Текст книги "Не будите спящую принцессу"

– На чем-нибудь летит, или сам по себе? – уточнила я.

– Сам… сама по себе… медленно так, будто плывет по ветру… а ветер был слабый.

Это было странно. По моему личному опыту, демоны передвигались довольно быстро. На всякий случай я еще спросила:

– Высоко летел?

– Высоко… чуть пониже крыши…

«И как раз на уровне второго этажа. То бишь форточек».

– Госпожа Мюсли, я не сомневаюсь, что вы видели сверхъестественное явление. Но вы уверены, что это был именно демон?

– Не уверена, – всхлипнула она. – Я не знаю, на кого похожи демоны. Может, это было привидение. Я точно помню, что оно просвечивало насквозь.

А это был отнюдь не показатель. Встречала я таких призраков, которые вовсе не просвечивали, и в темноте вполне могли сойти за живых.

– И что же было дальше?

– Не знаю. Я испугалась и убежала в дом… я ведь не знала, что господина Шнауцера убьют… Я рассказала Гансхену-Фрицхену, а он выбранил меня за глупость. И он прав… ведь в Киндергартене нет ни демонов, ни привидений.

«Теперь, наверное, уже есть», – подумала я.

– А как выглядел этот ваш демон… или привидение?

Она всплеснула руками.

– Вот это и есть самое ужасное! Он… оно выглядело как маленькая девочка!

– Какая девочка? – озадачилась я.

– Самая обычная. В чепчике, в простом платье, в полосатом передничке…

Это было что-то новое в демонической практике. Впрочем, мой опыт общения с демонами был невелик.

– И вот еще что, госпожа Мюсли. Вы рассказали о том, что видели, господину ван Штангену или кому-либо из его приставов?

– Ни в коем случае! Гансхен-Фрицхен запретил мне это! Он сказал: «Мало ли что тебе примерещилось – ни слова о том столичному дознавателю! Он живо поймет, что ты рехнулась, и отправит тебя в Букиведен, в лечебницу святой Шизгары, и ты опозоришь всю нашу семью!» И я не знаю, что мне делать… вдруг я и в самом деле помешанная? И меня ждет дом святой Шизгары… а там, говорят, помешанных сажают на цепь, и бреют им головы, и бьют палками, а это так страшно!

Я в растерянности смотрела, как она рыдает. Не к доктору же ее вести, на доктора Обструкция надежда плоха. Хотя, кроме медицины, есть еще один традиционный способ…

– Но священнику муж ваш ничего не запретил рассказывать?

Она закивала.

– Вот и хорошо. Сходите в храм, помолитесь присноблаженному Фогелю, поставьте свечку… и вам станет легче.

Лично я никогда не практиковала подобные методы психотерапии, но от других слышала, что это помогает. Поскольку госпожа Мюсли не возражала, я подхватила ее за пухлый локоть, вывела из кондитерской и повлекла по направлению к храму.

«Сдам ее на руки отцу Суперстаару, а он сумеет утешить страдалицу».

Отец Суперстаар был занят. Он руководил детским хором, выпевавшим какой-то гимн. В Киндергартене никаких нововведений по части религиозных песнопений не признавали, и ничего подобного благочестивой песенке «Приоресса по имени Анна», достававшей меня по всей империи, здесь нельзя было услышать. Исполнялись хоралы, восходящие едва ли не к Перворимской империи, вроде того, что звенел сейчас под сводами церкви святого Фогеля.

 
Я могилку другу копал,
А зарыть его нелегко.
Долго я возился и потел,
Но зато зарыл глубоко!
 

Я с удовольствием слушала величественный старинный напев, в отличие от госпожи Мюсли, которая сразу проследовала к образу Трудного Детства и пала перед ним на колени.

Ректор, отпустив детей на перерыв, подошел ко мне.

– Добрый день, сударыня. А мы тут репетируем…

– Готовитесь к состязанию церковных хоров?

– Нет, к похоронам. Господин бургомистр дал понять, что вскоре по прибытии столичного дознавателя скорбные останки несчастного нашего согражданина будут преданы земле…

– А хор будет петь.

