Текст книги "Коробка феникса"

Третий день

– Недавно, кстати, на соседней улице ограбили дом. Ну ладно. Мы сами всё решим, не волнуйтесь! – Прямо камень с души. – Главное, что при пожаре никто не пострадал. До свидания!

– До свидания!

Машина доехала до поворота и скрылась из виду. Я невольно улыбнулся. Зайдя в дом я налил себе чай и выпил лекарства.«Я солгал ради её блага». Но ложь во благо – всё равно ложь. «А не солгал ли я ради своего спокойствия? Ведь, скажи я правду, то меня бы заставили помогать им в расследовании, а потом, как единственного свидетеля, ещё и топить эту девушку в болоте, в котором она и так увязла по самый пояс». Нет, это было исключено! После ночной сцены, я меньше всего думал о себе. Вся моя душа сейчас рвалась к этому беззащитному ребёнку. При мысли о том, что с ней может случиться, внутри, под самыми ребрами, резко подскакивала ледяная жаба. Всё внутри сжималось, но я отгонял эти мысли, успокаивая себя тем, что всю жизнь был параноиком со слишком буйной фантазией. Я сел в машину и заехал в гараж. «Странно, – думал я – даже не думал, что когда-нибудь так сильно захочу о ком-то заботиться.»

Долгая поездка и ранее пробуждение высосали из меня все силы. Я вернулся в дом и лёг отсыпаться, но спать мой организм отказывался. Нервы колючей проволокой опутывали мою голову, мешая заснуть. Я вскочил с постели и подошёл к окну. За стеклом веселилась метель. Она прятала сгоревшие руины под толстым слоем снега. Вся улица накрылась ровным снежным ковром. Всё стало вдруг таким чистым, нетронутым. Казалось, что тут никого, будто бы ни души. Но белый свет меня тревожил, не смотря на всё это убранство, я никак не мог забыть то как Вика тащила труп своего отца. В голове появлялись страшные сцены, я стал привязываться к тому факту, что она так быстро успокоилась. «А не была ли та вспышка горя актерской игрой, специально для меня? Нет! Нет! Нет! Исключено, это действительно чистейший бред!».

Так было всю жизнь. Например, вижу невдалеке пару подростков, они начинают смеяться и мой мозг тут же даёт сигнал: «Они смеются над тобой!». Или выхожу из дома, встретиться с друзьями, и уже на светофоре думаю: «Всё ли я выключил?». Понимаю, что я отключил абсолютно всё, но тут мой мозг даёт сигнал: «А что, если тебя переклинило и ты перед уходом специально включил плиту и намеренно забыл. И вообще ты можешь быть психом!» И мучаюсь всю прогулку. У меня получается переключаться с этих мыслей, но это надо делать немедленно, сразу как они появляются. В противном случае паранойя обволакивает мой разум и медленно терзает его. Так не только у меня – это семейное.

Я схватил записную книгу, лёг в постель и приступил к чтению следующей записи. Начиналась она со стихотворных строк, которые показались мне очень знакомыми:

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться!

Но надо, надо в общество втираться,

Скрывая для карьеры лязг костей…55
  Стихотворение А. Блока


[Закрыть]

А затем, таким же красивым почерком началась сама история:

«Я ускорил шаг и поспешил за ним:

– Подождите! Постойте же!

Он не реагировал. Наверное, думал, что это не ему кричат. Я резко опустил руку на его плечо.

– Чего же вы?

Он обернулся и удивился моей внешности. Я к этому привык.

Он, не найдя ответа на мой вопрос, продолжал молча рассматривать меня. Тогда я продолжил:

– Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это – Я как можно медленней достал тысячу рублей. – Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!

В смущении он отстранился от меня, тогда я сам положил ему деньги в карман грязной куртки.

– Не знаю, как вас отблагодарить… – Начал он, но во мне что-то вспыхнуло и боясь спугнуть это чувство я тут же прервал его.

– Единственное чем вы можете отблагодарить меня – это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно я очень спешу! До скорого свидания!…»

Я оторвался от книги. «Этот рассказ связан с предыдущим?» Такая перспектива мне по душе. Читать от лица совсем другого героя, наблюдая ту же сцену показалось мне действительно увлекательным. Я продолжил с того же момента.

