Текст книги "Между нами, девочками"

– Валяй.

– Про что я говорила?

– Про растения.

– При чём тут… А, да! Как некоторым цветам нужен постоянный полив, так Ксюше необходимо присутствие человека, который её опекает.

– Я готов.

– Бросишь работу? – вредно усмехнувшись, спросила Инна. – Двадцать четыре часа будешь находиться в палате с больной девочкой? Кормить ее, переодевать, укладывать спать, терпеть постоянные жалобы?

Борис шумно выдохнул, дёрнул себя за ухо, беззвучно – губами – выругался, посмотрел на небо, на землю, с силой ударил по валявшейся рядом жестяной банке.

– Буду, если надо.

– Похвально, молодец! – оценила Инна. – Но есть одно маленькое «но».

– Какое?

– Я справлюсь лучше тебя. Конечно, для укрепления контакта вам не помешало бы тесное общение. С другой стороны, ребёнок болен, и его психика, физическое состояние…

– Инка, давай без психологии. Какая из меня нянька? Как из тюленя балерина. Что делать? – по-собачьи тряхнул головой Борис, отгоняя морок беспомощности.

Даже не подумал поблагодарить Инну за готовность подставить плечо. Борису было не до галантности.

– Я тебе уже сказала: Колесников, главврач и далее по списку. Шевели мозгами и конечностями.

– А ты?

– А я иду домой, перекусить и собрать вещи. И чтобы к вечеру была палата для нас с Ксюшей! Или ты… какое животное? Кит, выбросившийся на берег помирать? Стыдно здоровому киту на пляже самоубийством кончать. Почему-то постоянно сравниваем себя то с растениями, то с животными. Человеки! Венцы природы.

Из двух недель, которые Инна с Ксюшей пролежали в больнице, половина срока пришлась на каникулы. Но и за первую неделю пропущенных уроков директор музыкальной школы грозился Инну уволить. На её место имелось много претендентов. В их городе наблюдалось перепроизводство музыкальных кадров. Родители двоих (из пяти) частных учеников отказались от Инниных услуг. Справедливо: Инна вовремя не предупредила, что занятия отменяются.

Но всё это были мелочи по сравнению с тем, как споро шла на поправку Ксюша. Ошибившись при первом знакомстве (с больным животиком), Инна более не допускала промашек. Да и сложные психологические головоломки отсутствовали. Ребёнок, как говорят в народе, был недоласканный. Ксюше требовалось тепло – конкретное тепло человека, женщины, которая оберегает. Поэтому Ксюша не сползала поначалу с Инниных коленей, ластилась, напрашивалась на поглаживания, легко засыпала, когда Инна держала на плечах малышки руку. Она, Ксюша, малютка, заваленная в прошлой жизни нарядами, избалованная до крайности, точно нежный цветок в ледяной глазури, оттаивала в Инниных руках. Но и сама Инна получала какую-то энергию, определения которой не существует, если только не сказать, что на этой энергии живёт любовь. У них появился свой мирок, со словечками, историями, сказками, мечтами, размышлениями, догадками, шутками, которые были понятны только им двоим.

Если бы не звучало нелепо, то можно было бы заключить, что девушки влюбились: Инна – в Ксюшу, Ксюша – в Инну. И это влечение совершенно очевидно помогало Ксюше бороться с болезнью, крайне тяжёлой. Гастродуоденит, то есть воспаление желудка и двенадцатиперстной кишки – не лёгкая простуда. Уколы, горькие лекарства Ксюша принимала смиренно, если рядом находилась тётя Инна.

Положительное влияние Инны признал даже Игнат Владимирович, который поначалу в штыки принял требования «новых русских» об отдельной палате. А девчонки и пацаны, что лежат в отделении, чьи родители не могут губернатору позвонить, они другого сорта? Или их гастриты неопасны?

Борис приезжал в больницу каждый день, звонил по пять раз. Борис и умягчил Игната. Какими-то своими мужскими разговорами в ординаторской во время ночных дежурств Колесникова. Инна подозревала, что в ординаторской они выпивали. На вечернем обходе от Игната Владимировича несло алкоголем, заеденным мятной пастилкой.

– Тебе удалось приручить этого медведя, – признала Инна.

– Отличный мужик, – искренне говорил Борис. – Не подозревал, что такие ещё встречаются.

