Электронная библиотека » Наталья Нестерова » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 8 июля 2015, 12:30


Автор книги: Наталья Нестерова


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Мой телефон звонил и звонил. Мешал умереть стоически, как древнему греку, – с помощью остатков воли, гасящих сознание.

– Зараза! – достала я телефон и нажала на кнопку ответа.

– Вика? Как ты себя чувствуешь? – не здороваясь, спросил Виктор.

– Да!

– Что «да»?

– Нет.

– Что «нет»?

– Прости меня, пожалуйста!

Я почувствовала, как проклевывается желание плакать. Если женщине хочется плакать, она не наложит на себя руки.

– Это ты меня прости! Накачал девушку пивом.

– Со всеми вытекающими… из всех отверстий вытекающими… Ужас!

– А ты в принципе не алкоголичка?

– Только учусь.


Мое пьяное представление во время решающего матча за выход нашей сборной в чемпионат мира по футболу, непатриотичный выигрыш, последующие упражнения в кустах и под деревьями сыграли удивительную роль. Я перестала бояться Виктора и робеть перед ним, как перед сказочным рыцарем, спустившимся с белого коня. Я показала себя в таком свете, что хуже не придумаешь. Разве что пойти отбирать у школьников деньги на завтрак, а потом валяться под забором в луже из исторгнутых продуктов жизнедеятельности. Чего уж теперь строить из себя кисейную барышню. Воля ваша: принять, не принять, общаться, не общаться, назначать свидания или прекратить отношения. Виктор не отстал, назначал свидания. Я готовилась к ним тщательно, используя все материальные возможности в плане косметики и нарядов. Но я уже не тряслась, как онемевшая от счастливого шанса провинциальная пустышка. Я была просто я.

* * *

Каждый день до свадьбы и первые полгода после замужества я помню фотографически. Почему-то это время напоминает мне школьные прописи – первые тетрадки в школе. Так долго ждешь, что пойдешь в школу, приобщишься к чему-то высшему и загадочному. А потом тебе дают прописи – тетрадь в клеточку, где надо на одной строчке из верхнего правого уголка клеточки в левый нижний линию провести. На следующей строчке наоборот – из левого верхнего в правый нижний угол. Косые линии – твое вхождение во взрослую жизнь.

Потом буквы появляются. «А», «М», «Н», «Р» – строчки за строчками. Еще живет надежда, что все это завершится волшебством: взрывом, открытием – распахнутой дверью в мир, где давно пребывают старшие братья, мальчишки и девчонки с нашего двора.

Прописи заканчиваются предложениями: «Мама мыла раму», «Раму мыла мама», «Мыла мама раму».

Моя мама никогда не мыла раму. Она мыла окна. Два раза в год: перед Пасхой и перед ноябрьскими, в зиму. Весной освобождала окна, точно давала им дышать. Осенью конопатила щели старой рыжей ватой из дедушкиной телогрейки. Сверху, по вате, клеила влажные газетные полоски без текста. Это мне поручалось – обрезать газеты по границе белой линии, протянуть маме полоску. Она ловким движением прокатит бумажную ленту в миске с мучной болтушкой и припечатает поверх ваты. Я в детстве считала, что газеты выпускают ради этой белой полоски. И никак не могла понять: зачем столько бумаги занято черными закорючками? Продавали бы чистые листы!

Шоколадно-букетного периода в нашей любви не было. Ни прогулок под луной, ни сидений на лавочке в объятиях, ни поцелуев в подъезде. Романтика отсутствовала. После моего пьяного представления мы с Витей один раз сходили в кино, один раз поужинали в кафе. На третье свидание он пришел в общежитие. Соседок не было. Положение ясное и недвусмысленное: уединение, кровати, два молодых здоровых человека, которых влечет друг к другу. Витино тело, его запах, сильные нежные руки вызывали у меня медовый трепет – словно кровь заменили на мед, точнее – на хмельную медовуху. Но в финале любовный дурман рассеялся. Мое девство было защищено, как банковский сейф. Внутри меня находилась свинцовая перегородка, не поддававшаяся толчкам Витиного инструмента. Было больно и напоминало манипуляции стоматолога с бормашиной, ввинчивающейся в гигантский зуб. Витя тоже стремительно терял любовный кураж. В какой-то момент он решил отступить, прекратить штурм. Но я воспротивилась, обхватив его спину ногами. Помогала встречными движениями, каждое из которых причиняло мне пронзительную боль. Это должен сделать Витя и только Витя! А боль я перетерплю.