– Вот именно! Все будет устроено по первому разряду! Ведь господин Шнауцер был одним из наиболее уважаемых наших прихожан.

«И какая-то часть его состояния, скорее всего, по завещанию отойдет этому приходу, – подумала я. При том, что не хотелось бы вносить отца Суперстаара в список предполагаемых убийц. – Священник-убийца – это дурной тон. Хотя, быть может, я и не права…»

– Но я вижу, что одна из моих прихожанок нуждается в пасторском ободрении, – прервал Суперстаар мои размышления. – Пойду, поговорю с ней.

«Что ж, для этого я сюда госпожу Мюсли и привела. Но и у меня найдется здесь занятие. Про Шнауцера я прежде спрашивала у взрослых, а вот что скажут о нем дети?»

Я вышла в церковный двор, и ребята тут же устремились ко мне. Даже в тихом, мирном и добропорядочном Киндергартене мальчишки обожают оружие, а у меня был настоящий меч и настоящий кинжал (по правде говоря, кинжалов, как и ножей, было несколько, но не все они на виду). Обычно родители запрещали детям канючить разрешения подержать оружие, но сейчас родителей поблизости не замечалось, да и ректора тоже.

Выслушав хоровое исполнение просьбы: «Тетенька милиса, а можно подержать меч/кинжал/вон тот маленький ножик», я сказала:

– Разрешу, если вы расскажете мне про Шнауцера… про того дядьку, у кого на похоронах вы должны петь. Знали его?

Знали, знали, еще как, оказывается, они его знали. Мануфактур-советник не часто выходил в свет, но уж если это с ним случалось, не упускал случая пообщаться с подрастающим поколением. И воспоминания у поколения были на редкость схожие. Без всякой признательности к покойному. Основной характеристикой ему служили термины «гад» и «злобный старикашка».

– И в чем его гадство выражалось?

– А все учит-учит, нудит-нудит…

– Того не моги, этого не моги, туда нельзя, сюда нельзя!

– И родителям стучал…

– Ага, а если камнями кидаешься или бегаешь, он тростью по рукам – раз! По ногам – раз!

– А вот с этой цифры поподробнее, пожалуйста…

Как выяснилось, тростью мануфактур-советник учил не всех детей, что попадались на его жизненном пути. Только тех, у кого родители были победнее и не отличались влиянием в киндергартенском обществе. Остальные получали устное взыскание.

– Это правда, милиса, – пропищал поблизости от моего локтя знакомый голос. Принадлежал он Фикхен. – А еще ухи крутил. Бывало, как придет к господину бургомистру, как попадешься ему, так сразу за ухо – цап! И крутит с вывертом, и шипит: «Будешь вертеться, будешь безобразничать, будешь языком болтать – голову оторву!»

Я посмотрела на Фикхен. Отстегнула один из кинжалов и протянула мальчишкам – пусть знают, что некоторые взрослые выполняют свои обещания, особенно если это им выгодно.

– Нате, ребята, поиграйте, только не порежьтесь. – И, пока они баловались с железкой, спросила у Фикхен: – А ты что здесь делаешь? Ты же вроде в церковном хоре не поешь?

– Не пою. Туда девочек не берут. Меня господин к ректору прислал. Я должна сказать, что господин Вассерсуп сказал, что столичный господин сказал, что похороны можно делать через три дня.

– Ну-ну. Неужели ван Штанген считает, что расследование можно завершить в столь краткий срок? Или тело жертвы для дальнейшего хода следствия уже не нужно?

«То-то детишки порадуются…»

Во дворе появились Суперстаар и госпожа Мюсли. Воззрившись на своих хористов, ректор немедленно забыл о прихожанке.

– Дети, что это у вас? Какая гадость! Оно же острое! Им же можно поцарапаться! Немедленно верните, откуда взяли! И вообще, перерыв закончен! Репетиция продолжается!

Покуда ректор загонял детишек обратно, а я привешивала к поясу кинжал, господа Мюсли подошла ко мне.

