уже никогда больше ей не позвонит, сыграла решающую роль. Только бы не дать разговору так быстро закончиться!

– Я… думаю, что возьму котенка. Говоришь, он очень симпатичный?

– Красавец! – обрадованно прокричал в трубку Андрей. – Если ты завтра дома, я его тебе привезу.

– Дома! – выпалила Ника, еще до конца не осознавая свалившееся на нее счастье, что Андрей приедет к ней – в ее дом, а не на общее семейное торжество. Даже если бы у нее были планы на этот день, она бы отменила их ради приезда Андрея.

– Значит, решено! Если я подъеду завтра в полдень, нормально?

– Да, – ответила она. И запоздало подумала, что Андрей, скорее всего, приедет не один, а с женой. Эта неожиданная догадка, словно тучка в ясный день, омрачила сияющую солнцем радость, и Ника смущенно спросила: – Ты с Лилей?

– Нет. Она завтра работает. Внеурочно. Как всегда.

Еще раз извинившись за столь поздний звонок, Андрей попрощался. В трубке раздались короткие, раздраженные, как и его фраза про жену, гудки, и Ника еще какое-то время слушала их. А затем заметалась по квартире, засовывая разбросанные по ней вещи в шкаф, будто ожидала визита не завтра, а сегодня, немедленно. Метнувшись из комнаты на кухню, по пути налетела на кресло, споткнулась об угол ковра и чуть не растянулась на полу. «Спокойно! Спокойно! Спокойно!» – бормотала она, прикладывая ладони к вискам, в которых пульсировала кровь. О том, чтобы вновь сосредоточиться на Эдичкином творчестве, и речи быть не могло. Ника решила вернуться к нему в другое, более подходящее время.

* * *

Комната, бывшая когда-то просторной гостиной квартиры в элитном доме, уже давно утратила былой лоск и превратилась в захламленное, напоминающее склад вышедшей из моды мебели помещение. Запущенность проявлялась во всем: и в беспорядочно разбросанных вещах, и в осевшем на мебели слое пыли, таком «махровом», будто был он ровесником этой купленной еще в советские времена импортной «стенки», и в торчавшем из кадки с растрескавшейся окаменелой землей стволе комнатного дерева, и в облупившейся на оконных рамах пожелтевшей краске. Мылись окна в последний раз, похоже, когда и красились. И, судя по спертому воздуху помещения, открывались для проветривания тогда же.

Хозяин квартиры как нельзя более органично вписывался в обстановку: был так же старомоден, как «стенка», вытерт временем, как ковер, и скрипуч, как рассохшийся паркет. Половину его лица скрывала густая и серая, будто запылившаяся, борода, а открытая часть была изрезана густой сетью морщин, не уступавшей по замысловатости узора паутине, вытканной в углу комнаты пауком. На первый взгляд, возраст старика смело приближался к вековой зарубке. Но когда старец поднялся из кресла и прошелся по комнате, могло показаться, будто сбросил он, словно тяжелую неудобную шубу, несколько десятков лет. Такая прямая осанка и цепкая походка свойственны молодому, полному сил мужчине, но никак не старцу, несущему на высохших плечах груз прожитых лет.

– Зачем ты это сделал? – гневно спросил он высокого худощавого мужчину лет тридцати с небольшим, с делано безразличным видом рассматривающего бутылки с алкоголем в баре. Тот пожал плечами, но не обернулся.

– Зачем? – повторил хозяин тихим скрипучим голосом, сверля спину гостя взглядом прозрачных, как лед, глаз. Тот и на этот раз проигнорировал вопрос. Остановив свой выбор на одной из бутылок, он достал ее, осторожно, будто с драгоценности, стер ладонью пыль и внимательно изучил этикетку.

– Испанское. Двадцатилетней выдержки, – прокомментировал он вслух прочитанное. – Похвальная выдержка – это до сих пор хранить такое вино! А по поводу твоего вопроса, зачем я это сделал… Ты же отказался мне помочь!

– Я не отказался! – вспылил старик.

– Ты сказал, чтобы с такой просьбой я обращался к другим, – желчно ответил молодой.