Потом мы лежали, обнявшись. И было волшебно, прекрасно. Я заткнула кровоточащую рану в промежности, скомкав собственные трусики. Болело, щипало, как ножом порезали. Но я выдержала бы десяток подобных травм ради минут истинной близости с Виктором.

И сейчас у меня так: до остановки сердца я счастлива перед соитием и после. Но само соитие – необходимая плата, без которой нет блаженства. За проезд в автобусе надо платить, за минуты счастья – тоже.

Совокупляться можно быстро и везде: в парке под кустами, на чердаках, в сараях. Но чтобы испытать подлинное счастье, нельзя торопиться. Поэтому я очень хотела замуж. Кто осудит за желание счастья?


Виктор привел меня к себе домой. Максим Максимович был при галстуке и в неглаженой сорочке, будто жеваной. Максим Максимович церемонно поцеловал мне руку и пригласил попить чаю.

Я задыхалась в их квартире. Наверное, даже определенно, Витя с отцом навели мало-мальский порядок. Вымыли посуду, смахнули пыль. Но пыль в их доме была застарелой – сантиметровой, на всей мебели, на всех поверхностях. Пахло склепом. Запах особенно усиливался в комнате, где лежала Анна Дмитриевна, – несло гниением. Анна Дмитриевна жила от укола до укола, их дважды в день делала медсестра. Бедную женщину, скрюченную, как трупик воробушка, перед уколами терзали страшные боли, она не стонала, а тихо верещала. Медсестра Оля, на которую молились Витя и его отец, делала укол, выгребала из-под Анны Дмитриевны запачканные простыни, обтирала больную, перестилала постель. Оле платили немалые деньги за работу, которую она была обязана выполнять бесплатно – за ставку. Мне хватило одного взгляда на эту дамочку, чтобы понять, как наживается она на несчастье двух горюющих мужчин. И Оля усекла с ходу – со мной не пройдут игры в благотворительность.

Тело лежачего больного натирают камфорным спиртом, дубят кожу, чтобы не было пролежней. Моя бабушка полтора года не вставала с постели – и ни одного пролежня. Мама ухаживала за свекровью истово – как за малым ребенком-инвалидом. А спина, локти Анны Дмитриевны были покрыты мокнущими язвами. Так содержат больную?

Витя и Максим Максимович решительно воспротивились моей попытке изменить ситуацию. Оля! Только Оля! Как Оля скажет. Черт с ней!

Но без всяких приглашений я в течение недели, каждый день на несколько часов, приходила к ним домой и драила, драила квартиру. У меня сломались все ногти и воспалилась кожа на пальцах, потому что отчистить эту конюшню можно было только с помощью сильных химических средств. Зубными щетками я выковыривала жирную грязь из стыков и вокруг вентилей газовой плиты. Ползала на карачках, из-под плинтусов выгребая археологическую спрессованную пыль. На оконных стеклах, на мебели можно было рисовать, как на глине. Чтобы отчистить их до первозданного состояния, требовался скребок. Я скребла, скребла и скребла. Потом мыла, мыла и мыла. Обои в кухне не подлежали восстановлению, я их содрала, купила клеящуюся пленку в веселый ситчик и обновила стены. В ванной и в туалете был полный швах – облупившийся кафель с черными разводами грибка. Моя бабушка говорила грубо, но точно: «Жрать и срать надо в чистоте». Я вызвала братьев. Петя и Коля отбили старый кафель, выровняли и загрунтовали стены, оклеили влагостойкой пленкой под мрамор. Ванную и туалет было не узнать. Братья работали без перекуров и перекусов, я их торопила, подгоняла.

– Гнездо вьешь? – ухмыльнулся Петя.

