Текст книги "Капли времени"

В первые же детсадовские дни я обзавелась двумя заклятыми подружками, с которыми продружила до самого окончания подготовительной группы. Заклятыми же они для меня были потому, что каждая из них хотела дружить со мной, но категорически не желала дружить и общаться с другой. Что интересно, потом и в жизни я постоянно оказывалась в таких трио посередине. И до сих пор мне непонятна эта вражда: почему нельзя было дружить и общаться втроём?..

Девочек звали Аля Рафалова (коротко стриженые чёрные волосы, узкие чёрные глаза, сердито поджатые губы) и Лиза Миронова (круглое лицо, мягкие каштановые волосы и тихий голос). Первой ко мне подошла Лиза, поделилась в песочнице формочками и ведёрком и мы начали ковырять песок вместе. Рафаловой это почему-то не понравилось. Она подошла нахмуренная, оттолкнула Лизу и прошепелявила:

– Не играй с ней, давай я с тобой буду играть.

От такого напора я растерялась, а Лиза заревела, но отступать и не подумала. Через минуту девчонки уже дрались, а я таращилась на них, не понимая, почему нельзя играть втроём. Песка, что ли, мало?

Как поступить в такой ситуации, я так и не смогла сообразить, но меня выручила Елизавета Геннадьевна. Она, конечно же, сразу заметила драку, развела девчонок в разные стороны и обеих наказала, не желая разбираться, кто виноват и кто первый начал. Посадила в беседке по разные стороны от себя до конца прогулки. Девчонки молча дулись друг на друга, а в конце прогулки, когда все отправились в группу, обе демонстративно приклеились ко мне.

Вольно или невольно воспитательница, подсказала им выход – одна слева, другая справа. Между собой они держали вооружённый нейтралитет, чтобы снова не нарываться на наказание, но иногда их выдержка давала сбой и драки, хоть и редко, всё-таки случались. Зато счастью одной не было предела, если другая заболевала и не являлась в садик. В таком случае здоровой счастливице я доставалась целиком. Ну, а всякие простуды в детском саду не редкость.

Отдельная детсадовская тема – мальчики. Случалось, кто-нибудь из мальчишек начинал задирать девочек, но особых драчунов у нас в группе не было. Мне нравился Денис Фоменко, сын воспитательницы Елизаветы Геннадьевны, кудрявый блондинчик. А Денису нравилась Аня Гольцова. Так как на меня он не обращал никакого внимания, а дружил с Аней, я немедленно записала Аню в красавицы и стала исподтишка за ней наблюдать, пытаясь понять, в чём же секрет её привлекательности.

Разглядывала и размышляла. Красивые глаза? Нет. Вполне обычные, у меня не хуже. Волосы? Тоже нет. Улыбка? Ну может быть… Два верхних зуба у Ани были значительно крупнее других и слегка выдавались вперёд, из-за чего создавалось впечатление, что она всё время прикусывает ими нижнюю губу. Словом, типичные кроличьи зубки.

Ничем другим Аня больше не выделялась, и я решила, что именно в этом заключается секрет её привлекательности для Дениса. И решила тем же способом обратить на себя его внимание. Стала старательно выпячивать свои верхние зубы и прикусывать нижнюю губу. А так как у меня-то зубы были нормальных размеров, эта улыбка красавицы давалась мне с превеликим трудом. Но я очень старалась. Почти на всех фотографиях трёх-четырёх лет у меня старательно прикушена нижняя губа.

Но все мои старания не производили на Дениса никакого впечатления, со временем я смирилась и стала дружить с Лёнькой Груздевым. Он частенько словно ненароком оказывался рядом со мной, разнимал моих заклятых подружек в драках, помогал мне застёгивать сандалии и заступался за меня, если кто-то из мальчишек начинал задирать.

Во время тихого часа ни мне, ни Лёньке спать не хотелось. Пока воспитательница за нами наблюдала, мы оба старательно делали вид, что спим. Но стоило ей отойти и заняться своими делами, как мы тут же начинали целоваться. Когда же уставали тянуться друг к другу губами с раскладушки до раскладушки, то просто держались за руки, краем глаза следя за дверью, чтобы успеть расцепить руки, если вдруг войдёт воспитательница.

