Текст книги "Лучший из миров"

Когда он выпростался из зарослей и повернулся уходить – сколько можно заставлять начальство ждать! – в галерею с грохотом ворвался кто-то из служителей, и лицо у него было такое, что у Румила упало сердце.

– Беда, магистр! – выкрикнул вестник, глядя на него снизу вверх с ужасом и иррациональной надеждой. – Группа Поллика не вернулась.

Румил обреченно молчал, ожидая продолжения.

– Они погибли, убиты. Все.

В очередном дворе (сколько их уже было? И куда она идет? Может, просто кружит, как в заговоренном лесу?) Тейю заметила крохотную самку. Скрюченную, осторожную в каждом движении, всю замотанную какими-то толстыми тряпками. Та брела к стене дальнего дома, зиявшей крохотным окошком у самой земли. Тейю, притаившаяся за мусорными баками, была заинтригована. Неужели это трясущееся чудовище сумеет пролезть в такой тесный лаз? Или, может, она – нет, невероятно, нельзя на это надеяться! – и все же неужто она тоже умеет… Но если все-таки да, то в кого? В змею, что ли? Ничего, и со змеей можно договориться, Тейю недаром считалась самой дипломатичной в роду.

Размечтаться она не успела. Старуха в шерстяном платке и древних валенках добрела до подвального окошка и принялась скликать кошек.

Кошки! Такие гибкие, текучие, стремительные, они были очень на нее похожи. Почти свои… Они окружили старую самку, терлись о ее ноги, воткнутые в толстые серые чехлы, а та, бормоча, торопливо вытряхивала что-то перед хрупкими треугольными мордочками. Это что-то упоительно пахло, Тейю чуяла издали. И точно, зверьки с жадным урчанием набросились на подачку.

Ноги сами понесли Тейю к импровизированной столовой. Тихо, сладострастно урча, совсем как кошки, она проскользнула через двор, и кошатница испуганно вскинулась. Увидев, как изменилась сморщенная мордочка дряхлой демоницы, Тейю запаниковала, и облик поплыл, меняясь. Может, она любит только тех, кто похож на кошек? Старуха шарахнулась к стене, тиская платок на груди. Перед ней лебезило крупное чудовище, стремительно прорастающее трехцветной шерстью через скудную одежду. Метался раздвоенный хвост, два гладких копьевидных кончика-острия мели грязную жижу. Лапы у чудовища были какие-то неопределенные, то прорастет из-под ребер лишняя пара, то среди длинных птичьих пальцев с серьезными когтями вдруг мелькнет хрупкий девичий пальчик. Лицо (морда?) также текло и плавилось. Только широко распахнутые, детские какие-то глаза оставались неизменными, да среди плотных рыжеватых прядей нервно подрагивали крупные полупрозрачные уши в сетке зеленоватых жилок. Взбив водопад брызг сдвоенной плеткой хвоста, чудовище широко улыбнулось, раскрыло рот и старательно выговорило:

– Мя-а-у!

Одна из кошек бросилась в подвал, пара отчаянных голов выдвинулась вперед, истерически втягивая запах чужого существа. Остальные жались к валенкам кормилицы. Чудовище придвинулось еще на полшага.

– Мя-а-у. Да-а-й! Да-ай…

И оно встало на задние лапы-ноги, доброжелательно взирая на старуху.

Взгляд несчастной уперся в женскую грудь, обрисовавшуюся у жуткой кошки под замызганной футболкой.

– Мама… – прошептала бабка (тварь склонила голову набок). – О-осподи…

И она перекрестилась с отчаянной отвагой. Но, как ни странно, нависшая над ней нечисть не спешила дохнуть в корчах, испуская смрадный дым. Меж губ скользнул быстрый, как у ящерицы, язычок, смахнул дождевую каплю со щеки нечистой. Когтистая лапа вытянулась вперед, деликатно тронула пуховый платок на бабкиной груди.

– На, на, подавись, – забормотала та, избавляясь от заношенного платка, и, храбро швырнув его в дьявольскую морду, заковыляла к подъезду.

