Текст книги "Зачарованные"

Глава 3

Свет впереди звал, манил, притягивал, а душа кричала от боли и стремилась к этому свету – такому извечному, родному и надежному, но неподвижное тело тянуло вниз, в пустоту. Я падала в бесконечный колодец, а сверху что-то давило чудовищно огромной глыбой, словно кто-то решил похоронить меня в этом колодце заживо. Испытав дикий ужас, я пришла в себя.

Писк, который я слышала, участился, кажется он совпадал с бешеными скачками моего испуганного сердца. Различила приглушенный шум и тихую, размеренную человеческую речь. По ощущениям, меня будто каток переехал, особенно тщательно проехавшись по горлу и груди, а остальное… как в той смешной песенке, «прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо». Кажется, я жива! Осторожно, облегченно вздохнув, приоткрыла глаза.

Навязчивый писк издает прибор, отображающий давление и пульс, приглушенный шум – пациенты и медперсонал, мелькающий за прозрачной перегородкой, отделяющей от коридора бокс, в котором я лежу. Почувствовав чей-то взгляд, я, скосив глаза и с трудом повернув голову на миллиметр, увидела трех людей, полукругом стоящих сбоку от кровати и радостно, с облегчением глядящих на меня: строгую женщину пятидесяти лет и двоих мужчин. Один из них, одетый в медицинскую униформу, – голубоглазый, с кривым орлиным носом и синеватым от щетины подбородком – чуть сдвинув очки, устало потер переносицу. Второй – жгучий черноглазый брюнет – хотел было направиться сразу ко мне, но его удержал медик в очках и подошел сам. Присев на стул рядом с кроватью, мягко и спокойно заговорил на английском:

– Здравствуйте, как вы себя чувствуете, мисс?

Прикрыв глаза, еще раз «прошлась» по своему телу и, оценив его состояние как терпимое, хотела ответить, но из горла раздался лишь едва слышный хрип, после которого осталось ощущение, что по моей глотке прошлись наждачной бумагой, оставив после себя саднящую боль. От ужаса распахнулись глаза, дыхание сперло. Медик хотел положить на мою ладонь свою, но я инстинктивно резко ее убрала, не испытывая желания погружаться в его прошлую и будущую жизнь без разрешения. Неверно истолковав мое поведение, он убрал руку и продолжил:

– Не волнуйтесь, мисс Савинова, вы находитесь в Американском госпитале Парижа, в полной безопасности, вашей жизни и, к счастью, здоровью ничего не угрожает. Вы моя пациентка. Меня зовут доктор Фостьен, это, – он повернул голову к женщине, – оперировавший вас хирург, доктор Элиза Ману, а это, – кивок в сторону другого мужчины, – инспектор криминальной полиции месье Этьен Круазо. Он ведет расследование в связи с нападением на вас и очень желает побеседовать с вами, когда будете в состоянии дать показания. Хочу сразу сообщить, чтобы вы не волновались: все расходы, связанные с вашим лечением и отправкой домой, взяли на себя организаторы конкурса.

Конкурс! В моей голове словно бомба взорвалась. Я вспомнила все, что произошло после. В подробностях! Причем не только в отеле, но и то что видела, прикоснувшись к несостоявшемуся убийце, нелюдю и маньяку. Боль, гнев и страх затопили сознание и, сжав кулаки, я дугой выгнулась на кровати, хрипло застонав сквозь стиснутые зубы. Раздались короткие команды, вокруг засуетились люди, через минуту я почувствовала легкий укол в руку, а затем меня снова накрыла темнота.

Второе пробуждение прошло гораздо легче и даже как-то привычнее. Я увидела инспектора, мирно почивающего, сидя на стуле и облокотившись на кровать. Снова закрыв глаза, долго думала о том, что теперь со мной будет. Во-первых, о чем можно рассказать инспектору, во-вторых, жизненно важно знать, что стало с моим голосом. Одна мысль о его потере грозила вылиться в истерику, и мне стоило огромных усилий подавить ее в самом зародыше. В общем, чтобы зря себя не накручивать, нужна информация и, судя по голодным спазмам в животе, – еда. Снова перевела взгляд на инспектора, с трудом переборов отвращение к тому, что собралась сделать, взяла его за рукав, и, положив его руку на свою, прикрыла глаза…

Картинки и образы выстроились в ряд, спеша донести до меня информацию о прошлом человека. Узнав о нем все, что нужно, резко отдернула руку, он почувствовал и проснулся. Моргнув, прогоняя сон, уставился на меня:

– О, простите меня, мадемуазель, я непростительно вел себя, заснув практически на вашей кровати. – Извинения он выпалил на французском, затем с доброжелательной улыбкой уточнил: – Вы понимаете меня или перейти на английский?