Летом нашу группу отправили на детскую дачу «Мишутка» за Междуреченском. С детским садом я худо-бедно смирилась: Лёнька, подружки – и вечером мама забирала домой. А на даче предстояло прожить месяц. Я не очень хорошо представляла себе, сколько это, поняла только одно – вечером меня забирать домой не будут. А маму с папой я увижу только на выходных, в родительский день.

Но несмотря на мои протесты, меня всё-таки отправили на дачу. Ехали мы часа два, и дорога принесла дополнительные мучения: меня буквально минут через двадцать начало ужасно тошнить от бензиновой вони и бесконечной тряски на загородной дороге. И тошнило не меня одну, почти половину группы. В результате этого водителю приходилось постоянно останавливаться, а воспитательницы выводили тошнотиков на свежий воздух минут на десять подышать и протошнить.

Смирившись с неизбежностью дачной жизни, я старалась не думать о доме и понапрасну не реветь. А были такие дети, кто рыдал всю первую неделю чуть ли не постоянно. Меня же немного утешило то, что на даче был телевизор и два раза в день нам разрешали смотреть мультики. Почти как дома.

На прогулке мы ловили улиток, наблюдали, как смешно они высовывают рожки и ползут по руке, оставляя на ладони мокрый и липкий след. Разглядывали их спиралькой закрученные раковинки. Ну и как все советские дети, жевали смолу с сосен, лезли в муравейники, ловили ёжиков и поили их молоком с разрешения воспитателей.

Тоскливо становилось только вечером, перед сном, когда все дети уже лежали в кроватях, а в окнах отсвечивал закат. Даже с Лёнькой целоваться надоело, и просто хотелось домой. Но реветь я не решалась. Тех, кто рыдал, воспитательницы называли плаксами и велели перестать «уросить». Мне это слово казалось ужасно неприличным, и я никак не хотела услышать его в свой адрес. Поэтому если и плакала, то только перед сном, в подушку, чтобы никто не слышал.

Но всё рано или поздно заканчивается, кончился и мой месяц заключения. Остаток лета я почти всё время проводила у бабушки с дедушкой, которые жили недалеко от нас, в частном доме на горе. В детстве гора была очень крутой, а со временем от дождей сильно размылась, сползла и дом оказался уже в самом низу горы.

Дом был не очень большой: веранда, сени, кладовка с лестницей на чердак, кухня, подпол, две комнатки и посередине зал с четырьмя окошками. Во дворе – собака. Собаки периодически умирали, появлялась следующая, но всех называли Тайга.

Одну из них, чёрную, я очень любила и делилась с ней игрушками, когда взрослые не видели. Тайга принимала их с благодарностью и радостно грызла. Мне же за это регулярно влетало, стоило бабушке обнаружить у Тайги в будке очередную изгрызанную куклу.

После мамы с папой деда я любила больше всего. Когда бабушка начинала кричать и ругаться на него, мне становилось деда ужасно жалко, так как он в препирательства с бабушкой никогда не вступал и отмалчивался на все её обвинения. По малолетству я совершенно не понимала, чем бабушка недовольна и насколько справедливы её претензии. Просто услышав, что она снова ругается, я молча подбегала к деду, залезала на колени и принималась его обнимать, стараясь таким способом защитить и утешить. Дед также молча меня обнимал.

Чувствуя, что и меня в ответ любят не меньше, я нахально пользовалась этим и регулярно просилась к деду «на ручки». Дед, в отличие от родителей, никогда мне в этом не отказывал и ездила я на нём до шести своих лет, особенно зимой, мотивируя свою просьбу тем, что сама я идти не могу, «у меня валенки кружатся».

С мамой такой финт давно не проходил, на моё нытьё она резко отвечала:

– Иди давай, а то портфелем огрею, чтобы валенки не кружились!

Мне стало интересно:

– Как это: портфелем огреешь? У тебя, что, портфель разве горячий?

