Текст книги "Даниил Галицкий. Первый русский король"

Жена Федора Евпраксия действительно отличалась красотой неописуемой, красавица из красавиц. И расцвела после рождения сыночка на диво, хотя, казалось бы, уж куда лучше.

Князь Федор помнил наказ отца, терпел сколько мог, все требования выполнял, кланялся и тянул время как мог в надежде, что пришлет Великий князь в помощь Рязани свои полки. А нет, так хоть горожане получше подготовиться успеют. Ценой своей жизни покупал это время, хотя надежда вернуться все же оставалась, хан был милостив и дары принял.

И все же наступил день, когда Бату потребовал последнее:

– Клянись за своего отца и Рязань, что отдадите десятину во всем, – Федор уже согласно кивнул, но хан продолжил, – не только в богатстве, но и в людях, как дают все покорные мне страны.

– В каких людях, хан?

Синие глаза Бату прищурились:

– А во всех. У тебя, князь, жена-красавица, я слышал. Дай ее мне в шатер, хочу посмотреть на урусскую красоту…

Лицо молодого князя стало каменным и побелело. Вот, значит, какую хитрость придумал злой хан! Вся его ласка – один обман, не хотел он никаких договоров, пришел разорить Русскую землю, и не о чем было разговаривать!

– И сына своего дай, я из него хорошего полководца выращу…

Федор не выдержал, даже представить не мог, как нежная красавица Евпраксия с маленьким княжичем вдруг окажется в этих шатрах! Глаза молодого князя метали молнии:

– Убьете нас, тогда и будет все ваше! А доколе мы живы, не видать вам ни наших жен, ни наших детей, ни наших городов!

Бросившегося на хана Федора зарубили, но хоронить не стали, выбросили вон. Тело подобрал верный воспитатель, сумел дотащить до стен Рязани, он и сообщил о гибели князя Федора.

Монголы подступили к Рязани… Их стенобитные орудия бухали и бухали, разбивая и без того не слишком крепкие стены. Защитники выбивались из сил, ведь их никто не мог заменить, а враги у орудий меняли друг дружку. От недосыпания, усталости и голода ослабели, иногда было непонятно, что это дрожит, стена под ударами огромных камней или собственные ноги. Но рязанцы все равно все были на стенах, забрасывали в ответ стрелами, камнями, лили кипяток и горячую смолу…

И все же наступил страшный день, когда камни разрушили стены в нескольких местах. Словно бурная вода в половодье, только очень грязная, хлынули по улицам Рязани монголы. Отовсюду раздавались предсмертные крики мужчин, вопли и визг женщин, призывы о помощи, на которые некому было отвечать… довольный хохот врагов. Рязань гибла под смех победителей.

Едва успели дойти до Рязани, как догнало известие о взятии Пронска. Рязань сопротивлялась целых семь дней. И была уничтожена. На сей раз Субедей даже не заботился о распространении страшных слухов, понимая, что в большом городе найдутся те, кто сможет бежать и рассказать о творимых зверствах. Заикающиеся от ужаса, потерянные рязанцы – лучший способ испугать тех, кто еще только должен будет защищать свои города.

Но молва народная разнесла еще одно: княгиня Евпраксия, услышав о гибели мужа и требованиях жестокого хана, поднялась на самый верх собора, куда смогла, и бросилась вниз с дитем на руках! Красавица Евпраксия осталась в народной памяти как пример верности и любви…

А помощи Рязань ни от кого не дождалась… В Чернигов отправился за подмогой боярин Евпатий Львович Коловрат, но, когда он вернулся, приведя всего три сотни воинов (больше не дали, боясь оголить свой город), Рязань уже пала. Коловрат и его воины увидели страшную картину разорения и гибели, но не испугались, напротив, собрав разбежавшихся по лесам русских воинов, Евпатий принялся наносить удары по тылам монгольского войска!

Когда Батыю впервые донесли об этом, он взъярился:

– Эти урусы что, как трава после выпаса, снова поднимаются?! Мне твердили, что Рязани больше нет, что урусов сзади больше нет, а они убивают моих воинов!

Пришлось отправить против досаждавшего Евпатия Коловрата с его небольшим войском для начала багатура Хостоврула, знаменитого богатыря, шурина самого хана. Хостоврул похвалялся:

– Я приведу этого червяка к тебе на аркане, он будет ползать у твоих ног, хан, вымаливая себе быструю смерть!

