Текст книги "Золотая лихорадка"

Глава 3

– Добрый, – ответил хрипловатый мужской голос. – Я бы хотел услышать Марию.

– Я вас слушаю.

– Вы Мария?

– Да, говорите.

– Я почему-то был уверен, что трубку возьмете не вы и тогда возникнут определенные сложности.

– Прошу вас, не говорите загадками. Какие сложности? Если у вас заказ, то мы, к сожалению, лишены возможности вам помочь. Босса нет в городе. А без него я не могу принимать какие-либо ответственные решения.

– Гм… а мне аттестовали вас как женщину с безупречной логикой. А вы вот так. Ну что же. Начнем с самого начала. Кажется, я сразу сказал, что мне нужны именно вы, а не Родион… это… м-м-м.

Кажется, только сейчас я подметила, что говоривший был несколько… скажем так, выпивши. Что само по себе не могло вызывать у меня восторга. В чем нельзя было отказать моему анонимному собеседнику, так это в том, что он заговорил настолько быстро, что я не успела бы вставить ни слова протеста.

В его речи слышался еле уловимый мягкий украинский акцент.

– Мария, я вот что хотел вам сказать. Я беспокою вас из города Нарецка, это под Николаевом. У нас, к сожалению, с собой мобильных не оказалось, их вчера утопили в пруду. Это, конечно, плохо, да вот только не это самое плохое. В общем, я продиктую вам адрес и как добираться, а вы немедленно приедете.

– Не поняла, – проговорила я, – что-то случилось?

– Или может случиться, – перебил меня не совсем трезвый человек с украинским акцентом. – Об этом вас прошу не я, а Родион Потапович.

– А… почему он сам не позвонил-то?

– Долго объяснять. И не по телефону. Да и возможности особой не было.

– Вы, наверно, один из тех людей, которые поехали с Родионом Потаповичем на эти… на археологические раскопки?

В ответ послышался скептический смешок:

– Ну… если это так можно назвать – да, пожалуй. Больше я говорить не могу, потому что если я начну, то уж никогда не закончу. Лучше вот что: вылетайте ближайшим рейсом до Киева, нет, лучше до Одессы, а оттуда ходят автобусы до Николаева и с пересадкой до Нарецка. Конечно, можно и по железной дороге, но это, так сказать, очень медленно. А время, я так полагаю, не терпит.

– Но с кем я хоть говорю? – с некоторой растерянностью в голосе осведомилась я.

– Моя фамилия Кудрявцев. Николай Кудрявцев, я давний знакомый Родиона Шульгина, вашего начальника.

Ах, вот как, подумала я. Тот самый Коля Кудрявцев, о котором упоминал Родион. И жена его, Аня.

– Да, Родион Потапович упоминал мне о вас, – сдержанно произнесла я. – Вы, так сказать, его старый друг.

– Ну, не такой уж чтобы старый, но, верно, куда постарше вас. Мария, так вы приедете? Я понимаю, что ваша работа и ее специфика располагают к повышенной подозрительности, но тем не менее…

– Я приеду, – отозвалась я, – странно только, что Родион Потапович мне об этом не сказал сам. Что вы от меня скрываете?

Кудрявцев некоторое время помолчал. Потом он кашлянул и, понизив голос, произнес:

– Родион предвидел то, что случится, и предупреждал. Он говорил, что вы непременно зададите такой вопрос, не дожидаясь, пока прибудете сюда сами. Одним словом… у вас нет там параллельных аппаратов?

– Нет, есть просто другой номер в стенах того же дома. Валя, жена Родиона, разговаривает как раз по нему – у меня тут индикатор горит, так что она никак подслушать не может. Вы ведь, если не ошибаюсь, скрываете что-то именно от нее.

– Вы понятливы. Ладно, скажу. Одним словом, Родион Потапович погиб.