– В других кругах вращаешься.

– Верно. Игнат вселяет надежду в человечество. Только вообрази: здоровый бугай, а ни семьи, ни денег, питается магазинными пельменями, в одних джинсах ходит три года. Одна, но пламенная страсть – лечить детвору. Не переносит вида страдающего ребёнка, мне признавался: как жалом в сердце. Пока занозу не вытащит, пока ребёнок не поправится, места себе не находит.

– Что тщательно скрывает, выступает этаким суровым командором.

– Да. Конечно, достоевщина. Всех не вылечишь, но Игнат прёт и прёт, как бегемот. Уважаю. Плюс, ты понимаешь, к хворой ребятне, ещё и мамочки с папочками. Одни беснуются, волосья рвут, другие вообще морды не кажут, сплавили ребёнка в больницу и довольны. Не поймёшь, кто хуже.

– И он всех, гуртом, отсылает подальше. Ходит в маске наш донкихот?

– Защитная реакция. На таком эмоциональном нерве долго не продержишься. Думаю, Игнат сопьётся через несколько лет.

– Если не спился в двадцать пять, в тридцать, в тридцать восемь… Сколько Игнату?

– За сорок, наверное.

– Уже не погибнет. А ты, Борька, похоже, ему завидуешь.

– Кто из наших поэтов писал: «Люблю Отчизну я, но странною любовью…»?

– Лермонтов.

– Вот и я, как Лермонтов, завидую Игнату странной завистью. Отдаю должное, но повторить его подвиг, извините, не способен.

Этот разговор повлиял на Инну. Она стала чаще улыбаться Игнату Владимировичу, шутила, легко подтрунивала над ним самим и язвительно – над нравами-порядками больницы. Инной двигала жалость к доброму Айболиту, Инна пребывала в эйфории любви к Ксюше, чувствовала себя волшебницей, которая дарует малышке счастливое выздоровление. Хотя физически это была нагрузка не из лёгких: сутки за сутками, с редкими перерывами, почти постоянно в телесном контакте с девочкой, руки отваливались, ноги отекали, гудели. Игнат Владимирович, конечно, тоже не в стороне стоял. И когда он наконец впервые улыбнулся в ответ на шутку Инны, она испытала моральное удовлетворение: из настырной дамы со связями её перевели в достойные личности. Инну не тешили комплименты, которые отпускали её внешности, но она высоко ценила, если признавали за ней исключительные человеческие качества.

В конце первой недели, когда Ксюше стало полегче, Инна вечерами уезжала домой, с дочерью сидел Борис. В больнице душ не работал, поэтому дома Инна мчалась в ванную, быстро мылась, чтобы как можно больше времени (час-полтора) провести с сыном. Ревность Вани удалось погасить только рассказами о страшных страданиях Ксюши. И шланги ей в рот заталкивают, и уколы постоянно делают, и горько-горькое лекарство заставляют пить, а животик у Ксюши всё равно болит, она плачет и плачет.

– Плачет, потому что маленькая и девчонка, – гордо заключил Ваня.

И стал отпускать маму на вечернее дежурство без воплей и обид.

Назвать реакцию Вани жалостью было бы преувеличением. Дети жалости не ведают, поскольку не имеют опыта собственных страданий. Чужие мучения вызывают у них скорее любопытство, поэтому они, например, издеваются над кошкой или отрывают лапки у жучков, крылышки у бабочек.

Ваня с большим интересом расспрашивал маму:

– А как сильно Ксюше больно? Как палец дверью прищелбить?

– Прищемить. Гораздо сильнее.

– Как всю руку?

– Ещё больнее. Как нос, например, – отвечала Инна и торопливо собирала вещи. – Не пробовал нос прищемить?

– Что я, дурак? И у Ксюши живот болит. А живот дверью не при… при… ну, как ты говорила.

Инна слегка корила себя за острую, нечаянную и негаданную, любовь к Ксюше. Ведь есть родной сын, а ты готова раствориться в чужом ребёнке. Но тут же успокаивала себя: её любовь к Ване нисколько не уменьшилась, а женщинам свойственно привязываться к несчастным детёнышам. Добавим: женщинам, обладающим поистине добрым сердцем. Правда, многие из них реализуют свою душевность с помощью кошечек, бездомных собачек – объектов, ответственность за которые не сравнима с ответственностью за маленького человека. Женская сублимация.