– Вы были правы, милиса. Молитва и душеспасительная беседа пошли на пользу… – И вдруг она завизжала, тыча пальцем в Фикхен: – Она! Демон!

Девочка шарахнулась и спряталась за мою спину, я же, выхватив из пальцев госпожи Мюсли смятый носовой платок, заткнула им вопящий рот (см. полковник Грушин, «Трактат о кляпах», раздел «Мягкие варианты»). Картинка, думается, получилась еще та, похлеще фигуры в новомодном танце, да благодарных зрителей, по счастью, не нашлось.

– Вы что, сударыня? Это же Фикхен, служанка бургомистра!

– Но это она, – пробубнила дама сквозь ткань платка. – Я узнала ее. Это она летела к дому Шнауцера.

– Посмотрите внимательней! Это девочка – из плоти и крови, из мяса и костей. Разве она может летать, подгоняемая ветром?

– Но она похожа…

– Разве она просвечивает?

Фикхен, осознав, что бить и драть за уши ее не будут, или, по крайней мере, не сейчас, выглянула из-за меня. Я тоже повернулась к девочке, убрав платок ото рта госпожи Мюсли.

– Не просвечивает… совсем не просвечивает, – растерянно произнесла дама.

– И сейчас ведь день, а вы, наверное, слышали, да и сами убедились, что демоны и привидения являются только во тьме ночной, ибо свет солнца для них непереносим.

Тут я врала. Отдельные разновидности и демонов, и призраков отлично себя чувствуют днем, в чем я имела несчастье убедиться. Но собеседнице об этом знать было незачем.

– Да… солнышко светит…

– А главное – если бы девочка была связана с нечистой силой, разве она могла бы находиться в святом месте? Да ее бы сожгло и скрючило! Вот посмотрите, что с ней будет, если она в церковь войдет! Фикхен, тебя послали с поручением к ректору? Так что стоишь, чего ждешь?

Девочка рысцой побежала по двору. Прежде, чем переступить через церковный порог, она с любопытством оглянулась. Но ничего интересного она не увидела.

– Выходит, я ошиблась… но вы должны простить меня. После того ужаса, что я узрела, в любой горничной начинаешь видеть демона.

По щекам госпожи Мюсли вновь заструились ручейки, правда, совсем мелкие по сравнению с предыдущими.

Я вернула ей платок.

– Не стоит расстраиваться. Возвращайтесь домой, приготовьте пироги с вишнями, попотчуйте супруга, поешьте сами, выпейте шерри – и все забудется.

Она просияла.

– Вы правы. Пироги – это прекрасно. – И она поспешила прочь, весело крикнув: – Увидимся на похоронах!

– Увидимся, – пробормотала я.

Пироги – это действительно средство от многих проблем, и если бы я сама умела пользоваться лекарством, которое так уверенно прописала, может, и мой брак не распался бы. А шерри мне уже начало надоедать.

Но не будем отвлекаться. Я не должна была позволить госпоже Мюсли поднять шум. Ректор Суперстаар – милейший человек, но все-таки священник, а у них у всех есть предрасположенность к охоте на ведьм. И неизвестно, одолеет ли эту предрасположенность местная убежденность в том, что в Киндергартене никакая нечисть не проживает.

Что характерно – у меня самой такой убежденности не было.

Я внимательно следила за Фикхен во время сцены, устроенной заполошной дамой. И – тут я за свои слова отвечаю – видела: девочка напугалась только оттого, что на нее внезапно закричали. А потом ее испуг и вовсе прошел, осталось лишь любопытство. И я поверила бы, что госпоже Мюсли все примерещилось, и Фикхен не имеет никакого отношения к этой истории, если бы…

Если бы за минуту до того девочка не рассказала мне об угрозе, которой стращал ее мануфактур-советник.

«Голову оторву!»

А потом голову оторвали ему самому.