Что-то огромное, подобно нью-йоркской башне Всемирного торгового центра, обвалилось у меня в груди. Перед глазами плеснула дурнотная пелена. Не могу причислить себя к слабонервным истеричкам, способным два дня отпаивать себя валидолом и валерьянкой вследствие кончины любимого попугая. Но тут могу сказать – я чуть было не утратила контроль над собой и окружающей действительностью. Слишком просто и буднично были сказаны эти слова, слишком прост и незатейлив – и какая жуть в этой незатейливости! – был их смысл. Я пошевелила губами, которые показались какими-то чужими на моем лице, и, разглядывая в огромном, от пола до потолка, зеркале свое мутнеющее изображение, проговорила:

– То есть как – погиб? Вы же говорили… вы же говорили, Николай, что он просил меня приехать. Как же он мог просить, если с ним… если он…

– Простите меня, Мария. Я не думал, что это затронет вас до такой степени. Вы же просто сотрудник.

Я с трудом удержала себя в рамках приличия, проглотила застрявший в горле комок и, сцепив губы, слушала.

– То есть я знаю, что вы с Родионом Потаповичем давно работаете вместе. Словом, он пропал.

– Так пропал или погиб? – вырвалось у меня.

– Я считаю… – В трубке послышались странные хлюпающие звуки, потом забулькало, и я поняла, что Кудрявцев просто-напросто пьет что-то. И едва ли кефир. – Я считаю, что пессимист – это хорошо информированный оптимист. Именно к такой разновидности оптимистов я себя отношу и потому предпочитаю готовиться к худшему, чтобы не… не… В общем, вы меня поняли.

– То есть… – Я перевела дух, наряду с раздражением ощутив нечто вроде облегчения и затаившейся надежды. – То есть Родион погиб не наверняка, он просто исчез, а то, что вы мне сказали первоначально, – это не более чем ваши домыслы?

– Не домыслы, а гипотеза, – важно сказал Кудрявцев. Забулькало повторно.

Я проговорила:

– Николай, извините, не знаю, как уж там вас по батюшке…

– Петрович.

– Николай Петрович, я хотела бы знать, что произошло на самом деле, а не ваши, с позволения сказать, гипотезы выслушивать.

Сказано было довольно резко, но он не обиделся. Еще бы!.. Кудрявцев издал какой-то неопределенный звук, среднее между курлыканьем журавля и предсмертным кваканьем престарелой болотной жабы, только что раздавленной каблуком. Потом в трубке зашуршало, и возник ясный женский голос:

– Мария? Вы простите моего мужа, он вам тут, верно, наговорил. Вы не смотрите, что у него довольно странное произношение. Они тут второй день пьют. Мобильные утопили, пришлось ехать в Нарецк, чтобы позвонить вам. Я не знаю, какой у Коли с Родионом состоялся разговор, но вот только Родион куда-то исчез. Нет, я слышала, что Николай утверждал, будто он погиб. Не слушайте его. Он вообще нормальный человек, но, когда вырвется в эту археологическую партию, начисто с катушек срывается. В Киеве с ним никогда такого не бывает.

– Аня? – предположила я.

– Да, Аня. Приезжайте, Маша. Мы вас встретим. Или, если вам удобно, скажем адрес квартиры, в которой мы сейчас находимся. Кто-нибудь останется, чтобы вас дождаться. Потому что найти кого-либо на раскопках – дело совершенно нереальное.

– Значит, Родион пропал, – механически повторила я.

– Да, я очень волнуюсь, и все наши тут. В милицию заявлять бесполезно, все таки это Нарецк, а связываться с местным доном Корлеоне не хотелось бы. Родион сам за день до своего исчезновения говорил о том, что ваше присутствие было бы очень кстати. У него был озабоченный вид.

– Диктуйте адрес, – вздохнула я. – Приеду.

