Текст книги "Цвет и слово. Игры правого полушария"

Сила. Истоки

Ксеня

Дом, который мне снится до сих пор, вот уже… нет, не скажу, сколько.

Дом на улице Карья в Пярну – приморском, курортном, зелёном, чудесном городке с аккуратными домиками прибалтийского стиля, с кинотеатрами, ресторанами, курзалом, эстрадой под открытым небом у моря. Это дом двоюродной бабушки. Мне странно видеть написанным слово «бабушка». Ксеня была мне просто другом, моей любимой, с которой я всегда хотела быть рядом, смеяться, делиться историями и слушать её рассказы о прошлой жизни.

О, эта жизнь, как из романа Мопассана: там и влюблённости, и страсти, и трагедии, благополучие и богатство, счастье в семейной жизни, великолепие светских гостиных, изысканность интерьеров, и потом – полный крах всего…

На фото конец XIX – начало XX века. Что за мир открывается, оттуда нет желания возвращаться. Погружаешься в иную жизнь.

Ксеня-гимназистка, стоит картинно, с прекрасной осанкой, взявшись за спинку наклонённого венского стула. Будто стихи свои читает. Юная красавица.

А здесь она в профиль с красивейшей и модной по тому времени причёской.

Она, но уже мама и супруга. С дочерью Ксенией и мужем Антоном в своей гостиной в Пярну на фоне изящных консолей, изысканной мебели, японских картин, вышитых шёлком. Члены семьи со вкусом, очень красиво одеты, по моде конца двадцатых годов ХХ века. Это счастливая и благополучная семья.

Вот она же в шляпке со страусиным пером (фото в три четверти) – своевольно приподнятая голова, большие карие глаза, красивый прямой нос, не улыбается, гордится статью.

Сохранилось и фото Екатерины Второй – это тоже Ксеня, в роли императрицы – не профессиональный, любительский спектакль. Роль для неё, потому что Ксеня по сути – царица. Высокая, темноволосая, умные глаза, соболиные брови (так издавна на Руси называли густые, шелковистые брови), красивая фигура, не худая, от неё исходит мощная жизненная сила, уверенность в себе, глубина чувств и самоконтроль. Это она – Ксения Леонтьевна Нымм.

На последних фото она осталась тоже царственной, но уже старой, ушла из жизни в 97, хотя уходить не хотела, желала жить.

Я любила расспрашивать Ксеню о «старине». Мои бабушки и дедушки рано ушли из жизни, вот Ксеня и заменила их всех. И она рассказывала.

Родились мои бабушки (Александра – родная, а Ксения – двоюродная) в Орше, в тогдашней черте оседлости. Семья обедневших русских дворян. В роду были шведы Калиниусы, поляки Томашевичи, французы Ордо. Наш предок Иван Меллер-Закомельский служил у Павла Первого, который в благодарность одарил своего любимца платиновым перстнем с алмазом и маленькими гранатами. Также подарил ему карманные часы с эмалью. Одна из прапрабабушек была фрейлиной, кажется, Марии Фёдоровны (второй супруги Павла I). Давно прошедшие времена…

Семейство жило в поместье на высоком берегу Днепра, куда из красивейшего сада, созданного руками моей трудолюбивой прапрабабушки Александры Станиславовны Калениус на месте бывшего «сметища», вела живописная тропа к Днепру и открывался изумительный вид на реку. Александра Станиславовна рано овдовела, потом похоронила свою дочь и воспитывала одна семерых внуков. Их отец, будучи уже вдовцом, сошелся с гувернанткой и бросил детей. Жили бедно, девочки-гимназистки давали уроки музыки, их бабушка сдавала дом, чтобы прокормить всех, сами жили во флигеле.

Моя бабушка – Александра – старшая из семерых. По свидетельству знавших её – необычайно одарённая пианистка, тонкой душевной структуры человек, романтичная, добрейшая и умнейшая женщина. Всю жизнь болела, была физически слабой, но очень сильной духом своим.

Ксеня – её младшая сестра, год разница – о ней пойдёт речь в рассказе.

Лена, Лида, Володя, Оля – умерли юными. Николай был младше Ксени, его я знала хорошо. Бывший белогвардеец, кавалерист. Потом был юристом в Академии им. Жуковского в Москве. Он подарил мне свои шпоры и сапоги (великоваты были!), когда я занималась конным спортом в 12 лет. Я его запомнила уже пенсионером, статным, высоким, интересным старцем.