– Не к другим, а к тем, что сможет помочь. К профессио…

– Ой, да ладно! – презрительно скривил губы молодой. – К профессионалам! Нет таких профессионалов, которые…

– А ты хоть пробовал к ним обратиться? – перебил старик гостя.

На это молодой человек сжал ладони в кулаки, но промолчал. Помедлив, он достал из серванта два запылившихся бокала и предложил хозяину:

– Выпьешь со мной? Сам знаешь, как хорошее вино полезно для сосудов.

Старик неопределенно мотнул головой и молча из-под насупленных бровей проследил за тем, как его собеседник поставил бутылку на покрытый несвежей скатертью круглый стол и с бокалами в руках вышел из гостиной. Через пару мгновений послышался шум воды: гость споласкивал бокалы. И еще чуть позже раздался звук открывающегося шкафчика и металлический звон.

– Где у тебя штопор? – донесся голос из кухни.

– Сам ищи, – ворчливо отозвался хозяин и опустился в любимое кресло, выпуклости и продавленности которого уже давно подстроились под его старческое тело.

Молодой человек вернулся в комнату, наполнил оба бокала вином, один протянул старику и пригубил из второго.

– Хорошо винцо-то! Чистый нектар! Пожалуй, стоит прибраться в твоей берлоге – глядишь, еще и не такие жемчужины отыщутся! Может, уборщицу пригласить, а? А то за неделю не разгребешь этот хлам.

– Обойдусь, – проворчал хозяин и, отпив немного из своего бокала, поморщился, будто вместо сладкого ароматного вина в рот ему попал разбавленный уксус.

– Ты совершил огромную ошибку! – продолжил он выговаривать гостю. – Ты украл то, что тебе не принадлежит! Ты погубил человека!

– Кто бы говорил, – фыркнул молодой. – Я сделал почти то же, что в свое время сделал ты. Это мой последний шанс.

– Ты очень ошибаешься, – тихо повторил старик. – И сам рискуешь, и рискуешь жизнями невинных людей. Верни то, что ты взял без спроса. Так будет лучше.

– Не могу, – ответил гость, наполняя вновь свой бокал. – У меня этой вещи уже нет.

– Так найди ее!

Вместо ответа гость криво усмехнулся.

– Это опасно! Очень опасно! Неужели еще не убедился в этом?

– Я думал, что ты врал. Твой рассказ был похож на небылицу, которую ты сочинял на ходу, на сказку.

– Но теперь убедился в том, что я ничего не придумал? – сурово заявил старик. – На твоей совести – загубленные души!

– Это просто совпадение. Несчастный случай.

– Совпадение?! – взревел старик и подался корпусом вперед так резко, что выронил бокал. Хрупкое стекло не разбилось, но вино бордовым пятном расползлось по давно утратившему свой первоначально светлый цвет ковру. – Во второй раз, может быть, и да. Но в первый… Ты обманул этого молодого человека! И обманом своим погубил!

– А что мне оставалось делать? Ты отказался мне помочь! – закричал молодой. – А я обратился к тебе с последней надеждой! Понадеялся, что ты проявишь сочувствие и поможешь. Но вместо этого ты отправил меня к специалистам! Да был я у них, был! Ушел ни с чем! Ты – моя последняя надежда. Я ждал помощи, я так на нее надеялся, а вместо этого ты развел руками и сказал, что бессилен!

– Я не обманул тебя.

– Но ты знаешь, как вернуть себе силы! Сделай это еще раз! Только один раз! Тем более что грязную работу за тебя я уже выполнил, – молодой человек усмехнулся, а старик сжал узловатые пальцы в кулаки.

– Убить тебя за это мало, – глухо пробормотал он, почти с ненавистью глядя на своего гостя. – Верни мне то, что ты взял без спросу. А там поговорим.

* * *

Андрей приехал с пунктуальностью военного, ни минутой раньше, ни минутой позже. Его звонок в дверь совпал с сигналами точного времени, извещающими о наступлении полудня. И когда он вошел в квартиру, внося с собой смесь запахов мороза, терпкого, с можжевеловой нотой, одеколона и чего-то еще – вкусного, свежего, сердце Ники сладко сжалось. Разволновавшись, она засуетилась и вместо того, чтобы скрыть свое волнение, выдала его еще больше.