– Поторопитесь, Маша. Я не знаю, что тут будет дальше, но и уехать нельзя, и оставаться, честно говоря, боюсь. Приезжайте, по телефону нельзя, я на месте вам объясню. Диктую адрес…

Глава 4

Вот это номер! Мало того, что Родион уехал к совершенно неизвестным мне людям, так он еще, по всей видимости, уехал не просто так! Иначе не произошло бы того, о чем мне только что говорили по телефону. Он упоминал в разговоре с этими Кудрявцевыми меня… упоминал в таком контексте, что я могла бы пригодиться. Чудесно! Мой замечательный работодатель, по всей видимости, опять вписался в какую-то замечательную историю. Ни дня без проблемы, что называется. Как говорил один мой знакомый, высокообразованный человек с пятью классами средней школы и семью годами за кражу со взломом, «опять вписался хавалом в такой отвальный попадос, што чуть на ноль не умножили, епть».

А Кудрявцев – проникновенная личность. Это надо же, такое заявить с места в карьер: «Погиб, то есть не совсем погиб, то есть совсем-совсем не погиб, а это моя гипотеза, потому что пессимист – хорошо информированный оптимист» – и прочая, и прочая.

Вошла Валентина. В руках держала бутерброд. Она сама только что закончила разговор, но тем не менее спросила строго:

– Кто звонил?

– По работе, – не стала вдаваться в подробности я.

– Ты же отдыхаешь.

– Валя, ты вот что. – Я улыбнулась непередаваемо приторной ядовитой улыбкой. – Там, кажется, твой Тапик разорался. Иди качай.

Валентина неловко выронила бутерброд. Впрочем, последнему не удалось достичь пола. Вертевшийся у ног хозяйки пронырливый шарпей Счастливчик моментально проглотил добычу, в прямом смысле свалившуюся ему на голову.

Я из Москвы вылетела на следующий же день. До Одессы добралась удачно, чего нельзя было сказать о пути от Одессы до Николаева. Всю дорогу меня развлекал какой-то пожилой одессит самой характерной внешности, который, между прочим, утверждал, что лично знаком с Михал Михалычем, не Касьяновым, а Жванецким, и что родословная его, то бишь моего попутчика, восходит к дюку Ришелье. Принимая во внимание его выговор и длинный нос в сочетании с черными, в мелкий каракуль, волосами на приплюснутой голове, я могла скорее поверить, что его родословная восходит к Бене Крику с Молдаванки. Попутчик представился Семой Моисеенко (вроде украинская фамилия, а?) и, помимо всего прочего, усиленно травил еврейские анекдоты, стараясь завладеть моим вниманием.

Даже мои периодические мрачные взгляды не остудили его пыла. Наконец он заметил, что я недовольна, и, всплеснув короткими ручками, воскликнул:

– Да я вас умоляю! Наверно, вы думаете: вот пристал этот Моисеенко, привязался таки, вы на него только посмотрите, нет, вы на него только посмотрите! Он ведь еще в ресторан пригласит и кушать будет! Девушка, вы так не расстраивайтесь. Я если с вами еду – это как на мину наступил: стоять – вроде таки неудобняк, а ногу поднять – так ведь убьет, подумать только!

Я улыбнулась, потому что это было действительно смешно, и ответила:

– Образно сказано.

– Да вы еще не слышали моей тетушки Ривы! Она так и говорит: от тебя, Сема, как от судьбы, никуда таки не ускочишь. Был у нее один знакомый дядюшка, жил он, не приведи боже, в Париже. Как ни странно, он там жил не на улице Розьер, близ синагоги, а в самом что ни на есть французском квартале и поэтому совсем офранцузился, перестал исполнять субботу, праздники забыл, свинину кушал за обе щеки, в общем – француз французом. И только одно напоминало о его национальности, и это была его фамилия. Хорошая такая фамилия: Кацман. Самая обычная фамилия, только не в Париже. И решил этот дядюшка сменить свою фамилию, раз только она от его национальности и осталась. Решил просто перевести ее на французский язык. «Кац» – по-еврейски, на идише, «кошка» – по-французски будет «ша» (chat), «ман» – по-еврейски «человек», а «человек» по-французски будет «лом» (l'homme). Вот и дивитесь, девушка: вместо Кацман получилось Шалом. Вот это моя тетушка Рива и называет: от судьбы не уйдешь.