А потом, когда я повзрослела, я стала Ксеню расспрашивать о 15 годах, проведённых ею в ссылке в Сибири в Красном Яру. Вот этого она не любила вспоминать. Но кое-что я запомнила. Хотя здесь – не об этом страшном времени. Много о нём написали очевидцы – не мне выписывать детали их судеб.

По нашей семейной традиции, при рождении детей высаживали деревце, а потом смотрели, как растёт, каким становится. Так вот посадили две берёзки: для Шуры и для Ксени. Шурочкина стала плакучей, а Ксенина – кудрявой. Похоже, что жизнь старшей сестры напоминала всегда плакучую берёзку, а вот жизнь младшей – часто была кудрявой, хотя, далеко не всегда. По сути, обе жизни трагичны, виной чему – кровавая история России.

В семье часто видели сходство двух портретов Крамского с сёстрами: дама в белом на скамейке на картине «Лунная ночь» – копия Александры, а «Неизвестная» – это Ксеня. Точно уловлены характеры сестёр (прототипы иные). У нас дома висела копия «Лунной ночи» – мама видела в той даме свою маму. Разными были дружившие и очень близкие друг другу сёстры.

Моя бабушка и мой дедушка, поженившись, сначала жили в Орше, где дедушка инспектировал гимназии, потом переехали в Юрьев (Тарту), где он учился в университете.

Ксеня вышла замуж за немца, известного хирурга Асмута, который был старше её. Человек талантливый, многогранный, играл на виолончели, был богат и интересен как внешне, так и внутренне. Жили в Могилёве.

Туда как-то приехали в гости Александра с Владимиром. Начался еврейский погром. Это так страшно бывало в тех местах, что редко кто решался выглянуть из дома. Ксеня, Александра и Владимир – втроём – взяли икону и встали перед разъярённой, жаждавшей крови, толпой вооружённых дубинами, ломами, лопатами и пр. Не страшась, просто встали, и дед сказал (от природы оратор) что-то такое, что эта толпа остановилась! Всё. Закончился погром. В семье этим случаем гордились. Родные мои, бесстрашные, любящие всех людей, стоявшие насмерть за справедливость, вечная вам память! Молодцы.

Бабушку Александру Станиславовну приглашали к себе обе молодые семьи, но ей не нравилась ни немецкая атмосфера у Ксени, ни эстонский дух города Юрьева. Она так и жила в Орше, ей по душе был уклад русской дворянской жизни.

Флигель в революцию сожгли, сад, дом разрушили. Бабушки Калениус не стало.

В 1914 году началась война, Александра и Владимир с дочерью Надеждой уехали из Эстонии в Новосиль, а потом в Чернь, под Тулой, где у них в 1919-м родилась дочь Татьяна – моя мама.

Вот там была поистине нищенская жизнь. Ничего своего: ни дома, ни мебели, ни нормальной одежды, ни еды – словом, бедность. Смотрю на фотографии: на одной – худющие, нищенски одетые мои родные – у меня слёзы бегут. На другом фото – в шикарной обстановке в модных нарядах семья Ксени. Какой контраст: две страны, одно время, там – жизнь, а здесь – уничтожение жизни.

Дедушка работал, но денег было мало на четверых. Табуретки (мама всю жизнь их любила), струганый стол, кровати. Моя, в то время ещё маленькая, мама, пользовалась полной свободой, лазала по деревьям, плавала, ныряла, ходила в тёплую погоду только босиком. Малюсенький огородик и две или три курочки-несушки (жили до старости, умирали своей смертью: никто не мог резать). Доставали гречку – годами её только и ели. Мама потом не любила её, понятно, почему. А в то же время семейство Ксени жило прекрасно, весело, богато: наряды, светское общество, частые многолюдные застолья. Однажды она послала из Эстонии сестре посылку с дорогими чулками через военного (наверное, поверить не могла в то, как жила сестричка, хотя переписывались). Он подумал, что Александра не сестра, а мать Ксени, настолько истощена была моя бабушка. Был просто ошарашен их нищенским бытом. Да, есть что вспомнить… Словом, плакучая и кудрявая берёзки.

Ксеня – это Пярну, её дом номер 1 по улице Карья, напротив чудесного парка. Там, на Балтике, и проходило моё детство летом. Мы снимали комнату в этом доме, так как у Ксени не было места. Это был мой самый любимый дом, тогда он не мог сравниться ни с квартирой в Москве, ни с дачей, ни с самыми распрекрасными, виденными мной, домами. Намного позже я значительно сильнее полюбила построенный моим мужем Дом (всегда с большой буквы!) в Подмосковье, он вытеснил тот, эстонский, но не вычеркнул его из памяти.

