Текст книги "Песнь крови"

Наталья Резанова
Песнь крови

Qu’ emissi fuy de fadatz

Sobr’ un pueg au.[1]1
  Мой дар – от феи-крестной из ночного леса (провансальск.)


[Закрыть]

Гильем Аквитанский, сеньер де Ланже.

Они остановились на опушке.

– Не стоит идти дальше. Не хочу, чтобы нас увидели, – сказала старшая из женщин.

– Что за беда! – фыркнула юная девушка. – Мы так одеты, что стража примет нас за простолюдинок.

В своей наивности она не догадывалась, что именно этого и следует опасаться.

Женщина, не сдвигая капюшон плаща, смотрела из-под руки на башни замка, высившегося перед ними. День был солнечный, но ветреный, тени башен, казалось, колыхались на траве.

– Когда-то вокруг росли деревья, – проговорила она, – на которых Людовик Х1, Великий паук, приказывал вешать тех, кто вызвал его гнев. А когда придворные жаловались, что в замке из-за этого невыносимая вонь, он отвечал: «Труп врага всегда пахнет хорошо».

– Ах, крестная, что за ужасы вы говорите! К тому же это было так давно. Теперь Плесси-ле-Тур славен совсем другим.

– Ах да, ты начала рассказывать про королевские праздники, а я отвлеклась. Годы, дитя мое, берут свое…. Итак, это было летом 1577 года?

– Да, его величество праздновал победу монсиньора принца над гугенотами при Шарите-сюр-Луар. Ах, крестная, если б вы не были за границей, вы бы непременно услышали. Во Франции только и толков было, что об этом празднике. Всем кавалерам было приказано нарядиться в женские платья, а дамам в мужские, и все наряды были пошиты из наилучшего зеленого шелка…

– … но тебя, дорогая, там не было.

– Конечно, – с возмущением сказала девушка. – Я была тогда дитятею… да ни одна порядочная барышня и не могла показаться там. Представьте – они пировали в саду, а за столами прислуживали придворные дамы, обнаженные по пояс! А то и больше… И вот она, – голос девушки наполнился ядом, – была среди этих дам. Тогда-то ее и стали называть Дианой, потому что сьер де Брантом сказал, будто тело у нее не хуже, чем у мраморной статуи Дианы-охотницы работы мастера Гужона. Диана, подумать только! И она еще сумела убедить батюшку, будто до замужества с дядей Анри, а потом с бароном де Люс вела чистую, непорочную жизнь. Это она-то! Фрейлина «летучего отряда» королевы-матери! Даже я в своей глуши знаю, что это значит!

– Успокойся, дитя мое. Мы поговорим об этом позже. Значат ли твои слова, что празднества в честь победы над гугенотам превратились в настоящую оргию?

Девушка не ответила, не совсем уверенная в значении слова «оргия».

– А три года спустя, – продолжала крестная, – в этом же замке была подписана конвенция с голландцами, по которой монсиньор принц становился протектором свободы Нидерландов… Правителем протестантского государства. Об этом слышала я и за границей.

– Но принц еще не получил короны. Во Фландрии война.

– Между тем пред ним маячат три короны. Он наследник французского престола, ему обещана корона Фландрии, и он собирается жениться на королеве английской. И короны эти призрачны. Ибо король Генрих в добром здравии, во Фландрии испанцы и гезы исправно режут друг друга, а с Англией… но об этом также позже.

– Ах, крестная. Вы говорите о вещах, непонятных простой девушке.

– Ты – не простая девушка, Одиль.

– Я знаю. Я – старшая дочь графа де Монсоро, главного королевского ловчего.

– Что еще важнее, ты – моя крестница. И я сделаю все, дабы ты заняла подобающее тебе место.

* * *

Теперь Одиль де Шомб, дочери графа де Монсоро казалось, что она была счастлива ровно до того дня, как ее отец женился на Франсуазе де Люс, урожденной де Меридор, известной также под прозвищем «Диана». Мачеха не только лишила ее отцовской любви, но делала все, дабы Одиль не получила доступа в светское общество, не бывала в гостях, на балах и приемах, и не нашла достойной партии. Между тем Одиль и раньше вела уединенный образ жизни, не покидая замка, окруженного лесами. Просто раньше, по малолетству, она не задумывалась о светских развлечениях и тем более о замужестве.