«…Я подумал обнять его, но мне было стыдно за свой поступок. „Наконец-то! Наконец-то чувства!“ Но отойдя от этого бедолаги я понял, что этот огонь был отблеском его страдания, что отразили ледники моей души. Опять эта страшная пустота. Она страшнее смерти. Бесконечная апатия и скука. В этом заточении я уже сотни, а то и тысячи лет. Я больше так не могу, но выбора у меня нет. Каждый день одно и тоже. И как у врача, который постоянно наблюдает мучение своих больных, моя душа также очерствела и затянулась толстым слоем льда. Я больше не испытывал сострадания, я вообще ничего не испытывал – издержки профессии. Поэтому почувствовав в себе легкое дуновение, хоть намёк на чувства я тут же хватался за них и тянул, упивался сладостной надеждой, что я выберусь, что наконец-то я стану свободным, но всё было лишь иллюзией. И с жгучим желанием испытать еще, я устроил эту игру, и теперь играю не по правилам…»

Во дворе разнёсся грохот. Я захлопнул книгу и аккуратно встал. Опять грохот. Я спустился по лестнице на первый этаж. Звук исходил откуда-то рядом с домом. Увидев в окне Вику, я быстро спрятался под подоконник. Грохот наконец кончился. Через десять секунд я услышал как она пробирается через толстый слой снега к калитке. Я, на четвереньках, прополз в коридор, напялил ботинки, шарф и куртку. Вика уже исчезла. Я вышел на улицу. Метель не унималась. Мой сарай с инструментами был слегка прикрыт, а рядом на снегу я обнаружил сбитый замок. Из инструментов пропала только лопата. Я знал, что она собирается сделать.

Я завернул за угол и увидел в пятидесяти метрах Вику. Ей было тяжело пробираться через сугробы, которые росли как на дрожжах. Я слез в канаву и стал следовать за ней. Занавес кустов умирающей сирени и шиповника скрывал меня от её глаз. Так, не замеченный, я шёл за ней минут двадцать. Изредка мне казалось, что я теряю её из виду, но в те же моменты слышал её всхлипывания и продолжал брести вперед. Я знал, что бедная девушка хочет похоронить своего отца.

Я хотел раз и навсегда разобраться со всем этим. Хотел остановить паровой двигатель паранойи, от которого весь мой мозг кипел. Я хотел узнать что случилось в ту ночь. Конечно, я бы мог прямо сейчас наброситься на нее, схватить и допрашивать её прямо в снегу, но я не дикарь и не изверг. Плюс правду силой не вытянешь. Будет лучше, если она мне доверится и расскажет всё на чистоту. А для этого нужно ей показать, что я хочу ей помочь. Но как это сделать я не знал…

Сбоку от меня стала вырастать чаща. Впереди был тупик и мостик, ведущий к лесной тропинке. Он располагался так, что если бы Вика решила пройтись по нему, то ей бы пришлось приложить колоссальные усилия и стать на несколько секунд слепой, чтобы не заметить меня. Рискуя быть услышанным, я кинулся вперед и забился под мост. «Теперь ей придется отгадать загадку». С мостика посыпался снег. Меня бросило в жар. Я стал считать про себя и досчитав до пятнадцати мышкой вылез из-под моста. Вика с каждым шагом скрывалась в густом лесу. Я залез на берег и пошёл за ней. Она как убитая шла вперёд, лопата плелась за ней хвостом. Она тихо плакала.

Мы шли в искусственных лесных сумерках. Высоченные сосны своей необычайно густой кроной скрывали солнце, и лишь малая часть лучей освещала нас. Я испугался, не заблудилась ли она, но её уверенный убитый шаг внушал мне спокойствие. Это преследование лишало меня сил. Постоянно пригибаясь, пролезая через ветки, ныряя в снег я еле-еле сдерживал дыхание, чтобы она не услышала меня. Нервы тоже давали о себе знать. Этакий саспенс. «…Один неверный шаг и ты погиб…»66
  Именно так, Альфред Хичкок, объяснял этот приём.