* * *

Речи не могло идти о том, чтобы выписавшуюся из больницы Ксюшу отдать в детский сад. Девочка находилась на строгой диете, кормить её требовалось дробно, часто. Мясные кнели на пару, каши на разведённом молоке, овощи (без нитратов) запечённые… Питание было основным условием выздоровления, окончательный этап которого, по словам Игната Владимировича, должен был наступить, когда Ксюша войдёт в период гормональной подростковой перестройки, лет в двенадцать. Следовательно, ещё семь лет диеты с постепенным подключением нормальных (и вкусных!) продуктов.

Борис, конечно, заговорил о том, чтобы нанять Ксюше гувернантку, никаких денег не жалко. Но при этом смотрел на Инну и Анну Петровну с явным трепетом, потому что доверить Ксюшу мог только им. Инна усмехалась: хорошая мина при плохой игре. Или наоборот? Анна Петровна махала руками: разве мы отдадим Ксюшу какой-то гувернантке?

Инна поставила единственное, но жёсткое условие: Борис должен являться не позже семи вечера. У Ксюши строгий режим и минимум два часа в будний день девочка должна общаться с отцом, привыкать к нему. Кроме того, Борис пусть в лепёшку расшибётся, но выходные посвящает дочери. Хотя бы один из выходных, смилостивилась Инна, субботу или воскресенье.

– А если у меня запарка, швах и светопреставление на работе? – почесал макушку Борис.

– Нет такой работы, которая сравнится со здоровьем ребёнка, физическим и психическим, – отрезала Инна. – Кроме того, если ты не способен организовать свой труд в отведённые для него, труда, часы, то приходится сомневаться в твоих деловых способностях. Конечно, можешь по-прежнему дневать и ночевать на работе, нанять штат нянюшек, гувернанток, хоть академиков от педагогики привлекай. Только не рассчитывай на мою с мамой помощь в этом случае.

– Никакие академики с вами не сравнятся, – пробормотал Борис.

Анна Петровна, оценив по-своему, с дальним прицелом, условие дочери, поддержала Инну:

– И правда, Боречка, ты всё-таки отец.

– Ага, спасибо, что напомнили. – И, взяв под козырёк, отсалютовал: – Слушаюсь, товарищи генералы!

Теперь по вечерам Борис забирал из квартиры соседей дочь и Шустрика. Получилось и спрессовать рабочий день, и бизнес не рухнул, и выходные освободились. Само собой сложилось, что Бориса ждали к ужину, без него не садились за стол. На кухне стало тесновато: трое взрослых, двое детей, зато вечерние трапезы проходили весело. Первое время по выходным Борис возил детей в зоопарк, считая его самым увлекательным местом в городе. Через месяц Ваня и Ксюша взбунтовались: не хотим больше волков и зайцев. Пришлось разнообразить досуг посещением театра, кино, детских парков с аттракционами.

Проведя с детьми шесть – восемь часов, Борис выматывался до изнеможения. Инна, успев потрудиться над учебниками, милостиво его отпускала:

– Ладно, свободен. Можешь отправляться на свидание.

– Какое свидание? На работу сгоняю, а?

– Но чтобы…

– Как штык Ксюху купать и укладывать.

Их существование походило на суррогат семейной жизни. Виделись утром и по вечерам, как обычные работающие супруги. Инна была погружена в заботу о Ксюше, Борис естественно участвовал в разрешении маленьких мужских проблем Вани, вроде противоречия: бить первым нельзя, а если всегда только сдачи давать, то рискуешь проиграть.

Материальные и хозяйственные заботы тоже переплелись. Детям нужно было покупать одежду, продуктов теперь требовалось гораздо больше, чем в те времена, когда не столовались Ксюша и Борис. У Бориса машина, он и добытчик. Приходилось соблюдать равенство в подарках. Велосипеды – обоим, Ване и Ксюше. Если Ксюше покупалась детская коляска для кукол, то Ване – очередной пулемёт или автомат. Инна занималась с Ксюшей музыкой и оставила попытки усадить за пианино Ваню. Хотя как раз мальчик имел хорошие способности, а девочка – средненькие. Ваня инструмент ненавидел, а Ксюша готова была просиживать у пианино часами, лишь бы тётя Инна была рядом.