Злой на неожиданное нападение Бату презрительно кривил рот:

– Нет! Он будет мучиться долго-долго, по часу за каждого погибшего по его вине моего воина. Приведи!

В одной из стычек монголам удалось взять в плен пятерых русских, которые под пытками назвали верное число воинов Коловрата и подсказали, где находится сам отряд. Встреча Хостоврула и Коловрата состоялась, но монгольскому багатуру не только не удалось привести русского боярина на аркане к своему хану, но даже ранить Евпатия. Они сошлись в поединке, и, прежде чем монгол успел взмахнуть своей саблей, оказался разрубленным пополам до самого седла. Остальные монголы в ужасе не смогли сдержать натиск русских и были биты.

Вот теперь Бату уже не просто злился, он был вне себя. Какой-то боярин, даже не полководец, смеет сопротивляться тогда, когда князья урусов бегут?! Их можно только уничтожать!

Против отряда Евпатия Коловрата было послано куда более мощное войско. Легенда гласит, что Евпатия Коловрата попросту… расстреляли из камнеметных орудий! Возможно, они действительно были окружены и именно так убиты. Одно несомненно – Батый потребовал, чтобы тело несдавшегося боярина доставили к нему в ставку, и долго разглядывал даже мертвого врага, качая головой:

– Таких удальцов не видали.

Батый разрешил оставшимся в живых воинам из отряда Коловрата похоронить своего предводителя с честью.

Но это не остановило монгольское нашествие, страшная волна покатилась по Руси, оставляя за собой уничтоженные города, горы непогребенных трупов, стон, плач, сея смерть и разрушения. Даже если монголы действовали не без помощи, а может, и по приглашению кого-то из русских князей, их жестокости по отношению к жителям городов и весей оправдания нет. Разве может человек, любящий свой дом, свою землю, не сопротивляться набежнику? А за сопротивление у монголов следовала смерть.

Пали Москва и Коломна. В сражении за Коломну чудом остался жив сын Великого князя Юрия Всеволод, примчавшийся к отцу с сообщением о продвижении монголов. Вот теперь Великий князь забеспокоился по-настоящему. Это уже не походило на обычный набег степняков, которые разоряли южные окраины и поскорее уходили обратно, чтобы не быть битыми. Но когда князь собрался на Волгу собирать новые войска, воспротивились владимирцы: князь нас бросает! Пришлось оставить в городе княгиню Агафью Всеволодовну и младших сыновей Всеволода и Мстислава, это успокоило горожан, за семьей князь вернется. Не смог, великая княгиня и ее дети погибли вместе с остальными горожанами в соборе, когда монголы, взяв город, подожгли его.

И Великому князю собрать большое войско тоже не удалось, то, что он поставил под свои знамена, не шло ни в какое сравнение с размерами вражеского войска.

Но известие о сборе рати быстро донесли Батыю.

– Урусы собираются с нами воевать не малыми отрядами, как этот погибший барс, а большой силой. Нельзя дать им объединиться. Ты пойдешь вперед. – Бату вскинул глаза на одного из своих любимых полководцев, Гази-Бараджа Бурундая. Субедей-багатур едва заметно усмехнулся, ученик прав, именно Бурундай способен уничтожить даже большое войско урусов. И время выбрано верное, еще немного, и они все могут договориться или получить подмогу. – Ты разобьешь их и принесешь мне головы самых сильных коназей.

– Дозволь и мне сказать, хан? – голос Субедея глух, но его прекрасно слышно.

Бату кивнул:

– Говори, Субедей-багатур. Я всегда готов тебя выслушать, как слушал мой дед Чингисхан Потрясатель вселенной.

Присутствующие выкрикнули слова памяти великому хану.

Субедей тоже пошевелил губами, изображая такие же слова, к чему их кричать вслух? Темуджин и без того всегда в его сердце и памяти, иначе сейчас он бы грел свои старые кости возле очага в родной степи, а не мерз в этом далеком урусском лесу, помогая его внуку. Но говорить об этом собравшимся ни к чему.

– Прикажи, Великий хан, – все промолчали на такую явную лесть со стороны Субедея, ведь Бату пока не Великий, у него нет своего улуса, своей орды, он всего лишь делит власть со старшим братом, – не убивать молодых и смелых урусских князей, пусть их сначала попытаются убедить служить тебе. Вот если это не удастся, тогда можно убить.