– Интересно, – сказала я. – Наверно, остроумный дядюшка.

Сема Моисеенко, верно, хотел сказать еще что-то, но в этот момент его прервали. Прервала не кто иная, как старушка, сидевшая в электричке прямо напротив нас. Старушка имела сухое лошадиное лицо, поджатые губы, под морщинистым лбом в глазницах ворочались два выпученных глаза, зеленовато-серых, водянистых. По мере того как она прислушивалась к речам Моисеенко, глаза ее выпучивались все больше. На сухой морщинистой шее натягивались две остро выступающие жилы. В тот момент, когда казалось, что глазам дальше некуда выпучиваться, а жилам натягиваться, старушенция подалась вперед и гаркнула:

– Что смеетесь? Вам по сорок лет, а вы смеетесь!

Я мельком глянула в свое отражение в оконном стекле и увидела там элегантную блондинку, которой ну никак нельзя было дать больше двадцать пяти – двадцати семи лет. Старушка же перекинула свой огонь на Сему Моисеенко и, до поры до времени оставив мою скромную персону, сосредоточилась всецело на моем словоохотливом спутнике. Начало было впечатляющим:

– Ты на себя посмотри! Ты же жид! Жид! Ты с Молдаванки. Говори, ты с Молдаванки, Мишка Япончик – твой дедушка! Ты, иудей! Что лыбишься?

Моисеенко безответно пожимал плечами, обозначая слабую улыбку. Дальше события развивались совсем уж в непредсказуемом ключе. Бойцовая старуха подскочила и, ткнув узловатым заскорузлым пальцем сначала в бок, а потом в спину сидевшего рядом согнутого седенького старичка, заорала на весь вагон:

– Он пенсию получает, а вы куда едете?!

– Дурдом, – шепотом сказал Моисеенко.

«Задачки сумасшедшего математика», – подумала я.

– А ты, ты что с ним разговариваешь? – напустилась старушка уже на меня. – Из какой масонской секты твои родители? Что молчишь? Масонка, масонка, на лбу написано! Была бы из секты, не стала бы с ним общаться!

– Караул, – все так же шепотом сказал Сема Моисеенко.

– Ницше был хор-рошим человеком, он умер в сумасшедшем доме! – рявкнула старушка, на некоторое время отвлекаясь от нас. Моисеенко хотел было завести привычную речь о том, что он – это судьба, но его тут же пригвоздила фраза:

– А ты что молчишь? Ты на себя посмотри, а не молчи! Жид несчастный! Ну, я тебе говорю, придурок очкастый!

– Тетушка, а вы не пробовали провериться у психиатра? – самым любезным тоном спросил Сема Моисеенко. – У моей тети Ривы есть прекрасный врач, честный человек и семьянин. Он – диагност, его зовут доктор Шапиро. А вы почему такая антисемитка и ксенофобка? У вас, наверно, нелады с пищеварением?

Хорошо, что нам уже нужно было выходить. Иначе последняя фраза Моисеенко, сказанная от чистого сердца, могла бы дорого нам обойтись.

Я не могла тогда и подумать, что нелепая стычка в электричке со старушкой, чьи выпученные глаза были совершенно бессмысленно налиты ненавистью к миру и маразматическими сенильными процессами, идущими во всем организме, – что эта стычка сыграет какую-то роль во всей скверной истории с исчезновением Родиона и моей поездкой на юг Украины. Я и предположить не могла, что попутчику моему, знатному и занятному рассказчику анекдотов Семе Моисеенко, тоже предстоит некая миссия, которую может выполнить только он. Сема Моисеенко, очкастый племянник неизвестной мне и, кажется, веселой тетушки Ривы.

Глава 5

С трудом отделавшись от Семы Моисеенко, который тоже, как выяснилось, выходил в Нарецке, я разыскала нужный адрес. Искомый дом находился в тихом зеленом дворе, в котором, несмотря на превосходный летний вечер, не оказалось ни единой живой души. Двух же пьяниц, лежавших на земле возле бревна под деревом, пришлось отнести к душам скорее мертвым.