Инна и Борис невольно врастали в служебные дела друг друга. Инна рассказывала о нравах в музыкальной школе, где царило нелепое педагогическое равенство: и с талантливым ребёнком, и с бездарным занимались по одной и той же программе. Но из первого можно сделать настоящего музыканта, посвяти ему больше времени, а у второго, сколько ни бейся, в лучшем случае слегка разовьёшь слух. Из пяти частных учеников Инны, к которым она ходит домой, трое как раз талантливые ребята, денег с их родителей Инна не берёт, тем едва хватает за музыкальную школу платить. Двум другим ученикам медведь на ухо наступил, но папы с мамами видят в частных уроках элемент престижа. Ведь звучит: «К моему Игорьку учительница музыки два раза в неделю ходит». Но в целом заниматься музыкой стало немодно. На повестке дня иностранные языки, компьютер. Старые пианино продаются за бесценок, семьи переезжают в новые квартиры, где инструментам не находится места. Поколение Инны было, наверное, последним, которое родители в мало-мальски интеллигентной семье стремились обучить музыке.

Борис с самого начала предлагал строить новый завод в чистом поле, а не вписываться в полуразрушенные цеха долгостроя. Когда-то в области хотели возвести комбинат бетонных изделий, но выделенных средств не хватило: то ли разворовали, то ли просчитались. Заброшенные недостроенные корпуса простояли больше пятнадцати лет. Портили вид, выглядели декорациями к фильму о последствиях атомной войны. Губернатор настоял: новому заводу быть на старом месте. Борис теперь расхлёбывает. Фундаменты не выдержат веса оборудования, перекрытия не сегодня-завтра рухнут, коммуникации прокладывали идиоты как чёрт на душу положит. Латать по гнилому, переделывать халтуру выходит значительно дороже, чем строить новое, да и муторнее. Но деньги казённые, федеральные, губернатор их выбивает мастерски. По словам Бориса, губернатор – старый хитрый номенклатурный лис, мастер интриг и тонкий знаток слабостей столичных начальников. Свой изворотливый ум губернатор в основном тратит на плетение закулисных козней и в целях личного обогащения.

– Даже говорить тебе не стану, – покачал головой Борис, – сколько семейка губернатора по заграницам имеет.

– Надо же, – удивлялась Инна. – А посмотреть, послушать его: пламенный патриот области, враг коррупции, отец сирым и убогим.

– Вот-вот, я и говорю: умный мужик.

– С каких пор умными стали называть мздоимцев, воров и пройдох?

– Талантливо украсть дурак не способен. Вот, например, вице-губернатор – плохая копия «самого». Зубы чешутся, ручки дрожат, стырить хочется, да не умеет. Живёт объедками с барского стола.

– Выходит, в руководстве области нет порядочных людей?

– Почему же? Сергей Васин, помощник губернатора, отличный мужик, управленец от бога, настоящий государственник.

– Что последнее значит?

– На деле, а на словах: прежде думай о родине, а потом о себе.

– Он в какой школе учился?

– Не в здешней. Служил у нас, а потом женился на Лене Поляковой. Помнишь, из пятой школы, Снегурочку всегда играла на новогодних утренниках во Дворце культуры?

– Помню, красивая девочка.

– Девочке под сорок, но всё при ней.

К Васиным Инна, Борис, дети поехали на дачу с ночёвкой. Жарили шашлыки, гуляли в лесу, купались в речке. Шум-гам, который вносили Ксюша и Ваня, хозяевам не досаждал. Напротив, они смотрели на малышню с умилением чадолюбивых людей, у которых собственные дети уже выросли, а внуков ещё ждать. И ещё поглядывали недоуменно на Инну и Бориса. Было чему удивляться: спят в разных комнатах, а дети общие. И хозяйство единое: Инна напоминает Борису, что надо забрать белье из химчистки и заехать в магазин на обратном пути, геркулес закончился.

Борис перед отъездом упаковывал вещи в багажник, когда Лена не выдержала и спросила Инну:

– Между вами что?

– В каком смысле? – не поняла Инна.

– Ты и Борис. Готовая семья, а спите по разным койкам, не живете.