Дом в Пярну двухэтажный, деревянный, просторный, с большим двором, с дополнительными постройками (флигели, сараи, прачечная). Сад. А место – самое лучшее во всём красивейшем Пярну: в центре, рядом православная церковь, рынок, гимназия (начальником был и мой дед), всего в 10 минутах ходьбы от моря – всё рядом. Так вот я всегда считала, что это дом нашей Ксени. А на самом-то деле, с конца 50-х Ксенечка жила в маленькой комнатке (бывший кабинет её супруга), но с отдельным входом. Малюсенькая кухонька со столиком и двумя стульями (за ширмой маленькая электрическая плитка на добротной старой дровяной плите). Раньше пользовались настоящей, большой, удобной, хорошо оснащённой кухней, но она осталась на другой стороне дома. Туда уже в 40-х годах заселились несколько семейств, превратив его в обычный «коммунальный». Так распорядилась госпожа Судьба: знала ты богатую благополучную семейную жизнь, любовь, узнай и бедность, нищету, одиночество…

Вдовой после первого и недолгого замужества за Асмутом Ксеня приехала к сестре в Пярну. Муж её сестры Александры, мой дедушка Владимир Михайлович Успенский, к тому времени закончил Духовную академию в Сергиевом Посаде, затем и Тартуский университет. Преподавал. Был инспектором гимназий. В Пярну направлен начальником мужской гимназии. Там сняли квартиру на первом этаже дома на улице Карья, по соседству с гимназией (тот самый дом!). В то время у них была одна доченька Надя, 4-6 лет – моя тётя, моя будущая крёстная мать, сестра моей мамы (ещё не родившейся тогда). Приобрели мебель, обустроились и пригласили в гости Ксеню. К хозяину дома в это же время приехал сын – Антон Нымм. Дедушка позвал мастера починить испортившуюся печь (красивейшая была, изразцовая). Ксеня всегда интересовалась всем по хозяйству, наблюдала за работой, когда подошёл и Антон. Познакомились, не прошло и недели, как Антон предложил Ксене руку и сердце, был влюблён и оставался влюблённым в неё до своей гибели (советские расстреляли в 1941 году). Но Ксеня отказала: вдова, в трауре. Позже они поженились, родили дочь Ксению – мою любимейшую Ксенечку (судьба забросила её после войны в Австралию, где она дожила до 95 лет и умерла в марте 2015 года).

Потом был тревожный и голодный период и в их жизни. Ксеня (речь идёт о старшей Ксении) работала стенографисткой в Государственной Думе в Петербурге (Петрограде). Их среда была светской, знакомства с интереснейшими людьми. Это к нашей Ксене пришёл Владимир Пуришкевич сразу же после убийства Распутина зимой 1916-го. Он был страшно взволнован, трясущийся, звонил ей рано утром в дверь, объявил о знаменательном для них событии: «расправились с гадиной». Не всё протоколируется в истории…

Ксеня и Антон жили тогда в Косом переулке. Дом сохранился, стоит и сейчас, его видела специально приехавшая за этим из Австралии младшая Ксеня в 2009 году. А в 1919 году Ксеня была беременной, голодно и страшновато жилось в ту пору. Она вспоминала, как навязчива была мысль съесть «французскую булку» – предел мечтаний, не выполнимых тогда. Дочка Ксенечка родилась в феврале 1920 года.

А вот потом в Пярну жизнь семьи Нымм была счастливой, вполне благополучной, красивой. Родители Антона оставили им дом. Антон – юрист, нотариус, уважаемый человек. Общество собиралось в их доме часто, пользуясь знаменитым гостеприимством хозяев. Ксеня была искусной и изобретательной кулинаркой, любила сама готовить, несмотря на наличие прислуги. Супруги были известны широтой, хлебосольством, радушием. Ксеня создала великолепный интерьер, выписывала из-за границы картины, цветы: она коллекционировала кактусы, коллекция была богатой. Дочь – любимица, в ней души не чаяли. Путешествовали все вместе по Европе. Но вот, как рассказывала старшая Ксеня, с полпути она затосковала и в Париж решила не ехать, хотя всего-то оставался день пути. Тоска по родным местам одолела так, что Европа не смогла конкурировать. Потом жалела, хотела бы побывать в Париже. Младшая Ксеня закончила гимназию, поступила в университет в Тарту. Жизнь прекрасна, многообещающа.