Мама засмеялась:

– Будет горячий, если не перестанешь капризничать.

Летом я часто ковырялась в огороде, устраивая кукольные клумбы из тех немногих цветов, которые бабушка разрешала сорвать, щипала щавель, ковыряла подсолнухи, просила деда нарвать черёмуху.

Олеся у бабушки оставаться с ночёвкой отказывалась, так что большую часть времени я играла одна.

Исключения составляли выходные. В субботу всегда приезжали гости: все четверо бабушкиных сыновей с жёнами и детьми. Поначалу нас было трое – я, Олеся и Настя, наша двоюродная сестра.

Взрослые парились в бане, помогали в огороде, все вместе лепили пельмени, а мы начинали бегать от входной двери до большого стола в конце комнаты.

Когда взрослым надоедала наша беготня и то, что мы путаемся под ногами, кто-нибудь на нас прикрикивал, после чего мы все втроём залезали под стол и начинали играть там. Не знаю, как девчонкам, а мне очень нравилось выглядывать из-под бахромы скатерти или плести из неё косички. Правда, цвет на мой взгляд у скатерти довольно противный – на жёлтом фоне чёрные цветы. А если перевернуть на другую сторону, то получались на чёрном фоне жёлтые цветы. Гадость противная. Хорошо хоть бахрома вся жёлтая, однотонная, почти золотистая.

Иногда удавалось выпросить у бабушки аптекарские весы в коробочке с настоящими гирьками и мы начинали играть в магазин. Вместо денег у нас были пуговицы, а товаром становилось всё, что помещалось на крохотную чашу весов.

Если же намечались пельмени, то мы втроём обязательно лезли помогать. Пельмени у нас, конечно, получались не очень красивые, но мы старались, как могли. Когда нам надоедало сидеть на одном месте, мы выпрашивали кругляшки теста и неслись на кухню запечь их на печке. Лепёшки быстро поджаривались, мы их грызли тут же на месте, а потом шли угощать ими взрослых.

Бабушка также запекала картошку, но картошку я не очень любила, она была совершенно не солёная, а попросить посолить мне почему-то в голову не приходило. У Насти так и вообще были дикие пристрастия – каждый раз она просила головку лука, тут же съедала её без хлеба и уверяла нас с Олеськой, что луковица очень сладкая. В первый раз мы поверили и попросили откусить кусочек, о чём тут же пожалели. Лук, как ему и положено, оказался очень горький и никакой не сладкий.

Вечером начиналась баня, которую я не любила. Баня была крохотной, тесной и я всё время боялась обжечься об печку или о бак с горячей водой. Самым приятным был тот момент, когда меня наконец-то выпускали из бани в летнюю кухню, где из самовара наливали чай, к которому бабушка выставляла малиновое варенье. Я была счастлива от одного только прохладного воздуха, вырвавшись, наконец, из банной духоты и жара.

Вечером мама с папой и Олеськой уходили домой, а меня и Настю бабушка укладывала на полу на перине. Перина была толстой и пушистой и нам очень нравилось в ней барахтаться, сбивая простыни, и прыгать с места на место, до тех пор, пока не получали нагоняй от бабушки.

У Насти просто ангельский голос. Робертино Лоретти в девочкином виде. Так ангелы поют на небесах. Она могла спеть абсолютно любую песню или мелодию, любой мотив. Нежно. Прочувствованно. Голос нежный, высокий, звонкий. Все ноты, до единой, верные. И так прекрасно, что просто дышать невозможно. И пела она всегда и везде, замолкая только, чтобы поспать или засмеяться.

Лет до пяти я всегда ходила, задрав голову к небу. Мне нравилось разглядывать облака и деревья. Под ноги я, естественно, посмотреть забывала и постоянно спотыкалась о корни деревьев. Коленки всегда были разбиты в кровь, мне регулярно за это влетало, особенно от бабушки:

– Под ноги смотри, – кричала она и дёргала меня за руку, поднимая с земли.

Когда же я начала смотреть под ноги, мне стали говорить: не сутулься. Вот и пойми этих взрослых – куда смотреть-то? Под ноги или прямо? Если прямо, всё равно споткнусь, ведь вокруг столько всего интересного!