[Закрыть] Всё тело гудело как трансформатор. Неожиданно она упала в снег. Её всхлипы в немом лесу оглушали меня. Я уже думал подбежать и схватить её на руки, но она поднялась и продолжила идти, только уже намного медленней. Вскоре мы подошли к небольшому оврагу. Она быстро сползла вниз и я услышал её голос. Она говорила со своим отцом… Как будто кто-то порвал нитку жемчуга, и маленькие перламутровые шарики поскакали по полу. Звук сочился солью. Это был голос надломленного беззащитного существа. Я подполз к краю оврага. Даже зная, что я увижу на его дне, я всё равно впал в шок. Эта картина ещё долгие и долгие годы приводила меня в ужас. Вика, стоя на коленях, стряхивала с трупа снег. Видно было, что частые истерики выбили бедняжку из колеи, но взгляд её был трезв, а голос чист. Она не помешалась. Я удивился тому, как сильно она любила своего отца. Её признания в любви и горькие сожаления убивали меня. Меня всего мутило. Мой разум как бы пытался оградить меня от этого, но я упорно вслушивался в каждый звук.

– Папа, папочка! – Она, кажется, поцеловала его в лоб. – Я так тебя люблю… Боже… Ты говорил, что будто бы я ненавижу тебя, но нет… Я прощаю тебя, ведь я знаю, что и ты любил меня. Любил сильнее всех на свете. О боже!.. Как бы я хотела, чтобы это был лишь сон, кошмар… Я бы прибежала сейчас домой и обняла тебя, а ты бы смутился и с наигранной холодностью спросил бы меня: «Ты что пьяна?». Ну как же так…

Её голос угас. Тело разбивали рыдания. Она склонилась над мертвым отцом, её волосы рассыпали и упали на его холодное лицо.

– Прости…

Я резко выпрямился и весь обратившись в слух пытался расслышать её слова.

– Прости меня… Это я виновата. Я просто… Просто хотела уехать отсюда… Начать всё заново… Как же я ненавижу сейчас себя… Но ради тебя и себя, я вылезу из этого болота, из этой… грязи… – Она заплакала сильнее. – Почему ты мне наврал, что ты уедешь вечером в город? Зачем?… Тебя не должно было быть дома той ночью!

Она встала и, отойдя от тела на пару шагов, со всей силой ударила лопатой в промерзшую землю. По всему оврагу разлетелся её крик. Пять ударов, десять. Она била землю и кричала от каждого удара.

– Ну давай! Давай же!

В земле образовалась небольшая яма. Она упала на колени. У неё началась истерика. Схватившись за голову она кричала и плакала. Меня охватил страх за её разум. Не понимая, что делаю, я выпрыгнул из укрытия, скатился со склона оврага, схватил её и прижал к себе. Я пытался успокоить её, просил перестать, говорил, что всё будет хорошо, и, что я не дам её в обиду. Через пару минут она пришла в себя. Увидев, что я обнял её, она оттолкнула меня. На лице был страх и просьба о помощи.

– Нет, постой… – Начал я, но не дослушав она толкнула меня в сторону и кинулась на верх.

Я бросился за ней, но на самом верху соскользнул и кубарем свалился на самое дно. Всё, что произошло далее, я помню смутно и, даже, не знаю, что было на самом деле, а что мне причудилось. Я как будто бы был в полудрёме, как будто часть моего мозга, отвечающая за отделение реальности от жутких фантазий, отключилась. Я как будто спал или находился в состоянии сильнейшего опьянения. Поднявшись после падения, я с сумасшедшим рвением стал выкапывать могилу, через час, а может больше, я не уверен, я засыпал это место снегом. Затем, выбрался как напуганный зверь из оврага и побежал прочь. Я бежал, падал, вся спина была мокрая от снега. Мой разум затмевал своего рода амок77
  Отсылка к новелле Стефана Цвейга «Амок».


[Закрыть]. Я бежал и бежал. Час или два, я, в сгущающейся темноте, пытался выбраться из чащи, сбивая ветви лопатой. Позже помню как я звонко распахнул калитку, вбежал в дом и первым делом выпил пол бутылки вина. Затем тьма. Кажется я уснул.

Проснувшись в три ночи я снял с себя куртку, ботинки, поднялся на второй этаж и лёг в постель. Руки и ноги ныли тупой болью, голова разрывалась, но разум был чист. Я не мог поверить в то, что произошло днём. Лежа в постели я всё тщательно анализировал и пытался предугадать следующие шаги Вики. Уснул я, когда небо зажглось рассветом.

Четвертый день

Бледный свет, усталое лицо, ледяные порывы ветра. Грязное стекло, кружка чая, бокал вина. Замершее пепелище, вопросы без ответов и истории.