– Мы сосуществуем, – рассмеялась Инна. – Прекрасно сосуществуем, – повторила она.

Подошёл Сергей, который крутился рядом, прислушивался.

– Это, конечно, не наше дело, – сказал он. – Но жутко любопытно.

– И какие варианты предполагаются? – веселилась Инна.

– Первый, – выставил из кулака палец Сергей, – вы сдвинулись на браке без секса. Мол, только духовное общение, а плотское принижает высоту чувств. Такое, говорят, случается у особ…

– С виду они совершенно здоровые, нормальные, – возразила Лена, – чтобы отказываться от такого замечательного дела.

– Ловлю на слове, дорогая, – погрозил Сергей жене всё тем же пальцем. – Гости уедут, и замечательное дело не отложится из-за того, что надо кусты от вредителей опрыснуть, капусту окучить или малину собрать. Второе, – обратился он к Инне и выставил средний палец, – оригинальничаете или трусите. Детей нарожали, а теперь шиворот-навыворот…

– Ошибаешься, – перебила Инна, которой разговор перестал казаться забавным. – Мы с Борисом вместе с пелёнок, и никаких отношений, кроме дружественных…

– Да ла-а-адно! – в один голос возмутились Сергей и Лена.

Так возражают, когда слышат очевидную ложь.

– Мнение стороннего наблюдателя. Как ты, Инна, смотришь на Борьку? Как он смотрит на тебя? – спросил Сергей.

– Как собаки на сахарные кости, – вместо Инны ответила Лена.

– А какое у вас взаимопонимание? – продолжил Сергей.

– Тютелька в тютельку, – уверенно сказала Лена.

– Тогда чего они дурью маются?

– Мы об этом Инну и спрашиваем. Нахально лезем в чужую личную жизнь.

– Сворачиваем нахальство. Но пусть на свадьбу пригласят.

– О чем вы тут толкуете? – приблизился Борис. – Какая свадьба? Инка, почему лицо у тебя опрокинутое?

– Мы говорили о странностях бытия, – смутилась Лена.

– Бытие моё! – притворно-печально пропел Сергей.

– В следующий раз договорите, не последний раз видимся. Инка! В машину! Короеды днём не спали, набегались, сейчас начнутся капризы, сопли-вопли. Упаковываем детей, по дороге задрыхнут. Нам ещё в химчистку, в магазин…

– И в аптеку. Ваня! Ксюша! – позвала Инна. – Попрощайтесь с тётей Леной и дядей Серёжей. Что надо сказать? Спасибо за прекрасный отдых!

Ксюша с готовностью повторила. Ваня упрямо молчал.

– Считаем, что поблагодарил мысленно. – Борис взял детей в охапку и понёс к машине.

– У Ванечки конфуз этикетных выражений, – извинилась Инна.

– А по-русски? – спросил Сергей.

– Мой сын считает бесконечные «пожалуйста» и «спасибо» лишними вкраплениями в речь.

– Характер, – улыбнулась Лена. – Вам спасибо, что приехали. В любое время – милости просим. Инна, извини неделикатное вторжение в область личных…

– Девочки! – перебил Сергей. – Вы друг другу понравились и перестаньте на прощание разговаривать как умные.

– А мы какие? – хором воскликнули Лена с Инной.

«Забавно, – подумала Инна. – Минуту назад Лена и Сергей тоже говорили в один голос. Так случается только с близкими людьми или с теми, кто встретил родственную душу. Получается, что у меня с Борисом и друзья теперь общие».

На обратном пути, пристёгнутые в креслицах на заднем сиденье, дети быстро уснули. Борис вёл машину и каждые пять минут отвечал на звонки сотового телефона, решал производственные задачи.

Инне не давало покоя заявление Васиных, что она каким-то особым образом смотрит на Бориса. Сам-то он, Борис, может смотреть как угодно – значения не имеет. Но она, Инна, на Борьку, как собака на кость? Глупость, ересь, чушь. С другой стороны, Васины чушь пороть не станут. Значит, имеет место быть. Оборона Инны, защита от амурных переживаний дала трещину? И с кем? С Борькой? Можно понять, шла бы речь о ком-то другом: о прекрасном незнакомце с выдающимся интеллектом и сногсшибательной внешностью. Но даже встреться такой на Иннином пути, дальше тайных вздохов – ни-ни!