Тейю с наслаждением зарылась лицом в пух. Он пах не особенно вкусно, но уютно, спертым воздухом, теснотой, удушливым теплом. Хорошо! Спокойно! Она была немного разочарована. Почему демоница убежала? Почему дрожала от страха и рычала сквозь зубы? Она добрая, подарила Тейю чудесную одежду. Хорошо, что Тейю удалось коснуться ее хотя бы мельком!

Закутавшись в просторную пуховую шаль, присев на корточки, Тейю поела, не забыв оставить и кошкам. Иначе нехорошо, это ведь их еда… Старая кошатница мучительно переводила дух в подъезде, пытаясь унять сердцебиение, и за всеми страстями не сразу поняла, что колени и спина, изводившие ее бог знает сколько времени, уже не болят. Совсем.

– Здравствуйте, Дан, заждался вас. В моем уединении, бывает, за весь день и парой слов ни с кем не перемолвишься.

Сигизмунд с достоинством поспешал навстречу, небольшие глазки лукаво щурились. Оба знали, что общение не относится к числу насущных потребностей нелюдимого архивариуса. Но Дану он всегда был искренне рад, насколько вообще умел радоваться чужому присутствию, и теплая обыденность сегодняшней встречи на миг заслонила пережитое. Приятно поскрипывали эксклюзивные ботинки пожилого щеголя. В ладонях дымилась чашка с вылепленной физиономией – будто курильница, неизменный атрибут жреца неведомого бога мудрости и одиночества. Крохотный читальный зал: простые столы, вычурные стулья, классические зеленые абажуры с бахромой. Стеллажи, стеллажи, стеллажи и где-то там, в глубине, прекрасно знакомая Дану навороченная рабочая станция. Идеальный порядок, нигде ни пылинки, но на все наброшен невидимый саван запустения, словно все вокруг: массивные полуколонны вдоль стен, настоящая деревянная мебель, книги и даже немногочисленные люди – лишь бесплотные силуэты, скользящие по экрану гигантского монитора.

Дану было здесь хорошо.

Сегодня Сигизмунд ни о чем его не спрашивал. Ни «чем были заняты?», ни «что желаете поискать?», ни «что любопытного узнали?». Ни одного обычного вопроса, из которых складывался их легкий интеллектуальный треп. Архивариус молча провел гостя через нутро библиотеки к компьютеру, пододвинул удобное офисное кресло. В руках Дана сама собой очутилась еще одна толстостенная чашка, только с надписью «Привет из Парижа», почему-то англоязычной. Пальцы оплелись вокруг нее, втискиваясь в горячую керамику, и Дан почувствовал, какие они холодные и неловкие. На столе тем временем объявилась вазочка с крекерами и – после испытующего взгляда хозяина – бутылка неплохого коньяка в компании пары хрустальных стопок.

– Не обессудьте, подходящей посуды нет, – виновато развел руками архивариус. – Но вам, думаю, сейчас все равно, из чего пить.

Дан с удивлением поднял голову от своей чашки, но Сигизмунд уже не смотрел на него, сосредоточенно разливая напиток.

– Долгих лет!

Глоток коньяка медленно проваливался внутрь, а следом осязаемо наползала на Дана волна усталости, тяжелая, как ватное одеяло. Стало жарко, гладкий шелковистый свитер вдруг закололся, словно истончилась кожа. Подаренная учителем штуковина невыносимо жгла грудь, и ему как никогда остро захотелось сорвать с шеи обтерханный шнурок и зашвырнуть загадочную пакость так далеко, чтобы никогда больше не увидеть.

Сигизмунд, ненавязчиво пододвинув бутылку поближе к гостю, повернулся к монитору. Дан отрешенно наблюдал за игрой глубоких морщин на его подвижной мордочке. Странное все-таки лицо, некрасивое, сильное, слишком живое для его возраста (кстати, а какой у него возраст?). Но главное, все в этом лице существует само по себе – глаза, улыбка, остальная мимика – все по отдельности, отчего архивариус кажется словно бы многослойным. Дана давно занимало, сколько в нем слоев и, главное, что же внутри под ними всеми, но лишь сегодня этот вопрос показался ему не просто занимательным, но по-настоящему важным.

С чего вдруг? Или в такой день, как сегодня, все кажется важным?