Однако Одиль была не так уж неправа. Мачеха действительно прилагала все усилия, чтобы достояние главного ловчего перешло к ее детям. А приданое и достойная партия должны были достаться дочери графини – Одетте, тоже пока не покидавшей имения, но лишь по малолетству. Поэтому Одиль отселили из замка в лесной домик, дабы она как можно реже попадалась на глаза отцу. В ее распоряжении была лишь одна старая, почти глухая служанка, ей приходилось перешивать обноски, оставшиеся от прежних времен, а уж о приличной обуви нечего было и заикаться. Словом, не жизнь, а пытка.

Однако и в этой тьме забрезжил луч света. Одиль почти не помнила свою крестную, госпожу Сен-Этьен. После смерти мужа, бывшего старым другом Шарля де Монсоро, она уехала в Италию. Теперь, по возвращении, она разыскала крестницу. Одиль было очень стыдно, что эта строгая сухощавая женщина обнаружила ее в столь неприглядном виде. Но, похоже, госпожа Сен-Этьен ничуть не была шокирована. Она была внимательна к Одиль, расспрашивала, что произошло за годы ее отсутствия. Но рассказы Одиль непременно сводились к жалобам на ненавистную мачеху. Так было и после возвращения с прогулки к замку Плесси-ле-Тур, который крестная почему-то непременно хотела увидеть. Большую часть пути они проехали верхом – у Одиль, разумеется, не было выезда, но у крестной имелись лошади, которые появлялись и исчезали по ее приказу – должно быть, были очень хорошо обучены.

Когда они вернулись в маленький домик близ берега Луары, оказалось, что старой Жакмете нечего подать на стол, кроме вареной фасоли. Одиль вновь испытала жгучий стыд, и принялась оправдываться:

– Это все она! О, если бы вы знали, крестная, какая это злая и порочная женщина! Ведь она и здесь не прекратила распутничать! Получилось так, что отец прознал про одного из ее любовников – тот в письме своему сюзерену похвастался, а тот письмо передал его величеству, своему брату, а тот переслал его отцу. Отец, как и подобает, убил соблазнителя… ну, не сам убил, людей послал… такая бойня была, ужас! А ее решил убить сам…. А она стала уверять, это этот Бюсси ее оклеветал, похвастался ради красного словца. И отец ее простил. Простил! После всего, что она сделала!

Но госпожа Сен-Этьен, казалось, выловила из сбивчивого рассказа лишь одно слово.

– Так сюзереном был принц.

– Да, монсиньор принц.

– Почему же он сам не сообщил о предательстве твоему отцу?

– А он в Англию тогда уехал… свататься к королеве. Все говорят, что они поженятся. А ведь она на двадцать лет старше его… совсем старуха…

Одиль осеклась. Ее слова могли не понравиться крестной. Впрочем, госпожу де Сен-Этьен трудно было назвать старухой. И молодой тоже. Одиль не смогла бы определить, сколько ей лет. Более того – она затруднялась сказать, какого цвета у крестной глаза и волосы. Они словно бы постоянно меняли оттенки. Возможно, так представлялось из-за того, что госпожа Сен-Этьен не любила яркого света и предпочитала держаться в тени.

– От всей души надеюсь, что этот брак не состоится, – сказала она.

– Вам не нравится наш господин принц, крестная?

– Напротив, я всегда питала наилучшие чувства к владетелям Анжу… даже к нынешним… пусть этот Анжуйский дом и не подлинный.

– Что значит «не подлинный»?

– Видишь ли, дитя мое, было три Анжуйских дома. Первый, истинный, впоследствии принявший прозвище Плантагенетов, владел всем этим прекрасным краем. Плантагенеты выстроили здесь первые замки – из них же главной твердынею был тогда Ланже. Благодаря им долина Луары стала называться «садом Франции». Они стали королями Иерусалимскими и владыками Британии, но Анжу и Турень потеряли. Этот род пресекся.

Все услышанное было для Одиль внове, и она слушала с некоторым изумлением. Для нее история начиналась с Франциска I, при котором служил ее дед.