– Привет! Ты… Ты так вовремя! А я собралась завтракать. Будешь со мной? Я заварила хороший чай, тебе понравится. Ты любишь варенье? Вишневое?

Вопрос про варенье прямо здесь, у порога, рассмешил Андрея:

– Ника, Ника, не суетись! Чаю выпью, но чуть позже. Дай хотя бы разуться.

– Извини, – смутилась она до багрянца на щеках.

– Ничего, все нормально.

Он осторожно поставил на пол жалобно мяукающую сумку и принялся снимать ботинки.

– Ой, какой маленький! И… – Ника хотела сказать «страшненький», потому что крошечный котенок и правда не блистал красотой, был худым до выпирающих позвонков и ребер, с грязной взъерошенной шерсткой и вытаращенными от ужаса глазами; но вовремя спохватилась и выдавила: – Симпатичненький…

– Красавец, правда? – выдохнул Андрей с такой гордостью, будто и впрямь демонстрировал откормленного холеного кота. И, взяв на руки мгновенно вцепившегося в рукав его куртки котенка, добавил: – На тебя похож!

«Ну, уж спасибо!» – Ника даже не нашла что ответить, не зная, то ли обидеться на такое сравнение, то ли принять его как комплимент – сомнительный, правда. Грустно, если она вызывает у Андрея ассоциации лишь с подобными жалкими котятами. А Андрей уже, не обращая внимания на нее, принялся поглаживать котенка большой ладонью, под которой тот мог спокойно укрыться целиком. Ника переминалась с ноги на ногу, чувствуя себя так, будто это она находилась в гостях, а не Андрей.

– Э-э… – наконец, осмелилась прервать она гостя, что-то ласково бормотавшего заурчавшему с громкостью трактора котенку. – Андрей, может, в комнату пройдешь? Или так и будешь возле порога стоять?

– Ой, да, конечно. Держи! – Он протянул ей нового жильца, торопливо снял куртку и, повесив ее на крючок, поднял сумку, в которой что-то загремело.

– Я тут кое-что купил по дороге: еду, песок, лоток. В общем, необходимое кошачье «приданое».

– Вот уж не думала, что тебе до такой степени нравятся животные… – тихо сказала Ника, направляясь с котенком в комнату. Андрей вошел следом и принялся доставать из сумки покупки.

– Я бы зверюшку себе оставил, да жена вчера расскандалилась не на шутку, – с плохо скрываемой горечью произнес он. – Она вообще не хочет иметь ни животных, ни детей…

– А ты? – вырвалось у Ники, и Андрей, на мгновение прервав свое занятие – рассматривание кошачьих мисок, бросил на Нику такой взгляд, что она тут же пожалела о своем опрометчивом вопросе.

– А я – хочу, – с вызовом ответил он и поспешно сменил тему: – Это хорошо, что котенка берешь именно ты, а не кто-то посторонний. В таком случае я смогу его иногда проведывать. Если ты разрешишь…

– О чем ты! В любое время, когда пожелаешь, – с чувством воскликнула Ника. Немыслимый подарок – визиты Андрея! Ради такого стоило принять на жительство этого несимпатичного, трясущегося от холода и страха малыша.

– Ты – ангел! – с чувством выдохнул он, глядя на нее почти с обожанием. И Ника, покраснев еще больше, еле слышно пробормотала:

– Так чай будешь? Я заварила вкусный, и у меня есть…

– Да-да, помню, вишневое варенье! – засмеялся Андрей, поднимаясь с корточек. – Буду!

Он просидел у нее где-то с час. И так было непривычно – видеть его за своим столом, подливать ему чай, подкладывать варенье и со смущенной улыбкой расспрашивать о некоторых его делах. Осмелившись, Ника робко поинтересовалась, не останется ли Андрей и на обед, но тот, спохватившись, сказал, что Лилька, возможно, вернется скоро домой, поэтому и он торопится. И хоть упоминание о жене на пару мгновений омрачило настроение Ники, но не смогло испортить его вконец.