Наваждение какое-то.

– О, любопытно! – Архивариус поднял указательный палец, призывая к вниманию. – Вот, у меня тут новостная лента… «Сегодня в десять сорок семь в переулке…»

Окутавшее разум Дана одеяло шевельнулось, как от ледяного сквозняка.

– «…были обнаружены тела двух мужчин, на вид двадцати трех – двадцати пяти лет, убитых с поразительной жестокостью. У одного несчастного перерезано горло, у второго сломан позвоночник. Удар был нанесен с нечеловеческой силой». Так, имеются следы борьбы… Никаких документов… Следствие пытается установить личности… Детали опустим… ага, вот: «Обнаружены следы еще двоих людей, а также какого-то крупного животного»! Ну дальше обычная журналистская ахинея.

Дана резко зазнобило. Поддерживать пустой треп о «происшествии», имевшем для него совершенно особое значение и пока что туманные, но определенно грозные последствия, не было ни сил, ни охоты. Он тупо молчал под немигающим взглядом пронзительно-голубых глаз собеседника.

– Теперь, пожалуй, циркачам, дрессировщикам и прочим уличным фотографам жизни не будет. Проверками затерзают, – усмехнулся тот. – Вы как думаете?

– Я никак не думаю. Бред какой-то.

– Пожалуй, – с готовностью согласился Сигизмунд. – А то я, знаете, как-то забеспокоился. Я там живу неподалеку. А тут, сами видите, «крупное животное»…

– Да какое еще… – обозлился Дан неведомо на кого. – У нас тут не джунгли. У нас мегаполис.

– Вот именно, каменные джунгли!

– В каменных джунглях крупные животные не выживают. Разве что вороны, кошки и крысы. Ну и люди, конечно. Остальные сразу дохнут!

Слой морщин на лице Сигизмунда сложился в гримаску легкой укоризны, и Дан шумно выдохнул, стыдясь вспышки раздражительности. Кому, как не ему, знать, что следы «крупного животного» – истинная правда! Ничего удивительного, что старик встревожен.

Кстати, во сколько он выходит на работу? Вот был бы свидетель так свидетель…

– Хорошо еще, что мы, старики, вскакиваем ни свет ни заря, – бодро подхватил тот невысказанную мысль Дана. – Люблю, знаете ли, на службу пораньше приходить. А то, не ровен час, нарвался бы!

Он снова сосредоточился на экране, задвигал мышкой – сначала лениво, потом энергичнее, и кожа на скулах, избыточная по всему лицу, внезапно натянулась, очерчивая острый костяк.

– Между прочим, напрасно вы спорили… Насчет джунглей. Судите сами: «Госпожа Р. была вынуждена обратиться за срочной медицинской помощью после встречи с таинственным животным, имевшей место во дворе ее же собственного дома в…». Кстати, это недалеко от того переулка. Район тот же.

Дан сорвался с места и встал за спиной архивариуса, лихорадочно перескакивая взглядом со строчки на строчку.

«Пожилая женщина, как обычно, вышла покормить кошек и подверглась нападению чудовища, обликом и размерами несколько напоминающего крупного представителя семейства кошачьих. Животное испугало женщину грозным рычанием и пожрало принесенную ею еду, а также нескольких обычных дворовых мурок. Р. чудом удалось спастись…»

На этом месте Сигизмунд скептически хмыкнул.

«После пережитого шока несчастная заговаривается. Так, она уверяла врачей, что у животного были женская грудь и два хвоста и что оно отняло у нее пуховый платок. Зато в отношении физического здоровья происшествие явно пошло на пользу жертве: потерпевшая разом избавилась от застарелой тахикардии, радикулита и артрита».

– Говорят, собачья шерсть обладает целебными свойствами, – откомментировал Сигизмунд, и Дан подхватил с горькой иронией:

– Ага, а еще верблюжья. И барсучий жир. Вы позволите?