– Второй Анжуйский дом происходил от корня Капетингов, – продолжала госпожа Сен-Этьен – Он владел Сицилией и Неаполитанским королевством. Но род утратил свои владения и также вымер.

Валуа, придя к власти, предали титул герцога Анжуйского наследнику престола. Они – не настоящий Анжуйский дом, но могут им стать. Король Генрих Валуа обречен не иметь детей, стало быть, следующим королем станет его младший брат. Но только в том случае, если он не женится на королеве Англии. Елизавета, может, и не прочь пофлиртовать с молодым принцем, но ее окружение, в первую очередь государственный секретарь Уолсингем, ненавидит его. Они готовы на любое преступление, дабы не допустить этого брака. Да если даже это было и не так… Нельзя, чтоб Анжуйский дом мешал свою кровь с кровью Тюдоров, этих валлийских выскочек, уничтоживших последнего законного короля из рода Плантагенетов!

– Вы говорите так непонятно, крестная.

– О, если ты хочешь достичь чего-то, тебе предстоит многое узнать… и многое совершить. Или тебя устраивает та жизнь, которую ты ведешь?

– Нет! – Одиль в гневе топнула ногой, и тут же пожалела об этом. Следовало поберечь обувь. – Я– наследница старинного графского рода, и должна получить все, что причитается мне по праву.

– Это нетрудно сделать. Ты прекрасна собою, дитя мое. Стоит тебе появиться на одном из балов, которые устраивает принц, и все глаза будут устремлены на тебя.

– Но крестная, как я могу показаться на балу? У меня нет ни кареты, ни лошадей, ни свиты. Да что там! Посмотрите, в какие обноски я одета! Если каким-то чудом я попаду во дворец, слуги принца вытолкают меня, как замарашку.

– Это все нетрудно исправить.

– Вы можете привести меня в Анжерский замок?

– Нет, дитя мое. Когда-то я бывала там, и даже жила…. Но теперь дорога туда мне закрыта.

– Вы гугенотка, крестная?

– Что? Ах, это… ни в коем случае. Это учение отняло у нас, пожалуй, больше достойных, чем преследования инквизиции… нет, дитя, я не могу привести тебя во дворец, но ты можешь заполучить все сама. Если проявишь достаточно смелости.

– Скажите мне, что нужно сделать.

– Сознаешь ли ты, в каком краю живешь? Долина Луары – сад Франции, но что питает сады?

– Не знаю.

– Вода. Без нее сад был бы пустыней. Этот край процветает благодаря Луаре и прочим рекам и источникам. Они для здешней земли – что кровь для тела. Люди знали это в древности, и почитали источники вод, а также божеств-покровителей. Со временем мужчины забыли об этом, но женщины по-прежнему приходили на перекрестки и свершали ритуалы, и приносили жертвы.

Сердце Одиль болезненно сжалось. Язычество… лучше бы крестная оказалась гугеноткой.

– Известно, – продолжала госпожа Сен-Этьен, – что примерно полвека назад одна чужестранка, которая воспитывалась здесь и знала древний обычай, воззвала к Силам и попросила корону для себя и своих потомков.

– И получила?

– Дитя мое, имя «Анна Болейн» тебе ничего не говорит?

Одиль покачала головой. Ее занимало совсем другое.

– Значит, просить можно обо всем?

– Да. Но ты получишь именно то, о чем просишь. Анна Болейн просила короны – а не благополучия и долгой жизни.

Но… вы так и не сказали мне, что я должна сделать.

– Я расскажу тебе об этом, когда ты придешь ко мне.

– В ваше имение? Я там никогда не была.

– Ты отправишься туда в канун полнолуния. Я живу в лесу Веррер-ан-Форез.

Одиль не сразу представила себе, где это. Потом догадалась. Госпожа Сен-Этьен не зря носила такую фамилию; ее владения располагались возле городка того же имени. Там же находился и лес Веррер.

– Это же так далеко!

– Ненамногим дальше, чем Плесси-ле-Тур.

– Но туда я ходила с вами.

– Там я тоже буду с тобой. Не бойся, тебя встретят и проводят. Если же испугаешься испить из чистого источника, пепел и зола на всю жизнь станут твоим уделом.