– Ты чего пыхтишь, как самка в родах? Кстати, многие самцы помогают своим половинам в родах, понимая по пыхтению, что момент наступает…

– Ой, замолкни! Надоел со своими животными сравнениями.

И в том, как Инна велела Борису замолчать, а он послушался, в интонации и тембре, была семейная, супружеская нота, нечто большее, чем перепалка старых друзей-соседей.

«А если бы сейчас Борис и Ксюша сгинули? – спросила себя Инна. – Не было бы их, как вообще-то и быть не должно? У тебя мама, сын, работа, университет. Личные планы, мечты, надежды. Твёрдые правила, установки, принципы. Вклинились Борис и Ксюша. Что ты ощутишь, если их убрать?»

Правильно поставленный вопрос – великая мудрость, в этом едины все психологи прошлого и настоящего. Правильно поставленный вопрос вынуждает дать ответ, от которого ты прячешься или о котором не догадываешься.

«Моя жизнь без Ксюши и Бориса, – честно ответила себе Инна, – на девяносто процентов оскудеет, потеряет краски. Превратится в рутинное прозябание учительницы музыки с претензиями стать психологом, матери-одиночки при стареющей бабушке и сыне с невероятными властно-мужскими задатками, которые в нужное русло направить мамина рука не способна. И ещё ты потеряешь Ксюшу, чья ласка и привязанность подарили тебе незабываемые чувства».

Два дня вдыхая чистый кислород, предаваясь подвижным играм, которых почти лишены в городе, дети устали. Хотя поспали в машине, вечером капризничали. Ваня требовал то строить крепость, то рисовать, то лепить, то играть в настольные игры – на каждое занятие у него хватало терпения на десять минут. Ксюша ластилась к Инне. Этот ребёнок мог существовать, только получив дозу тепла от взрослого опекуна.

– Тётя Инна, ты хорошая, потому что не говоришь «отлипни», – сказала Ксюшенька в начале их объятий-поглаживаний.

У Инны сжалось сердце. Что может быть трогательней детской любви и беззащитности? Кому она претит? Родной матери?

Сердце перестало обливаться кровью, когда Ксюша вешалась на шею, но уверенность в том, что мать девочки настоящая стерва, только крепла. За два месяца ни разу не позвонить, не спросить о дочери! Это не морская свинка – кукушка-извращенка! «Устраивает личную жизнь, – пожимал плечами Борис в ответ на возмущение Инны. – Так нам даже проще».

Оказалось, что не только Ксюшиной маме и былым няням долгая детская ласка не по вкусу. Как Борис ни любил дочь, но подержит её три минуты на руках и предлагает: «Давай пазл собирать? Или почитаем про рептилий?» Анна Петровна тоже терпением не отличалась: погладит Ксюшу как сиротку по голове и: «Деточка, иди в куклы поиграй, мне ещё обед готовить». Только тётя Инна грела-ласкала Ксюшу столько, сколько требовалось девочке.

Ваня ревновал. Ему отчаянно не нравилось, что Ксюша вечно у его мамы на руках. Пробовал поступать также: обхватывал Иннину шею с другой стороны. Но через две секунды ему становилось скучно, он убегал или отдирал Ксюшины руки: «Пусти мою маму!» Инна старалась, чтобы их интимное общение с Ксюшей происходило не на глазах Вани, в другой комнате. Но ведь девочке не скажешь: «Давай обниматься, когда Ваня не видит».

Вот и в тот вечер сморённая, уставшая Ксюша сидела на коленях у Инны. Ваня блажил, Борис нервничал, с готовностью выскакивал в другую комнату, чтобы ответить на очередной звонок сотового телефона. Инна предложила пораньше накормить детей, искупать и уложить спать.

Ваня принялся разбивать ногой недостроенную крепость, футболить детали конструктора.

– Иван! Прекрати! – повысила голос Инна. – Собери кубики и положи на место. Кому я сказала? – При этом Инна тихонько поглаживала спину Ксюши.

У Вани брызнули слезы. Он подскочил к маме и стал отдирать Ксюшу с воплями:

– Уйди! Это не твоя мама! Это моя мама! У тебя мама плотостуха, бабушка Аня сказала.