– Только свинство ликвидирую. А гнездо мое будет не в пример этой убогости.

– Когда с женихом познакомишь? – спросил Коля.

«Когда он предложение сделает», – про себя подумала я. Вслух ответила:

– Познакомлю обязательно.

Я дала братьям деньги, чтобы поели в кафе на автовокзале, домой они попадали только поздно ночью. Расходовала я выигранное на тотализаторе. На себя не потратила ни копеечки. Купила новые сковородки и кастрюли, потому что за старые было противно взяться, плюс моющие средства в промышленных количествах, плюс краски и пленки для минимального косметического ремонта.

Во время моих набегов Максим Максимович либо тихо сидел в комнате с книгой, либо уходил на прогулку. Витя был на работе. Возвращался вечером и не замечал, что в квартире что-то изменилось: хрустальная люстра, на мытье которой у меня ушло пять часов, празднично сверкает, оконные стекла не мутные, а прозрачные, занавески свежевыстиранны, а на ковровых дорожках появился узор, прежде затоптанный.

Но не увидеть перемен в ванной, в туалете и на кухне было невозможно.

– Субботник завершен, – весело сказала я, когда мы пили чай на кухне. – Теперь ваша квартира как игрушечка.

– Огромное спасибо, Вика! – быстро заговорил Максим Максимович. – Мы вам очень признательны! Столько трудов!

Максим Максимович каждый день уговаривал меня остановиться, прекратить: пусть будет как было, мы с Витей сами, потом как-нибудь, неловко – превратили вас в поденщицу. Я отмахивалась и делала свое дело.

– Хотя не знаю, – продолжил Максим Максимович, – стоило ли… – замялся он.

– В нашем доме теперь блеск и чистота, – подхватил Витя. – Но в нашем доме перестало пахнуть нашим домом.

Такая вот была благодарность.

Прошло много времени, и как-то я напомнила мужу про ту многодневную генеральную уборку.

– Это тебе самой требовалось, – неожиданно заявил Виктор.

Я вспыхнула от обиды и стала оправдываться. Мол, не набивала себе цену, не обустраивала гнездышко, в которое меня пригласят.

– Было элементарно, по-человечески, жаль вас – запущенных до паутины по углам.

– Вика, ты неправильно меня поняла. Я вовсе не собирался обвинить тебя в далеко идущих матримониальных планах. Эти-то планы как раз нормальны. Но мы ни о чем тебя не просили. Мы не хотели ничего менять в доме, пока жива мама. Нам было плевать на грязные окна и паутину на потолке. По сравнению с тем, что мы теряли, это было ерундой. А ты не могла находиться в той обстановке, ты говорила, что задыхаешься. Ты для себя вылизала квартиру, хотя думала, что совершаешь подвиг для нас. Типичное женское поведение: сначала она гробится, изменяя то, что ее не устраивает, а потом ждет от окружающих похвалы. Между тем как ее подвиг – это обеспечение собственного комфорта. Подвиг совершается для себя, а не для других. Если ты хочешь что-то сделать для других, сначала пойми, что этим другим требуется.

– Твоя мама была не такой? – У меня невольно прорвалась глубоко спрятанная неприязнь.

– Да! – твердо ответил Виктор. – Моя мама была не такой. Она не облекала свои желания в якобы потребности других. Она по-настоящему жила для других.


Признаваться стыдно, однако слова из песни не выкинешь. Покойная Анна Дмитриевна превратилась для меня в первоисточник всех Витиных недостатков. Это она воспитала его прекраснодушным мямликом, тратящим недюжинные силы на пустяки. Это она внушила ему замшелые принципы, которым сегодня грош цена. Это она подавила в нем волю к победе, подменив представление об истинной победе призрачным благородством. Институты для благородных девиц давно ушли в прошлое, однако курсистки-мечтательницы остались, на горе женам, которые выйдут замуж за их сыновей.