Я поднялась по лестнице и позвонила.

Не открывали долго. В подъезде было прохладно и тихо – ни звука. Сквозь выбитую форточку окна просачивалось пение птиц, отдаленный шум машин, чей-то голос надсадно кричал: «Ле-о-ошка, выходи! Ле-ошка, выходи!» Сердце гулко подпрыгивало, как накрытый ладонью воробей.

Наконец послышались приближающиеся шаги, и низкий мужской голос спросил по-украински:

– Якого биса?

– Мы уславливались, что я приеду. Мария, из Москвы, – четко и без промедления ответила я.

Тихий кашель. Зашумел, открываясь, замок, и на пороге оказался невысокий лысеющий мужчина средних лет. У него было круглое лицо, круглые же очки и покатые плечи. Брови мужчины круто взмывали вверх, будто когда-то он крупно удивился, да так и застыл с выражением вечного изумления перед жизнью.

За его спиной возник второй: высокий, сутулый, широкоплечий, лет под сорок пять, с полуседыми волосами, стянутыми на затылке в хвост. Широкоформатные роговые очки, плотно сидевшие на переносице, придавали лицу этого второго озабоченное, преувеличенно внимательное выражение. Он вытянул губы трубочкой и сказал, чуть растягивая слова:

– А мы вас ждали. Проходите. Коля, отодвинься от прохода. Проходите, располагайтесь. Сейчас будем говорить.

– Говорить… Ну не молчать же! – буркнул круглый и откатился от двери, как некорректно задетый кием бильярдный шар.

В квартире было прохладно, из кухни пахло квасом и укропом. Я почему-то подумала, что второй, с полуседым хвостиком, и есть Николай Петрович Кудрявцев. Но первые же его слова опровергли мое предположение. Все оказалось совсем не так. Николай был тот, кто открыл мне дверь. Он же проговорил вежливо:

– Простите, Мария, кажется, во вчерашнем разговоре с вами я немного дал волю фантазии. Вы не обижаетесь на меня? – И, не дав мне и пикнуть, продолжал: – Вот и прекрасно. Тем более что сейчас не время личным обидам.

– Хотелось бы, Николай Петрович, услышать то, что ни вы, ни ваша жена вчера не стали проговаривать мне по телефону.

Он отчего-то вздрогнул:

– Моя… кто?

– Жена.

– Аня?

– У вас есть другие жены? – вопросом на вопрос, в лучших традициях Семы Моисеенко, ответила я.

Он провел ладонью по лбу:

– Ах, ну да. Простите, запамятовал. Это самое… был трудный день.

– Практически женитьба Фигаро, – тиснул цитату высокий с седым хвостиком.

– Вы хотели рассказать мне, что, собственно, произошло, – напомнила я.

– Да-да, конечно, – ответил Кудрявцев. – О Родионе. Он приехал четыре дня назад. Не могу сказать, чтобы он цвел и пах, но особой озабоченности или недовольства я в нем не заметил. Впрочем, наш Родион всегда был человеком скрытным.

«Это уж точно, – подумала я. – Скрытным – не то слово».

– Он уже года два не приезжал летом на наши традиционные встречи здесь, под Нарецком. Я лучше расскажу с самого начала нашего знакомства, чтобы расставить все акценты. Чтобы вы лучше проникли в ситуацию. Значит, о нашей компании. Мы все учились в одном институте. Саша, вот он, – Николай кивнул на высокого, и тот с готовностью вытянул губы трубочкой и кивнул важно, – учился на пятом курсе, когда мы поступили на первый курс. На истфак Киевского госуниверситета.

– Родион учился в Киеве?

– Да.

– Я всегда думала, что в Москве.

– Ну, это он потом учился в Москве, а сначала в Киеве – до того, как его перевели… гм… в другое место.