Мало кто заметил, как поморщился Бурундай, уже испытавший на себе силу и стойкость русских, разве таких уговоришь? Но Батый согласно кивнул, следом был вынужден кивнуть и сам Бурундай:

– Я сделаю, как ты велишь, Великий хан.

В единственном глазу Субедея мелькнула усмешка, которую он быстро спрятал: вот тебя и называют Великим, Бату, и заслуга в этом моя…

Бурундай собрал свой тумен, вышел навстречу, монголам уже донесли о том, что войско собирается на реке Сить. Следом уходили тумен за туменом.

Разведка уводила татар в сторону, нужно было не только самим уйти, но и завести проклятых туда, откуда и выхода нет, да чтоб не сразу поняли, что впереди русского нет. Для того разделились, трое пошли в одну сторону, и только Путятич ужом скользнул куда надо потаенной тропой к спрятанному коню. Ерема просил:

– Не рискуй, дойди, князь знать должен, что увидели.

Парень покивал и исчез между деревьями так, словно и не было его в этом лесу вовсе. Остальные пошумели, вроде и нечаянно, дождались, пока татары их след взяли, и рванули в другую сторону. За собой сначала не очень, а потом все щедрее кидали чеснок – железных ежей, которые, как ни брось, все вверх шипами лягут. Те шипы для коней смерть, наступив, враз на колени валятся, а седок, если коня торопил, через голову летит.

По голосам сзади поняли, что первые уж налетели на чеснок, заругались, заголосили по-своему. Для татарина конь первое дело, без него и воин не воин. Русичи переглянулись между собой, снова тронули вперед, теперь вытянулись цепочкой. Все местные, округу хорошо знали, исчезнуть могли посреди леса вместе с лошадьми без следа, потому как лошади тоже с древних лет приучены затихать в каком-нибудь овраге до поры без звука. И в разведку ездили на кобылах, кобыла не конь, зря ржать не станет, на зов жеребца не отзовется.

Скакали и скакали, оставляя за собой рассыпанную лошадиную погибель (самим бы после не забыть да не проехать по тем же тропинкам). Выбросив весь припасенный чеснок, метнулся в кусты и исчез Степан, ехавший последним. За него принялся кидать железяки на тропу Петрич. Они вдвоем с Радоком еще долго манили за собой татар, пока не остался на тропе один Радок. Но тому уж ни к чему было гнать, отстали татары, видно, загубили своих лошадей.

Теперь оставалось разыскать князя, и как можно скорее, мало ли что случилось с Путятичем. Радок тоже исчез с тропы, словно его и не было. Последний татарин, гнавшийся за русской разведкой, еще потоптался на месте, пытаясь понять по оставленным следам, куда направился русский, но вынужден был повернуть обратно, потому как и его конь наступил на чесночок. «Последний», – с удовольствием подумал притаившийся Радок. В этот момент конь татарина, почуяв кобылку русского, вдруг заржал. Татарин напрягся, он не хуже Радока понимал, что конь почуял кобылу, даже рана не остановила. Прячась за деревьями, принялся оглядываться. Радоку, наблюдавшему из-за большой кочки, было смешно, снять татарина стрелой даже в лесу не составляло труда, слишком тот на виду. И вдруг мелькнула шальная мысль: привести с собой татя!

Коснувшись лошадиной шеи, чтоб молчала и не поднималась, он ужом скользнул в сторону, почти не задев кустов. Но татарин попался опытный, видно, был отличным охотником, он успел заметить движение и, не задумываясь, выпустил туда две стрелы. Если б Радок чуть замедлил, быть простреленному. Не выдержав, чуть дернулась кобыла, ее-то и увидел татарин, снова замер, рус воспользовался его вниманием к лошади, успел неслышно переместиться еще дальше. Татарин, видно, решил взять лошадь, ведь своя-то пострадала, подломив ногу. Радоку стоило труда не выскочить на него, когда принялся поднимать кобылу плетью. Но он все стерпел, не время себя обнаруживать. Татарин уже сел в седло, когда со стороны оврага вдруг послышался какой-то легкий пересвист, птица не птица, только лошадь вдруг встала как вкопанная, пока соображал, задницу обожгла стрела, а следом и правое плечо, заставив выпустить поднятый лук.