Он мягко сдвинул руку старика с мыши и защелкал кнопкой, выискивая другие сообщения на ту же тему. И нашел. За каких-то пару часов проклятый оборотень засветился еще минимум однажды. Очевидцы, правда, доверия не внушали – два алкаша-помоечника. Один при виде красивой демоницы с раздвоенным хвостом и рыжим мехом на голове и ногах уверовал в конец света и кинулся к первому попавшемуся менту, умоляя забрать его в «обезьянник» и тем спасти от нечистого. Второго, пьяного настолько, что ноги не держали, чудище бережно подхватило под локоток, отчего тот внезапно протрезвел до кристальной ясности, долго блевал, а проблевавшись, растерянно изрек, что чувствует к спиртному непреодолимое отвращение и в рот больше не возьмет ни капли, даже пива.

Поражала неописуемая наглость оборотня. Разгуливать, практически не скрываясь, в истинном облике, вступать в контакт с прохожими – да так, чтобы угодить в милицейские протоколы и ленту новостей! Почему он не уходит в свой мир? Его конвоиры мертвы, спасибо Дану, путь свободен. Никто здесь не владеет магией – по крайней мере, настолько, чтобы преградить путь демону из Темного мира. Что его здесь держит? Зачем он вообще здесь объявился?!

– На редкость альтруистичный монстр, вы не находите? – осведомился архивариус, улыбаясь Дану одной стороной рта.

Тот молча сражался с приступом ужаса. Неужели твари задумали войну?

Чудовищно!

Второй мир, мир бессильных, не способен противостоять их дьявольской мощи. Захватить его, превратить в плацдарм для наступления на Первый мир и…

Но это означает, что они нашли Проход. Или создали сами. Не какую-то случайную прореху в сложносплетенной ткани мироздания, не крохотную дырочку, внезапно возникающую и вновь затягивающуюся по каким-то своим, никому по-настоящему не известным законам. Нет, для тотального наступления нужна широкая и, главное, постоянная надежная дорога. Нужен Проход. Неужели?!

Медлить нельзя.

Дан уже мысленно соединял место утренней бойни с двором старой любительницы кошек, а тот – с точкой чудесного обращения алкоголика. Примерное направление движения оборотня понятно, а дальнейшее подскажет Зов. Зов еще ни разу не подвел его, таким мощным инстинктом не обладал ни один ловчий за обозримую историю Ордена. Сейчас Дан мог признаться самому себе без ложной скромности – так, будто речь шла о каком-то другом, постороннем Дане: на родине он был истинным украшением своего поколения. Ведь даже маги (кроме, конечно, учителя) – что, в сущности, маги? Магов в лучшем из миров более чем достаточно, пусть заурядных! Способностям к изучению магии издревле придавалось меньшее значение, чем ценнейшему и редкостному дару – врожденному умению противостоять магическим воздействиям. Судьба Дана не могла сложиться иначе.

Лирика. Хватит расслабляться. Пока он тут вспоминает детство и балуется коньячком, оборотень бродит среди совершенно беззащитных людей. А дальше – черед его соплеменников!

Дан резко разогнулся.

– Мне пора, простите.

– Спешите? Жаль, право…

Дан виновато развел руками и направился к выходу.

– Друг мой! – окликнул архивариус в последний момент. – Заглядывайте ко мне, не чинитесь. Я сегодня допоздна здесь. Да и завтра. В общем, чем могу…

Дан мгновение держал взгляд старика, глаза которого казались странно большими и светлыми без обычного прищура, поблагодарил его кивком и торопливо вышел.

Тейю повезло – нашла прекрасное местечко для ночлега! Присмотрела еще засветло и потом до одури кружила по окрестным кварталам, дожидаясь ночи. Она быстро поняла, что подолгу оставаться на одном месте нельзя. Нет, не потому что сожрут! Здесь не было ни крупных хищников, ни Теней, Вырвавшихся Снов, Глотателя или других ночных тварей. Но здесь хватало демонов – или «людей», как они сами себя именовали, – и это было самое страшное во всем Мире безгласных. Тейю уже знала, что благополучие этой земли, чудовищное изобилие вещей, кошмарная сложность жизнеустройства и даже это спокойствие, снаружи расцвеченное суетой и мельтешением, а внутри неподвижное, как сама смерть, – так вот, все это одна лишь видимость. Жуткий обман! Тем более жуткий, что его поддерживали все здешние обитатели, не разделяясь на дураков и умных. На самом деле здесь шла война – страшная, методичная, беспощадная. Тейю не знала только, кто же враг? Но нормы военного времени усвоила быстро. Нигде не задерживаться. Не слоняться с праздным видом. Не просить помощи. Не доверять. Не привлекать внимания – и, ах, до чего же это было трудно! Как только они сами умудряются все держать в себе, не проявляя чувств ничем – ни цветом, ни запахом, ни обликом, ни движением?