Я кивнула и началась стандартная процедура допроса. От переводчика, адвоката и дипломатического представителя я отказалась. За легким флиртом обаятельный инспектор пытался скрыть жгучий профессиональный интерес, следил за моей реакцией, заодно оценивал настроение после повторного пробуждения. Я не спешила – переваривала информацию о ходе расследования, полученную из его воспоминаний, и ужасалась сообщением врача о моем состоянии. Перед глазами все еще плавала картина, поразившая даже инспектора, когда он увидел меня с разорванным горлом в залитом кровью номере отеля. Он был искренне потрясен, тем более, пострадала талантливая молодая певица, которая теперь, по мнению врачей, не петь, а говорить будет с трудом. Поэтому на моей карьере можно поставить большой и жирный крест.

Расследование моего дела поставило весь отдел, в котором служит Круазо, в тупик. Свидетели видели, как в номер ворвались двое, а потом неожиданно исчезли, причем никто не видел, как они выходили. Номер, находящийся на шестом этаже, подозреваемые покинули, скорее всего, через балкон и скрылись в ночном городе в неизвестном направлении. Данные внутренних и наружных камер наблюдения ничего не дали, словно нападавшие взялись из ниоткуда и исчезли в никуда.

Вот и думали-гадали все, что же произошло. Зачем надо было совершать такое нечеловеческое зверство над красивой девушкой, прекрасной певицей и, к тому же, судя по информации, полученной от коллег из России, ведущей практически затворнический образ жизни. Все эти мысли инспектора Круазо пронеслись передо мной, сложившись в полную картину событий после нападения. Меня ждет безрадостное будущее без возможности петь. Это гораздо больнее, неимоверно, чем когда меня убивали. Ведь голос – это моя связь с миром, способ общения, выражение эмоций и чувств, а теперь я отрезана от него. Благодаря своему проклятию, я понятия не имею, что меня ждет дальше и чем зарабатывать на жизнь. Чем вообще жить?

Тяжкие раздумья осторожно прервал Круазо:

– Мадемуазель, я понимаю, вам сейчас непросто, но нам придется поговорить о том, что с вами произошло. Нам очень важны ваши показания, без них мы наощупь ищем дорогу к преступнику, который сотворил с вами такое.

Устало посмотрела на него и сипло прошептала:

– Я и так потеряла все. Не хочу провести остаток своих дней в психушке, рассказав вам о моих предположениях. Поэтому ограничусь только голыми фактами.

Чтобы успокоить пылающее горло, глубоко вдохнула, глотнула через трубочку воды из любезно поданного мне стакана и продолжила, игнорируя шокированный взгляд инспектора:

– Я вернулась в номер после заключительного концерта, поела и выходила из ванной, когда в дверь постучали. Открыла, подумав, что пришел официант за посудой, но вместо него ко мне в номер ворвался мужчина. Высокий, не качок, но очень сильный. Зажав мне рот рукой, свалил на кресло и зубами разодрал горло. Больше я ничего не видела, потеряла сознание. Мужчину я, конечно, опишу, но уверена, вы его никогда не найдете, и мое дело так и останется нераскрытым. – Немного помолчав, я горько прошептала: – Он сказал, что его приз гораздо ценнее моей жизни. Мне спасли жизнь, но мой голос – это вся моя жизнь. Он, скорее всего, не думал, что я смогу выжить. Думаю, врачей я тоже удивила своей живучестью. Да?

Он пристально смотрел на меня, то ли пытаясь выяснить, в своем ли я уме, то ли вытянуть более подробное и правдивое описание происшествия хотел. Не получив ответа, я отвела глаза и уставилась на прозрачную перегородку, за которой мелькали люди.