Зимой у бабушки было ещё лучше. Гораздо больше вокруг сугробов, чем рядом с нашим домом, огромная угольная куча, с которой можно прыгать в мягкий снег или с кучи залезть на невысокую крышу бани и там попрыгать и поорать. Дед мастерил мне маленькую деревянную лопатку и я с удовольствием помогала ему убирать снег от ворот. Да много чего ещё можно было зимой!

Можно было, пробравшись в огород и убедившись, что взрослым не до нас, залезть на железную бочку с замёрзшей водой и объедать остатки черноплодной рябины. Ягод нам не особенно хотелось, бочка привлекала гораздо больше именно потому, что было нельзя вставать на не очень толстый лёд.

Иногда дед доставал финские железные санки, так не похожие на обычные, как у всех, деревянные, и катал нас с горы. Одним нам кататься не разрешали, так как из-за других домов нас не было видно на горе.

В детском саду всё было по-прежнему. На новогодний утренник всех девочек нарядили снежинками, а мальчиков – зайцами. Было весело, но Дед Мороз меня разочаровал: я случайно подглядела, как Надежда Викторовна прицепляла себе бороду. Поэтому и к подарку я отнеслась равнодушно. Гораздо интереснее было дома. Наутро, 31 декабря, мы с Олеськой нашли под ёлкой целую кучу подарков: шоколадки, мандарины, игрушки. А так как Деда Мороза мы не видели, значит, как сказала мама, он приходил ночью, и значит, он настоящий, а не Надежда Викторовна с бородой. Уж она-то точно не стала бы дарить нам игрушки!

Ёлка у нас была большая, под самый потолок, с красной звездой на макушке и разноцветной гирляндой. Лампочки на гирлянде я красила вместе с папой тушью, купленной в магазине. Под ёлкой стоял роскошный Дед Мороз в красной шубе, усыпанной мелкими блёстками.

31 декабря мы обязательно ходили в гости к бабушке с дедом. У них тоже была ёлка, но по сравнению с домашней, совсем маленькая, и ставили её на телевизор. Нам это казалось не очень интересно, ведь наша ёлка вдвое, а то и втрое, была больше и пушистее. Глядя на бабушкину ёлку, я всегда вспоминала детскую песенку: «Маленькой ёлочке холодно зимой…», а глядя на нашу вспоминалась песня «В лесу родилась ёлочка». Но первая песенка была для совсем малышей, а вторая настолько была затёрта в детском саду, что даже в мыслях действовала на нервы. Требовалось обязательно отвлечься. А как это лучше сделать? Конечно же, разбирая подарки под ёлками!

Неизбалованные изобилием советские дети радовались мандаринам и апельсинам, так как получали их только в новогодних подарках. И потом долгие годы Новый год ассоциировался с запахом хвои живой ёлки и апельсинов.

Съедобные подарки у нас с Олесей были одинаковыми. Но шоколад она не любила и подержав его у себя некоторое время, всегда отдавала мне. Из игрушек я получила куклу, взамен сгрызенной Тайгой, а Олеся – танк и солдатиков. Всем куклам она предпочитала машинки и солдатики.

Когда мы шли домой от бабушки с дедом, путь наш лежал через небольшую поляну перед больницей. И почему-то именно над поляной зимой очень хорошо видны были звёзды.

Папа показывал мне Полярную звезду, Большую и Малую Медведицы, а я никак не могла понять, почему это Медведицы, когда видится какой-то ковшик с ручкой. И только став намного старше, я нашла в шкафу папины книги по астрономии, которые он собирал, в них нашла изображение и ковшей, и тот рисунок, из которого получались Медведицы.

Но хоть я в детстве я и не видела на небе медведей, разглядывать звёзды вместе с папой мне очень нравилось. Нравилось то, что они разноцветные: жёлтые, зелёные, голубые и красные. Или мне так хотелось видеть?..