* * *

Дочь ловчего, привыкшая жить в глуши, Одиль не боялась леса. Но все равно ей было страшно. Гражданские войны, терзавшие Францию, не миновали и благословенную долину. Однако во владениях главного ловчего никто бы не помел тронуть его дочь, страшась сурового нрава графа. Но что будет, если она повстречается с солдатами, неважно, чьими – короля, Лиги, или гугенотов, или просто с охотниками?

При всей своей наивности она знала, что. И никто не подтвердит, что Одиль знатного рода, и красота не будет ей защитой, наоборот… лучше десять раз повстречать в лесу голодного волка.

Но ни волков, ни охотников не было, а вот подошвы у туфель окончательно отвалились. Идти в них было невозможно, оставаться на месте – тоже, и Одиль пришлось сбросить проклятую обувку. Ступив босыми ногами на палую листву, в которой, как змеи, таились острые сучья, Одиль едва не заплакала от боли и унижения. В какой-то миг она готова была повернуть назад. Но нет. Если она, дочь графа де Монсоро, пустилась в путь, то дойдет до цели. И сделает все, чтобы ей не пришлось более никогда брести по темному лесу в страхе и одиночестве, раня ноги в кровь.

Совсем стемнело, и Одиль не представляла, куда идет. Проклятье! Ведь ее должны были встретить! Она не допускала мысли, что крестная обманула ее. Неужели она заблудилась? Ей снова стало страшно, особенно когда с ветки ближайшего дерева сорвался ворон и закружился над ее головой.

Одиль замахала руками, но настырная птица не улетала. Более того, словно бы на зов, слетелись другие вороны. Черный вихрь закружился во тьме, и кружилась голова от испуга… до того мгновения, когда Одиль вспомнила удивительно обученных лошадей крестной. Что, если она и птиц сумела также обучить.? И уверяя, что Одиль встретят, имела в виду вовсе не людей?

Карканье прекратилось, и луна выкатилась из-за туч. Одиль невольно подняла голову, и увидела на фоне белого диска черные силуэты. Тоже птицы. Но не вороны. Дочь ловчего не могла не опознать лебедей. А черными они кажутся, потому что ночь.

Вороны и лебеди… как странно…. Может быть, это знак? Решившись, Одиль пошла в ту сторону, куда летели лебеди. Вороны устремились туда же, снова подняв грай, и в карканье их Одиль послышалось одобрение.

Путь не стал легче, но страх ушел, и Одиль продвигалась гораздо быстрее. Временами ей чудилось, что она летит над травой. Да, под ногами была трава. Одиль выбежала на поляну … и вновь остановилась. Перед ней были развалины замка. Даже в сумраке можно было разглядеть, что разрушили его отнюдь не недавние войны. Древние камни заросли мхом и лишайником, оплетены плющом, выщерблены дождями и ветром.

– Это замок Веррер-ан-Форез, – услышала Одиль знакомый голос. – Он был построен Ренфруа Анжуйским восемьсот лет назад. – Госпожа Сен-Этьен вышла из-за разрушенной стены. – Здесь я нашла себе приют.

– Так ваш дом…

– Нет, не здесь…. Но ты выдержала испытание, и тебе нет нужды оставаться у этих развалин. Я провожу тебя и научу, что делать.

И они пошли вместе, и Одиль казалось, что кто-то еще сопровождает их. Тени мелькали между деревьев, кто-то шуршал в траве. Куницы, лисы? Может быть, за деревьями и в самом деле волки? Почему-то Одиль уже ничуть не было страшно. Другое занимало ее.

– Куда мы идем?

– К источнику… Сегодня ночь полнолуния. Луна правит приливами и отливами, а значит, всеми водами на земле, так же, как она правит кровью в теле женщины. Нынешняя ночь – ночь обновления вод. Да станет она ночью обновления крови!

Серебристая полоса воды высветилась в лунных лучах. И еще стоячий камень, на котором были выбиты какие-то странные знаки… не французский язык, не латынь… они даже на буквы не были похожи. На камне была чаша, темная, грубая, а в ней – нож с изогнутым лезвием.

– Ты должна была войти в источник, – сказал крестная.