Анна Дмитриевна наверняка была умной женщиной. Если бы она прожила дольше, я отыскала бы с ней общий язык. Два умных человека всегда могут договориться, найти точку согласия. Тем более что эта точка – обеими любимый мужчина. Но Анна Дмитриевна умерла. Окаменела и забронзовела в памяти Максима Максимовича и Виктора, превратилась в легенду. Светлая память об Анне Дмитриевне обросла воспоминаниями, в которых было не отличить правды от невольных домыслов. Я могла бы вступить в диалог с живой свекровью, я отлично знала ошибки моей мамы. Но сражаться с бронзовым истуканом бесполезно.

Тогда, во время моего субботника, Анна Дмитриевна единственный раз обратилась ко мне. Или не ко мне?

Я мыла ту самую фамильную люстру в комнате, где лежала Анна Дмитриевна. На столе стояли три миски – с концентрированным хлорным раствором, с мыльной и с чистой водой. Пальцы немилосердно жгло, потому что я экономила на резиновых перчатках. Каждый кристаллик в подвесках требовалось драить, удаляя жирную грязь.

Пришла медсестра Оля. Заворковала с Анной Дмитриевной: «Сейчас мы укольчик сделаем, постельку перестелим. Поворачиваемся на бочок. Вот хорошо! Вот умница!» С тяжелыми больными разговаривают как с неразумными детьми. Это понятно, это правильно.

Но потом Оля, которой было сорок лет в обед, хмыкнула мне в лицо:

– Все пыхтишь, стахановка? Не на ту карту ставишь.

– Я в ваших рекомендациях не нуждаюсь! Лучше свою работу выполняли бы честно! Халтурщица!

– Да кто ты такая, чтобы мне указывать?

Словом, мы схлестнулись. Обменялись недипломатическими выражениями.

И вдруг сиплый стон. Разворачиваемся. Анна Дмитриевна смотрит осознанно, старается голову оторвать от подушки. Анна Дмитриевна на моей памяти ни разу не произносила сколько-нибудь внятных речей. Она пребывала в своем мире – в мире боли и забвения.

– Отвратительно! – прохрипела Анна Дмитриевна. – Господи! Как отвратительно!

Мы заткнулись. Оля понесла постельное белье в ванную, чтобы запустить стиральную машину. Потом белье вытащит Максим Максимович и развесит на балконе.

Я подскочила к Анне Дмитриевне. Меня разрывало на кусочки от желания помочь ей, облегчить страдания, выполнить любое желание.

– Говорите, говорите! – умоляла я.

Анна Дмитриевна посмотрела на меня уплывающим взглядом и повторила шепотом, закрывая глаза:

– Отвратительно.

Что она имела в виду? Свою болезнь и беспомощность? Олину халтурную работу? Мое присутствие в доме?

Ответа я никогда не узнаю.

* * *

– Махнем ко мне домой в субботу? – предложила я Вите.

– Махнем, – согласился он.

Позвонив маме, я предупредила, что приеду с Виктором. Мама еще несколько месяцев назад поняла, что у меня любовь. Выспрашивала, но я ограничилась скудной фактической информацией. Зовут Виктором, работает на заводе металлоконструкций, живет с отцом и матерью, которая сильно болеет.

– У тебя с ним серьезно? – спросила мама.

«У меня серьезно, – подумала я, – а как у него – не знаю».

– Посмотрим, – ответила я.

Но маму не проведешь. Серьезное от несерьезного она отличала легко. И расстаралась, принимая Виктора. Стол накрыла – как на большой праздник. Салаты пяти видов, рыба маринованная и заливная, студень, на горячее голубцы и свинина запеченная. Уж не говоря о молодой картошке, зелени и домашних консервах.

Пришли братья с женами, с тещами и детьми, моя тетка с мужем, две мои школьные подруги – за стол уселось, считая детей, двадцать человек. Папа надел галстук. Он терпеть не может галстуки, но мама заставила.

Познакомившись со всеми и явно тут же забыв имена, Виктор немного растерялся, спросил меня на ухо:

– У кого-то день рождения?

Я не успела ответить, потому что два племянника-короеда и племянница-шустрик повисли на моей шее. Они меня любят и ревнуют друг к другу. Я их обожаю. Виктора мужчины увели на лестничную площадку курить, женщины заканчивали сервировать стол, я дурачилась в родительской спальне с племяшами, устроив бой подушками.