– Неужели вам больше нечего добавить, мадемуазель Савинова? Может, хотя бы попробуете рассказать, как было на самом деле, а я сам решу, можно верить или нет. И еще, мне жаль, что у вас так жестоко отобрали потрясающий голос, кардинально изменив дальнейшую жизнь… – мой скептический взгляд с горькой усмешкой заставил его остановиться и отвести глаза, затем он как-то неуверенно продолжил: – Но ведь вы можете найти себе другое занятие. Главное, вы живы. Действительно, вы во всех смыслах уникальная женщина. Прекрасная, талантливая и сумевшая выжить там, где любой другой не смог бы. Поистине, вас бережет ангел-хранитель! Не стоит хоронить себя так рано. Уверен, вас ждет счастливое будущее. Происшествие со временем забудется как страшный сон.

Меня передернуло: увещеватель нашелся. Конечно, он не знает, кто я и что я и почему, потеряв голос, потеряла все, но меня уже понесло, не думая о последствиях, я выплеснула на него весь гнев и отчаяние:

– Инспектор, вы ничего обо мне не знаете, а делаете скоропалительные, и главное – пустые выводы. Мне было три года, однажды отец поздно пришел домой и начал рассказывать маме, какой тяжелый день выдался. В тот момент он держал меня за руку, и я поняла, более того, увидела, чем же он на самом деле занимался: гулял с двумя друзьями и кучей проституток в сауне. Ну, это я потом, став взрослее, поняла, а тогда была слишком мала, поэтому рассказала о «голых дядях и тетях». Мама была в шоке, папа – в гневе, он решил, что мама за ним следила вместе со мной и, поругавшись, они разошлись по комнатам.

Продышалась и через саднящую боль, раздирающую горло и душу, зашептала дальше, цедя слова сквозь зубы:

– Потом произошла еще пара подобных ситуаций; и когда до родителей, наконец, дошло, чем природа наградила их ребенка, папа, обозвав меня сатанинским отродьем, ушел из дома. Развелся с мамой и двадцать два года после общался со мной только по телефону и с помощью открыток. А в тот вечер, перед тем как меня чуть не убили, он позвонил и потребовал денег. Ведь я стала знаменитой и, возможно, в перспективе буду состоятельной. Причем, получив отказ, отец шантажировал меня именно тем, что расскажет о моем даре всему миру. Как вам?

Из-за моего проклятия мама не смогла снова выйти замуж, обрести счастье с другим мужчиной. Правда, благодаря этим способностям, мы иногда играли в лотерею и выигрывали деньги, позволявшие жить совсем неплохо. Во всяком случае, оплачивать мое дорогостоящее образование.

Именно из-за дара, обернувшегося проклятьем, мама так и не смогла еще раз полюбить, с моей помощью проверяя своих любовников и избавляясь от них. Не нашла идеального. А я? Вы думаете, я добровольно живу отшельницей, без друзей и врагов. Просто любой, кто коснется меня, раскроет свое прошлое со всеми ошибками, терзаниями и ужасами. А вот тот, кого коснусь я, одарит своим будущим, каким бы оно ни было. Я не способна изменить что-либо. Хотя пыталась в детстве и юности несколько раз помочь близким людям: спасти от смерти, предостеречь от ошибок. Вы думаете, меня хоть кто-то послушал? Нет! Полагаете, легко видеть последствия чужих ошибок или смерть, не в силах помочь? Знать и молча наблюдать за развитием событий? Я не могу ни с кем сблизиться, не могу никому довериться. Потому что меня будут либо бояться, либо считать сумасшедшей, либо используют в своих целях. Теперь прикасаться к другим – словно наступить в дерьмо и хорошенько потоптаться. Как вы считаете, мсье Круазо, какое меня теперь ждет будущее? Мой голос – возможность общения и связи с миром. Возможность зарабатывать, обеспечивая себе достойную жизнь, а что теперь будет? Я не знаю! Хотите, я расскажу, что вас ждет?!

Схватив инспектора за руку, выпустила на волю его будущее и – ужаснулась! Похолодев, онемев от боли, я едва слышно пошевелила губами:

– Если вы мне не поверите, месье Круазо, – погибните. Прошу вас, нет, умоляю: наденьте бронежилет, как только выйдете из клиники. И не снимайте до утра, заклинаю вас. Хотя бы просто ради шутки. Поверьте мне, пожалуйста. Я не буду вам рассказывать, что произойдет, иначе вы можете изменить будущее, а эта пуля все равно настигнет вас уже при иных обстоятельствах.

Он выдернул у меня руку и, вытерев ладонь о штаны, словно испачкался, встал со стула и направился вон. На пороге он нервно обернулся, извинился и попрощался, уже выходя в коридор. А я молча глотала слезы.