Но нет! 1941 год. Советские войска вошли в Эстонию. Начались аресты, повальная высылка эстонцев в Сибирь. Ксеня не верила, что русские на это способны, она, русская сама, верит в соотечественников и любит их. Убеждена, что их семью не за что преследовать или «наказывать». Да, только получилось не так. Дочь была тогда в Тарту. Ксеня с Антоном поехали по делам в Выйзику на свою ферму, взяли с собой соседа-священника отца Ивана. А ночью к ним пришли… русские? Нет, Ксеня вспоминала, что это были маленького росточка, кривоногие, чернявые с маленькими узкими глазками солдаты. Грубияны, злющие, словом – хамы. Взяли их троих, с отцом Иваном, и погрузили в машину (сына о. Ивана, Диму Сергеева, Ксеня после ссылки опекала, была очень к нему внимательна). Потом отделили мужчин от женщин. Первых – расстреляли, вторых – в Сибирь на 15 лет. Всё – жизнь кончилась, начались страдания. О дочери ничего не известно, о муже тоже. Это позже Ксеня узнала, что его расстреляли со всеми мужчинами, а тогда была ещё надежда. И только через несколько лет она смогла узнать, что её дочь спаслась, жива и здорова – это дочь нашла мать через Красный Крест. Как попала младшая Ксеня после войны в Австралию – это отдельная, непростая история.

Красный Яр. Тайга. Поселение. Расселились как-то. Ксеня жила вместе с Симой. Светлейшая личность! Царствие ей небесное. Эта русская женщина, москвичка, была врачом-стоматологом, замуж вышла за эстонца по фамилии Вау. Жили в Пярну. Дочь – Ирина. Они были знакомы с Ксеней по Пярну, но не близко: разные круги. А вот жили бок о бок все 15 труднейших лет в Красном Яру. Ксеня развела там огородик. Делала домашнюю работу, а Сима работала врачом. Так и перемогались.

Тут я должна отдать дань памяти благороднейшей личности – Надежде Владимировне – сестре моей мамы, моей крёстной матери. Она работала все эти 15 лет на 3-4 работах, чтобы ежемесячно посылать в Сибирь деньги своей тёте Ксене, которую видела лишь в пятилетнем возрасте. Она преподавала русский и литературу во всех училищах в Щёлкове и в округе. Её на почте предупредили, чтоб деньги врагам не посылала, сказали, что ею уже интересуются определённые органы. Но Наде было всё равно: главное помочь человеку в беде. Кстати, после ссылки, когда Ксеня жила в Пярну, Надежда продолжала ей регулярно высылать деньги. Иначе Ксеня пропала бы, ведь пенсию не платили (потом уже, кажется, 12 рублей в месяц), а дочь жила на другом краю света, не очень благополучна и счастлива, ей было несладко в далёкой стране – своих проблем хватало.

Гоняли их в Сибири на работы… Столкновения с начальством, защита поселенцев (Ксеня – борец и заступница за слабых), болезни, операции… Об этом – я не буду. Когда был очень уж голодный и совсем критический момент в их жизни с Симочкой (не имели средств), у Ксени открылся дар ясновидения. Так она стала ходить по хатам, гадала, отвечала на вопросы баб про их воевавших сыновей, мужей. За это получала кое-какую снедь, этим питались. Всегда говорила, что видела, точно предсказывала. Это мне было, конечно, особенно интересно, я превращалась в ухо и слушала. Что любопытно, как только им полегче стало, дар пропал. Никогда ничего подобного с ней больше не было. Настал тот самый год, когда власти разрешили вернуться домой. За Никиту Сергеевича эти люди потом молились. Спасибо ему. И не важно им, чем руководствовался политик. Он выпустил людей из Сибири, освободил невинных. Спасибо.

Моя мама и Надя встречали Ксеню (Сима немного позже вернулась из ссылки) на Ярославском вокзале в Москве. Привезли к нам домой. Я совсем маленькая была, не помню. Угощали, все плакали. Ксеня съела 15 глазированных сырков. Позже, когда я, любившая их, предлагала ей, она, смеясь, отказывалась: на всю жизнь наелась. Решили ехать в Пярну, домой, где в ИХ с Атей доме жила Тамара, племянница Антона, с семьёй. Её, юную, когда-то Ксеня приглашала (и много раз) на всё лето гостить у них, сердечно о ней заботилась, любила очень. Ну не выгонят же её из собственного дома на улицу!