А однажды, не помню, сколько мне тогда было лет, мы увидели луну, не красную, нет, а ярко-оранжевого цвета. Она светилась над бабушкиным домом тревожно-ярким светом и это было очень необычно и красиво. В обычные ночи луна казалась мне похожей на большой прохладный и тоненький леденец, а в тот вечер висел, полыхая, какой-то кровавый апельсин.

Всегда тянуло к звёздам. Читая книги по астрономии, я старалась запомнить как можно больше информации. Мы с папой мечтали, что я вырасту и стану космонавтом. Хотя на тот момент была только одна женщина-космонавт – Валентина Терешкова. Но наши с папой мечты улетали намного дальше околоземной орбиты. Мы надеялись, что, когда я вырасту, люди уже вовсю будут летать к звёздам. Ну, если не к звёздам, то уж по всей Солнечной системе – это уж точно. И моя задача – обязательно попасть в эти экспедиции.       Мечтали мы об этом ровно до тех времён, пока у меня катастрофически не начало портиться зрение. Папа был очень этим огорчён и сразу сказал, что в космос берут только абсолютно здоровых людей. Тогда я увлеклась фантастикой. Ведь читать и мечтать мне никто не мог запретить, даже с плохим зрением. Хотя от мечты стать космонавтом отказываться было очень тяжело.

Первая книжка про фантастику мне попалась «Незнайка на Луне» ещё во втором классе. Я и до этого любила рассказы Носова, и Незнайку прочитала в Цветочном городе, и в Солнечном городе. Но во всех этих малышей-коротышей не очень-то верилось. Понятно было, что сказка, хоть и интересная. А вот приключения на Луне… Это уже что-то другое. С этой книги я навсегда влюбилась в советскую фантастику.

В последнее детсадовское лето мы с папой поехали в деревню Осиновое Плёсо, точнее, село. На Руси до революции считалось, если есть в селении церковь, то это село. А если поселение без церкви, то деревня. Не знаю, по какому принципу делили деревни и сёла при Советском союзе. В Осиновом Плёсе мне очень нравилось: на ночь баба Маша читала нам сказки, поила парным молоком, а днём мы играли в магазин, взвешивая на моих новеньких игрушечных весах свежие опилки от большущих брёвен.

Опилок была целая огромная гора и пахли они восхитительно. Правда, немного кололи пальцы, но мы старались их аккуратно зачерпывать совком, совсем как настоящие продавщицы насыпали сахар в магазине. Опилки были у нас и мукой, и сахаром, и крупой. Из бумаги мы вертели настоящие кульки, куда и насыпали отпускаемый товар, расплачиваясь листиками подорожника.

Подорожник вообще был универсальным средством и годился абсолютно для всего: и для игрушечных денег, и на салат для кукол, и самое главное, отлично залечивал содранные до крови локти и коленки, стоило только поплевать на листок и приклеить к ссадине.

Вечером, на закате, мы с папой сидели на крыльце и спорили о том, когда у меня день рождения. Папа утверждал, что завтра, в пятницу, а я упиралась, что в субботу, потому что так сказала мама перед отъездом. В конце концов, папа со мной согласился, сказал , что мама лучше знает. Наверное.

Когда мы вернулись домой, мама сказала, что приготовила мне подарок на день рождения и вышла из комнаты. Потом торжественно распахнула дверь и… я онемела от изумления. Мама! Ввела за руку! В комнату! Ходящую куклу!!! Я стояла с вытаращенными глазами и открытым ртом минут, наверное, пять, если не больше. Это не просто была мечта, это было то невозможное, которое не возникало в мыслях даже в принципе. Ну, как безногий понимает объективно, что ноги снова не вырастут, потому и не думает об этом, так и я даже в самых радужных мечтах не думала о ходящей кукле.

Ходящая кукла была в детском саду, но с ней почти всегда играла только Манечка Кузнецова. У других девочек не было шансов завладеть волшебной красавицей хоть на пять минут.

Но детсадовская кукла была обычных кукольных размеров, не слишком большая, хоть и с шелковистыми золотыми волосами. А та, которую ввела мама!.. Кукла была ростом почти с меня!!! При ходьбе она слегка поворачивала голову справа налево и улыбалась. Сказать, что у меня был шок – это не сказать ничего. Вот это кукла! Всем куклам кукла! Очень яркие рыжие волосы, синие глаза с чёрными ресницами, ну чудо!