«Называть мать потаскухой при ребёнке!» – мысленно возмутилась Инна.

Ксюша не растерялась. Одной рукой крепче уцепившись за шею Инны, другой отмахивалась от Вани, ещё и ногами пинала его.

– А у тебя нет папы! – сражалась Ксюша. – А у меня есть! А твой папа дебил, бабушка Аня говорит.

«Спасибо, мамочка!» – бросила Инна на Анну Петровну гневный взгляд.

Но с бабушкой разбираться было не время. Дети отчаянно дрались. Ване удалось захватить ножки Ксюши, и он тянул их, уже не рыдая, а зверски вопя. Расплакалась Ксюша, тонко верещала и царапала Инне шею.

Борис прибежал на вопли из другой комнаты. Быстро оценил обстановку.

– Слушай мои команды! – гаркнул он. – Стоять, молчать, прекратить бузу!

Ловко разобрал клубок детских трепыхающихся тел. Ваню подхватил левой рукой, кинул под мышку, Ксюшу пристроил под правой рукой. И стал кружить малышей. Боря часто так с ними играл, но то была весёлая забава, дети верещали счастливо. Теперь – скулили.

А Борис кружил и приговаривал:

– Шарики с роликами на место устанавливаем. Стоп! В обратную сторону – понеслись! Кому мамы не хватает? Кого папа не устраивает? Все в комплекте: Инна и я – чего вам еще нужно? С жиру беситесь? Растрясём жирок. Остановка. Пошли в обратную сторону.

Ни в одном учебнике по детской психологии не описано подобного способа борьбы с детскими истериками. Инна наблюдала изумлённо, как кружит Борис детей, как они замолкают то ли укачанные, то ли убеждённые словами Бориса.

– Вот, дождались, – сказала Анна Петровна. – Дети поделить вас не могут. Еще поваландайтесь, пока тут филиал сумасшедшего дома не откроют.

– Мама, помолчи! – попросила Инна. – Пожалуйста, накрой стол, будем ужинать. Борис! Остановись, хватит вертеться! Ванечка, Ксюшенька, идите, миленькие, ко мне! Головки не закружились? Сейчас мы пойдём кушать, и кто первый съест кашу, получит приз. – Инна постаралась переключить внимание детей. – Это очень интересный приз. Он нравится и девочкам, и мальчикам, а взрослые дяди и тёти уже не понимают его прелести.

Речь шла об игрушке для пускания мыльных пузырей.

Выиграл Ваня. Но Борис придумал макать в мыльный раствор макароны, трубочки для коктейлей и выдувать пузыри. Потом вспомнил, как в детстве они скручивали трубочки из бумаги, конец, окунаемый в воду, разрезали на несколько полосочек, такой штукой можно выдуть гигантские пузыри. Инна несколько раз готовила новый раствор, комната была забрызгана водой, Шустрик неугомонно носился за шариками. Ваня выдул самый большой пузырь, Ксюша – самый красивый. Вечер закончился мирно.

Борис с дочерью и котом ушли, Ваня после водных процедур был отправлен спать, даже сказку на ночь не потребовал, только попенял маме:

– А кто говорил, что взрослые не любят пузыри пускать?

– Ты прав, мой мальчик. Но выражение «пускать пузыри» у взрослых имеет другое значение…

Пока Инна раздумывала, как объяснить выражение, Ваня уснул.

Инна в который раз попыталась втолковать Анне Петровне, что не следует делиться с детьми своими мнениями по поводу взрослых. Мама поджала губы, выражая полное несогласие.

– Хотя бы в отношении папы Ивана и мамы Ксюши не распространяйся, пожалуйста! Ты малышей ранишь, вред наносишь. Как ты этого не понимаешь?

– Борис твоего благоверного при Ванечке дебилом назвал, – упрямо напомнила Анна Петровна.

– Дерьмом, – неожиданно для себя поправила Инна.

– Ещё краше. И Боречка правильно Ванечке объяснил, что, если мужик дерьмо и дебил, это надо знать заранее.

– Мама! Не все, что говорит Боря, справедливо и правильно. Какая же ты упрямая и… и… извини, недалёкая!