Если только они вообще что-нибудь чувствуют. Тейю угрюмо размышляла об этом, забившись, наконец, в низенькую клетушку, вознесенную над двором на шатких опорах. Неправильно это было, впускать в себя подобные мысли, и без того в глазах темнеет от страха и хочется одного – свернуться комочком, зарывшись носом в теплый мех. Но мысли – упорные сущности. Куда от них денешься? Хорошо еще, с возрастом приходит навык контроля, не допускающий их произвольной материализации. (В детских садах вон стены ходуном ходят от противоречивых младенческих порывов, и зрелая воля воспитателя то и дело сшибает их, как ладонь – пляшущий рой мельчайших насекомых.) Эта мысль была словно червь, грызущий плоть. Чувствуют ли они по-настоящему? Хоть что-нибудь, хоть некоторые? Или Тысячехвостый действительно задремал в мертвый час перед самым рассветом – и явился мир без души, мир мертвых, Мир безгласных. Этот мир. Неотвязно лезли в голову детские страшилки – истории про несчастных, которые провалились в жадный мир мертвецов, мир истинной смерти, обрекающий их на вечное блуждание и немоту без всякой надежды на освобождение. Места, где, по преданию, когда-либо открывался такой провал, считались проклятыми. Тейю никуда не проваливалась, ее похитили. Несмотря на отчаяние и шок, она заметила: многое из того, что им рассказывали об этом месте и о Переходе, – не более чем россказни. Скажем, будто тело, переходя на другую сторону, рассыпается на мельчайшие пылинки, а потом собирается вновь. Но самое худшее вполне могло оказаться правдой.

В домике было тепло, Тейю с птицами быстро угрели его дыханием. Птицы возились и бормотали что-то свое, незамысловатое, птичье. Подремав, Тейю придавила одну себе на ужин и очень удивилась истерике остальных. Она ведь все им объяснила, выбрала именно ту, которой пора было прощаться, и буквально окутала избранницу самой искренней благодарностью. Та приняла дар Тейю и простилась с ней, как смогла, но стая… Что за переполох они устроили! Словно кошка забралась! Пришлось в очередной раз увериться в невообразимом: не только люди, но и звери здесь не умели слышать друг друга.

Слегка прогрев птицу, Тейю выедала свернувшуюся кровь, стараясь не давиться. Мучительный голод подхлестывал: давай забудь о приличиях, рви на части и глотай, не жуя. Столь же мучительное отвращение липкими пальцами сжимало гортань. Как многое другое здесь, если не все, птица разила помойкой. Конечно, в четырехногом облике трапеза пошла бы легче. Но Тейю почти не сомневалась – смени она облик, и сам Собеседник Птиц не смог бы убедить глупую стаю, что гостья для них не опасна.

До казенной резиденции куратора было несколько шагов. Слишком мало, чтобы переварить обжигающе горькое блюдо из сострадания к погибшим и стыдного ощущения, что погибли они из-за темных чужих игр. Нелепая, необъяснимая смерть! Опасность, порой смертельная, – неизменный спутник жизни ловчих, так было всегда, и так принято считать до сих пор. Но сами члены Ордена успели привыкнуть к спокойной жизни. Что бы там ни думали восхищенные обыватели, гибель ловчего на задании – не столь уж частое дело. И уж тем более никакой опасности не мог представлять короткий марш по Второму миру от базы до Прохода. И его, Румила, вины в случившемся не меньше, а может, и поболее, чем тех, кто расставлял кукол и выдумывал правила. Потому что он, похоже, ввязался в игру, правил не зная вовсе.