Я не знаток в науке заклятий, но во времена службы в Магическом банке Голдмана азам обращения с силой слова меня обучали. В частности, я узнала о правиле тройного проклятия. Это, стало быть, если накладываешь на кого-либо проклятие без достаточных на то оснований, оно впоследствии обернется против тебя с утроенной силой. «Прежде, чем язык распускать, вы должны предугадать, чем слово ваше обернется!» – говаривал мой бывший начальник, эльф Финалгон. И получается так: угроза Шнауцера, выраженная метафорически, сработала как проклятие и обернулась против него самого в буквальном смысле.

Стоп. Не складывается. Чтоб правило сработало, нужно, чтоб вначале исполнилось проклятие первоначальное. Это во-первых. Во вторых, для исполнения проклятия нужен посредник, проводник силы. Представить, что голова может у кого-то оторваться сама – все равно, что представить, будто на эту голову способен невесть откуда сам собой свалиться кирпич.

Может, Профанаций Шнауцер еще к кому-то обращался с этой угрозой? Вряд ли у него был по данной части богатый репертуар.

Все так, но госпожа Мюсли видела определенного ребенка.

Девочку Фикхен.

И здесь мы подходим к единственному исключению из тех условий, что я перечислила выше.

Можно отразить направление проклятия до того, как оно сбылось, и перенаправить его на первоисточник. Но для этого надо быть колдуном. Или ведьмой. А в Киндергартене ни тех, ни других не водится.

Или все-таки водится, несмотря ни на что? Недавно завелись, еще не достигли зрелого возраста?

Ладно, предположим, что малютка Фикхен – ведьма. Но ведь госпожа Мюсли видела не ее. Она видела призрак Фикхен. Точнее, поскольку у живого человека призрака быть не может – астральное тело.

Это что ж получается? Фикхен пустила свое астральное тело погулять, а оно залетело в дом Шнауцера, оторвало голову мануфактур-советнику, или, в крайнем случае, отперло дверь настоящему убийце?

Способен ли на такое сгусток бесплотной субстанции?

Ну, призраки, с которыми я сталкивалась о прошлом годе, еще и не на такое были способны. Убивать живых людей они точно могли.

Однако это были не обычные призраки. Они появились на этом свете в результате направленного использования мощного некромантского артефакта и злонамеренных действий опытного мага-ренегата.

Что мы имеем в результате? Не обязательно, чтоб Фикхен была ведьмой. Но магическое воздействие непременно должно иметь место.

Только откуда взяться магическому воздействию в Киндергартене? То есть в его наличии теперь вряд ли можно сомневаться, но определить, откуда оно исходит, я пока не могу. Образования не хватает. Если бы в Киндергартене был хотя бы один действующий хрустальный шар, я бы связалась по нему с Абрамелином, и старый маг бы меня проконсультировал. А так приходится, как обычно, полагаться лишь на собственные силы.

И начать надо с того, чтобы проверить Фикхен и ее почтенную матушку.

Тут как раз и объект моих размышлений появился в поле зрения, закончив с поручением для отца Суперстаара.

– А ведь важные дела тебе теперь получают, Фик, – сказала я.

Девочка приосанилась.

– Не боишься, что по пути мальчишки нападут?

Осанка исчезла.

– Боюсь… Они за косы дергают… и обзываются… все потому что фаттерхен у меня умер, заступиться некому. Вот и дядька этот, которого убили…

Казалось, она вот-вот заплачет. Довольно с меня на сегодня женских слез, не хватало еще детских.

– Ладно. Давай-ка я тебя провожу.

Фикхен мгновенно повеселела.

Сдав Фикхен на руки матушке, мне ничего не стоило напроситься на чай с пирогами. Тем более, что напряженная умственная деятельность не позволила мне сегодня полноценно подкрепиться во время предыдущего перекуса в «Сюрпризе Киндера».