После легкого обеда, принесенного улыбающейся медсестрой, я провалилась в тревожный сон. Следующие два дня лежала, погрузившись то в сон, то в печальные думы, беседовала с врачами и ела, набирая растраченные силы и килограммы. В конце концов, додумалась до того, что, наверное, зря выложила инспектору подробности о себе. Еще неизвестно, как он отнесется к моим откровениям, хватит ли ему здравомыслия сохранить тайну?

Врачи сообщили, что из-за огромной кровопотери мне сделали переливание крови, но все равно наблюдается сильнейшая анемия и воспаление внутренних органов, с которым они не очень успешно борются. Горло восстановили – насколько можно справились с тяжелейшими повреждениями. И если внешне, со временем, шрамы будут почти незаметными, то внутренние – никуда не денутся и голос не вернется. Постоянно держалась довольно высокая температура, которая не поддавалась лекарствам. В общем, полный постельный режим и интенсивная терапия.

Вот я и лежала за неимением выбора, не зная, что делать дальше и, честно говоря, не в силах полностью осознать и принять случившееся, да еще вспоминая видения страшной кончины своего несостоявшегося убийцы. Этого не может, не должно быть и, тем не менее, проклятие еще ни разу не ошибалось и не обманывало. Об инспекторе Круазо не было никаких вестей. И как теперь жить с этим? Ну хотя бы в новостях по телевизору о нем ничего не слышала.

Проснувшись, я увидела у кровати парня, увлеченно щелкающего смартфоном, а может и снимавшего на камеру. «Репортер!» – озарило меня вспышкой паники и злости. Я потянулась к кнопке вызова персонала и в этот момент в палату вошел инспектор Круазо. Вывел репортера за дверь и несколько минут провел с ним в коридоре. Как я поняла, выяснял личность, зачитывал права, с кем-то связывался по телефону и выглядел спокойным и убедительным.

Затем инспектор вернулся в палату, присел возле меня. Кажется, собравшись с силами или мыслями, произнес:

– Простите, мадемуазель, охранник немного отвлекся, а репортерская крыса смогла пробраться в палату. Больше этого не повторится. Я удалил все ваши фотографии на камере, проблем не будет.

Как будто этот репортер не мог сразу отправить фото в облако. Ну и на том спасибо.

Инспектор немного помялся, а потом словно прыгнул в воду с головой:

– Спасибо, что предупредили о бронежилете. Я все-таки выполнил вашу просьбу и надел, хотя, честно признаться, чувствовал себя полным идиотом. Но через несколько часов стал свидетелем ограбления инкассаторов и помог им отбиться от грабителей. Если бы не вы, я бы сейчас лежал в морге с двумя дырками – в груди и животе, – он невольно потер грудь, – до сих пор болят. Вы мне, можно сказать, спасли жизнь. Теперь сослуживцы считают меня провидцем и везунчиком. Так и не решился рассказать им, почему заблаговременно нацепил чертов жилет. Знаете, что я подумал. Обладая вашим даром, можно столько дел раскрыть! У нас столько преступлений висит…

Я в замешательстве посмотрела на него и прошептала:

– Неужели вы не поняли, о чем я тогда говорила. Ведь мне повезло, что вы хороший человек, адекватно отреагировавший на предсказание. Я же не просто вижу, а пропускаю видения через себя. Чувствую их. Некоторые долгие годы приходят в себя после всего одного страшного события в жизни, а я вижу и чувствую их у разных людей в большом количестве. А вы сейчас предложили мне наблюдать и раскрывать преступления, убийства. Да я просто сойду с ума! Даже при самом хорошем исходе вряд ли нормальным человеком останусь. Извините, месье, но как-нибудь без моего участия раскрывайте, я вашей работы даже врагу не пожелаю, не то что себе.

После длинной речи снова заболело горло, я поморщилась и развела руками. Он сконфуженно посмотрел на меня:

– Извините, мадемуазель Дарина, еще раз благодарю вас за неожиданное спасение. – И сделал попытку добиться от меня правды: – Может быть, вы все-таки расскажете о том, что произошло тогда более подробно.

– Нет, инспектор. И не говорите, пожалуйста, никому ни обо мне, ни о предсказании. Мне и так придется кардинально менять образ жизни, не добавляйте проблем, с которыми мне не под силу справиться, тем более вы мой должник.