Временное обиталище начальника, тесноватое и мрачноватое снаружи и огромное, бестолково спланированное и вовсе мрачное внутри, встретило его холодом гулкого пустого холла, недовольными физиономиями заждавшихся слуг и общим духом бесприютности, таким давящим, что даже толстокожий Румил поежился, как от сквозняка. Длинный путаный переход но необитаемым залам и галереям старомодного дворца позволил выиграть еще несколько минут, чтобы совладать с чувствами. Куратор принял его во внутреннем дворике, сумрачном и запущенном, как все здесь. Он ожидал Румила стоя, держался подчеркнуто официально – как же, ждать заставили. А может, это для конспирации, подумал магистр в приступе раздражения. Молодой выскочка-заговорщик, его тщательно оберегаемая маска значительности, его вечное спокойствие, вдруг показавшееся деланым, – все это было так мелко!

– Я жду, говори.

Румил выдохнул и начал со сдержанным достоинством:

– Мастер, все шло, как планировалось. Группа захвата, трое ловчих, должна была вернуться два дня назад. Ночью я отправил старшего, Поллика, на промежуточную базу во Второй мир. Он отчитался: подчиненные взяли демона, но к месту Перехода не явились… Поллик отследил демона по Зову, отправился на поиски…

– И что, нашел? Как я понимаю, этот старший, как его там, мертв (Румил поежился – его неприятно поразила чрезмерная осведомленность начальника). Оборотень ушел. А другая тройка?

Другая тройка не вышла на связь. Залегший на дно маг только и мог, что слать нервозные реляции. Формулы поиска были здесь бессильны – магия скатывалась с ловчих, как вода с натертого жиром тела. Сейчас их драгоценный дар работал против них же самих. Оба начальника понимали, что может означать это исчезновение. Обсуждать было нечего.

– Известно хотя бы, как погиб Поллик?

– Плохо погиб, – откликнулся глава ловчих с некрасивым злорадством. – Очень плохо. Убит из самострела-наруча.

Ледяную корку начальственного спокойствия расколола тонкая, в волосок, трещинка. Заполошно дернулся взгляд, и Румил понял: да он боится, несмотря на всю свою холодность, почти бесчувственность, – боится, и еще как. Какая-то раздвоенность, расколотость проступила в кураторе в этот момент. Будто из-за плеча одной личности, переполненной наглой уверенностью в своем могуществе (и на чем, хотелось бы знать, она зиждется?), выглянул и сразу спрятался кто-то другой, маленький, склизкий…

– Это свои, так? – Куратор нервно облизнул губы.

– Не знаю, куратор. – Румил с сомнением покачал головой. – Пока я воздержался бы от выводов…

– А я нет!

Повисла пауза. Куратор молчал сосредоточенно и зло, собираясь с силами, кнутом воли загоняя себя в жесткую схему начальственного поведения. Румил – пусто и свободно, без эмоций, без нетерпения, как зверь в минуту отдыха. Продолжать опасную перепалку не имело смысла. Оба знали ответ. Кроме своих, некому, в том-то и дело! Короткая передышка позволила обоим поостыть. Заговорщики неосознанно сошлись ближе и, внешне сохраняя нейтральный тон диалога начальника и подчиненного, начали совещаться.

– Так, я прощупаю магов, а ты займись Орденом.

– Мои все чистые…

– Думай, ищи. Должно быть что-то… Подумай, что скажешь ловчим. Надо как-то объяснить потери, чтобы лишние слухи не поползли!

Румил поморщился. Куратор что, в самом деле надеется замолчать факт гибели двух групп с интервалом в один день? Групп, ушедших ни много ни мало как во Второй мир с какой-то таинственной миссией, – ребята получили задание уже на той стороне Прохода. Магистр буквально чувствовал, какая густая, жирная вонь исходит от всего этого дела, и только случайный пришлец вроде их нового куратора мог рассчитывать, что ловчие не уловят этой вони и не зададутся естественным вопросом: почему, а главное, ради чего погибли их товарищи.

– Так что с оборотнем?

– Ее потеряли, но она все еще там, во Втором мире, это точно. Сама Проход не откроет. Наблюдатели пытаются рассчитать ее маршрут, рано или поздно кто-нибудь ее нащупает.