У нас большая семья, пожалуй, несколько шумная, отчасти бестолковая, но очень сплоченная, каждый за родню – горой. Виктор не мог этого не заметить и не понять, когда мы долго сидели за столом, наевшись до отвала, пели песни и вспоминали смешные истории из моего детства после рассказов невесток о проделках племянников. По-моему, такая семья, связанная кровным родством и взаимной поддержкой, – это огромная ценность. Ради чего человек живет, как не ради того, чтобы видеть свой род – основателей и наследников?

Я думала, что мы переночуем у мамы, но Виктору нужно было домой – обещал отцу подежурить ночью у Анны Дмитриевны. Мама загрузила нас сумками и пакетами, в которых были плошки-миски с оставшейся вкуснейшей едой.

На обратном пути в автобусе Витя спал, уронив голову мне на плечо. За два часа пути мое тело задеревенело. Я обнимала Витю за плечи, чтобы не очень трясло на плохой дороге, старалась не шевелиться, оберегая его покой, ведь ночь Виктору предстоит, возможно, бессонная. Когда мы приехали на автовокзал, я не могла двинуть ни рукой, ни ногой – с каждым движением в них вонзались миллионы иголок. Виктор буквально на руках вынес меня из автобуса. И только на полпути к общежитию я перестала ковылять и шататься.

Виктор сгрудил сумки на ступеньках общежития:

– Донесешь? Вахтерша не пропустит меня.

– Но мама для тебя и Максима Максимовича передала.

– Извини, нам не надо. Завтра позвоню. Пока!

Старенький общественный холодильник не мог вместить всех салатов и домашней буженины с молодой картошкой, а до утра это все испортилось бы. Пришлось кормить весь этаж. Нашлось вино, мы прекрасно посидели. Но самым прекрасным были мои воспоминания о недавних событиях: Виктор увидел моих родных, понял, чего катастрофически не хватает в его существовании. В их с Максимом Максимовичем, с гниющей Анной Дмитриевной жизни не хватало жизни. Я могла ее Вите дать. Наивная.

Он всегда очень ровно и доброжелательно относился к моей родне. Выделял моего папу. Хотя папа у нас, откровенно говоря, без полета. Про маму говорил: «Не коня на скаку, а табун коней остановит». Я думала, что это большое признание маминого исступленного, безостановочного труда на благо семьи. Теперь думаю: не издевка ли?

Витя никогда не стремился увидеться с моими родственниками. Он без них не скучал, в отличие от меня. Брат Петя попросил моего мужа достать листовое железо, чтобы своими и братниными, Колькиными, руками сварить гараж типа ракушки. Витя сказал, что заводскими материалами не торгует. Хотя это железо гнило у него на заводе. Колин тесть обратился к моему мужу: «Достань сетку-рабицу для ограды на даче». Витя отказал. Потом мне выговаривал: «Доставали по блату в советское время, а сейчас все можно купить. На честно заработанные деньги». Идеалист! Сам советский до мозга костей!

С другой стороны, когда мой племянник тяжело заболел, когда бросились к нам в последней надежде, Витя с помощью все той же медсестры Оли узнал, кто из педиатров в городе лучший, сам встретился с врачом. Мальчишку положили в областную больницу. Витя связался со столичным светилом по желудочным заболеваниям детей и сконтактировал местного доктора и московского. Через неделю малыш прыгал на больничной кровати, как обезьянка в зоопарке. Однако оставались серьезные требования по диете. Витя не верил, что моя мама, брат и невестка выдержат диету: «Им же все время хочется угостить ребенка соленым огурцом или копченой колбасой. Вкусненьким, с их точки зрения». Витя ошибался, не представлял, как истово станут выхаживать мальчонку бабушки и мама.

Дача Колиного тестя – маленький домишко, пять на шесть метров по фундаменту. Строили сами, без привлечения платных рабочих. Но, чтобы вывести стропила, требуется много рук. Кликнули родню. Витя тоже поехал, работал на совесть. После трудового дня мужикам натопили баню, накрыли стол с закусками, оставив все необходимое для шашлыков. У нас в семье почему-то шашлыки считают блюдом исключительно мужского приготовления. Витя уехал до бани и шашлыков, сказал, что ему рано утром надо быть на заводе.