Единственное, что меня слегка озадачило, так это куклино имя – Тамара. У всех кукол были прикреплённые ярлычки с именами и у этой тоже. Мы с сестрой, конечно, пытались иногда переименовывать кукол, если имя нам не нравилось. Но через два-три дня к кукле всё-таки возвращалось магазинное имя и не получалось называть её по-другому.

Ну как же Тамара?! Тамарой звали бабушку (папину маму), а как же кукла может быть бабушкой?! Ну и ладно. Тамара так Тамара. ЭТУ куклу я даже не буду переименовывать. Главное, что ходящая – и такая большая!

Иногда мы брали игрушки с собой в детский сад. Но про новую куклу Тамару я сразу знала – в свою группу я не возьму её никогда. Как бы сильно мне ни хотелось ею похвастаться, я точно понимала, что никогда этого не сделаю. Каким-то шестым чувством я почувствовала, что быть ей растерзанной в первые же полчаса. А этого я допустить не могла.

Я даже Олеське играть с ней позволяла весьма неохотно. Мы вообще с ней редко менялись куклами, и вовсе не от жадности. Просто была у наших с ней кукол одна необъяснимая вещь. У моих кукол отрывались руки, а у Олеськиных – ноги. И если она брала поиграть мою куклу, то можно смело быть уверенной: через два часа моя кукла останется без ноги. Не нарочно. Оно само так получалось. Олеська тоже это понимала, получая назад своих кукол – безрукими. Поэтому друг на друга мы не обижались. Но Тамара-то ходящая кукла. Что, если Олеська нечаянно ей ногу оторвёт?

***

Мы с Олеськой очень любили вытащить ворох маминых босоножек на каблуках, напялить их на вечно сползающие колготки и важно шагать по комнате, стараясь не подвернуть ногу. Очень нам нравилось слушать, как стучат каблуки. Ведь если мы ходим на каблуках (хотя бы дома!), значит, мы совсем уже взрослые.

Иногда нам удавалось и выпросить у мамы какое-нибудь её красивое платье. Я больше всего любила шёлковое, небесно-голубое с большими жёлтыми цветами. Мне нравилось его гладить, прикасаться к нему, чувствовать, как под пальцами шёлк теплеет и становится ещё приятнее, как будто кто-то тебя обнимает. Платье волочилось по полу, я цепляла его каблуками или танкеткой босоножек и чувствовала себя взрослой красавицей.

***

Лето в Сибири хоть и короткое, но для нас это было самое лучшее время года. По выходным мы с родителями часто ходили в кинотеатры или в парк Алюминщиков на карусели. Олеська обожала кататься на «цепочке», а я не очень. На всех быстрых каруселях меня начинало тошнить и от этого портилось настроение. Я гораздо больше любила, когда мне брали на прокат машинку с педалями. Но рулить я не очень хорошо умела и, въехав в очередной раз в бордюр, начинала ныть до тех пор, пока папа не походил и не оттаскивал меня вместе с машинкой на ровный асфальт.

Там же в парке стояло и кафе-мороженое «Льдинка». Мороженое казалось вкуснее, чем просто в стаканчиках, может быть из-за различных добавок: жидкий шоколад, джем или орешки. А можно и всё вместе заказать, и так будет ещё вкуснее! И железные чашечки тоже такие интересные! Это вам не обычный вафельный стаканчик!

Сок я выбирала мандариновый или берёзовый, а Олеся всегда оставалась верна томатному. Перевёрнутые конусы с соками, казалось, никогда не исчезнут из магазинов, также как и автоматы с газировкой. Обидно было, если не оказывалось в автомате стакана. Хоть и редко, но иногда их всё-таки крали.