– Хорошо, если так, – буркнул куратор. Он как-то разом помрачнел и сник, будто недавнее тревожное возбуждение истощило его и на залатывание маски не осталось сил. – Попробуйте взять ее живой, но особо не усердствуйте. Если что-то пойдет не так, уничтожайте без колебаний. Никто не знает, на что она способна…

Румил слушал, стараясь не глядеть на начальника. Ему было горько и противно. Тот вяло махнул рукой:

– Ладно, Румил, не напрягайтесь раньше времени. Беды тут никакой нет. Отловим другого третьемирца, посмирнее. Но этот, который ей помогает, – вот он не должен уйти. Ни в коем случае! Уничтожить сразу, на месте, без разговоров…

Магистр Ордена ловчих ощутил прилив свежего, юного, давно забытого бешенства. В два шага сократив дистанцию до угрожающе тесной, он яростно выплюнул в лицо начальника:

– Другого, значит, отловим? И концы в воду? Трое, а скорее, шестеро моих людей погибли! Понимаешь ты, шестеро! Ты просто попользовал их втемную, ты клялся, что дело совершенно надежное…

– Тихо!

Куратор отшатнулся и забегал глазами вокруг, то ли ища, кого позвать на помощь, то ли желая убедиться в отсутствии свидетелей.

– Думай, о чем говоришь, магистр. И где. И кому…

Румил отступил, мягко, как кошка, выбирающая позицию получше. Отвесил начальнику уставной полупоклон:

– Ладно. Сделаю, что могу. Но помни…

Двое суток он кружил по городу в надежде наткнуться на след. Напряженное всматривание в окружающий мир и расслабленное, рассредоточенное вслушивание в себя. Голос звучал едва уловимо, временами слабея до шепота, почти дыхания, временами становясь вовсе неслышным, но никогда не замолкал совсем. Дан не всегда мог различить его, но он был, он продолжал звучать. И таинственный инстинкт ловчего будоражил, истончая нервы, изводя, не давая отдыхать, есть, спать. Затяжная ловля, как всегда, завладела им полностью, не оставив ни времени, ни сил на пугающие догадки и тягостные сомнения. Как всегда, Дан не задавался вопросом, зачем ищет оборотня. Тварь нужно найти, вот и все. Многолетнее, с детства, обучение и последующие годы службы делали невозможным сам этот вопрос «зачем», тем более сентиментальный – «за что». Вопросы – только для своих: преступников, отступников, негодяев, выродков всех мастей, но своих. Их нужно поймать затем, чтобы судить, а после казнить или наказать. За что – тоже понятно, за совершенные преступления. Оборотень, кровожадная тварь из преисподней – дело иное. Он должен быть уничтожен не за что-то, а просто потому, что он оборотень. Демон, абсолютное зло. Какие уж тут сантименты! И сейчас, как почти всю взрослую жизнь, Дан делал свое дело.

Голос звучал, звал, нашептывал, морочил голову, не превращаясь в подлинный Зов – неодолимый, безошибочный, выводящий на цель вернее прямого зрения. Дан отключил мобильный и почти не появлялся дома, разве только переодеться и порыться в Сети. К исходу третьих суток следы твари буквально испещряли мысленную карту громадного города, но делу это не помогало. Чудовище перемещалось невероятно быстро, словно под властью того же невыносимого внутреннего зуда, который опустошал самого Дана. Хуже того, в его передвижениях не просматривалось никакой логики. Порой казалось, оборотень бессмысленно мечется с улицы на улицу, из района в район, но Дан гнал эту мысль как заведомую ересь. Хитрая бестия, носительница абсолютной магии не просто так забралась сюда, как лиса в курятник. Есть у нее цель, есть и логика в блужданиях, вот только постичь эту логику, наверное, под силу лишь демону.

Проулки, дворы, тупички, подворотни. Помойки, помойки, помойки… Погода заметно испортилась, затяжное лето как-то вдруг сдалось, пало, утопло в холодных лужах. Дан безнадежно промочил ноги еще в первый день ловли и теперь просто не успевал высушивать кроссовки, не до того было. Форсируя очередной квартал, загроможденный машинами – одни в самопальных гаражах, другие просто так, голышом, – он постыдно спикировал макушкой вниз через громадную трубу теплотрассы. Хорошо еще, физиономия не пострадала. И без того постоянное напряжение и недобритость однозначно лепили образ мелкого бандита.