* * *

Витя не служил в армии, потому что его родители были инвалидами. Максим Максимович перенес два инфаркта, потом у Анны Дмитриевны обнаружили рак. После института Витя пришел на завод и за пять лет сделал блестящую карьеру – от рядового инженера до заместителя генерального директора. Но завод был далеко не передовым, не самым крупным в области, кое-как сводил концы с концами. Десять лет назад завод за копейки приобрел московский олигарх. Купил по ходу захвата более ценной промышленной собственности, до кучи. Так на рынке, приобретая хорошее мясо, попутно покупают стакан семечек. Заводом, не приносящим прибыли, олигарх не интересовался, бросив коллектив выживать как могут. Они именно выживали. С пролетарской стойкостью и гордостью. Зарплаты мизерные, зато предприятие без долгов. Оборудование допотопное, квалифицированные молодые рабочие давно ушли на другие комбинаты, зато оставшиеся ветераны производства – как одна семья, патриоты завода металлоконструкций. А куда им было деваться? Семья в триста человек, для которой Виктор стал главной надеждой и спасением от полнейшего краха. Витя действительно много сделал. Например, добился заказов на вышки для сотовой связи. Но Витины возможности были ограничены. Когда станки старые, о переоснащении только мечтать приходится, когда то перекрытие обваливается, то рухнет опора высоковольтной линии, то водопровод прорвет, то материал вовремя не подвезут (заказ в срок не выполнить) – какие уж тут инвестиции.

На заводе был директор. Герой без кавычек, но герой не нашего, а прошлого времени. Владимир Петрович Федин, шестьдесят три года, застарелая язва желудка и абсолютная преданность заводу. Он мыслил старыми категориями. Потому что латать дыры – глупо и несовременно. Уже давно работают по-другому. Дешевле и практичнее снести, сровнять с землей старое предприятие и построить на этом месте новое, современное. Но у них ведь коллектив! Семья! Бухгалтер-умница Екатерина Ивановна, начальники цехов Кондратьев и Симочкин, завснабжением Канарейкин… и далее по списку. Куда их? На улицу? Ни за что! Директору Федину удалось сделать из моего мужа своего преемника – такого же патриота завода, читай – коллектива, каким был сам. Снимаю шляпу перед Владимиром Петровичем Фединым и одновременно презираю его. Потому что в свое время мог не чужому дяде завод подарить, а приватизировать в личное владение. Делов-то! Почитай книжки, разберись с акционированием, с банкротством и назначением кризисных управляющих. Владимир Петрович завод проворонил, а через несколько лет судьба его отблагодарила – в лице моего мужа нашел простофилю, который флаг подхватил.

Поначалу, не разбираясь в ситуации, я только глупо, по-женски, гордилась: мой муж – замгендиректора старейшего завода. Потом сама начала работать, и профессиональный кругозор мой ширился с каждым днем. Напоминало конструктор «лего», подаренный племянникам: кубик за кубиком – и растет небоскреб. В моем мозгу происходило схожее: больше кубиков – больше знаний, открытий, пусть другим менеджерам давно известных, больше вопросов и самостоятельно найденных ответов. Чем больше я узнавала, тем меньше оставалось поводов гордиться профессиональным статусом мужа. Он ведь зарабатывал копейки!

Первые ссоры на этой почве и не были ссорами вовсе.

– Витя, – спрашивала я, – чего ты гробишься? Владимир Петрович – замечательный директор. Красный директор, их время давно прошло. Ты – другое поколение.

– Меняются времена, но не меняются человеческие ценности, – уходил от разговора муж. Лукаво подмигивал мне: – А также супружеские утехи!

К этому я была готова всегда, только свистни. За то, чтобы видеть мужа до акта любви и после, я отдала бы свою кровь по капле.

– Объясни мне, не понимаю! – просила я мужа. – Ты же умный, ты же передовой, почему ты киснешь в этой богадельне?