– В подмётки вам не гожусь. У кого упрямства занимать, так это у тебя с Борей. Я недалёкая! А вы продвинулись – не поймаешь. Соседи над вами смеются: харчи общие, а койки раздельные. Мол, бракованные, что ли, Инна с Борей. Танька из семнадцатой квартиры недавно ко мне на улице подошла. Пьяная, конечно, спрашивает: «Весь двор интересуется, чего они (то есть вы) не женятся? Может, больные чем?»

– Какое нам дело до сплетников? Мама! Ты не на соседей обращай внимание, а на Ваню с Ксюшей.

Анна Петровна ахнула:

– Я-то за детьми плохо смотрю! Я-то не из последних сил стараюсь!

– Твоих последних сил никто не требует.

– Спасибо, доченька!

Анна Петровна повернулась и быстро вышла из комнаты.

«Ну и пусть! – подумала Инна. – Шоковая терапия тоже лечение. Два дня мама будет со мной разговаривать только при крайней нужде. Или три дня?»

Крайняя необходимость возникла через полчаса, когда Инна стояла под душем.

Мама постучала в дверь ванной:

– Борис звонит. Просит тебя срочно прийти.

Инна выскочила, как была: с мокрыми волосами, в халате на голое тело. У Ксюши приступ, обострение! Ах, растяпы! На даче Ванька рвал и ел ягоды с куста, а девочке запретили. Наверняка не послушалась и тайно смородины наелась. Красная смородина кислющая, у Ксюши выброс желудочного сока, возможно обострение язвы…

– Сильно болит? – влетела Инна в квартиру Бориса. – Звони Игнату, пусть приезжает.

Борис уступил Инне дорогу, она промчалась в спальню. Ксюша сладко спала, обнимая куклу, Шустрик в ногах пристроился. И ничуть не похоже, что Ксюша забылась после боли.

– Был приступ или не было? – тихо шагнула назад, прикрыла за собой дверь Инна.

– Не было.

– Тогда почему панику устроил?

– Только попросил тебя прийти.

– Зачем?

– Прошу! – махнул рукой в сторону дивана и кресел Борис.

На журнальном столике стояли бутылка шампанского и два хрустальных фужера.

– Что празднуешь?

– Присаживайся. Мы с тобой празднуем помолвку.

– Чью? – опустилась на диван Инна.

– Нашу.

– Да что ты говоришь? – рассмеялась Инна.

Только что её бил страх из-за Ксюши, а теперь стало весело. Приятно и весело. Она испытывала удовольствие, ожидая предложение руки и сердца. Ответ будет единственно отрицательным, но отказать себе в кокетливом желании помучить Бориса она не могла.

– И давно мы с тобой решили обручиться? – продолжала улыбаться Инна.

– Тебе на раздумья пять минут, я скрутил с пробки шампанского проволоку.

– Шампанское – это аргумент. А как же твоя клятва: в ЗАГС под дулом пистолета? Да и у меня, как ты помнишь, карантин на всю оставшуюся жизнь.

– Клятвы отменяются. Хватит нам с тобой, как говорит твоя мама, валандаться, морочить голову и бояться неизвестно чего.

– Моя мама наверняка замучила тебя намёками, но это только цветочки. Весь двор с нетерпеньем ждёт, когда из наших квартир зазвучит марш Мендельсона. Мы с тобой стали популярными фигурами у местных сплетников.

– На сплетников мне плевать, а для брачной ночи ЗАГС необязателен.

– Так вот что ты предлагаешь? – притворно разочаровалась Инна. – А я-то думала, отыскался благородный жених.

– Инна! Перестань дурачиться. Весело тебе? Нашла повод для юмора. – В отличие от Инны, Борису было не до шуток. – Я тебе предлагаю, – нервничая, он дёргал себя за уши, чесал макушку, – взять меня в жены… Тьфу ты, в мужья… Нет, наоборот, я тебя беру в жены, а ты меня…

– Ну? Куда мне тебя девать? Может…

В этот момент выстрелила пробка шампанского. Напиток хлынул из горлышка. Борис вскочил, принялся разливать по фужерам. Перестарался, из Инниного фужера потекла пена. Инне сохранить бы насмешливую невозмутимость, но сработал инстинкт – чтоб добро не пропадало. Инна быстро отпила из фужера. Борис залпом опрокинул свой. Тут же, теперь аккуратно наливая по стеночкам, снова разлил шампанское.