Одиль послушалась приказа. Исколотым ступням было даже приятно прикосновение холодной воды. И ей не было жалко старого, истрепанного платья, заполоскавшегося по течению.

– Кровь, – произнесла крестная. – Кровь должна обновляться постоянно, иначе сила, заключенная в ней, исчезнет. Даже боги порой приходят к смертным, дабы смешать свою кровь с человеческой. И только клятвы на крови имеют силу.

Держа одной рукой нож, она зачерпнула воды из источника. Затем протянула нож и чашу Одиль.

– Ты должна пролить свою кровь в чашу.

Прежде, чем принять дары, Одиль расстегнула ветхое платье. Задумалась – но лишь о том, где рана не будет видна. И полоснула себя под левой грудью. Охнула от боли, но темная кровь закапала в чашу, замутняя прозрачную воду.

Одиль сделала большой глоток и не почувствовала вкуса.

– А теперь проси, чего ты хочешь.

«Новое платье, – готова была перечислить Одиль, – новые туфли… карету, слуг, дворец, досыта есть каждый день…»

Но вместо этого она осипшим голосом произнесла.

– Я хочу стать принцессой.

– Внезапно голова закружилась еще сильнее, чем прежде, Одиль охватила страшная слабость, и она едва не выронила нож и чашу. Но крестная забрала их, и выпила то, что в чаше оставалось.

– Кровь обновилась, – выкрикнула она. – Жертва принята!

И полоснула ножом по завязкам своего плаща. Тот упал и растворился в воде, как чернильное пятно. Под плащом на госпоже Сен-Этьен ничего не было. И тело ее поражало совершенной, нечеловеческой красотой. Кожа была столь бела, что луна, казалось, сияла ее отраженным светом. И волосы, рассыпавшиеся до колен, змеились по ветру, меняя оттенки в призрачном свете.

Затем она зачерпнула воды в чашу и плеснула ее на Одиль. Холод пробрал девушку до костей, но в этом было некое наслаждение. Она чувствовала себя так, словно ей дали выпить лучшего вина с виноградников Анжу.

Крестная воздела руки – и хлопанье множества крыльев было ей ответом. Птицы-провожатые, доселе парившие в вышине, по спирали стали спускаться к источнику. Они носились вокруг, вздымая воздух и воду, лебеди и вороны, и голова от этого кружилась еще больше, и Одиль с трудом осознала, что лебеди не выглядят черными, они и в самом деле черные. А затем они устремились к женщинам, обхватывая, обнимая их распростертыми крыльями; вороны – к госпоже Сен-Этьен, лебеди – к Одиль. Сердце Одиль забилось так отчаянно, что она потеряла сознание – или ей померещилось, а когда пришла в себя, то обнаружила, что не упала, а вот птицы исчезли. Самое же главное – одета Одиль была не в прежние обноски, а в роскошное черное платье из лионского шелка. Волосы сами собой сложились в замысловатую прическу, увенчанную током с лебедиными перьями, шею охватывало ожерелье из черного жемчуга.

Госпожа Сен-Этьен, стоявшая напротив, была в платье из рытого бархата, тоже черном, расшитом рубинами и гранатами. Странным образом подолы платьев не намокали в воде, но все же Одиль поспешила выбраться из ручья на берег.

При виде этой поспешности крестная рассмеялась.

– Да, верно, нам нужно торопиться. Идем же!

Когда они вернулись на поляну, там дожидалась карета, роскошнее которой Одиль никогда не видела (впрочем, видела она не так уж много), запряженная черными лоснящимися лошадьми. Ее охраняло шесть вооруженных слуг, – не лишняя предосторожность в нынешнее опасное время. На боку у толстого кучера висел тесак, а за поясом был пистоль.

– Садись, дитя мое. Эта карета отвезет тебя в Анжер, на бал, что нынче дает принц Франсуа.

Один из слуг, спешившись, приоткрыл дверцу кареты. Одиль приподняла подол, чтобы ступить на лесенку, и остановилась.

– Все пропало, крестная. Я не могу ехать на бал босиком.

– Об этом мои слуги тоже позаботились. – Крестная протянула Одиль пару крохотных туфелек.

– Какие легкие!