Спешно заталкивая в рот татю мох, чтоб не орал благим матом, Радок бросил его поперек седла и рванул по тропинке дальше, щедро рассыпав чеснок для тех, кто попытается догнать. Железяки хорошо ранили не только коней, они и людям мешали. Вовремя, потому что спешившиеся раньше уже бежали на шум и вскрик товарища. Пришлось еще и свернуть прямо в лес, где стрелы уже не могли так достать, а потом съехать в большой овраг, где внизу тек ручей. Оставив кобылу вместе с пленником лежать, Радок чуть высунулся наверх, долго наблюдал, пока не убедился, что татары отстали окончательно, и только после этого вернулся к своему татарину.

Татарина в стан он привез едва живого, первая стрела пробила задницу, потому он ни сидеть, ни лежать не мог, из плеча тоже сильно кровило. Оказалось, не зря тащил татя и сам добирался к князю, Путятич куда-то подевался, в конце концов вернулись все, кроме него. А татарин оказался ценным, получив совершенно неприличную рану, он умолял убить его, только не отправлять обратно. Вообще-то он не был татарином, был бродником, прибился к войску по пути, стал даже пусть небольшим, но начальником. Видно, зная, что его ждет, если попадет к своим, он готов был сказать все, что ни спросят, только бы убили.

Но зря русы проводили разведку, не успели даже толком расспросить пленника, как из-за леса вдруг показались… татарские всадники! Это подошел со своими туменами Бурундай…

Битва состоялась 4 марта 1238 года и стала для многих русских князей последней. Кровавая сеча продолжалась с утра до самого вечера. Один за другим падали княжеские стяги, сам Великий князь Юрий Всеволодович был убит монгольским воином Нарыком. Монгол не просто убил князя, он отсек голову и насадил ее на навершие своего знамени. Больший удар по русским войскам трудно было нанести.

Помня о приказе по возможности брать князей в плен, монголы очень старались, но удалось это сделать только с Васильком Константиновичем Ростовским. Князь, пятнадцать лет назад не успевший к битве на Калке, встретил свою смерть теперь. Он не склонил головы и не поддался на уговоры монголов служить им. Князь Василько Ростовский был замучен врагами в ответ на отказ перейти на их сторону.

Батый не сдержался и напомнил Субедею о его намерении уговаривать урусских князей. Полководец едва заметно улыбнулся:

– Неразумные сложили головы, хан, остались разумные. Они будут договариваться.

Вообще Бату не всегда понимал своего наставника сразу, хотя безусловно доверял его опыту. После Торжка до большого богатого Новгорода оставалось совсем немного, еще один бросок, и они осадят и этот город. Но Субедей… вдруг остановил наступление! Никто не понял почему. Распутица? Нет, зима стояла морозная, болота еще не начали оттаивать и не скоро начнут. Корма лошадям не хватало? Но в Новгороде есть запасы, стоит только взять его, и урусы выложат не сено, овес!

Не понимал наставника и Бату. Чуть позже Субедей объяснял хану:

– Дойти до Новгорода и осадить его нетрудно, даже разрушить можно. Только к чему? Пусть пока стоит и богатеет.

– И силу набирает?

– Эта сила нам не помеха, а оградой будет хорошей. Возьмешь Новгород, что с ним делать станешь? Держать его трудно, надо оставлять два тумена, не меньше, если меньше, то перебьют. Эти два тумена и проедят все, что соберут с разоренного города. И врага будешь на севере иметь все время, который со своими соседями против тебя сговорится и оставленные тумены перебьет.

Бату уже понял хитрый замысел Субедея, хмыкнул:

– Договориться с ними можно?

– Да, хан. В Новгороде молодой, но сильный коназ Александер. Его отца в Володимере посадишь, а сына в Новгороде, и будут они с тобой дружить и тебя охранять. А сами земли их нам зачем? Мокро, холодно, степи нет. Только как защита от запада нужны.

– Кто его отец?

– Князь Ярослав, он после гибели брата самым старшим остался, без нас Великим князем не стал бы, потому верным тебе будет.

Бату засомневался в верности того, кто против своих же выступать может.

– Да, урусы меж собой бьются хуже, чем с врагами, но это тебе выгодно, воспользуйся, чтобы нужных тебе князей над городами ставить и чтоб понимали твою власть, если против что-то сделают или скажут– погибнут.

– Дань собирать с них?