На несколько секунд задумавшись, Круазо кивнул и откланялся.

Я тупо пялилась в телевизор, слушая новости. Все еще муссировались различные версии моей трагедии. За последние два дня меня навестило множество официальных лиц: двое от организаторов конкурса, почти вся группа, приехавшая со мной во Францию, агент страховой компании, атташе из посольства и снова инспектор. Прямо проходной двор, честное слово, а не больница. Меня визиты уже не просто напрягали, а, скажем так, вызывали глухое раздражение. Через две недели после госпитализации, устав от пребывания в замкнутом пространстве и неизвестности; по мнению врачей, не пройдя до конца курс лечения, я выписалась. Благодаря помощи и содействию Этьена Круазо забрала свои вещи из отеля и покинула Францию.

Глава 4

Из зеркала в ванной на меня смотрела странная расплывшаяся рожа. По-другому не скажешь, глядя на «плавающий» овал лица и щелки вместо глаз. Нос то огромной грушей свисал до верхней губы, задевая ее, то поднимался вверх. Создавалось впечатление, что лицо пыталось определиться, какую же форму ему выбрать и никак не могло принять решение.

Три дня назад я вернулась из Парижа, с трудом избежав общения с встречавшими в аэропорту репортерами и другими заинтересованными лицами. Словно мышь в нору забилась в свою квартиру, не желая никого видеть и слышать. До сих пор испытывая неприятную слабость и озноб, – температура по-прежнему не проходила – я, словно привидение, слонялась по комнатам, не решаясь выйти наружу. Меня в очередной раз выручили старые бабушкины подруги. Принесли «здоровую и вкусную домашнюю еду» и заполнили холодильник «витаминами».

Не отвечая на телефонные звонки и ни с кем больше не общаясь, я просуществовала или промаялась три дня и вот, на утро четвертого, увидела это. Испуганно распахнув халат, я с ужасом поняла, что и тело, словно горячий воск, «поползло», размазывая очертания и теряя свои истинные формы. Я кинулась к телефону, схватив его дрожащими руками, набрала «112». Услышала стандартное приветствие и замерла, прижав телефон к уху. Что сказать? Что я, словно воск, таю, или меня недавно погрыз монстр в человеческом облике? У меня две с половиной недели температура держится от тридцати семи до тридцати девяти и, скорее всего, именно поэтому галлюцинации посещают.

Выключила телефон и снова направилась в ванную, как ни странно, на цыпочках, стараясь не шуметь и не издавать лишних звуков. Потом, когда до измученного сознания дошло, что я, будто партизан в тылу врага, бесшумно пробираюсь в – собственную ванную, расхохоталась, испытывая на прочность саднящее, медленно заживающее горло. Да, такими темпами я очень скоро сама попрошусь в психушку. Мысленно отмахнувшись от наваждения и прочей лезущей в голову белиберды, я почувствовала себя увереннее. Задрав подбородок, вошла в ванную и, сглотнув, с опаской посмотрелась в зеркало. Уф-ф-ф…

Там отражалась я и только я – Дарина Савинова, двадцати пяти лет от роду. Стройная, чуть выше среднего роста платиновая блондинка с серебристо-серыми глазами и светлой кожей – настоящая снежная королева. Из-за характерной внешности и необходимости всегда носить перчатки, чтобы защититься от видений, в школе и консерватории меня именно так и называли.

Выражение «красота – страшная сила» в моем случае не срабатывало, вернее, красивая девушка наделена страшной силой. Красота, как бы ни было обидно, не творила чудеса и удивительные вещи. Я вела себя таким образом, чтобы на меня обращали внимания не больше, чем на других. И мне это удавалось. Ко всему прочему, занятия, конкурсы, концерты, мастер-классы, плюс несколько языков почти не оставляли времени для общения со сверстниками, спать иногда некогда было.

Снова осмотревшись, я облегченно вздохнула и вышла из ванной. Решив, что синие круги под глазами и выпирающие кости позитива и очарования не добавляют, пошла «усиленно питаться и поднимать гемоглобин».

К вечеру температура несколько раз скакала; два раза я снова наблюдала «огарок свечи» в зеркале. Меня так трясло, что даже ложку в руках не могла удержать. Казалось, будто действительно схожу с ума, но обращаться ни к психиатру, ни к терапевту совсем не хотелось, мягко говоря. Я решила сделать ход конем. Во время очередного «свечного приступа» схватила телефон и сделала несколько селфи – надо же убедиться, в конце концов, что это не галлюцинации.