Удивительно, но болезнь стала понемногу отступать. Наверное испугалась последних трёх дней и решила слинять пока цела. Она мучала меня – я замучал её.

Я решил остаться дома и дочитать начатую историю до конца. Так как больше мне нечего было делать, я без промедления открыл записную книгу и принялся читать с того момента, где остановился:

«… Абсолютно ничего не чувствую…

Я решил зайти в свой любимый бар, выпить чего-нибудь вкусного и сыграть пару сонат на фортепьяно. Это был единственный бар в округе, в котором стоял музыкальный инструмент, поэтому он был моим любимым заведением, а алкоголь – всегда идеальная концовка напряженного дня, но, к сожалению, он меня не возьмёт.

Я заказал себе ром и, скинув с себя пальто, уселся за инструмент. Остывшие клавиши загорелись под пальцами. Музыка – вот услада.

Я сыграл патетическую сонату Бетховена. Мне стало легче, но это была не успокоительная лёгкость – это была лёгкость опустошения. Во мне простиралась огромная высохшая степь. Мне стало душно, я подошёл к бармену и поучил еще стакан холодного рома.

Все боятся смерти, боятся, что вдруг исчезнут. Мозг людей так устроен, что они до жути боятся неизвестности. Они не знают, что будет там, что их ждёт там, и есть ли вообще то место.

Они до того боятся этой пустоты, этого небытия, что начинают до жути бояться смерти. Они мечтают о том, чтобы заключить со смертью контракт, согласно которому, косая будет делать вид, что не замечает их, и они проживут вечно. Но эти дураки, даже не понимают, от чего они так рьяно пытаются отказаться. Бесконечность бессмертия настолько угнетает и опустошает, что уже лет через пятьдесят, ты в слезах приползаешь к костлявой и умоляешь её разорвать этот адский контракт. Видя как твои близкие люди умирают, ты готов вещаться сам, но вот только каждая веревка будет рваться, каждый нож будет туп, каждый яд будет слабым, у каждого обрыва и причала будет дежурить человек, посланник смерти, которого позже нарекут местным героем, спасшим отчаявшегося. Смерть – это свобода, свобода от тяжеленных оков бессмертия. Всё должно случится в свой срок и, как бы это не было больно или страшно – это нужно. Если бы в бессмертии не было бы ничего плохого, то оно не было бы сказкой. Глупые люди боятся смерти, но Бертольт Брехт88
  Бертольт Брехт – немецкий драматург, поэт, прозаик, театральный деятель, теоретик искусства и основатель театра «Berliner Ensemble».


[Закрыть] был прав, говоря, что вместо неё нужно бояться «пустой жизни».

Но, увы, контракт не разорвёшь. Хотя, даже у такого несчастья есть свои плюсы.

…Всё меняется. Вздох последний

Может стать твоим новым рождением,

Но что свершилось – свершилось.

Воду,

Которой ты разбавляешь вино, никогда

Из вина ты не выплеснешь…

Что-то я заигрался с Брехтом.

Обновив стакан, я снова принялся играть. Но, от игры меня отвлекла женщина неземной красоты. Она, уставшая, села за стойку. Я увидел её лицо лишь мельком, но как же она была красива. Во мне вдруг вспыхнуло то чувство, от которого я так давно сбежал. Это было так непривычно, что меня обуял страх, мне захотелось закричать, но я вовремя погасил пламя ужаса, но огонь этого чувства слишком силён. Я не знаю, как это вышло, но, кажется… Неопытные романтики называют это «любовь с первого взгляда». «Но как?…". По моим венам потекло розовое шампанское. Всё заискрилось как снег при свете яркого солнца. «Кто она?…". Я не мог понять, как она смогла пробить дыру в моей ледяной бездушности, которая наслаивалась на меня тысячелетиями.

Я быстро прикончил стакан с ромом и пошёл к бармену. Фантазии мне хватило только на одно:

– Ещё рома.

Бармен взял стакан и потянулся за бутылкой. Она посмотрела на меня и быстро убрала взгляд. Меня оглушил мощный взрыв – теперь понятно как ей удалось достучаться до меня – она была похожа на ту, что добровольно покинула меня две тысячи лет назад. То же прекрасное лицо, тот же пронзительный грустный взгляд. Мне вдруг почудилось, что это и есть она. Она допила бокал вина и с улыбкой повернулась ко мне.