– Дань? Нет, о дани пока говорить рано. Чтобы дань собирать, нужно в каждом городе своих людей иметь, не то урусы попросту разбегутся по лесам, лови их потом. Нет, пусть пока князья богатые дары шлют и наши тумены кормят. Дань после…

«Что бы я делал без твоих мудрых советов», – со вздохом покосился на Субедея Бату. Старел Свирепый Пес Чингисхана, недолго ему уже осталось, все труднее даже с чьей-то помощью в седло садиться, не то что птицей взлетать, как раньше. Чаще и чаще Субедея возили в кибитке, медленно, бережно, чтобы не растрясти.

В Галич приходили слухи о дальнем нашествии, но повторилось то, что было когда-то во Владимире, тогда Великий князь Юрий Всеволодович даже порадовался, что неведомая рать ослабит половцев и южных князей. Теперь так же сначала отмахнулись на юге. Рязань была далека от Галича!

Батыевы войска направились на север, впереди у них лежали богатые новгородские земли, потому южные князья пока могли не беспокоиться. Но неожиданно татары повернули, не дойдя до Новгорода совсем немного. Что их заставило так поступить и куда пойдут теперь? К ужасу галицких князей, направились к Чернигову.

Первым серьезно забеспокоился Котян со своими сородичами, они поторопились покинуть русские земли, видно, хорошо помнили предыдущую встречу с татарами.

Но по пути татары еще надолго задержались у другого города – Торжка. И крепостица так себе, и биться вроде некому, но город стоял на смерть, отражая накатывавшие, как волны на берег, атаки татар. Держался до тех пор, пока некому стало эти атаки отбивать. Погиб Торжок, полностью погиб.

Таких упорных городов Батыеву войску встретилось на Руси немало.

Уж где не ожидали настоящего сопротивления, так это в маленьком городишке, попавшемся по пути. И назывался он как-то странно: Козельск.

Крепость точно вынырнула из леса на берегу речки Жиздры. Пройти бы мимо, но вот решили взять и отступить уже не смогли. Козельск не просто защищался, он не давал покоя. Субедей вспомнил, что один из тех, кто когда-то убил послов четырнадцать лет назад, был князем и Козельским тоже, это добавило злости. И все равно его бы оставили в покое, но после того, как две недели атак не привели к успеху, Бату уперся и заявил, что не уйдет, пока не возьмет этот город!

Вокруг не было места, чтобы нормально расположиться и поставить стенобитные машины. Да и самих машин тоже не было, их пришлось тащить по весеннему бездорожью. Решились на это не сразу, сначала накатывали раз за разом на крепостные стены и откатывали обратно. Стоило начать наступать, как из леса (и как только удавалось прятаться и вообще скакать по этой непролазной грязи?) вылетала конница русов и нападала в тыл татарским отрядам. Приходилось разворачиваться, отбивать атаку и снова идти к стенам. Это страшно злило, не позволяя напасть нормально.

Батый приказал держать отдельный отряд для отражения атак этих конников. Но и жители города тоже принялись совершать бесконечные вылазки. Потери становились пугающими, сотники докладывали о многих убитых, хан потребовал посчитать в общем (вышло четыре тысячи!) и разозлился окончательно:

– Взять этот злой город и уничтожить всех его жителей!

По стенам начали бить притащенные по реке пороки, во все стороны полетели обломки. Но даже пробив стены и войдя в город, татары продолжали нести страшные потери. В ответ на гибель своих потерянных воинов, среди которых оказались три царевича, войско Батыя утопило маленький городок в крови. По велению хана не оставили ни одного живого.

Когда отдыхали после разрушения города (празднованием это язык не поворачивался назвать), чингизиды перессорились между собой. Два внука Потрясателя вселенной наговорили столько обидных слов, что теперь стало ясно – вместе им на этой земле тесно. Гуюк фыркнул:

– Стадо баранов во главе со львом побеждает стадо львов во главе с бараном! У тебя нет львов, Бату? Уложить четыре тысячи отборных воинов на взятие какого-то городишки!

Только понимание, что Угедей отправит к праотцам обоих, мешало им вцепиться в горло друг дружке. Но все понимали, что еще вцепятся, Бату такого оскорбления не простит. И каждый из сидевших рядом прикидывал, на чьей он будет стороне.

Больше брать русские крепости у Батыя охоты пока не было, ему надоела стена лесов, из которых в любую минуту могла выскочить новая конница или просто посыпаться туча стрел. В степь! Там воевать легче.