– Да, дитя. Твои ноги устали и изранены, потому я даю тебе туфли из меха и пуха. В них тебе будет покойно. Поезжай, но помни: чтоб осуществилось твое желание, дано тебе три ночи, пока полная луна стоит высоко в небе. Обновлением крови моя сила увеличилась, но все же она имеет пределы, поэтому с рассветом ты должна возвращаться. Только когда принц назовет тебе своей невестой, чары закрепятся. Ты поняла меня? А теперь езжай.

* * *

Он не был писаным красавцем, Эркюль-Франсуа де Валуа, герцог Анжуйский и Алансонский, граф Фландрский, наследник французского престола. То есть, от рождения, возможно, и был. Говорили, что в детстве он был сущим ангелочком и много превосходил миловидностью старших братьев. Но безжалостная оспа изрядно повредила этой миловидности. И столь же безжалостно смеялись над его рябинами враги, хотя, честно говоря, из каждой дюжины французов вряд ли у половины лица были не обезображены оспой. Да что враги! Королева английская прозвала своего молодого поклонника «принц-лягушонок». Но это его ничуть не смущало. Узкоплечий, рыжий, рябой, принц Франсуа не пропускал ни одной юбки. Ему даже приписывали связь с родной сестрой, прелестной, но легкомысленной Маргаритой Наваррской. Впрочем, то же самое болтали о Марго и других ее братьях, в том числе нынешнем короле – до того, как тот стал категорически предпочитать мужчин. Говорили, что Франсуа не обошел вниманием ни одну фрейлину «летучего отряда» своей матушки. А королеве Елизавете в знак галантного внимания он подарил подвеску в виде лягушонка, выточенного из изумруда. Надо сказать, что дамы не оставались равнодушны в ответ – ведь поведение принца составляло столь приятный контраст с нынешними привычками его величества! А королева в качестве ответной любезности не только украсила портретом Франсуа свой молитвенник, но и приказала отрубить руку наглому писаке, посмевшему выпустить против принца злобный памфлет.

Что же тогда говорить о провинциальных красавицах! Все они пытались заслужить благосклонность его высочества, когда он приезжал в свои владения. Столь откровенно, что принцу Франсуа это уже несколько прискучило. Но, когда в разгар бала в зале появилась никому не известная красавица, скука принца испарилась сама собой. Роскошный черный наряд гостьи как нельзя лучше оттенял белую кожу, темные волосы и зеленые глаза. Походка ее была необыкновенно легка, и принц приглашал ее на один танец за другим. Но вопрос, кто она, красавица ответила лишь, что род ее не уступит знатностью никому из собравшихся во дворце. Возможно, она преувеличивала, но в том, то незнакомка принадлежит к знати, у принца не было сомнений. Но почему же тогда он не встречал ее раньше? Представительницы знатнейших родов Франции были известны ему наперечет. Может быть, иностранка?

Дамы взирали на счастливицу, танцевавшую с принцем, с ревностью и завистью. Но некая пара глаз следила за Франсуа и его избранницей с особым вниманием. Статная белокурая дама прикрывала лицо маской – на балах это допускалась. Она не танцевала, хотя немало кавалеров старались пригласить ее, в особенности на высокую вольту. Этот танец славен тем, что кавалер крепко обнимает даму и кружит ее, подняв над полом. Блондинка в маске была несколько полнее, чем требовали каноны красоты, установленные Екатериной Медичи для своих фрейлин (как известно, та, чью талию нельзя было свободно обхватить двумя ладонями, безжалостно изгонялась из рядов «летучего отряда»), но кавалеров именно это обстоятельство и привлекало. Однако, встретив взгляд из-под маски, они неизменно отступали.

Когда под утро, утомленный танцами, Франсуа отошел, дабы освежиться вином, красавица исчезла так же неожиданно, как появилась. Принц послал разузнать о ней своего лютниста Орильи, который совмещал, помимо сугубо музыкальной, должности секретаря, сводника и главы шпионской службы, но тот не смог ничего сказать точно.