Вот одно странно. Иногда мы ходили в гости к маминой маме, к бабе Нине. А мама с ней всегда общалась не как с мамой, а как с чужой посторонней тётенькой. Вежливо, чопорно. Мне и в детстве это казалось странным. Помню, одета была в белый тонкий свитер, сверху голубой шерстяной сарафан. Находясь в гостях у бабы Нины мне захотелось есть. Я подкралась к маме, стараясь не мешать их разговору, осторожно взяла её за руку и прошептала:

– Мама, мам, я так есть хочу!

Бабуля прижала руки к груди:

– Галя, вот веришь: дома АБСОЛЮТНО ничего нет! Я сегодня ничего не готовила. Даже угостить вас нечем.

Мне так понравилось новое незнакомое слово «абсолютно», что я мгновенно забыла о том, что я голодна и не могла дождаться того момента, когда мы с мамой выйдем на улицу и я спрошу, что это такое. Это, наверное, что-то такое, похожее на соль. Да?

***

Однажды мы с Олеськой подрались. Играли в куклы. И тут нам обеим пришла в голову мысль, что когда вырастим, выйти замуж за папу. Захотелось обеим. И мы подрались. Отчаянно. Помирила мама. Она лежала на диване, читала книгу и щелкала семечки. Один её вопрос сразу нас охладил и помирил.

– А я куда денусь?

Мы растерялись, переглянулись и перестали драться. В самом деле, если кто-то из нас, я или Олеська, соберётся замуж за папу, то куда же маму девать? Ведь она уже его жена.

***

Была зима. Я терпеть не могла толстую неуклюжую шубу и валенки. На улице в этом кургузом одеянии ещё было довольно терпимо. Но если приходилось идти со взрослыми в магазин, то приходилось несладко. Душно, жарко, шарф и шерстяная кофта под шубой начинали противно кусаться и колоться во всех местах сразу, снег на варежках таял и холодил ладони, в общем, сплошное мучение. Поэтому я старалась побыстрее выйти на улицу и там дожидалась маму или бабушку. Но один раз я забыла обо всех зимних неудобствах, не отпрашивалась на улицу и чуть не продырявила носом витрину.

Мы с дедом поехали в аптеку на Советскую площадь. Пока дед покупал какое-то лекарство, я вдруг в стеклянной витрине увидела оправу для очков. Мне до судорог захотелось её заполучить и я начала выпрашивать у деда. В том, что я получу желаемое, я почти не сомневалась. Нам с сестрой мало в чём отказывали, но и мы особенно не наглели. Но тут мне пришлось испытать горькое разочарование. Дед отказался купить мне очки!

– Я не могу их тебе купить.

– Почемууу?! – заныла я, не отлипая от витрины.

– Очки выписывает только врач. Чтобы их купить, непременно нужен рецепт.

Я задумалась. Очки мне хотелось, а вот к врачу идти совсем не хотелось. Как же быть?..

Выйдя из аптеки, я начала рассуждать об этом вслух, и тут дед совсем меня разочаровал:

– Врач выписывает рецепт на очки только тем, кто очень плохо видит. А у тебя здоровые глазки, и видят они хорошо.

С этого дня у меня появилась голубая мечта: любым путём заполучить себе очки. Но на тот момент у меня действительно было хорошее зрение, поэтому мечта казалась абсолютно несбыточной.

Тогда я и представить не могла, что уже к пятнадцати годам почти ослепну, а очки, выписанные в восемь лет, я со временем возненавижу до глубины души.

***

В последней группе детского сада, подготовительной, к зиме мне купили каракулевое пальто. Само пальто состояло из серых кучеряшек, а воротник был из чёрных. Если его не касаться и не надевать, со стороны мне оно казалось довольно забавным. Я в первый раз видела такую кучерявую шубу. Но осторожно потрогав эти кучеряшки, я тут же отдёрнула ладонь. Шуба довольно противно кусалась и кололась! Мама заставила меня её примерить. Я отбрыкивалась, как могла.

Мне до слёз не хотелось напяливать на себя эту кусачую кучерявость! Но я уже поняла, что маму не переубедить и мне придётся всю зиму носить этот ужас. Мало этого, когда я всё-таки под маминым натиском её надела, оказалось, что она к тому же ужасно тяжёлая! Ну за что мне такое несчастье?! Ведь заставят теперь носить эту гадость до тех пор, пока я из неё не вырасту!

Но долго носить мне эту колючку не пришлось. Правильно говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. В детском саду, на первой прогулке Надежда Викторовна предложила нам поиграть в игру «Гуси-лебеди». Выбрали волка, который будет водить. Домиком для гусей-лебедей определили деревянный кораблик, наполовину занесённый снегом.

И когда за нами погнался волк, я споткнулась об один бортик корабля и со всего маху рухнула на другой борт, прямо на деревяшку. И разбила себе правую бровь до крови. Было не очень больно и я даже не успела сильно испугаться. Только вдруг удивилась, что в правом глазу темно и по нему бежит что-то мокрое, тёплое и, как мне почему-то показалось, с какими-то крупинками. Очень похоже на томатный сок с солью. Про соль я подумала потому, что часть крови попала и в рот, и было солёно.

Воспитательницы и нянечки меня тут же подхватили, отвели в группу и умыли. Но кровь из брови продолжала течь.

Надо зашивать, – сказала Надежда Викторовна.

Хорошо, что в тот момент я не поняла, что речь идёт обо мне, а потому не особенно испугалась, когда меня повели в местную стоматологию. Больше обрадовало то, что повела не Надежда Викторовна, которую я до сих пор не любила, а две другие нянечки, добрые.

В кресле стоматолога тоже было не больно и не страшно, зашили аккуратно, но наложили повязку, которая мешала смотреть. А противное пальто из каракуля оказалось безнадёжно испорчено кровью и больше его на меня не надевали!

Ну, а то, что шрам на правой брови остался на всю жизнь, так и пусть. Жить он мне особенно не мешает. И швы снимать не очень-то больно, вполне терпимо, подумаешь, пощипали чуть-чуть. Зато зиму я доходила в старой цигейковой шубейке, у которой надставили рукава и подол. Она тоже была тяжёлая, но хоть не кололась так противно, как эти каракулевые завитушки.

***

Только со временем я начала понимать, как много для нас сделали родители. Практически каждый вечер нам с сестрой на ночь читали книги. У нас был целый чемодан детских книг: сказки, рассказы, стизи. Сейчас и не найти таких. Не помню автора, но помню стихи:

Осторожно ветер

из калитки вышел.

Постучал в окошко,

пробежал по крышам....

И книги-то все были красивые, с яркими иллюстрациями. В тоненькой книжке стихов Есенина всё было так впечатляюще изображено, что строки стихов сами легко оставались в памяти, не требуя зубрёжки и заучивания.

Кроме книг были горы пластинок со сказками. Сказки дядюшки Римуса, Дюймовочка, Снежная королева, Кошкин дом! Всех и не вспомнить!

В начале осени бабушка нам подарила детские зонтики, что в то время было чудо из чудес. Олесе достался жёлтый зонтик в коричневый мелкий горох, а мне красный с синими горошинами.

Слушая на радиоле сказку про Дюймовочку, я раскрывала свой зонтик, ставила его на наболдашник (макушку) и крутила, как волчок. Сливаясь с красной тканью, спицы сверкали, как мне казалось, точь-в– точь, как у Дюймовочки: «Дюймовочка радовалась, что кругом так красиво, а вода на солнце как червонное золото»… Уж не знаю, откуда я в детстве могла понимать, что червонное золото с красноватым отливом. Олеськин жёлтый зонтик мне не очень нравился. Он подходил к её волосам, ей с ним было красиво, но он не подходил ни к какой сказке и поэтому был не очень интересен.

Был среди наших игрушек и настоящий волчок с жёлтой, красной, зелёной и синей полосами. Но нам он не очень нравился. То ли дело волчок в детском саду! Там под стеклянным колпаком ехал крот в шубке Деда Мороза в санях среди ёлок! Вот это волчок! А наш… Ну подумаешь, полоски, которые куда-то убегают! Кто бы мог подумать, что такой простой волчок спустя много лет я потом найду в описаниях повести Саймака, как проводника в другой мир. Именно, простой волчок с цветными полосками.