В таком приподнятом настроении, вспоминая каждую фразу Андрея, каждый его жест и взгляд, она пробыла до самой ночи. И даже, воодушевившись, затеяла генеральную уборку и справилась с нелюбимой домашней работой с такой легкостью, будто для нее не было интересней занятия, чем мыть полы, вытирать пыль, разбирать сваленные в кресле вещи. Котенок с настороженным любопытством осматривался, но, похоже, ничего не имел против нового жилища. Ника, весело на него поглядывая, решила, что мудрствовать с именем не будет и назовет котенка Рыжим.

Позднее воскресное утро прошло в бесплодных ожиданиях: не позвонит ли Андрей? Вчера, уходя от нее, он, как необязательный любовник, пообещал позвонить. Ника удержалась от не менее пошлого «я буду ждать». Но, закрывая за Андреем дверь, она приоткрыла другую – дверь своих ожиданий. Ведь должен же он позвонить – справиться о котенке! Но утро лениво переросло в день, а Андрей так и не позвонил.

– Твой «папочка» – самый «настоящий мужчина», – в сердцах заявила Ника котенку, довольно урчавшему над миской с кошачьим кормом. – Сплавил тебя мне, одарил одноразовыми алиментами в виде пакета с кормом, и все, привет! Даже не позвонил, чтобы поинтересоваться нами! И как тебе это нравится, а?

Котенка гораздо больше интересовала еда, чем растрепанные чувства хозяйки. Ему, похоже, было все равно, позвонит его «приемный отец» или нет, главное, чтобы мисочка была полна вкусного паштета.

– Вот что! Мы не будем ждать его звонка! Нам и вдвоем хорошо, и мы вовсе не нуждаемся в том, чтобы кто-то звонил нам и интересовался нашим настроением. Настроение у нас прекрасное, так?

С этим котенок согласился, поднял голову, посмотрел на хозяйку круглыми глазами и мяукнул.

– Вот и отлично, Рыжий!

Чтобы отвлечься от напрасных ожиданий, Ника достала конверт с рукописью и вытащила тот отрывок, который вчера не успела перечитать.

«…Однажды в его жизни произошел серьезный и непредвиденный сбой, словно в надежной стене крепости незаметно расшатался камень и вслед за этим обвалился изрядный кусок кладки. Мальчик научился не замечать ни холода, ни жары, преодолевать усталость, справляться с физической болью, глушить в себе страх, но как победить нахлынувшие на него Чувства, не знал. Они оказались тем сильнее, что выпали на период бурной гормональной перестройки, когда он переживал период превращения из ребенка-подростка в молодого мужчину.

Как только выдавалась возможность, мальчик бежал в деревню, чтобы тайно поглядеть на Плясунью, как про себя звал он девушку, имени которой не знал.

Впервые он увидел ее на деревенском празднике, на который пришел без приглашения. Со стороны, не участвуя ни в играх, ни в танцах, ни в каких других забавах, которым с удалью и азартом предавалась деревенская молодежь, мальчик наблюдал за людьми. Он знал, что местные судачат о нем, относятся настороженно. Видимо, из-за старика, которого хоть и уважали, но побаивались. Пусть.

На празднике ему быстро наскучило, и он собрался уже уйти, как вдруг увидел ее – ангела, сошедшего на землю. Когда незнакомка вышла в круг, все расступились, а гармонист, игравший что-то залихватское, замер, оборвав музыку так резко, словно его пальцы, до этого ловко бежавшие по клавишам, наткнулись на невидимое препятствие. Девушка плавно подняла руки, будто давая команду, и гармонист вновь заиграл, но на этот раз что-то тягучее, плавное, сладкое и одновременно грустное. Но не сразу он смог настроиться на новую мелодию. Пальцы гармониста поначалу спотыкались, перебирали клавиши с такой неуверенностью, будто долгое-долгое время не касались их и успели потерять сноровку. Впрочем, парня можно было понять. Красота девушки была ослепительной, как отражающийся от хрустальных вод ручья солнечный свет. Не только гармонист не мог отвести от нее взгляда; деревенские парни все как один приосанились, а те, кто оказался посмелее, пошли вокруг танцующей красавицы вприсядку. Но девушка не замечала кавалеров, всеми силами старающихся привлечь к себе ее внимание. Она словно растворилась в танце.