– Ее выезд и в самом деле свидетельствует о богатстве и знатности. Но вот герб на карете стражники не смогли описать…. Что вы хотите, монсиньор, солдатня…. Одни утверждают, что на гербе была крылатая змея, а другие – черный лебедь. Крылатая змея, помнится, была в гербе у Лузиньянов, а лебедь есть в гербах многих родов… Баварского, например… правда, там он белый…. Возможно, кто-то из католических князей Германии пытается начать с вами свою игру…

Но принц пропустил мимо ушей последнюю часть фразы.

– Лузиньяны? Короли Кипра? Но ведь род пресекся сто лет назад?

– Кажется, потомки по женской линии еще здравствуют…если монсиньору угодно, я наведу справки.

Принц рассеянно кивнул.

– Странно. Ведь Лузиньяны всегда считались южанами, но они изначально из здешних краев…. В родстве с первым Анжуйским домом, Плантагенетами, сьерами де Ланже…. Кстати, – его мысли сделали скачок, – какое отношение к ним имеет Юбер Ланже, которого присылает к нам Вильгельм Оранский?

– Насколько мне известно, никакого. Он низкого происхождения, но имеет большое влияние среди гугенотов.

– Порученец Вильгельма Молчаливого, как же…

– И наставник Филипа Сидни, одного из вождей английских протестантов…

– …а также зятя Уолсингема. Они оба беспрестанно настраивают против меня Елизавету. Если Ланже как-то сумеет повлиять на Сидни и Уолсингема, разъяснив им, что я – опора их единоверцев во Фландрии, возможно, вопрос о женитьбе сдвинется с мертвой точки…

Погрузившись в пучину политики, принц забыл о неизвестной красавице. А вот она о нем не забыла.

–

– Он мне не нравится. У него руки холодные. – Одиль фыркнула. – Принц-лягушонок!

Девушка не помнила, как оказалась дома. Должно быть, задремала в карете. А когда проснулась, то была в собственной постели, Жакмета возилась у очага. Крестная сидела в кресле, как прежде, кутаясь в плащ. Наряд из черного шелка исчез, лишь меховые туфельки стояли у постели.

Уже давно наступил день, но окна были прикрыты ставнями, и в доме царил полумрак.

– Ты хотела быть принцессой, значит, тебе нужно выйти замуж за принца. Франсуа Анжуйский – единственный принц крови во Франции, и он не женат. А что руки холодные, что поделать – у нынешних Валуа разжижена кровь. Ведь они изначально были слабой ветвью рода. Так же, как урбинские Медичи. Если бы королева Екатерина принадлежала к ветви нынешних герцогов Тосканских, потомков Большого Сатаны, это могло бы спасти ее детей. Но смешение двух слабых ветвей губительно…

– Сатаны? – с тревогой спросила Одиль.

– Успокойся, дитя, это всего лишь прозвище Джованни деи Медичи, храбрейшего полководца. Если б он не погиб молодым, судьба Италии, а то и всей Европы могла быть иной. В его жилах текла сильная кровь, кровь матери, Тигрицы Романьи. Младшие Медичи, его потомки, стали Великими герцогами…

Одиль подивилась, что крестная с таким знанием говорит об истории чужой страны, но потом вспомнила, что госпожа Сен-Этьен долгое время прожила в Италии.

– Крестная, зачем вы уезжали? – неожиданно для себя спросила она.

– Я искала… говорили, будто в Аквиле живут потомки первого Анжуйского дома. Но увы, это оказалось лишь легендой. И мои надежды создать новый Анжуйский дом связаны лишь с тобой., Одиль. Подумай, разве это не великое предназначение? А что до прочего… ты ведь помнишь сказку о принце-лягушонке?

– Конечно, помню… – Одиль хотела сказать, что это всего лишь сказка, но осеклась. После того, что произошло вчера, говорить такое было по меньшей мере глупо.

– Вот видишь. Быть может, твоя любовь сможет превратить лягушонка в прекрасного принца.

Из-за ставен они не услышали приближавшегося цокота копыт, и не увидели всадника. Когда в дверь забарабанили, Одиль сжалась под одеялом. Но после того, как Жакмета открыла дверь и на пороге показался крепкий мужчина с лицом, изрезанным морщинами и копной седых волос, она обрадовалась. Тому, что исчезло чудесное плате. Теперь он не сможет донести той, кто его послал. На всякий случай Одиль приспустила с постели край одеяла, чтоб закрыть туфли.