– Это Шопен?

Её улыбка неумело растворяла слабую печаль её голоса и, заглядевшись, я ответил с небольшим запозданием:

– Нет, это Бетховен, а что?

– Просто в голову пришло, вот и ляпнула.

Она отвернулась. Бармен поставил ром.

– Налейте девушке выпить за мой счёт.

Она вдруг встрепенулась и весело посмотрела на меня. Грусть стала таять. Но было видно, что её до давно мучает что-то непонятное моей душе. Какая-то непривычная мне боль. С моей работой я научился определять это с первого взгляда.

Её звали Ольгой.

Я смотрел на неё и вспоминал ту, которую, спустя много веков продолжал горячо любить. Она была так похожа на неё, что один раз я случайно назвал её, её именем.

Я очень хотел поцеловать её, хотел извиниться, что так скоро покинул её, но понимал, что Ольга видит меня в первый раз и, что мой мозг, просто издевается надо мной.

Через два часа я узнал, что у неё есть сын, который вот уже полгода страдает от болезни. Подозрение на диагноз, которое сказали ей врачи, слишком напугал Ольгу. Она отказывалась верить в то, что её сын болен этим и поэтому, всё это время кормит его витаминами и прочими бесполезными для него лекарствами. Еще я узнал, что её муж умер три года назад.

Выпивая очередную рюмку, она вспоминала что-то еще и в результате мы проговорили с ней чуть больше трёх часов. В три пятнадцать ночи она вдруг попросила меня:

– А сыграй что-нибудь ещё.

– Я бы мог, но не лучше ли нам немного прогуляться?

Она улыбнулась.

– Я не против.

Я подал ей куртку, накинул своё пальто и мы вышли в стужу. Первым делом на улице она закурила. Затем взяла меня под руку, чтобы не упасть и моё сердце воспламенилась былой страстью. Я понимал, что она может стать моей Джуди Бартон, а я её Джоном Фергюсоном99
  Отсылка к фильму Альфреда Хичкока «Головокружение» (1958).


[Закрыть], учитывая, что вся моя жизнь похожа на очередной фильм мертвого Хичкока.

– На улице холодно, может зайдём куда-нибудь?

И тут мне в голову пришла одна идея.

– Можно. Знаю одно хорошее место тут поблизости.

– Долго до него идти? А то у меня пальцы онемели. – Тут она сняла перчатку с тонкой руки и прикоснулась ладонью к моей щеке.

Я открыл ей дверь и она, поспешив скрыться от начинающейся метели, испугавшейся ланью, забежала внутрь. Мы стали спускаться по лестнице.

– Длинная она какая-то. – Она стала незаметно двигать губами, отсчитывая пролёты. – Восемь пролётов?1010
  Отсылка к произведению Данте Алигьери «Божественная комедия». Здесь автор намекает на концепцию девяти кругов Ада, а, в качестве лимба, использует мир живых.


[Закрыть] Ну ничего себе, куда мы спускаемся? На подземную парковку?

Я улыбнулся, даже не понимая почему. В самом низу, около красивых дверей заведения она вдруг поскользнулась и, падая, схватилась за мою руку. Пузырьки с лекарствами звонко ударились об пол. Я поднял её и она обняла меня. Было видно, что она пьяна.

Я понимал, что нужно отойти от неё, что нужно остановить эту страшную, но сладкую мысль, которая начала зреть в моей и, я надеялся (О боже! Что я делаю?!) в её голове. Она смущённо отвернулась и посмотрела под ноги.

– Боже, откуда здесь лёд?

Я открыл дверь.

– Эта лужа льда тут давно.

Она еще раз взглянула на лёд, подняла пакет с лекарствами и, вновь взяв меня под руку, зашла со мной в роскошный зал: дорогие ковры, резные пилястры с древними узорами, по углам античные статуи изображающие женщин и мужчин в римских одеждах и целое море репродукций самых известных художников эпохи возрождения. Напротив входа резные столы и стулья (которые в большинстве своем были свободны, буквально два – три человека сидели, ожидая непонятно чего), а за ними большая сцена с оркестровой ямой, в которой сидели засыпающие музыканты, и огромным занавесом темно-красного цвета. Высокий потолок, на котором висит одна большая люстра из хрусталя испускающая томный приглушённый свет и на конце люстры хрустальный голубь. Будто бы довершая излишества и нелепость этого заведения, с правой и левой стороны, прямо друг на против друга, стояли два бара, а за стойками стояли два бармена близнеца. А, и, конечно же, чёрный мраморный пол. Зал был вычурный, но он, своей невидимой и мощной силой, притягивал и успокаивал, но это спокойствие было больше похоже на затихшую бурю отчаяния умирающего, когда тот понял и смирился с волей судьбы, именно поэтому я и привёл её сюда. К нам быстрым шагом приближался портье. Старый самодовольный хрен в черном вельветовом костюме тройке, постоянно лижет задницы посетителям и исполняет их самые низкие просьбы.