– Там люди. Я тоже людь.

– Нет, ты не просто людь!

– Верно! Я очень большой людь, и от меня зависит жизнь многих людей.

– Они хорошо устроились. И авралы, которые у вас каждую неделю, – приятное щекотание нервов. Все такие патриоты, все на штурм, все плавятся от гордости. Но ведь это утехи лузеров! А ты не лузер! Ты умница, у тебя потенциал громадный!

– Сейчас я тебе продемонстрирую свой потенциал!

Постепенно мои атаки, мои попытки вытащить Виктора с занюханного завода металлоконструкций становились все чаще и напористее. Уловки с переводом разговора в плоскость любовных утех уже не проходили. Мне стал противен этот способ затыкания рта. Что я, безмозглая дырка от бублика?

Ссоры вспыхивали ежедневно. Я билась о стену Витиного сопротивления исступленно. Я билась за его благо, которое есть благо нашей семьи, наших будущих детей.

Витя хотел ребенка. Но разве я не хотела? Очень хотела! И много-много детей! Хоть полдюжины. Но наши дети не должны расти в убогости.

– Это ты называешь убогостью? – разводил руками Виктор на кухне, где мы злым шепотом, чтобы Максим Максимович не слышал, ссорились. – Принцесса из Кировска! Извините, ваше высочество, но если женщина хочет ребенка, она его рожает. Вне зависимости от обстоятельств.

– Но ведь мы можем дать своим детям большее!

– Тише! Что большее?

– Мы молоды, мы умны и сильны! Сейчас самое время!

– Для чего?

– Заработаем, построим большой дом в пригороде, с бассейном и танцзалом. Наши дети там будут расти.

Виктор уставился на меня так, словно впервые увидел.

– С бассейном и танцзалом? – переспросил он.

– Это моя мечта, очень давняя. Дом моей мечты…

– Скажи, о чем мечтаешь, – перебил муж, – и я скажу, кто ты.

– Да выслушай же меня! Пойми! Ты меня не слышишь!

– Все, что нужно, я усвоил. Спокойной ночи! Мне завтра рано вставать.

Мы засыпали по краям тахты – не соприкасаясь, обиженные друг на друга. Но какая-то сила под утро подкатывала меня к мужу, мы сливались в лучшем из лучших примирений, и грядущий день обещал надежду на то, что Виктор поймет, как чудовищно неправильно тратит он свои силы. Мне только нужно внятнее объяснить ему, достучаться до него. Он просто не понимает некоторых простых вещей, как не понимает, почему нужно мыть окна два раза в год.

Вечером все повторялось снова: мой напор – его злая оборона.

Когда я узнала, что на завод приезжал владелец, со мной случилась истерика. Виктор сам за ужином мне рассказывал. Как владелец морщил нос, как сказал: «Пока в „ноль“ выходите, трепыхайтесь, что с заводом делать, я еще не решил». А потом, быстро разобравшись, чьими стараниями «ноль» выходит, предложил Виктору должность. Перспективную, денежную, на другом предприятии. В Москве!

– И ты? – замерла я в счастливом предвкушении.

– Отказался, естественно, – гордо улыбаясь, закончил свой рассказ муж.

У меня померкло перед глазами. Это было предательство, чистой воды предательство – меня, наших детей, нашего будущего.

Кажется, я так и обозвала мужа – кретином и предателем. У него в руках был шанс, и он этот шанс мало того, что упустил, так еще и гордится! Идиот! Князь Мышкин двадцать первого века! Хлопнув кухонной дверью изо всей силы – посыпалась штукатурка – пусть Максим Максимович проснется, достала меня эта семейка, – я ушла спать.

Той ночью мы не примирились, как прежде. И в дальнейшем испытанный способ все реже и реже приходил на помощь. Свою вину в этом я не отрицаю. Как-то утром, когда мы оба пребывали в добром настроении и не помнили о вчерашней ссоре, Виктор сказал:

– По мудрому замечанию Льва Николаевича Толстого, все вопросы между супругами решаются только ночью. – И добавил: – Кстати, у Толстого было восемь детей.