За чаепитием я навела разговор на Фикхен. А известно, что любая мамаша не упустит случая поболтать о своем чаде. И вдовствующая госпожа Грох, экономка бургомистра, исключением не была. Я многое узнала об ее обожаемой доченьке – начиная с болезней, коими Фикхен болела до того, как у нее прорезались зубки, и до ее поведения на прошлой неделе. И либо Грохша была гениальной актрисой, которой место не на кухне, а на сценах императорских театров, либо я ничего не понимаю в колдовстве, но никаких признаков того, что Фикхен и ее мать владеют тайными знаниями, я не заметила. Единственное, что меня заинтересовало, было следующее: госпожа Грох поведала, что в последние месяцы Фикхен мучили дурные сны, она плакала и кричала по ночам. Но, слава присноблаженному Фогелю, теперь ее милая малютка снова спит спокойно, как и подобает детям ее возраста.

– А вы спите в одной комнате?

– Конечно. С нашим скромным достатком надо радоваться и тому, что добрый господин Вассерсуп выделил нам комнату. Кухарка – та ночует здесь, на кухне, а конюх, само собой, при конюшне.

Я задала еще один вопрос:

– Давно ли Фикхен перестали мучить страшные сны.

Госпожа Грох не могла вспомнить сразу, я же напряженно ждала ответа. Но он оказался не таким, каким предполагался.

Нет, дата избавления не совпадала с убийством Шнауцера. Избавление произошло раньше. После праздника стрелков.

После этого мне ничего не оставалось, кроме как откланяться. Беседовали мы, как упоминалось выше, на кухне, однако проводить меня с черного хода экономка не решилась. Все-таки я к прислуге не относилась. Она повела меня через прихожую. И там я столкнулась с хозяином дома.

И если б только с ним! Бургомистра сопровождали ван Штанген и три белобрысых шкафа – несомненно, пресловутые Вайн, Вайб и Гезанг.

Вассерсуп, увидев меня, смутился. Возможно, ему было неловко, что он фактически отстранил меня от расследования. А может, все было гораздо проще, и он боялся того, что я учиню в его доме публичную ссору с дознавателем.

– Добрый день, сударыня, – пробормотал он.

– И вам того же.

– Вынюхиваете по кухням и людским? – осведомился ван Штанген. – Удовлетворяете женское любопытство?

Вайн, Вайб и Гезанг дружно всхрюкнули. Должно быть, глагол «удовлетворять» в сочетании с прилагательным «женское» вызывал у них какие-то свои ассоциации.

– Отнюдь. Я пришла к вам, господин Вассерсуп, попросить разрешения на работу в городском архиве.

– Зачем?

– Интересуюсь историей Киндергартена. Какой-либо закон это запрещает?

Все присутствующие воззрились на ван Штангена.

– Нет, – ответил тот после паузы.

Вассерсуп вздохнул.

– Хорошо. Сейчас дам вам записку к Пулькеру, он вас проводит к архивариусу.

На том мы и простились.

Моя просьба являлась не простым предлогом, чтоб выпутаться из неловкой ситуации. Мне и впрямь пришло в голову покопаться в архиве. Разве не нашла я разгадку Армии Теней в библиотеке храма Края Окончательного? В Киндергартене библиотеки не было, а вот архив, как я успела узнать за время своего пребывания здесь, имелся, причем примыкал он непосредственно к ратуше, и хранились там исключительно документы городского самоуправления. Вдруг где-нибудь среди них отыщется нечто, объясняющее феномен отсутствия чародейства и волшебства?

«Догадался ли ван Штанген о моих намерениях? Похоже, еще нет. Но он вполне способен о них догадаться. Не надо его недооценивать. И тем более не стоит надеяться на его благожелательность».

В тот день архив оказался уже закрыт, поскольку за моими хождениями незаметно наступил вечер. Так что своей цели я достигла лишь на следующее утро. И цель эта меня разочаровала.

Архив города Киндергартена не выдерживал никакого сравнения с библиотекой храма Края. Не то чтоб документы там валялись в беспорядке… но давно я так не чихала и не кашляла. За библиотекой храма, в то время, когда я там побывала, никто не следил из-за почти полной гибели братии. Но, должно быть, служители Края наложили на свое книгохранилище какое-то мощное заклинание, предохраняющее от пыли и регулирующее доступ свежего воздуха. Архив Киндергартена размерами был гораздо меньше, зато пыли там наросло не в пример больше. Архивариус Танцмейстер по причине дряхлости лет и множественных болезней обязанностями пренебрегал, а нанять кого-нибудь провести влажную уборку в городском совете не сообразили.