После того как в зеркале на меня снова смотрела моя прежняя, еще более-менее симпатичная физиономия, с замирающим сердцем прокрутила фотки и поняла, что с головой у меня все в порядке, вроде бы, а вот с телом… как-то не очень. Удалив фотографии и закутавшись в одеяло, я решила спать с мыслью: «Завтра все пройдет». Напрягать дополнительно и так сильно пострадавшую голову не стоит.

На следующий день, снова столкнувшись со вчерашней проблемой потери формы тела, я уже не раздумывала. Собрала вещи, очистила холодильник, пока находилась в стабильном состоянии, которое проверяла с помощью зеркала, надела на себя побольше одежды. Затем на старенькой «королле» отвезла ключи от квартиры и деньги на оплату коммуналки бабушкиной подруге и уехала из города. Если и сходить с ума, то подальше от людей, хорошо, что бабуле давным-давно перешел по наследству в Подмосковье так называемый домик в деревне. В котором меня обычно оздоровляли летом.

В супермаркете я быстро купила продукты на длительное время, кое-какую нужную в хозяйстве мелочь и покинула территорию асфальта и бетона. До нашей дачи добралась только к вечеру и, загнав во двор машину, накрыла ее чехлом, чтобы не привлекать внимания. Наш старый, бревенчатый, с печкой и банькой дом стоит на краю деревни, возле леса. В другое время я бы сюда одна ни ногой, потому что боюсь темноты и одиночества. А теперь, после смерти бабушки и мамы даже позвать на помощь, или просто довериться попросту некому.

«Да… дожилась, мать! Помрешь – и никто не узнает, где могилка твоя, Дарина!» – пробурчала себе под нос.

И загрустила, поняв, что разговаривала сама с собой. Может, собаку завести? И спокойнее будет, и поговорить с ней можно. Все лучше, чем одной рядом с темной лесной стеной. Тут хоть кричи-обкричись – на помощь никто не придет, да и некому. Деревня постепенно дичала и пустела. Шестнадцать жилых дворов и множество пустых домов, которые даже сейчас, в середине лета, пустуют. Хорошо, что электричество еще не отрубили, а то мне тут совсем худо было бы. Сразу подключив старенький дребезжащий холодильник, сложила в него продукты. Расставила консервы и пакеты по полочкам в шкафчике, протерла везде пыль и вымыла полы. Потом постелила привезенное с собой белье и, наскоро ополоснувшись в тазике теплой водичкой и перекусив, легла спать.

Разбудила боль. Не просто боль, а Боль с большой буквы, скрутившая меня в бараний рог, причем в буквальном смысле, до хруста костей. А когда через несколько мгновений боль отступила, я заплакала от счастья: отпустило! Я тихонько лежала, беззвучно проливая слезы, не смея сдвинуть голову с мокрого соленого пятна на подушке, чтобы лишним движением не вызвать новый приступ. Боялась даже пальцем пошевелить, даже вдохнуть глубже.

Вдруг я поняла, вспомнила, что за время, прошедшее с того кошмарного вечера, когда на меня напал монстр, я не плакала ни разу, находясь словно в прострации или шоке. Как будто со стороны наблюдала за собой, людьми и событиями. Внутри у меня образовалась пустота, которая, словно черная дыра, поглощала все эмоции, страхи и чувства. И вот теперь эта дыра, наконец, заполнилась до отказа, и скопившаяся там гремучая смесь грозила вырваться наружу, разрывая грудь от тоски, страданий, одиночества, крушения надежд и утраты мечты о благополучной жизни.

Хоть я всегда верила, что надежда умирает последней, – смирилась. Неужели все-таки смирилась с тем, что стала живым трупом?! Уже умерла… Но ведь даже с разорванным горлом, истекая кровью, с ощущением отвратительного вкуса чужой крови на языке хотела жить и до последнего верила. Даже не знаю во что, но, главное, верила. А теперь лежу здесь, будто на краю света, спрятавшись ото всех, и боюсь пошевелиться. Как я до этого докатилась?