– О! Господин! Вы пришли! – Он мигом подбежал к музыкантам приказал им играть.

Я снял с Ольги пальто, взял пакет с лекарствами, снял с себя пальто и подал всё это пробегающему мимо официанту. К нам опять, с красным лицом, приближался портье. Оркестр тихо заиграл и люстра зажглась так ярко, что хрусталь, кажется, слегка затрещал. Мне стало немного противно от неизбежного разговора портье и глупого обмена любезностями, поэтому как только он подбежал, я сказал первое, что пришло в голову:

– Мне как обычно, а даме джин, спасибо!

– Хорошо.

– Побыстрее прошу.

И он тут же развернувшись, перехватил официанта и передал ему мой заказ. Я взглянул на Ольгу, она осматривала зал, жмурясь от яркого света.

– И кое-что еще.

– Да– да… Всё что…

– Можете сделать свет потише?

– Хорошо!

И довольный собой, он ушёл. Свет стал слабеть и уже через пару секунд мы сидели в приятном полумраке. Нам принесли заказ. Ольга отпила зеленого яда и слегка поморщилась, но несмотря на это сделала еще один глоток, в этот раз побольше. Оркестр затих и мы услышали как зашуршал отодвигаемый занавес. «Какой сегодня день? – Пронеслось у меня в голове – Черт! Долбанная пятница! Совсем потерял счет дням!»

– Посидим немного и уйдем, ладно? – Обратился я к Ольге.

– Да, конечно.

На сцену вышел толстый ведущий с лоснящимся лицом.

– Дамы и господа!

Ольга тут же обернулась на сцену, но вскрикнув тут же развернулась. Весь зал был полон людей.

– Когда… Когда они пришли?

– Я тоже не заметил! – Соврал я. – Наверное мы их не заметили в таком мраке.

Ольга сделала большой глоток абсента1111
  Алкогольный напиток содержащий обычно около 70 процентов алкоголя. Раньше считалось, что этот напиток вызывает галлюцинации.


[Закрыть] и обратила, начинающий мутнеть, взгляд на сцену. Ведущий продолжал. Его задорный бас искрился:

– Леди и джентльмены! Встречайте Лолуди Вайнрих!…»

Я заложил страницу записной книги карандашом и спустился вниз налить себе чай. Зайдя на кухню я краем глаза увидел силуэт на развалинах, но когда я повернулся, то там и намека на него не было.

Отпив чай и открыл книгу и продолжил чтение:

«… – Встречайте Лолуди Вайнрих!

Ольга повернулась ко мне и с улыбкой спросила:

– Будет представление?

Я испугался за неё. И она как будто бы это заметила, поэтому я сразу натянул улыбку.

– В каком-то роде.

– Ура… – Прошептала она.

Она отвернулась от меня и стала внимательно следить за сценой. Я, в надежде, что алкоголь в этот раз меня всё-таки возьмёт, залпом выпил весь бокал, но увы и ах.

На сцену, словно сломанная детская кукла, вышла очень худая цыганка в красивом, но порванном платье. На её плечах вот уже пару веков лежала расписная шаль. Её руки, голые без перстней, как пауки, схватили полы платья, обнажая босые ноги. За ней, с пустыми глазами в голубо-фиолетовых кружках проследовали её дети. Два мальчика и одна девочка. Все промокшие до нитки. На мальчиках были маленькие шляпы, с которых обильно капала вода. Это неполная семья вписывалась в атмосферу заведения. Ну конечно, эти скоты всегда подбирают «самых достойных».