Но не это было причиной моего разочарования. Весь день и часть следующего я потратила на разбор документов. Городской совет Киндергартена был чрезвычайно скрупулезен. Каждая черепица, пошедшая на починку крыши ратуши, каждый галлон целебной воды, доставленной из источников Киндербальзама, дабы отцы города могли на заседаниях освежать иссушенные дебатами глотки – все было документально оформлено. Но к тому, что я хотела знать, здесь не относилось ничего. Это не означало, что искомого документа вообще не существовало в природе. Но в архиве хранились документы только за последние сто лет! А магия, судя по всему, исчезла в Киндергартене раньше.

Я растолкала дремавшего в углу Танцмейстера и спросила: «Куда девались более ранние документы? Их что, уничтожили?»

Архивариус долго не мог уразуметь вопроса, тараща на меня мутные выцветшие глазки, а поняв, возмущенно запыхтел.

– Как можно! В нашем городе архивы не уничтожаются!

– Куда же они деваются, в таком случае?

– Их пересылают в другие архивы…

– В какие?

– Не знаю… в большие. Наверное, в столицу. А может, в храм какой-нибудь. А может, и в разные рассылают по частям… как городской совет решит. Не знаю. При мне этого не было.

И он снова задремал. Ясно было, что внятного ответа я от архивариуса не дождусь. И меня настиг облом.

«Что ж, если старый архив и впрямь отправлен в Букиведен, у ван Штангена есть шанс опередить меня. Если он разгадал мои замыслы… если послал соответственный запрос… если он вообще прибегает к таким методам, мне ведь неизвестно, чем он занят в эти дни.

А почему, собственно, я решила, что истина скрыта в архивных документах? Только потому, что местные чиновники имеют обыкновение все записывать?

И как я себе это представляю? «В лето от основания Второримской империи… городской совет Киндергартена под председательством бургомистра NN большинством голосов постановил: не быть магии в Киндергартене».

И если раньше была магия, то как решил совет – и не стало магии…»

Ах, если бы в Киндергартене имелся какой-никакой завалящий историк! Увы, такого товару в здешнем богоспасаемом граде не водилось. И такой бесполезной дисциплине, как история, в здешних школах не обучали.

Но историки водятся в других местах! Даже на территории Великого герцогства Букиведенского. А ежели историк чего интересное прослышит, он это беспременно в книжечку поместит и книжечку эту тиснет! И если библиотеки в Киндергартене нет, то книжная лавка имеется. И коли мне сегодня судьба пылью дышать, пойду-ка я туда.

…«Не стоит также пренебрегать сборниками предсказаний, – думала я по пути в лавку. – Всякие пророки обожают делать предсказания, и чем дурнее это предсказание звучит, тем лучше оно запоминается. Скажем, так: «И рек некий зломудрый волхв: скорее вода в озере Киндербальзам закипит, чем исчезнет магия из города! Но с приходом на стогны Киндергартена святого… ну, предположим, Фогеля, вода в озере закипела, и был сей волхв посрамлен своим же прорицанием».

Однако в книжной лавке меня ожидал второй облом за последнее время.

Сама книжная лавка была причудой местного бакалейщика Остерегайтиса. И основной доход Остерегайтис получал от бакалеи, на одних книгах его дело живо бы зачахло. Но он почему-то считал, что книги придают его торговле некое благородство.

Сам Остерегайтис был занят с покупателями в бакалее, и бледный приказчик проводил меня в книжную лавку – маленький пристрой к главному зданию, отделенный от него лишь перегородкой. Книг в лавке имелось довольно много. Целый шкаф, ростом с Гезанга. Я бывала в королевских дворцах, обладающих меньшими книжными собраниями. Увы, несмотря на стремление к благородству, Остерегайтис был человеком глубоко практичным и выставлял на продажу только те книги, что могли найти спрос у его сограждан. В основном это были разнообразные лечебники (включая конские и коровьи) и собрания хозяйственных советов с названиями типа: «Рачительный попечитель», «Наилучшая в свете повариха» и «Как обустроить свой дом, не потратив ни гросса из собственного кармана».