Татарское войско спешно выбралось в половецкие степи, где быстро разбило войско хана Котяна. Хану снова пришлось бежать от Субедея, но теперь его не могла защитить Русь, сама лежавшая в развалинах, Котян со своим народом ушел к уграм. Услышав об этом, Субедей пожал плечами:

– Угры живут далеко, но не за краем земли. Хан, придется и нам направить своих коней туда.

– Не сейчас, – поморщился Батый. – Надо отдохнуть.

– Не боишься, что соберут силы?

– Кто? Они дерутся поодиночке и бегут, стоит приблизиться.

– Не все.

– Но многие. Я хочу подышать степным воздухом, терпеть не могу запах леса и прелых листьев! Полынь куда лучше. И потом эта вода вокруг…

Татары действительно взяли Чернигов и остановились до осени.

Не один хан терзался от избытка воды, особенно мучился как раз Субедей-багатур, у старика болели все кости, ныло все, что могло ныть. И как эти русы могут жить в такой сырости? А говорили, что есть люди, которые и вовсе на воде живут. Нет, Субедей не понимал тех, кто видит перед глазами не степной простор, а стену из деревьев или воду. Он слышал рассуждения посланников разных народов, которые твердили, что это красиво, но считал всех их глупцами, хвалившими свои лесные поляны, больше похожие, по мнению багатура, на ямы среди деревьев, просто из вредности или по недомыслию. Хороша только степь!

Этого не дано понять ущербным русам, булгарам, уграм, тем же посланникам далеких стран Европы. Тот, кто родился в степи и сразу увидел необозримый простор, никогда не примирится с торчащими перед глазами стволами деревьев, которые стоят столь плотно, что между ними ничего не видно даже на полполета стрелы.

В общем, Субедей презирал покоренные и еще не покоренные народы за их непонимание прелести степной жизни, а тех, кто понимал, все равно презирал, потому что они не были монголами!

Мучаясь от болей и плохого настроения, Субедей полулежал на толстой кошме и слушал, как мальчик играет на лимбэ (музыкальном инструменте). Мальчишка старательно надувал щеки, чтобы звук лился ровно, без надрыва и перерывов. Закрыв глаза, старый полководец живо представил себе родные просторы… Если бы не воля Потрясателя вселенной, неужели он лежал бы в этой сырости и страдал? Нет, нет, он ни в коем случае не осуждал Потрясателя, если велено завоевать для внука земли до последнего моря, это будет сделано. Но так хотелось, чтоб поскорее.

Этого же желал и Батый. Он пройдет до края вселенной и покорит оставшиеся народы, но потом обязательно вернется в степи, пусть не в родные места. Но в степь, чтобы ночами слышать ветер, гуляющий на просторе, утром, закидывая голову, видеть пронзительную синеву неба и птицу, парящую в вышине, всей душой впитывать запах трав, горечь полыни, чувствовать, как дрожит земля под копытами вольного табуна…

Разрушив его мечтательное настроение, в шатер заглянул племянник, сын Угедея Менухан. Батый подумал, что, когда он станет большим ханом, обязательно заведет порядок, при котором никто не будет вправе вот так грубо нарушать его покой, даже родственники.

– Чего тебе?

Менухан блестел глазами, видно, собирался сообщить что-то хорошее. Но он выдержал, не выпалил сразу, степенно приветствовал хана, присел и только тогда поведал, что ездил на берег большой реки, чтобы посмотреть на город урусов на той стороне.

– Какой город? У этих урусов городов вон сколько.

– Тот, который видел во время прошлого похода Субедей-багатур и куда обещал вернуться.

Батый приподнялся на локте:

– Зачем ты туда ездил?

– Город красивый, очень красивый… Много больших домов, много домов Бога, золотые крыши, сады… Я отправил туда послов, сказать, чтоб сдавались.

– Я тебе это велел?

Менухан даже растерялся. Батый не собирался брать город? На его счастье, настроения ссориться с племянником у Батыя не было. В тот день он простил самовольство Менухана, а на следующий день уже оказалось не до того.

Семага поил коня, намереваясь его еще и искупать, когда вдруг заметил плывущую с той стороны большую лодку. Что это?! Все знали, что татары взяли Чернигов и ожидали поганых у себя. Сердце похолодело, неужто?! Глаза поневоле забегали по водной глади, выглядывая еще и еще лодки и плоты. Днепр-Славутич широк, велик, его просто так с конем не переплывешь, даже если конь сильный, чтобы переправиться, лодки нужны и плоты. Поганых много, потому и лодок будет много, но сколько ни смотрел Семага, пока других не видел.