Аплодисменты. Все посетители хлопают и их украшения противно бренчат: «Богатства! Богатства! Мы богаты!». Женщина, сидевшая за соседним столиком случайно задела своей толстенной рукой бокал, и белая скатерть обагрилась кровавым вином. Послышался её противный хохот, на который сбежались официанты и стали ей помогать пересаживаться за другой стол, который чудом был свободен. Как же тут мерзко по пятницам.

– Лолуди, начинайте!

Ведущий ушёл за занавес. Повисла тишина – цыганка собиралась с мыслями. Она постоянно теребила подол платья. В зале начал проноситься недовольный шёпот. Толстая женщина, крякнув села за предложенный ей столик. Треск стула оживил Лолуди. Она откашлялась, и начала говорить. Увы, голос её сорвался, она попыталась сдержать слёзы, но была перед ними слаба. Её дочка обняла её. В такой страшной тишине было слышно как она произнесла своим тоненьким испуганным голосом:

– Maman arrête-toi s’il te plaît…1212
  с французского «Мамочка, пожалуйста перестань…»


[Закрыть]

Цыганка крепче обняла дочь и усыпала её поцелуями.

– Mon chouchou… Mon chouchou…1313
  с французского «Моя дорогая…»


[Закрыть]

В зале кто-то заказал выпить. И все мало по малу переставали обращать внимание на сцену. Только Ольга неотрывно смотрела, а когда она повернулась, то я заметил, что у неё заблестели глаза. Она допила до дна джин и смешно поморщилась.

– Потише с ним – он очень крепкий.

Ольга кивнула, но тут же подозвала официанта. Пока Ольга заказывала себе еще один бокал, на сцену вышел ведущий и расцепив руки цыганки, что-то нетерпеливо зашептал ей ухо. Цыганка поднялась во весь рост (действительно как сломанная кукла) Ведущий подтолкнул её вперед. Она кинула ему в спину взгляд, подобный взгляду собаки, что прибегает и лижет ноги хозяина, который выкинул её умирать на холод. В нём были и отчаяние, и благодарность, и страх. В этот момент во мне все так и вскипело. «Вот ведь ублюдок! Всё для него шоу! Все для него сраное представление!». Мой разум слегка поплыл. «Я что начинаю пьянеть? Но как?». Мне захотелось выпить ещё, но официант уже исчезал за баром. Я резко привстал и задел стол. Ольга встрепенулась и я вновь увидел в ней её. Мой бокал подскочил, упал на бок, покатился к краю и через секунду разбился о мрамор.

– Ты в порядке? – Ольга на секунду протрезвела, но алкоголь вновь пеленой осел ей на глаза.

– Да… В полном.

Я загляделся на осколки. К нашему столику поспешил официант. Через две секунды он уже сметал стекло с пола.

– Будьте добры еще рома.

– Хорошо.

Я сел. Ольга слегка засыпала.

Со сцены донёсся сильный голос цыганки (кажется контральто):

– Это было очень давно, кажется в тясяча восемьсот третьем году. – Ольга пропустила эту дату мимо ушей. -Всё началось с того момента, как… как умер мой муж…

Нам принесли заказ. Ольга не чувствуя меры, за пару секунд выпила бокал на половину. Я взял её за руку.

– Потише…

Она посмотрела на меня тупым взглядом.

– Да… Хорошо… – Она опустила голову на стол.

– Тебе плохо?

– Не… – Она глубоко вздохнула и подняла голову. – Ой… Ну да, есть дурнота.

– Может уйдём?

– Нет, нет… – Она уронила голову на руки.

Цыганка продолжала. Она рассказывала о всех тягостях, выпавших на её долю. Так уж тут заведено. По пятницам этот ресторан превращается в место, где, на потеху нам, рассказываются, полные боли и отчаяния, истории. По пятницам, это место превращается в публичный дом страданий.

На волне апатии, пару столетий назад, я задумал игру, цель которой заключается в том, чтобы найти мертвого, в чьей жизни произошло нечто такое, что погубило его, заставило страдать до самой смерти… Я надеялся, что это вернет мне сочувствие и печаль. Находя таких людей живыми, я специально подталкивал их к смерти. Я постоянно боялся, что все узнают, что я жульничаю, но дикая потребность в чувствах не давала мне покоя. Теперь, после встречи с Ольгой, я начинаю оживать. Чувства просыпаются и мучают меня. Ненависть к себе, стыд, отвращение и жгучее желание, стать лучше ради неё, но не ради Ольги… Боже! Ну почему они так похожи.