Мама взяла с собой только сменное бельё, плащ и шерстяное платье – была прохладная весна. «Быстро устрою Ксеню, вернусь сразу в Москву». Не тут-то было. Родственники мужа сказали: иди, куда хочешь, у нас негде жить. Остались две дамы на улице. Искали приют. Представьте, вернуться в свой собственный двухэтажный огромный дом, муж расстрелян, дочь на другом континенте – негде жить, никого нет… Бездомная. Мурашки по коже до сих пор у меня, как представляю это. Выжили, снимали. Жарко уже, мама в шерстяном, переодеть нечего, денег тоже негусто. И вот Эрни Сульг (так звали мужа Тамары) пристыдил жену: «Это же твоя родня, и дом этот её и дяди твоего – Антона, а мы здесь кто? Не стыдно тебе? Мебель и всё, чем мы пользуемся – всё принадлежит этой женщине, это же не наше добро. Отдадим ей маленькую комнатку с отдельным входом!». Всё. Так и сделали. Дай Боже этому славному человеку покой, Царство ему небесное. Так Ксеня осталась навсегда в своём родном доме.

А потом приехала Сима, ей жить было негде, никто её не пустил в её дом, там жили совсем все чужие. А дочь её – в Канаде. Кстати, стыдится своей матери, потому что та русская. Вот такие шовинистки бывают. И стали Ксеня и Сима опять жить вместе в этой комнате. Дружно, всегда гостеприимные, радушные. А мы всей семьёй эту Симу просто боготворили. Редчайшая душа, такая добрая, а юмор какой! Лёгкая в общении, быстрая, работящая, умница, к тому же – молитвенница настоящая. Нам повезло, что она стала членом нашей семьи.

Когда Ксеня после Сибири увидела свой сад, ей стало физически плохо. Всё запущено и завалено кирпичами, камнями, видно, строили что-то и сваливали на ничью землю. Что сделала настоящая хозяйка? Нашла помощника, прекрасного соседа со второго этажа. Алексей Иванович Коршунов – очень сердечный, милый человек – всё для неё готов был сделать, так её любил и уважал. Жаль, что он, намного младше, первым ушёл из жизни. Они были лучшими друзьями. Заказала самосвалы. Вывезли мусор. Много рейсов сделали, рассказывали, я не помню, сколько. Долго и много работала она сама в своём саду, полола, очищала заросшие дорожки, потом сажала вдоль них пионы, флоксы. Окапывали, подрезали деревья вместе с Лёшей. Когда приехала Сима, посадили малину. Потом и продавали её на базаре, чтобы немного заработать. Так садик обрёл вид ухоженного, красавцем снова стал. И Ксеня как хозяйка разделила сад среди всех жильцов дома, каждому достался свой участок. Все оказались довольны: у каждого готовый рай, и делать ничего не надо, только пользуйся. Мудрая, трудолюбивая женщина.

Представьте, сослали Ксеню, когда ей было 57 лет, а вернулась она в 72 года. И работала в своём садике почти до последних дней. Конечно, последние годы уже не могла копать, полоть, но понемногу что-то делала. Астма не давала ей возможности ходить, а то бы она много дел провернула. Любила копаться в земле, как и её оршанская бабушка Александра Станиславовна Калениус.

Часть моего детства прошло в Ксенином саду. Там мы с моим братом играли с соседскими ребятами: Волли, Лейдой, Андрусом. Забирались на чердак прачечной, нашли там каску, оттуда и «стреляли» понарошку, играя в войну, срывали груши с ветвей, заглядывающих в наше чердачное оконце… Там в саду я находила погибших слётков, хоронила их, ставила кресты на могилках и писала про эту печаль в Москву родителям. Там находила иногда и птенчиков, которых мы все кормили. Помню, мы несколько раз приручали молодых воронят, потом они оставались жить у Волли, он заботился о них, а подросшие они улетали. Ходили на море купаться, не замечая холодной воды, гуляли по молу, собирали ракушки. Они маленькие, хилые, хрупкие, по сравнению с черноморскими или средиземноморскими, но мы иных морей не знали. Из рябины и желудей делали бусы. Обычное детство. В саду была черешня, меня, тогда маленькую, дядя сажал на шею, и я собирала ягодки. Ещё там росло необычное дерево с опустившимися до земли ветками. Под ними было прохладно, тенисто, таинственно – но территория не наша, соседей. Теперь, когда мы с младшей Ксеней вспоминаем их дом в Пярну, она мне тоже рассказывает про это же дерево. Оно, кажется, живо по сей день. А иных уж нет.