– Госпожа графиня сослала меня осведомиться о здоровье мадемуазель.

Жакмета прокаркала что-то в ответ насчет того, что мадемуазель лежит в постели, и негоже мужчине входить в дом.

– Все равно, я должен ее видеть.

Жакмета растопырила руки, чтоб прекратить дорогу, но вошедший решительно оттолкнул ее.

– Я здесь, Граншан, – слабым голосом отозвалась Одиль. – Я больна и не встаю с постели.

– Вот как? – вошедший прищурился, словно пытался разглядеть, не подменили ли девушку. Затем его взгляд перебежал на госпожу Сен-Этьен. – А это еще кто?

– А вы кто, сударь, осмелюсь спросить?

– Это Граншан, дворецкий моей мачехи, – вместо него ответила Одиль.

– Я, сударь, бедная странница, собирала в лесу целебные травы. Эта добрая старушка позвала меня на помощь, когда ее госпожу поразила лихорадка. И я вторые сутки не отхожу от нее ни днем, ни ночью.

– Стало быть, вторые сутки лежит… что ж, моя милостивая госпожа выражает заботу о здоровье и пропитании своей подопечной. – Он извлек из-под плаща небольшой полотняный мешок, бросил его на пол и вышел.

Жакмета, кряхтя, подняла мешок, водрузила на стол и развязала. Одиль, приподнявшись в постели, глянула ей через плечо.

– Горох! – с отвращением произнесла она. – Этим она меня и кормит – горох, фасоль… ее свиньи едят лучше, чем я.

– Ничего, дитя, тебе больше не придется есть эту грубую пищу.

– Но… по правде говоря, я совсем не голодна. – Удивительно – прошли почти сутки с тех пор, как Одиль ела в последний раз.

Крестная как будто угадала ее мысли.

– Так и должно быть. Это вновь обретенная тобой сила поддерживает тебя. Поднимайся, скоро вечер, и тебе снова пора ехать в Анжерский замок. Но можешь ли ты показаться в одном и том же платье? Нам следует придумать что-то новое.

Одиль села, подняла туфельки с пола.

– Крестная, если я буду идти через лес, они совсем износятся. И этот белый мех запачкается.

– Нет… ты уже прошла испытание, сегодня я буду с тобой, и тебе не придется сбивать ноги. А платье… я придумала! Этот гадкий горох найдет себе применение. Прошлой ночью мы призывали моих птиц, но есть и другие, которых можно просто приманить. На балу на тебе будет новый наряд, переливчатый, как голубиная грудь!

* * *

– Он уже предложил тебе руку и сердце, дитя мое?

– Нет. Он только спрашивал, увидимся ли мы завтра… то есть уже сегодня.

– Странно. Раньше такие вещи делались быстрее. О чем же вы говорили?

– О разных вещах. О том, что он предполагал, будто я из Испании, ибо при испанском дворе принят черный цвет. Но теперь он так не думает. Спрашивал, не принадлежу ли я к одному из германских княжеских родов. Это его кровно затрагивает. Ведь Франсуа не только герцог Анжуйский и Туреньский, и граф Фландрский, он еще маркиз священной Риской империи Германской нации, и герцог Люксембургский…

– Вот как? Зигрфрид тоже был герцогом Люксембургским.

– Какой Зигфрид?

– Он правил через двести лет после Ренфруа… и за двести лет до Фулька… впрочем, я перебила тебя.

– Он спрашивал, меня, буду ли я на вечерней службе в Анжерском соборе. Он-то намерен там быть. Ведь враги вечно попрекают его тем, что он ради фламандской либо английской короны готов отречься от истинной веры. Потому принц вынужден поддерживать свою репутацию доброго католика. А потом приглашал меня в свои покои, говорил о каком-то кубке…

Госпожа де Сен-Этьен расхохоталась, откинув голову. Ибо поэты посвятили немало строк (процитировать кои не представляется здесь возможным) знаменитому кубку принца, на котором были изображены всевозможные любовные утехи людей, богов и животных, запечатленных в самых замысловатых позах. Дамы и девицы, получившие приглашение посмотреть на кубок, хорошо знали, что их ожидает.