Картину несколько разнообразили с полдюжины разнообразных рыцарских романов о паладинах Хромом, Косом и Припадочном, изданных еще при предыдущем императоре. Очевидно, такой товар Остерегайтис приобретал мелким оптом на распродажах в Букиведене. Романов любовных, а также скандальных сочинений типа «Царевна Милена и Баба-Яга: нас не догонят!» (я такую книжицу видела в Гонории) не допустили бы к продаже строгие местные нравы. А исторических книг, даже самых легковесных, равно как сборников прорицаний, Остерегайтис в лавке не держал. Даже прорицаний с видами на урожай. Единственное, что могло сойти за познавательное чтение, это книги с описаниями путешествий. Жители Киндергартена редко покидали родной город, разве что до ближайшей ярмарки или в Букиведен, по делам или на учебу, как доктор Обструкций, протиравший некогда штаны на медицинском факультете, либо мэтр Каквастам, занимавшийся тем же на юридическом.

А такие домоседы всегда с удовольствием читают описания как далеких экзотических стран, так и стран соседствующих, но чужих.

В руки мне попалась маленькая книжечка «Курвляндия и ее обыкновения», сочинение небезызвестного шевалье Глюка. Я лично со знаменитым путешественником не встречалась, но немало слышала о нем. Поэтому я машинально перелистала книгу, прочитала несколько строчек и повернулась к приказчику:

– Пожалуй, я беру.

Нет, к исчезновению магии в Киндергартене книжка шевалье Глюка не имела никакого отношения. Она действительно была посвящена Курвляндии – ее быту, климату, флоре, фауне и правительству. А также, до некоторой степени, истории. Одна из исторических главок сего творения именовалась «Золотой Фазан».

Вечером, у себя, очистившись от пыли, я приступила к чтению этой главы.

Как утверждал шевалье Глюк, примерно четыреста лет назад тогдашний властитель Курвляндии, герцог Передоз, за непоколебимость и несгибаемость прозванный Дубом, решил, как все приличные люди, отправиться в поход за веру – освобождать святой город Ералашалаим от его жителей. И, поскольку он всегда делал то, что решил, незамедлительно отправился – во главе отборной дружины. Но герцога никто и никогда не обучал географии, а потому Передоза занесло в прямо противоположную область Ойойкумены – в Балалайские горы. Невелика беда – добавлю от себя – там тоже, сказывают, святынь немеряно. И Передоз Дуб не стал пренебрегать завоеванием этих святынь. Что там с ним случилось, никому в точности не ведомо. Известно лишь, что в родную Курвляндию герцог вернулся примерно через десять лет, причем в полном одиночестве. Полегла ли его верная дружина в боях или по каким-либо причинам предпочла остаться в Балалаях, шевалье Глюк не сообщал. Сам герцог Передоз не склонен был распространяться о своих приключениях. Однако ходили слухи, будто он – единственный среди уроженцев Запада, сумел добраться до сказочной страны Камбалы, затерянной то ли в Балалайских горах, то ли где-то еще на просторах Ближнедальнего Востока.

Так или иначе, из своих странствий Передоз Дуб вернулся не с пустыми руками. Точнее, не совсем. Его трофеем была статуэтка из чистого золота, изображающая фазана. А была ли она вывезена из самой волшебной Камбалы или из какого-либо храма или монастыря в Балалайских горах, об этом история умалчивает. Известно лишь, что герцог золотым фазаном очень дорожил и утверждал, что он стоит всех потерь и лишений, перенесенных в этом походе.

К сожалению, добавлял шевалье Глюк, потомки решительного Передоза не разделяли его мнения. Курвляндия, отойдя от активных военных действий, очень выиграла на поставках в империю мехов, пеньки и воска, вывозимых из Поволчья через Пивной залив. В свете общего благосостояния былая реликвия стала восприниматься правителями Курвляндии всего лишь как забавная безделушка. Кто-то из них вывез золотого фазана за пределы герцогства, и с тех пор статуэтка навсегда была утрачена для Курвляндии.