Постепенно дыхание выровнялось. Он дернул повод, заставляя коня выйти из воды, птицей взлетел в седло и, почему-то пригибаясь, словно стрелы могли достать на таком расстоянии, метнулся в город. Хотелось крикнуть во весь голос: «Татары!», но потом осознал, что это может быть ошибкой и тогда позора не избежать. Сказал только сотнику, тот побледнел, побежал на стену.

Там уже увидели плывущих. Лодка действительно была одна, и самый глазастый Никола рассказывал, что видно.

– Трое их. И лодочник. Лодочник вроде наш, а вот татары нет.

Кто-то засмеялся:

– Как же татары могут быть нашими?!

– Послы, видно.

Это действительно оказались послы. Важные, молчаливые, они и не глядели ни на кого. В город въехали степенно, не глядя по сторонам и не отвечая ни на приветствия, ни на насмешки. Так до самого княжьего двора и двигались.

Михаил Всеволодович на крыльцо вышел, но только что не в исподнем, верхнее лишь на плечи накинуто, это чтобы показать, что невелика честь послов от поганых принимать. Поняли ли послы, неизвестно, только все так же важно процедили князю слова, которые толмач, запинаясь, повторил по-русски: мол, Менухан предлагает город Кыюв добровольно отдать, тогда жителей пощадит и себе возьмет лишь десятую часть всего.

Вокруг зароптали, князь приосанился, Михаил Всеволодович не мог допустить, чтобы сказали, что он испугался. Бровью не повел, не хуже татар, усмехнулся:

– Хан ваш на том берегу сидит и переправиться боится. Чего же нам грозит? Пусть убирается, покуда цел!

Говорил, словно не было только что разрушенного Чернигова. Но уверенность князя заразила остальных, послышались насмешки, на послов принялись показывать пальцем, а какая-то храбрая собачонка, словно поняв настроение хозяев, сначала лаяла, а потом и вовсе вцепилась в край халата одного из них. Тот отмахнулся, вокруг уже откровенно хохотали, никто не собирался отгонять собачонку от незваных гостей. Но когда выведенный из себя посол взмахнул кривым мечом и разрубленный щенок упал, заливая землю кровью, собравшаяся толпа сначала затихла, а потом рванула на послов. Ах ты ж! Их быстро разоружили и попросту забили на смерть!

Оставшийся в лодке третий татарин так и не дождался своих товарищей. Пришедший немного погодя на берег какой-то мужик жестами показал ему, чтобы уплывал поскорее. Движение поперек шеи доходчиво объяснило третьему послу, что произошло с первыми двумя. Несколько минут спустя прибежавшие на берег киевляне увидели удаляющуюся лодку, в которой быстро гребли в четыре руки и лодочник, и оставшийся в живых посол.

Киевляне перебили послов!

Услышав об этом, Субедей даже единственный глаз широко раскрыл, такой глупости он от урусов не ожидал. Неужели они еще не поняли, что послов обижать нельзя?! Теперь город был обречен, не говоря уже о его князе. Но класть множество воинов, пытаясь переправиться на лодках и вплавь, не хотелось. Батый усмехнулся:

– Мы подождем, пока не будет готово достаточно лодок и плотов или не замерзнет река. Я не спешу уничтожать этот город, просто потому, что его больше не существует.

Конечно, сидевший в Киеве князь Михаил Всеволодович об этих разговорах знать не мог, но неужели не помнил о печальной участи князей Калки после убийства послов? Неужели не знал, что за такую обиду ответит целый город? Наверное, знал, потому что поторопился бежать прочь к уграм.

В Киеве быстро объявился его сын Ростислав Михайлович, но оказался столь слаб, что толком подготовить Киев к осаде не смог.

Киевские князья Михаил Всеволодович и Ростислав Михайлович всегда были костью в горле Даниила. С Ростиславом Даниил бился и еще не раз будет биться за Галич, который каждый считал своим, а помимо Галича, за Перемышль, Коломыю, Болоховские земли… Русским князьям перед смертельной опасностью объединиться бы, но они продолжали воевать больше друг с дружкой, чем против Батыевых воинов. И помощь старались искать у соседей-угров или ляхов, но не у сородичей. Батыю оказалось не трудно поодиночке поставить русских князей на колени, сначала разграбив их земли и обратив в пепел города, а потом и в прямом смысле заставив просить у себя ярлыки на правление в их собственных княжествах!