Моей красоте многие завидовали, певческому таланту предрекали большое будущее, а уникальными способностями хотели пользоваться. Кто в благих целях, а кто – в откровенно низменных. Неужели я стала никому не нужна, даже самой себе? Придя к неутешительным выводам и почувствовав сухость в горле, попыталась встать с постели. Пойти напиться что ли? Не судьба…

Следующие двое суток я запомнила смутно. Иногда все-таки приходила в сознание и, кое-как проковыляв на кухню, что-то жевала, чтобы заглушить дикий голод и боль в желудке, а спустя какое-то время снова проваливалась в преисподнюю, где царили мрак, боль и ужас. Просто рай для мазохиста, а я к ним, к сожалению или счастью, не отношусь. Ситуация усугублялась полным неведением причины моего плачевного состояния, а рассчитывать на чью-либо помощь в этом медвежьем углу…

Несколько раз, придя в сознание, я порывалась ползти к двери, надеясь добраться до телефона, до машины и попросить помощи, любой помощи. Но каждый раз, отчего-то вспоминая трансформированную рожу моего несостоявшегося убийцы и эффектное появление-исчезновение еще двух теней, думала, что мне уже никто не поможет. Даже пациентом психоневрологической клиники мне не быть. Свидетелей убирают! Поэтому терпела, терпела, забывалась и снова терпела…

Разговор с собой перешел на мысленный, потому что мой сиплый шепот превратился в хрип, а после очередной зубодробительной волны исчез вовсе. Дом вместе со мной погряз в тишине и страданиях. Я молча корчилась в судорогах, беспощадно скручивающих тело, пока в очередной раз не очнулась на полу, в рвотных массах и… что там еще подо мной, лучше было не выяснять.

С трудом приподнявшись на дрожащих, сбитых до крови о доски руках, попыталась встать. С третьей попытки мне, наконец, это удалось, и я, цепляясь за стены и мебель, поплелась на кухню, испытывая нестерпимую жажду и дикий голод. Скорее всего, изначальные животные инстинкты сработали: есть, пить, испражняться – все, больше ни одной светлой разумной мысли.

Трясущимися руками открыла банку тушенки. Не разжевывая, жадно съела и выглушила литр минеральной воды прямо из бутылки. Зато в голове почти перестало шуметь и перед глазами не мелькали «мушки». Назад я вернулась уже более уверенно.

В ужасе оглядела комнату. Все вверх дном, на полу вонючие нечистоты, царапины от моих ногтей, бурые пятна засохшей крови, а в окно светит заходящее солнце, делая картину еще непригляднее. С трудом передвигаясь, словно заведенная, я отдраила весь дом, с остервенением убирая следы и запахи того, что со мной творилось. Как ни странно, чувствовала себя с каждой минутой лучше. Разошлась не на шутку, даже напевала… в душе!

Потом, сходив на задний двор к колодцу за водой, с таким же тщанием, до скрипа, едва не сдирая кожу, отмыла свое многострадальное тело и грязные всклокоченные волосы. Тщательно вымывшись, я, наконец, ощутила удовольствие от чистоты и свежести, вместе с которыми пришла твердая уверенность: боль больше не вернется, самое плохое позади. Я верю, а значит – снова живу. Хорошее настроение придало бодрости и сил. Поеживаясь от вечерней прохлады, я еще раз сходила за водой, чтобы приготовить нормальный ужин. Поесть решила «при свечах», прилично одевшись и с музыкой. Словно извинялась перед собой за время, которое провела подобно раненному животному.

Следующая ночь, щедро одарив хорошим отдыхом, принесла долгожданное чувство покоя и уверенности в завтрашнем дне. Я повалялась подольше, наслаждаясь теплом и комфортом. Потом живо вскочила и, прибрав постель и одевшись в легкое синее трикотажное платьице на бретельках, пошла завтракать. За раскрытым окном пели птицы, трещали кузнечики и ярко светило солнце, наполняя тело чудесной легкостью, от которой хотелось петь и танцевать.

Взгрустнув оттого, что петь теперь не могу, я включила плеер и, пританцовывая под музыку, варила манную кашу на сухом молоке. Бабушка считала манку очень полезной пищей для ослабленного организма. Надо жить позитивно и с улыбкой смотреть в завтрашний день, иначе не миновать психушки. Хотя улыбаться было трудновато, но ведь жизнь продолжается, как правильно недавно заметил Этьен. И вообще, побывав на краю бездны, я по-другому начала относиться к жизни, решив более легко и ярко проживать каждую отведенную мне богом минуту. Ведь она в любой момент может оказаться последней.