«Интересный у меня босс, – мелькнула у меня мысль, – если даже его бывшие однокурсники говорят о нем в таких приглушенных тонах, а я, его ассистентка, правая рука, в первый раз слышу и об учебе в Киеве, и о нарецкой компании археологов-любителей».

– Состав нашей нынешней компании сформировался на первой же археологической практике, а это было на втором курсе. Вел практику как раз Саша Ракушкин, он. – Кудрявцев снова кивнул на человека с хвостиком, и тот опять с готовностью вытянул губы трубочкой и наклонил голову с той же любезной важностью. – Саша у нас знаток археологического дела, он при случае все-все вам расскажет. А возможность такая будет, потому что будет и необходимость. Так вот, вернемся к Родиону. Шульгин учился с нами три года, а потом его перевели в московский институт. Мы тогда не знали причин, думали, что у него трения с деканом, в дочь которого он был влюблен. Декан этот, кстати говоря, мой нынешний тесть, Михал Борисыч.

– А студенческая любовь Родиона, следовательно, ваша жена Анна, не так ли, Николай Петрович?

– Ну да, – с легкой досадой повел тот плечами. – И не хлещите меня именем-отчеством. Я еще не такой старик, чтобы мне полное ФИО в обращение ставили. Вон Саше сорок пять, а его все на «ты» и по имени, потому что нам так больше нравится. Зовите меня просто Николай, а как выпьем сегодня вечером, так и Коля.

– Простите, что? Выпьем? – с вопросительной интонацией вставила я.

– Ну да. Выпьем. Непременно. А какая же археологическая партия без этого? Вы знаете, у меня в Киеве свой бизнес, неплохой, кстати, так я там себе ничего, кроме минеральной воды, не позволяю. А здесь, понимаете ли, отдыхаю душой и телом. Только на этот раз отдых как-то не заладился. Это Родион, чтоб его…

– Его уже нет, – предупредила я возможные «кудрявости» в адрес Шульгина, – так что продолжайте.

– Саша, налей там вина, а то мне сегодня за руль, – кивнул Ракушкину Коля Кудрявцев, и тот, с готовностью поднявшись, провозгласил что-то относительно «социального зла и главного бича современной интеллигенции – пьянства», направился на кухню.

– Вы будете пить за рулем? – удивленно спросила я.

– Вы, Маша, не представляете, какие на выезде стоят злые гаишники. Да, Маша. Они, если видят машину с российскими номерами, сразу же штрафуют. И сумма штрафа, кстати, не зависит от того, трезвый ты или пьяный. Так что можно.

– С российскими номерами? Но вы же говорили, что вы из Киева.

– У меня, что ли, у одного машина? Это Олежа Стравинский из Самары прикатил, а по пути захватил Сашу. Саша у нас кандидат исторических наук, живет в Энгельсе, этот город – спутник Саратова, пишет диссертацию и работает водителем троллейбуса.

Я подняла брови, услышав такое вавилонское смешение жизненных поприщ одного человека. Явился Ракушкин. Молча разлил всем вина, меня даже не спросил, буду ли, но на лице его при этом сияла такая любезная улыбка, что отказаться недостало моральных сил.

Залив бензобаки, пара с киевского истфака переглянулась, и Коля Кудрявцев продолжал:

– Значит, о Родионе. Я говорил, что его перевели с третьего курса исторического факультета. Тогда мы не знали, в чем дело. Потом выяснилось, что Родиона, как и всех особо смышленых студентов, просто-напросто завербовал КГБ. Ну да… И ничего тут постыдного нет. Попробовал бы кто отказаться. Сразу и из комсомола, и автоматически из института вылетели бы. Просто не всем предлагали стать осведомителем. А Родиону предложили. И он, я так полагаю, довольно высоко вскарабкался, да и до сих пор оземь не шмякнулся. Если уж создал частное детективное агентство, которое хорошей репутацией в Москве пользуется.

– Правда, – кивнула я.

– В этот раз я сразу заподозрил, что Родион не просто так приехал. Да он вообще ничего не делает просто так. У него, как в рассказах Чехова, везде есть какие-то свои подводные течения, в которые не абы кто может заплыть. Вот так. Я думаю, это вам известно не хуже меня.

– Да.

– Так вот, в первый день он вел себя довольно раскованно и даже выпил неплохо. С Юлей Ширшовой даже два раза поцеловался, они много лет назад чуть было не поженились.

«Вот какой у меня Родион, – подумала я, – а я его тихоней считала. А он и с Аней, и с Юлей, а где-то там, в Москве, Валя одна».

– На следующий же день, когда мы пошли на раскопки, он не столько работал, сколько озирался, а потом куда-то пропал. Правда, не с концами, под вечер вернулся. Говорил, что ходил купаться. А что купаться, если до речки десять минут, до моря – пятнадцать, а он часа четыре ходил. Плескался, что ли, как тюлень? Потом выяснилось, что он в Нарецке был. Его видели. Стоял с каким-то типом, лысым и блестящим, как шар бильярдный. В укромном месте были, их случайно заметили.

Его, Родиона то есть, Костя Гранин засек, он как раз в город за выпивкой мотался, потому что ее… она… в общем, машина с цистерной местного крепляка не приехала отчего-то. А без крепляка ни ужина, ни обеда. Не водку же на такой жаре, в самом деле, дуть.

– Да уж известно, – деловито высказался с дивана седовласый троллейбусник Саша, кандидат исторических наук, пишущий докторскую. – Водку в жару пить аполитично.

– В тот же день, когда он исчез, вообще все странно было. Сначала пропал мешок со всеми вещами Онуфрия Штыка. Штык, конечно, недотепа кошмарный и пропойца, все таки журналист, но не до такой же степени он… журналист. Онуфрий-то.

– Его так и зовут – Онуфрий? – осведомилась я.

– Так и зовут, – даже подпрыгнул на кресле Коля Кудрявцев, и я проглотила подступивший смех. Сразу вспомнился отпрыск Родиона – Потап, которому еще предстояло пожать ниву анкетных и бытовых мук и неудобств, связанных со своим чудовищным, на мой взгляд, именем.

– У Штыка вообще постоянно что-то пропадает, – сказал Саша Ракушкин. – Только, знаете ли, не так, чтобы сразу полный комплект вещей. В основном он терял фляжки. Вещь в нашем археологическом обиходе не менее необходимая, чем саперная лопатка. Ну еще – термос. В него вино охлажденное наливать – в самый раз. А вечером мы в таз вино наливаем и через край пьем. Так вот, Штык терял фляжки. Стрельнет у кого-нибудь флягу с топливом, хватит до дна, а потом заснет – и поминай как звали. Флягу, конечно. Штык-то всякий раз находился, да еще похмелить просил. Лучше бы вместо Родиона мы Штыка потеряли, – серьезно-добродушно заключил Ракушкин и стал оглаживать свою косичку.

Я слушала, не понимая, какое отношение все это, включая Онуфрия, имеет к Родиону и его таинственному исчезновению. В голову уже лезли всяческие предположения относительно того, что я зря приехала за тридевять земель, быть может, все это шутка, инспирированная археологическим экстазом и многодневным пьянством. И вот сейчас приедем в этот героический… то есть, тьфу ты!.. археологический лагерь, и выйдет мне навстречу расхристанный Родион, который в самом деле не помнит, где он был вчера.

 
Ох, где был я вчера, не пойму, хоть убей,
Только помню, что стены с обоями.
Помню, Клавка была и подруга при ей,
Целовался на кухне с обеими, —
 

как пел Владимир Семенович. Стоит только заменить песенных Клавку и ее подругу на Юлю Ширшову и Аню Кудрявцеву, и получится полное соответствие.

– Ну, ты нас в сторону увел, Саша, – сказал Кудрявцев с ноткой недовольства. – И вообще, что тут отираться, нужно ехать в лагерь. Вино допили? Вот и отлично. А по пути расскажем все остальное.