Мальчик, завороженный красотой и грациозностью Плясуньи, наблюдал за ней из своего укрытия. И что-то новое зарождалось в его душе, поднималось горячей волной, будоражило кровь. Ему впервые за долгое время хотелось и плакать, и одновременно смеяться. От счастья и грусти.

Музыка смолкла. Девушка плавно опустила руки и, будто очнувшись от глубокого сна, растерянно осмотрелась. А затем, словно впервые увидев окружающих ее людей, приветливо всем улыбнулась. Короткая пауза, длившаяся ровно столько, сколько гармонисту понадобилось, чтобы перевести дух. Молодежь вновь сошлась в хороводе, включив в него и Плясунью. Кто-то из парней заметил мальчика и весело поманил его, приглашая в общий круг. Но тот отчаянно замотал головой и, закрыв лицо ладонями, круто развернулся и убежал.

Почти до утра он отсиживался в лесу, не шел домой. Ночной холод лапал его худое тело стылыми ладонями, но мальчик не замечал этого, наоборот, он чувствовал жар от взбудораженной крови. Что-то ему подсказывало, что нужно таить этот секрет, не открывать его даже старику. Особенно ему.

Он стал чаще бегать в деревню. Иногда долго слонялся по улочкам, попадая под неодобрительные взгляды селян. Но о чем бы ни судачили за его спиной жители, ему не было до этого дела. Он ходил в деревню не к местным, он ходил, чтобы тайно поглядеть на Плясунью.

Он наблюдал за ней издалека, никогда не подходил близко, не заговаривал с ней. Иногда, следуя за девушкой на расстоянии, чтобы она его не видела, провожал ее до дома и какое-то время еще прятался за поленницей, с грустью глядя на окна избы и надеясь, что в них на мгновение мелькнет силуэт красавицы…»

Закончив чтение, Ника взяла телефон, чтобы, наконец, позвонить родителям Эдуарда. Как бы ей ни хотелось оттянуть этот звонок, сделать это было нужно. В последний раз с родителями Эдички, Юлием Борисовичем и Ириной Петровной, она виделась не так давно, на сорок дней. Но с тех пор не звонила им, хотя они наверняка ожидали ее звонка. Для Юлия Борисовича и Ирины Петровны Ника была потенциальной невесткой – невесткой номер один, вне конкуренции, – и хоть сама девушка в мягкой форме давала понять, что Эдуард был для нее лишь приятелем, позиции своей его родители не меняли.

Набирая домашний телефон родителей Эдуарда, Ника испытывала угрызения совести и за то, что она так долго им не звонила, и за то, что собиралась обременить просьбой. «Я делаю это ради Эдички! Он хотел что-то сказать мне, но не успел. Я просто пытаюсь выяснить, что именно», – так уговаривала она себя, слушая в трубке длинные гудки. И вот когда она уже собиралась дать отбой, услышала уставший голос Юлия Борисовича:

– Говорите.

– Здравствуйте, Юлий Борисович! Это Ника. Извините за беспокойство…

После обмена необходимыми любезностями, вопросами и сочувствиями, Ника изложила свою просьбу. Она рассказала Юлию Борисовичу почти правду, но, конечно, умолчала про командировку и гибель редакционного фотографа. В ее изложении дело выглядело вполне достойно: Эдуард закончил роман, но передал Нике лишь первую главу, а ей хотелось бы найти полный текст, чтобы составить рецензию и попробовать представить рукопись в то или иное издательство.

– Конечно, конечно! Он был бы так счастлив, мой мальчик! – засуетился Юлий Борисович, и Ника почувствовала угрызения совести, потому что знала, что романа больше нет, а тех отрывков, что сохранились, недостаточно для публикации.

– Ирина гостит у матери, но я сегодня весь день дома. Приезжай в любое время, – пригласил Юлий Борисович, и Ника сказала, что через час-полтора подъедет.

В комнате Эдички все осталось без изменений. Диван в «спальном углу», в котором Эдуард отдыхал, все так же был покрыт вытертым пледом в «шотландскую» клетку. Этот плед Ирина Петровна все порывалась заменить новым, но Эдуард, питая к утратившей лоск вещи особую преданность, возражал.