Я тут же огрызнулась:

– Он был графом. А где твоя Ясная Поляна, Витенька?

И хорошего настроения как не бывало. Мы отправились на работу раздраженные и недовольные друг другом.

* * *

Уровень преподавания в нашем университете оставлял желать лучшего. Когда-то это был типичный областной пединститут. В годы образовательной перестройки, когда институты стали превращаться в университеты и академии, наш вуз не остался в стороне от перемен. Открыли факультеты экономики, юридический и журналистики. Преподавательских кадров, конечно, не хватало. В экономистов переквалифицировались бывшие математики, филологи и физики. Они вызубрили учебники и читали нам до скукоты зевотной нудные лекции. С таким же успехом мы могли сами прочитать учебники, в которых содержалась голая наука, далекая от настоящей живой экономики. Но было одно исключение. Федор Михайлович Казаков. Он читал спецкурс и вел семинары по микроэкономике. На его занятиях я впервые пережила подлинное вдохновение, как на гениальном спектакле, когда уже не отделяешь себя от героев на сцене и дышишь с ними в унисон. А я уж хотела бросить университет – на кой ляд мне эта тягомотина, когда преподаватель-дятел учит студентов выстукивать никому не нужные трели. Федор Михайлович рассказывал об экономике предприятий как об увлекательнейшем и авантюрном деле, в котором были интриги, взлеты, падения, крахи банкротств и сумасшедшие прибыли. Казаков задавал на дом задачи, и я пыхтела над ними отчаянно, потому что решение, лежащее на поверхности, наверняка было неправильным, имелось другое – изящное и красивое. Иногда решение мне подсказывал Виктор. Звал вечером меня спать, но я просила еще минуточку, исписывала листок за листком на кухонном столе, нервничала, – я не люблю оставаться в проигрыше, с нерешенной задачей. Муж подсаживался: что там у тебя? И через несколько минут на свет появлялось простое до удивления (как сама не догадалась?) и абсолютно верное решение.

Виктор мог бы стать прекрасным управленцем. Он умел организовывать людей и обладал логическим умом. Но у Виктора не было ни грана честолюбия. Мощный двигатель без колес.

Казаков читал спецкурс во втором семестре у третьекурсников и в первом семестре у пятикурсников. В начале четвертого курса я подошла к Федору Михайловичу и попросила разрешения посещать его спецкурс у выпускников. Он позволил.

Федору Михайловичу было под сорок лет. Внешности невзрачной, он преображался, когда вел занятия, становился почти красавцем. Казаков был почасовиком, то есть внештатным лектором. Идти на мизерную университетскую зарплату не хотел, хотя преподавание было его призванием и любимым делом. Он работал в аудиторской фирме, писал диссертацию и пристраивал толковых, приглянувшихся ему студентов на предприятия и фирмы. Я полтора месяца отходила на его лекции у пятикурсников, и Казаков сделал мне предложение:

– Не хотите поработать стажером в финансовом отделе… – он назвал самое крупное, жутко богатое предприятие нашей области. – Я могу вас рекомендовать. Испытательный срок два месяца и зарплата, увы, пять тысяч рублей. После испытательного срока – десять тысяч. Что скажете, Виктория?

Я ничего не могла сказать. Хлопала глазами и не верила своим ушам.

– Виктория?

– Буду стараться, – просипела я.

У мужа была зарплата пятнадцать тысяч. А у меня – стажерки – десять! Обалдеть!

Кроме зарплаты Виктора, в наш семейный бюджет входила еще пенсия Максима Максимовича. Однако ему требовались дорогие лекарства, на которые улетала не только эта пенсия, но и ощутимая часть Витиной зарплаты. Какие-то лекарства можно было получать бесплатно. Для этого приходилось дежурить в аптеке, выстаивать в очередях, мотать нервы. Виктор сказал отцу, что бесплатный сыр отменяется, мы будем покупать необходимые препараты за их реальную стоимость. Это было, конечно, правильно и очень благородно. Но мои родители ночевали бы в очередях, не позволив детям тратить на то, что могут добыть сами.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 2.9 Оценок: 10

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации