Текст книги "Юрий Долгорукий. Мифический князь"

Самостоятельность

На сей раз дорога в Суздаль уже не показалась такой долгой, а сам городок не таким маленьким. Жизнь начала налаживаться.

Где дружина, там и тысяцкий. Конечно, им стал Георгий Шимонович. Теперь у Суздаля был повод держать своих воев, а у молодого князя – жить в Суздале.

По широким лавкам вдоль стен степенно рассаживались суздальские бояре, это, конечно, не Ростов и тем более не Киев, где бояре кичились своей знатностью, строго следили, чтобы никто менее знатный не опередил более знатного.

Пока собирались да рассаживались, Гюрги исподтишка разглядывал своих бояр, а те осторожно косились на молодого князя. Вот степенно, важно прошествовал, видно, на свое определенное место рослый, статный бородач, шел так, словно точно знал, что там, куда он направляется, никто сесть не посмеет. По ходу он так же важно кивал уже сидевшим, вернее, не всем одинаково, чем ближе к княжьему месту, тем важнее сидевшие и тем более радушными становились кивки боярина. Еще вчера он сидел со своими знакомыми, разомлев от съеденного и выпитого, в одной рубахе, а ныне смотрит на того же приятеля свысока, потому как здесь они сидят далеко друг от дружки.

Гюрги не рискнул в первый раз толковать с боярами сам, прятался за спину наставника. Дождавшись, пока все рассядутся, Шимонович встал и обвел бояр строгим взглядом.

– Князь Владимир Всеволодович назвал князем Ростовским своего сына Гюрги Владимировича, про то вам напоминать не надо… Ежели хотите, чтобы молодой князь сидел в Суздале, значит, надо раскошелиться.

Наставник князя не стал вести долгие речи, потребовал сразу в лоб, не давая опомниться. Не успели бояре крякнуть да затылки под шапками поскрести, как Шимонович продолжил:

– Чаю, желаете, чтобы князь Суздальским был, а не Ростовским? – глаза наставника смотрели на бояр с хитрецой. Конечно, он рисковал, что кто-то перескажет сии речи ростовским лучшим мужам, но Шимонович с ростовчанами итак не в ладу, одной обидой больше, одной меньше… – Но князю дружина нужна, без нее никак. Будет дружина в Ростове, будет и князь там. А…

И без слов было понятно, что речь идет о содержании своей дружины. Бояре переглядывались меж собой, потом несколько неуверенно стали приговаривать:

– Так-то оно так… только как же…

– Что вам дороже, спокойствие или куны? – нахмурил брови Шимонович.

– А сможет ли та дружина защитить?

– Это смотря какая дружина будет. Коли на сотню-другую денег дадите, то только от мелких воров и спасет, а коли будет крепкой, так и от булгар оборонит.

Суздальские бояре хоть и скрепя сердце, но на дружину и еще на многое денег дали. И сами суздальцы согласились на увеличение поборов: ежели на дело, а не кому в сундук, так отчего ж ни заплатить. Все сошлись на одном: на толковое дело ничего не жаль, а пояса затягивать – не привыкать. Если дружина от разора оборонит, какой вон от булгар случился, так лучше ей заплатить и жить спокойно, чем возвращаться к горелым останкам своих домов.

И на строительстве каменного храма помогали, чем могли. До возведения стен, конечно, никого не допустили, но яму для основания рыли дружно, даже меж собой соревнуясь, кто больше да лучше. И после камни таскали, убирали лишнее, деревья рубили какие скажут. Нашлись среди суздальцев и те, кто не просто в помощники пошел к переяславльским мастерам, привезенным Мономахом, но учиться стал. Не все сдюжили, у кого разума не хватило, у кого терпения, но были и толковые, схватчивые.

И княжий клич поскорей поставить новое жилье взамен горелого, тоже поддержали дружно. Пока все было сугробами прикрыто, еще ничего, а как снег сошел, гарь наружу вылезла, совсем тошно стало. Суздальцы бросились расширять свои владения за счет не вернувшихся после пожара соседей, да еще прирезать, сколько место позволяло.

Постепенно Суздаль расширился до самой Гремячки, а Юрий задумал и стену поставить по ее берегу, чтобы не только мыс у Каменки огородить. Рядом со «старым городом», не раз горевшим, стал расти новый – острог, куда больше прежнего.

Строительство так увлекло молодого князя, что о Ростове приходилось напоминать. Если бы ни Шимонович, и вовсе там не показывался. Но умный наставник понимал, что нельзя так пренебрегать стольным градом княжества в пользу пригорода. Как ни лежит душа к Суздалю, Ростов забывать нельзя. Потому снова и снова заставлял ездить в город и даже встречаться с боярами.

Уже строился княжий двор, но пока его не было, Гюрги с Оленой все еще жили в тереме Шимоновича, вернее, каждый сам по себе, княгиня с Марьей, а князь под боком у наставника. Пришла весна, а за ней и весенние хлопоты…

Они сидели, обсуждая завтрашнюю поездку по округе, когда услышали шум, возбужденные людские голоса и птичий ор.

На дворе шум и гам, из общих выкриков особенно выделялись визгливые голоса двух баб. Гюрги испуганно оглянулся на наставника:

– Чего это?

Шимонович уже по голосу понял, кто явился, едва сумел сдержать улыбку, только кивнул:

– Видно, с чем разбираться пришли. Пойдем, князь, посмотрим.

– С чем разбираться? Кто?

– А бабы. Одна другой волосья повыдергала, вот и притащились княжий суд просить.

– Это что, я бабьи ссоры разбирать должен?

– Нет, но этих придется. Да и любопытно взглянуть. Бобриха к тебе всякую неделю ходить будет, ей неймется с кем-нибудь повоевать. Ох и баба, была бы не в юбке, хоть воеводой ставь! Пойдем, пойдем, посмотришь каковы тут бабенки.

Во дворе шумели далеко не только бабы, толпа запрудила двор тысяцкого немалая, мужики тоже, видно, собрались поглазеть. Гюрги сначала хотел возмутиться, что пускают на княжий двор кого ни попадя, но потом вспомнил, что двор не княжий, а боярский и он здесь не хозяин. Нужно строить свой, только как это сделать, где взять мастеров, как распорядиться, откуда деньги, наконец. Вздохнул и отправился вслед за Шимоновичем разбираться с бабами. Не хозяин он пока здесь, ох, не хозяин и как таковым стать не ведает.

«Ладно, стану, всему свое время», – решил Гюрги.

А посмотреть действительно было на что. Впереди остальных, уперев руки в бока, стояли две бабы, являвшие полную противоположность одна другой. Одна была высокой и почти тощей, с крючковатым длинным носом, такой же длинной шеей, которую не могли закрыть никакие воротники, у нее было длинным все: руки, ноги, нос, шея и, кажется, язык тоже. Вторая – низенькая, толстенькая, переваливающаяся, как кубышка, шеи не видно вовсе, пухлые руки уперты в такие же пухлые бока, теряясь в складках то ли одежды, то ли собственного жира, курносый красный нос терялся в красных же щеках. Толстуха полыхала от возмущения, казалось, плюнь – зашипит, а тощая и шипела, разбрасывая вокруг капли яда. Низенькая едва доходила до плеча своей противнице, но готова была уничтожить ее!

Гюрги с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Но не успел. Завидев на крыльце Георгия Шимоновича, бабы завопили в два голоса, пытаясь оттеснить друг дружку боками. Что-то разобрать в этом визге оказалось невозможно, еще чуть-чуть и Гюрги просто беспомощно оглянулся бы на боярина, но тот опередил, подняв руку:

– Теперь у вас князь есть. Юрий Владимирович разбираться станет, не я.

Спорщицы, на мгновение примолкнув, тут же заорали с новой силой, даже уши заложило. А остальной люд с любопытством уставился на молодого князя. Гюрги на мгновение замер, он никогда не оказывался вот так перед толпой, любопытно взирающей и ждущей его веского слова. Еще миг, и Гюрги просто смешался бы, но тут что-то взыграло внутри, и неожиданно, даже для самого себя, юный князь поднял руку и гаркнул, перекрывая даже галдевших баб:

– Тихо!

Мелькнула мысль: только бы голос не сорвался на петушиный крик. Нет, не сорвался, напротив, вышло громко и почти басисто.

От неожиданности притихли все, а тысяцкий сзади довольно усмехнулся. Гюрги зачем-то повторил, но уже спокойней:

– Тихо!

Окинул взглядом толпу, вычленив в ней впереди пару спокойных, явно разумных мужиков, и обратился к одному из них:

– Расскажи ты, в чем спор?

– Я?

– Ты, ты. Знаешь суть дела?

– Да знаю… – кивнул здоровенный детина с пудовыми кулачищами и густой бородой. – Бабы меж собой улицу не поделили. Одна другую задела ли, толкнула ли, бог весть, только сцепились, точно полоумные…

Договорить не успел, теперь бабы накинулись на мужика. Оскорбления вроде «полоумных» простить было невозможно, забыв о сваре между собой, товарки объединились против обидчика. Еще чуть – и у мужика борода полетела бы клочьями. Почувствовав такую угрозу, он поспешил спрятаться от разгневанных бывших противниц, а теперь союзниц, юркнув в толпу. Стоявшие тут же сомкнулись, под грянувший хохот обе бабы старались высмотреть своего обидчика среди людей. Та, что пониже, поднималась на цыпочки, а высокая просто тянула и без того длинную шею.

Это было так смешно, что Гюрги не сдержался, расхохотался во все горло. За ним последовал и Георгий Шимонович. Теперь смеялись уже все – и во дворе, и на крыльце. Зачем-то обернувшись в сторону, Гюрги заметил, что смеется и выглядывающая в окошко его княгиня. От неожиданности князь вдруг замолчал. Елена не видела, что муж смотрит, она с интересом разглядывала подпрыгивающую толстуху, а сам князь свою жену. Княгиня хороша, она уже научилась носить русские наряды и кику с платом, красивые узорчатые колты не болтались как попало, напротив, выгодно оттеняли нежный румянец щек и удлиненные глаза…

Хм, хороша… Пухлые губки чуть приоткрылись, обнажив белые ровные зубки, черные глаза лукаво блестели… Она обернулась, отвечая кому-то рядом, видно, своей служанке. Из-за шума на дворе Гюрги не слышал слов, да и от самой княгини его тоже отвлекли. Тысяцкий напомнил, что не мешало бы разобраться в деле.

Гюрги вдруг тоже озорно сверкнул глазами, поднял руку, призывая к вниманию. Снова мелькнула мысль о голосе – чтобы не подвел, сорвавшись на петушиный писк. Не подвел, прозвучал снова басовито и важно.

– Бабьи свары разбирать, некогда и дельным заниматься будет. Отныне так: коли бабы меж собой ругаться станут, наказывать буду обеих, несмотря, кто прав, а кто виноват.

Обе спорщицы мгновенно обернулись к князю и уставились на него широко раскрытыми глазами:

– Это как?! И невиновную тоже?!

– А которая из вас двоих виновная?

– Она! – пальцы женщин немедля ткнулись друг в дружку.

– Вот то-то и оно, что среди спорщиц ни правых, ни виновных нет. Потому и наказывать надо обеих.

До толстухи дошло скорее, чем до ее тощей подруги, снова уперла руки в пышные бока:

– А наказывать-то за что, ежели обе правые?!

– А за то, что столько людей от дела оторвали, заставили с вами разбираться и к князю приходить. Вот вам мой сказ: за любую свару на рынке или на улице прикажу пороть прилюдно!

– А ежели за дело?!

– Какая свара может быть за дело?

– Ежели кто и впрямь виноват?

Народ притих, слушая, как отвечает языкатой Бобрихе молодой князь. Гюрги понял, что это ему вроде испытания получилось, рассудит толково – будет у него авторитет.

– А если виноват, то надо идти на княжий суд, только не вот так толпой и с криками, – Гюрги кивнул на стоявших в полной тишине людей, – а как все остальные. И объяснить, в чем вина, видоков позвать, толково сказать, чего требуешь. – Он еще раз обвел взглядом толпу и добавил: – Надо, чтоб все по «Правде» было, а не кто кого переорет. Все, ежели не помиритесь, приходите в день суда. Но ежели вину у обеих найду, обеих и выпороть велю!

Народ загалдел, соглашаясь с князем.

– А ведь верно говорит князь.

– Да… чего же орать зря и людей от дела отвлекать?

– Кто тебя отвлекал? Сам небось попер на боярский двор поглазеть да послушать.

– А сам-то не так?

– Все так. Но прав князь, негоже из-за свары двух баб свои дела бросать.

Гюрги решил, что достаточно обсуждать, снова возвысил голос:

– Коли все согласны, то нечего столбами стоять, небось не бездельники.

Кто-то из молодых решил показать удаль перед любушкой, задиристо возразил:

– А ежели кому и впрямь делать нечего?

И снова толпа, собравшаяся расходиться, притихла, прислушалась.

– Кому там нечего делать? Подходи, мы с Георгием Шимоновичем вмиг найдем, у нас работы невпроворот. Топором махать али заступом… или вон камни таскать… Ну, где ты, бездельник?

Толпа хохотала уже над незадачливым шутником, забыв про баб, а тот смущенно отнекивался:

– Да я чево… у меня работа есть…

– Чего же стоишь, точно лодырь последний?

Расходились быстро, каждому вдруг стало стыдно просто так терять время.

Шимонович с задумчивым интересом смотрел на Гюрги. Вот тебе и дитя несмышленое…

Конечно, Ростов куда больше Суздаля, хотя с Киевом его не сравнить. Мономах и здесь заложил церковь каменную, и теперь строители словно соревновались меж собой, кто быстрее и лучше сработает. Гюрги Владимирович делил свое время между Суздалем и Ростовом, куда наставник его одного не отпускал.

Но на сей раз князь с наставником отправились на торжище, по воде уже пришли купеческие караваны. Были они куда скромнее киевских, все же Днепр давно стал гостинцем всей земли Русской, как и Новгород, а Ростову до того еще расти и расти. Но все равно на торжище есть на что посмотреть…

В любом городе, где есть торг, его легко найти по шуму. Точно пчелиный рой вылетел, людские голоса угадаешь лишь по отдельным выкрикам, остальное сливалось в единый гул. А глухому можно найти по запахам. Чем только ни пахло на торжище! С одной стороны несло выделанными кожами, с другой – благовониями, которые сами восточные купцы сюда не возили, пока невыгодно, но перекупщики доставляли, пахло рыбой, копчениями из мясного ряда, стоял аромат лета от возов с сеном и вызывающий прилив слюны запах пирогов от лотков ловких хозяек, понимающих, что проголодавшийся мужик, да еще и выручивший денег за проданное и учуявший вкусный запах, не удержится и купит себе пирог, другой… От запахов и впрямь слюнки текли, даже Юрий с Шимоновичем, вроде не голодные, и те взяли по пирогу с зайчатинкой. Хозяйка не хотела брать денег с князя, но Гюрги возмутился:

– Мои куны тебе не нравятся?

Толстая тетка замахала руками:

– Что ты, князь, что ты! Кушай на здоровье!

Пироги оказались вкусными, князь и тысяцкий похвалили вслух, тут же вокруг торговки собрались желающие и себе попробовать вкусных пирогов. Торговля у тетки пошла так бойко, что та даже спешно отправила мужа за добавкой.

– А пойдем, Юрий Владимирович, я тебе еще что покажу, – вдруг позвал Шимонович князя в рыбный ряд.

Вкуснейший запах копчености забивал даже рыбный дух. Здесь тоже торговля шла бойко, рослый детина торговал маленькой копченой рыбкой.

– Смотри, князь, такая рыбка – ряпушка – только в одном озере водится, в Клещине.

Услышав эти слова, детина обрадовался, точно получил какой подарок:

– И правда, нигде такой вкусной нет! Попробуй, княже.

Юрий взял небольшую рыбешку, попробовал. Отказаться от такого удовольствия было просто немыслимо.

– А в Суздаль привозить можете?

– Да мы всюду можем, куда скажешь.

Договорились и об этом…

Шимонович напомнил, что надо привезти подарки своим любушкам. У него самого женка родами померла, жил с Марьей как с наложницей, мысля жениться. Половчанка оказалась доброй мачехой его детям, потому тысяцкий был спокоен, даже когда оставлял их под ее присмотром.

Юрий подумал, что и своей женке привезти что-то должен, только что? Кто знает, что нужно этим женщинам? Да еще и выбирать надо среди шумливых баб, которые, стоило появиться молодому князю, поглядывали больше на него, чем на сами товары. Те, что помоложе, так и стреляли в него глазками, улыбались, стараясь обратить на себя внимание.

Князь сначала смутился, но довольно быстро опомнился и стал разглядывать молодок даже с интересом. Вот это Шимоновичу уже не понравилось. Дома своя женка молодая, к которой Гюрги уже столько времени ни ногой, наставник даже беспокоиться начал, что князь девками не интересуется вовсе, а он вдруг стал на чужих заглядываться. Тысяцкий решил расспросить Марью, может, у Олены что не так, что Гюрги к ней столь холоден. Наверное, не так, ведь интересуется же Гюрги вон ростовскими красавицами…

Ох, беда, беда, что княжичей приходится на чужеземках женить. Но с другой стороны, Марьюшка вон – тоже половчанка, а как горяча, не всякой ростовчанке до нее дотянуть. Не в телесах и белизне кожи дело, значит, надо чтобы Марья свою подругу научила чему следует, чтобы не глазел князь смолоду по сторонам.

Не знал Шимонович, что это будет всегдашней бедой то ли княгини, то ли самого князя – Юрий Владимирович Долгорукий всегда будет заглядываться на женок и наложниц иметь тоже.

А тогда они выбрали по совету оказавшейся рядом знакомой Шимоновичу боярыни аксамитовых тканей для нарядов своим красавицам, потом выбрали серебряные наручи с самоцветами, тут уже Гюрги выбирал сам, прикупили колты с красивыми узорчатыми подвесами. Князь взял бы еще много чего, да не знал, понравится ли Олене, а потому сдержался. Да и Шимонович сказал, что серебро у своих суздальцев красивое купить можно.

Сказал тихо, чтобы кто из ростовцев не услышал да губы не надул. Каждый из городов считал князя своим, а потому ревниво относился к его словам «мои» и «наши». Это боярам Гюрги Владимирович со своим наставником только мешал, а простой люд был рад увидеть князя, молодого, красивого, взрослеющего прямо на глазах. Не у одной ростовской красавицы щеки румянцем залились при виде княжьего румянца, а сердечко забилось при виде его внимательного взгляда. Как жалели ростовчанки, что женат князь, да еще и на половчанке.

На торжище невольно оказались свидетелем воровства, вернее, того, как охала обворованная торговка. И уворовали-то немного, но уж больно обидно показалось торговке, что увели у нее куны, пока на князя заглядывалась.

К кому обращаться за защитой, как не к нему, ежели он рядом? Окружающие притихли, ожидая, как рассудит князь. Юрий чуть призадумался, потом поинтересовался, сколько украли. Торговка назвала явно больше, чем было в действительности, ее лживость выдавали забегавшие глазки, но князь кивнул, доставая куны:

– Возвращаю тебе украденное сполна, хотя ты сама виновата, что ротозейством занималась. И столько же дам тем, кто мне воришку приведет.

Народ ахнул, а Юрий чуть с хитрецой добавил:

– Украденное сам с воришки возьму. А тебе велю сходить к попу, покаяться во лжи.

Последнее было сказано уже совсем тихо, только для торговки. Баба заволновалась:

– Княже, вот, нашла часть денег-то. Прости уж, вполовину меньше украл, получается.

– Угу, – кивнул князь, спокойно принимая куны обратно.

Воришку привели мальцы в тот же день, но Юрию было некогда, уезжал по округе, отмахнулся от такой мелочи. Куны у вора были не все, потому мальцы получили куда меньше, чем должны бы, им итак хватило на сласти, но осадок остался нехороший, ведь ждали обещанного… Юрий об этом и не вспомнил бы, да Шимонович напомнил:

– Неверно думаешь, Гюрги. Запомни: твои люди должны безоговорочно верить твоим угрозам и обещаниям. Не знаешь как поступить, лучше смолчи, а сказал слово – выполняй. Обещал наказать – наказывай, обещал помочь – помоги, чего бы это тебе ни стоило или как бы ни было жаль. Если станешь говорить одно, а делать другое, все слова втуне проходить будут.

– Да это я понимаю…

– Нет, не понимаешь! – вдруг загремел Георгий Шимонович. Гюрги даже глаза на наставника вскинул удивленно, чего это он? – Кто обещал наградить за поимку вора?

– Ну, я…

– Ты князь! Обещал и забыл! Как тебе дружина верить после того должна?

– Я дружину не обижаю и всегда выполняю, что говорю. А тут мелочь какая-то, да и привели воришку мальцы…

– Вот то-то и оно. Ты мальцов обманул, а у них сородичи есть, в малом обманул, а до большого дойдет, вспомнят и не поверят. Или скажут, что ты только дружину и бережешь. Но одной дружиной, Гюрги, жив не будешь, прошли те времена, когда можно было жить одними походами и новой данью, ныне вокруг уже либо сородичи, либо те, кто просто так данником не станет.

– Ну и где тогда дань брать? – Гюрги очень хотелось посоветоваться, что теперь делать с мальчишками, но он не знал как и потому перевел разговор на данников.

Шимонович не глуп, все понял, но разговор поддержал, такой тоже полезен.

– Настали времена, Гюрги, что дань уже только со своих брать можно. А для того нужно, чтобы были эти свои и чтобы у них было что брать.

– Ха! Видел я, как эти свои живут. Когда сюда ехали, зашли с отцом в одну халупу, насмотрелся. У них, кроме вшей, и взять нечего. Грязь, скотина прямо в избе вместе с хозяевами, нищета. Отец дал гривну в помощь, да только всех гривнами не озолотишь, самому где взять?

Тысяцкий слышал об этом случае от самого Мономаха, согласно кивнул:

– Вот это ты верно сказал, нечего у них брать. А надо, чтобы было!

– Как их заставишь работать?

– Заставишь? Никак! Станешь давить да обирать, сбегут подальше – и весь разговор. От половцев ушли, и от своих бояр да князей уйдут, а не получится, так вон в ушкуйники подадутся или станут купцов на пеших дорогах грабить. И золото всем давать не стоит, это отец твой разок так поступил, всем и правда не дашь…

У Гюрги метнулась в глазах тоска:

– Что же, выхода нет?

– Есть, только он нескорый да нелегкий. У каждого русского княжества своя беда да боль. На юге – половцы, на западе – поляки, а у нас нехватка людей и нищета. Но сладить с этим можно, людишек привлечь вон из Рязанского княжества, землицу определить каждому да на первое время помощь оказать, чтоб могли вспахать да отсеяться. А вот когда поднимутся, тогда и про дань с них думать.

– А золото на это с булгар взять! Сходить набегом и взять! – загорелся, как сухой хворост, молодой князь.

Шимонович задумчиво покачал головой:

– Тут палка о двух концах, Гюрги. Защиту от всех крепкую надо иметь, а вот в набеги самим ходить… как сказать… Надо границы с соседями определить, что с мордвой да булгарами, что со своими же рязанцами или новгородцами али смолянами. И чтоб они за нашу границу ни ногой. А если мы пойдем, так они ответят. Вот и помысли, что выгодней, сходить раз, взять дань и самим после того жить опасаясь или жить так, чтоб сунуться не рисковали, зато спокойно.

– Спокойно! Рассуждаешь, точно старик какой, который и на коня взобраться боится. Отец вон с князьями на половцев аж до Дона ходил, сколько добычи взяли.

– И в чем добыча? Князья не для того ходили, чтобы злато да серебро привозить. И не за полоном. Своих освободили – хорошо, но пуще всего показали половцам свою силу, отогнали половцев подальше. А мордву или булгар ты не отгонишь, уйдут в леса и на тебя же нападут после.

– Так что же делать?

Шимонович отхлебнул кваса, протянул второй ковш Гюрги, тот мотнул головой, мол, не хочу.

– Свою Землю сначала крепи, населяй да помогай людям обжиться по-настоящему, не сразу с них три шкуры дери. А еще как князь спокойствие их храни, защищай от набегов. Если поверят в тебя, так и сами сядут, и других позовут, пойдет слух, что у тебя лучше, чем у других… А если еще и безопасней…

Со двора раздался клич, приехали купцы, которых ждали с утра. Тысяцкий поднялся:

– Пойдем, князь, надо посмотреть, что привезли. – И вдруг добавил: – А мальчишкам тем я сказал, что князь сам наградит, как из поездки вернется. Ты уж не забудь, меня не подводи, старого…

Гюрги только кивнул. Георгий Шимонович все чаще обращался к нему как к настоящему князю, если и советовал, так только наедине, когда никто не слышит, а на людях, когда Гюрги не знал, что сказать, вступал в разговор впереди него, вроде бы напоминая, мол, мы же с тобой, князь, вот как об том думали. Кто постарше да опытней, понимали Шимонову хитрость, но все равно уважительное отношение тысяцкого к молодому князю передавалось и остальным. Всем, кроме строптивых ростовских бояр. Но это был отдельный разговор, который не поведешь наспех, да пока и сам Шимонович не знал, как поступить.

Еще одна любовь у Гюрги была – охота. Как только подсохло и спешные дела не требовали его присутствия в Суздале, выезжал не столько за добычей, сколько ради самого удовольствия пострелять дичь, мчаться на коне во весь опор, слыша, как свистит ветер в ушах…

Иногда с ним выбирался и Шимонович.

Вот и в тот раз они с удовольствием поохотились, распорядились везти добычу на двор, а сами не спеша ехали в сторону города. Отменная погода, ласковое солнце, легкий ветерок, птичий пересвист, людские крики вдали… Но в криках не было тревоги, значит, можно наслаждаться спокойной жизнью. Хорошо…

Вдруг вдали показались всадники, двое из которых держались чуть впереди. По тому, как они ехали, было ясно, что это не гости, но и не гонцы, просто кто-то развлекался так же, как князь с наставником. Странно, фигурки точно юношеские, некрупные, тонкие…

Всадники погоняли лошадей, явно соревнуясь меж собой, но шли голова в голову. Гюрги чуть прищурил глаза, пытаясь разглядеть, кто это. Рассмотреть не успел, его окликнул сам Георгий Шимонович:

– Вот тебе и бабы, в седле сидят лучше многих отроков.

– Кто?

– Да наши с тобой бабы, – кивнул в сторону всадников боярин.

– Бабы?

Всадники, вернее, всадницы, повернув коней, уже приближались. Только теперь Гюрги разглядел, что это действительно переодетые в мужскую одежду женщины. Шапочки плотно прикрывали волосы, чтоб ни одна прядь не выбилась, а в остальном одежда мужская, легко принять за юношей. Обе тонкие, стройные.

Подъехав, Марья первой склонилась, приветствуя князя. Олена заметно смутилась, покраснела, все же ездила без ведома супруга. Она не видела в том ничего дурного, но помнила, что князь Владимир, отец Гюрги, запрещал ей садиться в седло. Вдруг и сам Гюрги так? От мысли о том, что сильно провинилась перед мужем, на глазах даже слезы выступили.

Это заметила повернувшаяся к ней Марья, тихо спросила, отчего плачет.

– Боюсь, князь ругать будет.

– Ругать? Ты же со мной.

– Марья, говорить по-русски! – нахмурил брови боярин.

– Да, господин. Олена боится, что князь будет ее ругать за то, что в седло села.

– С чего это? – пожал плечами озадаченный супруг. – Пусть ездит…

– Можно?! – слезы на глазах у Олены мигом высохли, а улыбка заискрилась радостью.

– Езди, коли нравится.

Мысли Гюрги были далеки от запретов. Он искоса смотрел на жену, поражаясь, как это не замечал ее стройности и ловкости. Но как мог заметить и когда? Когда она была разряжена, как кукла, в свадебный наряд или потом в темноте ложницы? А после и не смотрел, кажется. Приехал вместе с ней, перепоручил вон Марье и забыл об ее существовании. Если бы вот ныне не встретили, правда, и не вспомнил бы еще долго.

Обратно ехали вместе, но женщины, как полагалось, держались чуть позади, и возможности приглядеться к жене еще раз у Гюрги не было. Только во дворе, помогая сойти с коня, он снова глянул внимательней. В памяти всплыли слова брата Андрея о том, что Олена похожа на их мать. Тогда юный князь фыркнул, сравнивать кого-то с матерью казалось кощунственным. Гюрги осторожно покосился на жену… А и впрямь похожа! Возможно, степняцкая кровь делала ее таковой, но разрез глаз, пухлые губы…

У князя взыграло ретивое, он вдруг словно впервые увидел свою супругу, искоса приглядывался, а вечером и вовсе решил отправиться ночевать в ее ложницу, чем вызвал недоумение и у Жданки, и у самой Олены.

– Я это… не спишь еще?

Олена смотрела в ответ вопросительно, не понимая, с чего вдруг муж соизволил обратить на нее внимание.

Гюрги фыркнул:

– Спать ложись.

Но особого раздражения в его голосе не было. И свечу гасить не стал, втайне намеревался приглядеться к жене чуть позже, когда та заснет. Вышло совсем иначе.

Немного полежав, Гюрги осторожно приоткрыл глаза и покосился на Олену. И тут же встретился с ней взглядом. Жена сама тихонько разглядывала мужа.

– Ты чего смотришь? – Гюрги не ожидал этого разглядывания, потому даже чуть смутился.

– Краси-ивый… – прошептала юная женщина.

Князь смутился окончательно:

– Вот еще!

Олена поняла его слова по-своему, почти обрадовалась:

– Еще? Сильный… самый…

Половчанка все же плохо знала русский, трудный язык дался не сразу. Но под ее восхищенным взглядом и от произнесенных слов Гюрги даже покраснел.

– Да ну тебя!

– Меня?..

Смущенный муж сгреб жену в охапку:

– Эх, говорить тут… русского не знаешь…

– Я знаю.

– Угу…

Для Юрия уже было совершенно неважно, знает Олена русский или нет. Пухлые губы оказались вкусными, а от волос неуловимо пахло полынью и еще какими-то травами, как от материнских. И грудь у нее маленькая, но крепкая, не расползалась под мышки, и бедра сильные…

В ложнице у Марьи Георгий Шимонович хвалил свою любушку за проявленную ловкость:

– Ладно сообразила, не то он бы еще пару лет женку не замечал…

– Да мне Олену жалко, такая красавица пропадает. Молодые, красивые, любиться бы должны всякую ночь, а они отдельно спят.

– Угу, и мне из-за него поститься приходится. Может, теперь будет спать где положено и меня, старика, в покое оставит.

– Зато я не оставлю.

– А я и не против.

Князь больше не избегал супружеской спальни. Целых шесть месяцев, пока не стала Олена совсем кругленькой. Но и тогда любил прижать ее к себе спиной и, положив руку на уже заметный живот, чувствовать, как толкается внутри будущий сын. Очень хотелось думать, что именно сын. Наследник, его плоть от плоти, кровь от крови…

Из Переяславля привезли вести от отца, да еще какие! Гюрги читал, радостно блестя глазами, Георгий Шимонович только смотрел, ничего пока не выпытывая. Князь протянул ему письмо:

– Смотри что отец пишет!

Вести действительно были важные. Из Святой земли с честью вернулся ходивший туда игумен Даниил. Привез лампадку со Святым огнем от Гроба Господня и бесконечные рассказы о Святой земле. Решено записать все, чтобы не забылось и не потерялось в веках. Отныне путь русским паломникам ко Гробу Господню показан, будут ездить туда, как все остальные христиане.

В Печерской обители тот самый монах, которого Гюрги видел с отцом перед отъездом, начал писать свод о жизни на русских землях – «Повесть временных лет». Тоже книга нужная, не всякий может отдельные сведения в целую картину сложить, да и не всякий столько сведений имеет, как Нестор, Мономах еще тогда говорил, что монах знает столько, сколько и десяти другим не узнать за всю жизнь. Тоже радость.

И еще одна была – уже больше для Шимоновича. Феодосия причислили к лику святых, и не последнюю роль в том сыграло прозрение по молитвам праведника самого Георгия Шимоновича, три года не видевшего белого света. Рассказ о прозрении сына варяга Симона Африкановича тоже лег в основу признания святости Феодосия.

Боярин радовался, как дитя малое. Он-то всегда верил, что Феодосий – святой человек, а теперь и все знают! Следующие несколько дней Гюрги без конца выслушивал рассказы Шимоновича о Феодосии, теперь преподобном Феодосии. Рассказ о прозрении молодой князь знал уж назубок, что не мешало наставнику повторять и повторять.