Над диваном висел заключенный в рамку из темного дерева университетский диплом и рядом выпускная фотография их курса, собранная из множества индивидуальных портретов. По странному стечению обстоятельств, фотографии Ники и Эдуарда соседствовали. И она, вновь рассматривая некрасивое бледное лицо приятеля, вышедшее на этом снимке особенно неудачно, подумала, что Эдуард, с его романтичностью, скорее всего, придавал излишнее значение этому совершенно случайному соседству.

Из дверцы бельевого шкафа, как и раньше, торчал ключ, служивший не столько по назначению, сколько обыкновенной дверной ручкой. Ника коснулась вначале шероховатой головки ключа, затем – полированной стенки шкафа. Это был старый шкаф, с которым Эдуард, так же как и с пледом, не желал расставаться. Ника припомнила, что приятель иногда говорил ей, что здесь хранится много секретов. «Скелеты в шкафу?» – иронизировала Ника. И Эдичка с самым серьезным видом подтверждал. А когда она шутила, что все «секреты» – это штопаные носки и белье в цветочек, ужасно смущался.

Вторая половина комнаты служила кабинетом, ее практически полностью занимал огромный компьютерный стол, который был бы уместнее в просторном офисе, чем в небольшой комнате. На столе стоял устаревшей модели компьютер и лазерный принтер, из которого торчал листок бумаги. И этот забытый в принтере лист, рассыпанные на столе шариковые ручки и раскрытая тетрадь создавали невольное ощущение, будто хозяин лишь ненадолго покинул свое рабочее место – вышел, к примеру, за чаем – и вскоре вернется.

– Я могу включить компьютер? – оглянулась Ника на безмолвно стоящего за ее спиной Юлия Борисовича.

– Конечно, конечно! Я знаю, зачем ты пришла, милая, так что не стесняйся, действуй.

– Возможно, мне придется заглянуть и в ящики, – робко произнесла она, но и тут не встретила возражений.

– Делай все, что тебе надо, Ника. А я пока приготовлю чай.

– Постараюсь ничего не нарушить, – пообещала она. Юлий Борисович молча кивнул и вышел из комнаты, тактично прикрыв за собой дверь.

Когда Ника осталась одна, она в растерянности огляделась, не зная, с чего начать. И хоть она пришла сюда в надежде найти уцелевшие отрывки из рукописи, которые так или иначе собирался передать ей Эдуард, сейчас испытывала сильную неловкость от того, что собиралась копаться в ящиках стола, включать компьютер, заглядывать на полки без ведома хозяина.

– Извини, – вслух произнесла она, будто Эдуард мог ее слышать. – Но ты ведь сам хотел отдать мне эти отрывки. Я… только поищу их.

С чего начать? С компьютера или ящиков стола? Поколебавшись, Ника включила компьютер и мысленно пожелала, чтобы на нем не оказалось установленного пароля.

Пароль был. Она тихо выругалась и, не особо надеясь на удачу, попробовала все самые распространенные комбинации: от года рождения до последовательности цифр «123…». Безрезультатно. Впрочем, такой простой пароль был бы не в духе Эдички – любителя кроссвордов и прочих головоломок. Ну почему она раньше игнорировала ребусы в журналах? Может, пригодилось бы сейчас. В отчаянии, уже собираясь выключить компьютер, Ника набрала свое имя и… Все оказалось просто! Головоломки проиграли сентиментальным чувствам.

Она в предвкушении потерла ладони, но, едва глянув на открывшийся рабочий стол, издала вздох разочарования: на нем не оказалось ни иконок, ни папок – ничего, что могло быть связано с творчеством Эдуарда. Все немногие оставшиеся иконки были лишь значками компьютерных программ. На всякий случай Ника по очереди щелкнула на все значки, но ничего такого, что ее могло бы заинтересовать, не нашла. То ли информация хранилась не на этом диске, то ли Эдичка ее удалил. Ника открыла другой диск, но и там ничего не обнаружила. Похоже, приятель полностью очистил свой компьютер от личных файлов, включая и музыку, и фильмы, и электронные книги, оставил лишь минимум необходимых программ. Странно, ведь он говорил лишь об одной уничтоженной рукописи. Не мог же он удалить из компьютера всю информацию! Какой в этом смысл? Может, он допустил какую-то техническую ошибку, случайно все стерев? Или был чем-то так напуган, что решил не оставлять в компьютере ничего личного?