Он замечал все, любую странность, даже самую невинную, любую мелочь, даже самую неброскую. Истерически-возбужденная и в то же время перепуганная едва не до обморока собачья свора – небольшая, четыре взрослых дворняги, но все рослые и массивные. Распотрошенная голубятня. Длинные шрамы от когтей на стволе осины – следы как следы, киска когти поточила, но на высоте его роста. И, как украшение коллекции, отпечаток босой ноги. Узкая ступня в толстом слое грязи, у пролома в ограде пустующего детсада, в зазоре между двумя дождями. Оборотень прошел здесь слишком давно, чтобы пробудился Зов, и все же это было сродни встрече лицом к лицу – прямая, весомая улика, вещественное свидетельство присутствия Зла среди людей. Дан почти видел, как удлиненная пятка, сизая от холода, погружается в вязкую грязь, и сама собой дорисовывалась над глубоким следом острая выступающая косточка.

Однажды он услышал, как она уезжает. Он, наконец, поймал след и шел по нему уверенно, почти не рыская, как приросший носом к земле спаниель. Голос уже не шептал и не ломался дискантом, он обретал глубину и звучность, прорастая Зовом. Рядом, ближе… В какой-то момент, растворившись в стихии преследования, Дан зацепил волну оборотня. Имелась у него такая способность, не ясновидение, конечно, скорее эмпатия. Мгновение неконтролируемого падения в шкуру твари – и вот он уже вздрагивает от озноба, вздыбившего волоски на чужой коже. Дальше – лавина ощущений, ярких, кричащих, требующих внимания и ответа, отталкивающих друг друга, как невоспитанные дети, рвущиеся к вазочке с вареньем. Ужас, любопытство, благодарность, тоска… Одиночество… Как они умудряются существовать в таком режиме, эти демоны?! Он едва не лишился рассудка за считаные секунды, мысли вспарывали мозг, переживания душили, рвали сердце на части. Все закончилось столь же внезапно и неуправляемо, как началось. В свое время Дан так и не смог развить этот дар в управляемый навык. Слишком важен был другой, главный Дар, и все, что угрожало его совершенствованию, пусть даже полезное само по себе, решительно приносилось в жертву. Но яркая вспышка жизни, самого ее вещества, испытанная в краткий миг врастания в демона, поразила Дана к собственному его неудовольствию. Глубина, сложность, полнота. Какой невероятно насыщенный, многогранный, красочный мир! Признаваться в этом было почему-то неприятно. Да, чрезмерность, да, усложненность, все в избытке, всего через край, и эта стихийность, произвольность, бесноватость – и все же…

Звери. Темный мир – низкий, непонятный, пугающий.

Было еще что-то. Такое, в чем не хочется отдавать себе отчет, что непременно нужно вытеснить из памяти и сердца. Если, конечно, не хочешь в самую кульминацию ловли, прямо посреди дороги, окаменеть бессмысленным столбом, терзаясь ненужными вопросами. Но – было. Он отчетливо воспринял страх и растерянность демона, и предельную усталость, и страдание, и отчаяние вперемежку с такой же отчаянной надеждой. Оборотень метался как мотылек, бьющийся о стекло. Нет, не так! Как загнанный зверь – так будет лучше.

Впрочем, хватит эмоций. Он и есть зверь. Пока еще не совсем загнанный, но за Даном дело не станет.

Рывок, угол дома, вонючая пасть подворотни – как близко! В этот момент из двора донесся рев мотоцикла, и неведомый лихач рванул с места. Дан почти чуял выхлоп форсированного движка и реющий над ним, как верхняя нота, горьковатый аромат жертвы. Жертвы, ускользнувшей прямо из рук, – потому что она уезжала, уезжала на том самом мотоцикле, и только длинная туша дома отделяла ее от Дана. Какой, однако, технически грамотный демон пошел! Беспомощно матерясь, ловчий ворвался во двор, убежденный, что наткнется на растерзанное тело бедолаги-мотоциклиста.