На этом глава завершалась, и, пожалев птичку, далее путешественник переходил к описанию традиционного осеннего фестиваля свиных ножек.

«Предположим, – подумала я, откладывая книгу, – мне известно о судьбе Золотого Фазана (теперь уже с прописных букв) несколько больше, чем шевалье Глюку. Впрочем, в этом я не превосхожу никого из обывателей Киндергартена. Предположим, золотая статуэтка действительно является магической реликвией – балалайские отшельники, говорят, по части магии мастера непревзойденные. Но все эти рассуждения имели бы смысл, если б Золотой Фазан, хранящийся в Киндергартене, оставался подлинником. Но ведь это копия, позолоченная жестянка. И с чего вообще меня привлекла эта история? Ведь она никак не связана с тем, что я искала».

Поэтому я решила сделать перерыв в своих изысканиях хотя бы на ночь и улеглась спать. Но это не принесло мне покоя. Мне снились розы, имена, маятники, а также тайные меридианы, и прочая невнятица.

Мануфактур-советника Профанация Шнауцера после смерти ожидала иная участь, чем портного Топаса Броско. По крайней мере в отношении места упокоения. Большинство усопших в Киндергартене хоронили на кладбище святого Фирса. Но тем, кто пользовался особым почетом, отводились особые места на храмовых дворах. Шнауцер, как было упомянуто выше, был прихожанином церкви святого Фогеля, там ему и надлежало успокоиться.

Я была свидетельницей усилий доброго ректора придать похоронам торжественность, несмотря на экстраординарные обстоятельства. И когда церемония началась, он мог быть доволен.

Хотя Шнауцер окончил свои дни не в окружении любящей семьи и, в общем, не пользовался популярностью у сограждан, проводить его в последний путь явилось множество народу. В основном, конечно, из любопытства, но не мне осуждать этот порок. Насколько я могла слышать из разговоров в толпе, всем хотелось увидеть, не появятся ли пропавшие сыновья убитого, хотя бы в последний момент.

Ван Штанген, который находился тут же, вместе с Вайном, Вайбом и Гезангом, знал, что молодые Шнауцеры вряд ли прибудут. Однако угадать причину его присутствия было нетрудно. Ему по должности полагалось всех подозревать, и он вполне мог предположить, что на похороны заявится убийца. И ван Штанген неотступно следил, не выдаст ли он себя. Ну, а мне было интересно, как ван Штанген будет вычислять убийцу, если тот и впрямь где-то здесь.

Короче, причины для прихода провожающих были не слишком благочестивы. Однако Суперстаару важен был результат. А результатом была высокая явка прихожан и примкнувших к ним приезжих.

Служба прошла в переполненном храме. Детский хор с большим энтузиазмом исполнил слышанный мной гимн и еще один кантик, явно местного происхождения:

 
Я на вишенке сижу,
Не могу накушаться.
Буду я всегда во всем
Бургомистра слушаться!
 

Ректор аккомпанировал хористам на органе. Язычки пламени свечей, сотрясаемые звуковыми волнами, плясали перед образом Трудного Детства. Общего благолепия не испортил даже тот факт, что мануфактур-советника хоронили в наглухо закрытом гробу. Не он первый, с кем такое происходит, не он последний.

После торжественной службы шестеро почетных граждан Киндергартена подняли гроб и вынесли его во двор. Ван Штанген следил за этим действием беспрерывно. Искал ли он убийцу среди этих шестерых? По моему разумению, они все вместе и гроб-то несли с трудом, и ни один из них не годился в отрывальщики голов. Но для дознавателя, по-видимому, это был не повод увериться в их невиновности.

Аккуратная могилка, вырытая накануне, уже поджидала своего обитателя. Следом за похоронной процессией из храма с некоторой поспешностью – уж очень душно и жарко было внутри – выкатились зрители.

Ректор Суперстаар окинул толпу одобрительным взором.