Цыганка заплакала на сцене, рассказывая, как ей пришлось продать себя, чтобы купить батон хлеба и молока. В зале раздался свист. Я от злости стукнул кулаком по столу. Но никто этого не заметил. Даже Ольга. Она лишь подняла голову и отпила слегка из бокала.

– Думаю тебе хватит.

– Мне так плохо…

Меня затрясло.

– Что такое?

– Ты слышишь это?

– Что? – Меня затрясло. Похоже этот абсент был слишком старым.

– Ничего.

Цыганка перешла к самой трагической части повествования. Я почувствовал это из-за интонации, с которой она произнесла следующие слова:

– Я одела моих маленьких детишек в самые красивые наряды…

«Черт!»

Я взял за руку Ольгу.

– Нам пора уходить.

– Нет, ну нет…

Я встал и подойдя к ней, аккуратно начал поднимать её. Она тяжело облокотилась на стол.

– Ну ладно… Я сама…

Я сделал жест официанту, чтобы он принес вещи. Ольга выдохнула и посмотрела на сцену.

– Это так печально… Кто придумывал для нее сценарий?

Какой-то мужчина, услыхав её вопрос ответил ей.

– Милочка, тут самое прекрасное в том, что это не выдумка. Она действительно всё это пережила.

Ольга посмотрела на меня.

– Правда?

Я замялся.

– Значит правда! Куда ты меня привёл?

– Я не знал, что сегодня будет это представление…

– Представление?! – Она вспыхнула. – Для тебя чужая боль это представление?

– Я не это имел в виду… А… Черт! – Я готов был заплакать.

Я не ожидал, что сегодняшняя ночь принесёт такую бурю.

Нам принесли вещи. Я стал помогать ей одеваться, но она отпихнула меня и пошатнулась. И тут, в этот самый момент, цыганка сказала то, чего я боялся больше всего:

– Я надеялась, что смерть принесёт мне и моим детям покой, но я ошибалась! Зачем!… Зачем я сделала это!? – Она упала на колени и забилась в истерике.

К ней подбежали её дети и стали умолять её успокоиться. Ольга вскочила со стула. Я схватил её за руку.

– Что она только что сказала?! Что! Что она сказала?!

Я схватил пальто и потянул её. «Прочь! Прочь!» Она упиралась.

– Что она сказала!

Все в зале обернулись на нас.

– Что!? – Кричала в пьяном рассудке Ольга.

Она вырвала руку и со звериным страхом посмотрела на меня, прямо как она.

– Она не может быть мертва.

Я не знал что ответить.

– Чего ты молчишь!? Скажи же, что этот просто актриса!

Кто-то, сидящий рядом ответил ей.

– Она абсолбтно мертва. Утопила детей в озере, а сама повесилась…

Она толкнула меня и побежала к выходу.

– Постой!

Она вдруг остановилась. «О боже, что я сделал. Опять!…". Я подбежал к ней и схватил за плечо.

– Ольга, дай мне объясниться!

Она начала вырываться.

– Ольга успокойся!

Я обнял её.

– Отстань! Я ничего не понимаю!

– Хочу помочь!

– Помогите!

Весь зал застыл на месте, предвкушая, что же будет дальше.

– Ну кто-нибудь!

– Им наплевать на тебя! – Алкоголь вдруг резко схватил меня и мой язык и разум стали заплетаться.

– Отпусти меня! Прошу! – Ольга заплакала.

«Господи, что же я делаю!?»

Мои руки сильнее обхватили её бьющееся тело.

– Прошу! Хватит! – Она стала задыхаться.

– Я люблю тебя! Люблю! Прости! – Я уже ничего не соображал. Я перенесся в восьмой век, в горячие пески. Я видел её лицо, видел, как она плачет. Я предал её, оставил погибать, трусливо спасая свою шкуру. – Я люблю тебя!

Ольга схватила бокал, что стоял на соседнем столике и разбила его о моё лицо. Я пошатнулся и упал. Сильный испуг протрезвил её, и она бросилась бежать.

Официант помог мне встать и надел на меня пальто.

– Позже рассчитаетесь.

Я побежал за Ольгой, которая уже скрылась за дверью выхода.

Перед первой ступенькой я поскользнулся на луже льда и упал. Сильная боль прошила колени. «Я наконец-то что-то чувствую, но опять все причиняет мне боль.»