На всякий случай Ника вышла в Интернет, чтобы посмотреть электронную почту Эдички. Ей повезло в том, что пароль набрался автоматически при наборе адреса, но еще до того, как загрузилась нужная страница, она поняла, что рассчитывать на удачу не стоит. Вряд ли Эдуард оставил бы функцию «запомнить пароль», если бы в ящике хранилась важная информация. Так и оказалось. Вся переписка была удалена.

– Черт, ну мог бы мне хоть какую-то записку оставить! – в отчаянии воскликнула Ника.

Несколько минут ушло на то, чтобы проверить немногие диски, стоявшие на полке. Все оказались либо чистыми, либо с джазовыми записями. Поиск в ящиках стола тоже мало что дал: канцелярия, девственно чистая бумага для записей, пара новых тетрадей, пустые папки. Ника, конечно, не слишком надеялась преуспеть в поисках (может, других отрывков рукописи просто не существует), но не ожидала столкнуться с такой тотальной «чисткой». Что же произошло?

– Ника, чай будешь пить?

Она вздрогнула от неожиданности: обескураженная сделанным открытием, совсем забыла о присутствии отца Эдички.

– Я тебя напугал? – сконфуженно спросил Юлий Борисович.

– Нет, нет! Я просто задумалась, – улыбнулась Ника, стараясь скрыть тревогу.

– Нашла что-нибудь? – поинтересовался отец Эдички, и она с сожалением вздохнула:

– Нет. Абсолютно. И даже предположить не могу, где может находиться рукопись. Если она сохранилась, конечно.

– Думаешь, он ее удалил?

– Не знаю, Юлий Борисович. Правда, не знаю.

– Что ж, очень жаль, – поджал губы мужчина. – Может быть, когда-нибудь она найдется.

– Надеюсь! – горячо воскликнула Ника, подумав про себя, что еще никогда не испытывала такого интереса к романам приятеля.

– Так как насчет чая? У меня и пряники свежие есть…

Первым порывом Ники было отказаться, сослаться на вечерний час, на занятость, но, глянув на отца Эдуарда, взирающего на нее с такой надеждой, будто от ее согласия выпить с ним чаю зависело очень многое, она сдалась:

– Да. Спасибо, Юлий Борисович.

Ушла из гостей Ника довольно поздно. Чаепитие, как она и опасалась, растянулось на добрых два часа. Юлий Борисович все рассказывал и рассказывал об Эдичке, припоминал старые семейные истории, ненадолго впадал в задумчивость, спохватывался и вновь рассказывал какой-нибудь забавный случай. Он словно задался целью опорожнить память, отдать Нике свои воспоминания, выбрав среди них самые яркие и, по его мнению, самые ценные. И хоть Нике уже давно хотелось уйти, она не решалась перебить Юлия Борисовича и слушала, слушала, мысленно, однако, то и дело отвлекаясь на другое. Почему Эдичка удалил не только последнюю рукопись, но и всю личную информацию? Он будто… знал, что скоро его не станет. Может, его беспокоили сердечные боли, о которых он умалчивал? Или он на самом деле чего-то или кого-то боялся? Смелая догадка, но все может быть. Смерть приятеля выглядела довольно странной, и особенно сейчас, когда выяснилось, что он очистил компьютер.

До дома было уже рукой подать, когда Ника услышала позади себя быстрые шаги. И не успела она что-либо понять, как кто-то, нагнав ее, сорвал с ее плеча сумочку. Все произошло так стремительно, что Ника не успела разглядеть нападавшего. Впрочем, в темноте это вряд ли бы ей удалось. Заминка, растерянность, и грабитель уже скрылся в другом переулке. Ника запоздало бросилась за ним следом, но поскользнулась и упала.

– Помогите! – в отчаянии закричала она. – Меня ограбили!

Но ее никто не услышал.